Брошенная целина

И вдруг!! Он сначала не поверил, но потом… радость, эйфория, экстаз!!! В кармане вибрировал телефон. «Связь! Связь есть!», восторженно подумал Стас, потянулся к трубке и… полетел вниз.

Робинзон пытался уплыть с острова, но его смыло с плота, и волны вернули бездыханное тело на молчаливый песчаный берег.

Стас лежал под любимым деревом, прижимая к груди телефон, на дисплее которого светилось: «Стас, почему пропал?», а рядом в пыльной траве поблескивал орден Славы.

Второе прощание навсегда

– Рамзанка! Да, замолчи уже, хад! На место, кому сказала! – крупный черной шерсти пёс, оскорблено позвякивая цепью, с достоинством удалился в конуру, откуда бдительно сверкал глазом, как бы контролируя ситуацию. – Хто тут?

В деревянную калитку вжался молодой человек лет двадцати пяти не по-здешнему, не по-деревенски одетый, прячущий глаза от жаркого июльского солнца за стеклами темных очков причудливой формы. Снял очки, улыбнулся:

– Здравствуйте, тёть Кать. Не узнали?

– Господи – Кормилец – Спаситель! Слава! Приехал! – всплеснула толстыми руками Катерина Петровна. – Вить! Вань! Хглянь, какой гость! С Москвы? Родину попроведовать?

– Из Москвы. Попроведовать. – подтвердил Славка. – Иван-то дома?

– Дома, дома, успеете ещё. Это же ты три года как уехал? Точно, три. Как ты там устроился?

– Неплохо. Нормально, теть Кать. Работаю в крупной корпорации, занимаюсь…

– Та не-е! – прервала его Катерина, хотя Славка явно был настроен обстоятельно похвастаться. – Что ты там ешь? Мне же тебя покормить надо, а ты, может, наше уже не станешь. Может надо что купить, Ваню пошлем.

– Не надо ничего, теть Кать. Я бы с Иваном поздоровался.

– Как не надо? Время – обед. Там он где-то за домом. Найдешь. Поди, не забыл двор наш.

– Не забыл. Я ж вырос тут, практически, – Славка, с опаской поглядывая на конуру, прошел во двор.

Огромный двор Шиллеров, выметенный, аккуратный, здесь действительно прошел изрядный кусок славкиной жизни. В детстве пинали мяч, позже играли в карты на щелбаны и на желания, повзрослев, сюда же приводили подпоенных горластых девок. Здесь же играли свадьбу Костыля, накрывали брезентовый шатер. В этом дворе три года назад провожали Славку в Москву. Тогда гуляла вся молодёжь села. Гости падали, уползали, уводились женами, пока не остались они втроём: Славка, Ванька, Костя и были тогда какие-то клятвы, заведомо невыполнимые договоренности, даже пьяные слезы перед разлукой. Славка был уверен, что после переезда родителей и продажи их дома он уже никогда не вернется в родную сибирскую деревню, его ждала Москва и связанные с ней перспективы. Но вот он здесь.

Во дворе мало что изменилось. Постройки те же. Телега с сеном стоит, а запряжен, – ну, конечно, – Гамлет. Это же, сколько лет этому коню – трудяге? Фыркает, мотает головой, отгоняя мух. А это что? Под навесом, где раньше хранились дрова, стоит новенький Раф 4. Хорошая машина, по сравнению с конем.

Славка завернул за угол дома. Иван сидел на чурбачке, курил, задумчиво глядя на постельное белье, неподвижно висевшее на шнурах, натянутых между жердями. Поменять сигарету на трубку – вылитый капитан парусника в штиль ждет попутного ветра.

– Здорово, Немец, – окликнул Славка, остановившись в трех шагах от друга.

– Здравствуй, Вятка, – медленно повернул голову Иван. Это еще в третьем классе Костя сообразил, что Вячеслав Ткачев сокращается как Вятка.

– Дай-ка, дружище, я тебя обниму, – сказал Славка.

– Дай-ка, дружище, я тебе всеку, – в тон ему ответил Ванька.

– В честь чего это?

– Четыре месяца ни звонка, ни письма, ни денежного перевода.

Обнялись. Не крепко, бережно. Прислонились лоб в лоб, постояли так несколько секунд, потом молча, смотрели друг на друга.

– А курить уже не модно, – сказал, наконец, Славка первое, что пришло в голову.

– Потому и курю.

– Похудел. Куда пузо дел?

– Дал Костяну поносить. Присаживайся.

Слава с сомнением поглядел на чурку, остался стоять. Иван тяжело присел на прежнее капитанское место, пояснил:

– Ноги болят. Ну что, как добрался?

– Самолет, аэропорт, такси. На свой дом посмотрел, погрустил. Черемуху спилили. Ну и к тебе.

– Ясно, ясно, – возникла неловкая пауза. Так бывает, когда встретишь старого знакомого, даже друга, и надо разговаривать, а о чём? Ну, так они же не такие, они же братаны.

– Слушай, Немец. Ты бы хоть для приличия удивился мне.

– А я знал. Почуял, – спокойно ответил Иван.

– Экстрасенс, блин. Как вы тут живете?

– Без изменений, – Иван чуть улыбался.

– Так и не работаешь?

– Некогда.

– А автомобиль, на какие?

– Стал нужен – надыбал.

– Костян как?

– Костыль-то? Нормально. Сегодня дома. Ты сходи, разбуди его, а потом я присоединюсь. Додумаю и присоединюсь. Нарушим спортивный режим.

– Мыслитель, – притворно-презрительно произнес Слава. – Ты проводи меня до калитки, а то там пёс такой. Порвет еще.

– Рамзик может.

У калитки Славка сказал:

– Я бы хотел на речку сходить.

– Сходим. Я вас найду. Такой гость всяко оставляет следы. Я найду.

Славка пошел, оставляя на рассыпчатом песке следы кроссовок, еще вчера пружинивших по пасмурной Москве, Москве – столице, блуднице, остывающему мегаполису.

Когда он три года назад уезжал из села, было такое чувство, будто совершает предательство. Изменяет чему-то или кому-то. Но чувство это было не ясное, не на поверхности, всё затмевало сияние успеха. Ведь он уехал в столицу! Из деревни! Это уже считается успехом. Но в то же время отношение сибиряков, коренных сибиряков к Москве, оно весьма прохладное. Кто населяет этот необъятный край? Потомки ссыльных и каторжных, раскулаченных и депортированных, старообрядцев и землепроходцев, всех тех, одним словом, кто столицу любит не очень в силу культурного кода.

А Славка всегда хотел уехать, вырваться. Уехал, вырвался. Когда он три года назад приехал в Москву он был ни кем. А теперь…. Сейчас… Он-то да. Прошло три года и вот, он – никто. А самое поганое, что он сильно скучал. По своим парням, по вот этим вот улочкам, по селу. Ностальгия. И надо бы это лечить, надо рвать, но не получилось.

Как же ему хотелось приехать в Гордеево и увидеть, что здесь всё плохо, что все спились, обнищали, деградировали. А тут спокойный Ванька Немец, зарабатывает денег, когда надо, а когда не надо – сидит, размышляет, и похоже, вполне доволен, нисколько Славке не завидует. Ещё и машину взял. Да и у многих вон в ограде машины – сплошь иномарки. А гаражей нет, хотя кто угонит, когда все всех знают? Многие дома сайдингом обшиты. И везде, даже на самых развалюхах, пластиковые окна стоят. А на крышах, даже на самых заплесневелых крышах – спутниковые тарелки. А у Никитенок даже беседка во дворе появилась. А вон мужик траву стрижет. Газонокосилкой!! В деревне – газон!! Бли-ин! Изменилось село родное.

Вот и на домике Кости сияет на солнце тарелка.

Эту избёнку Костя с Натальей купили из-за участка в первую очередь, предполагая дом как времянку. Но недаром говорят, что нет ничего более постоянного, чем временное. Мало изменился двухэтажный недострой в конце участка, разве что крыша покрыта листовым железом зеленого цвета, местами уже выгоревшим, облупившимся. И штакетник такой же косой, и калитка по-прежнему – гостеприимно настежь. Кусты помидоров поникли от жары, пожухли листья юных яблонь. Славка побарабанил в окно, но вдруг услышал за спиной знакомый голос, возопивший:

– Да твою же ж мать-то!!! – Славка невольно разулыбался, повернулся, готовясь здороваться, надеясь, что уж встреча с Костылем будет более теплой.

Никого не увидел. Где он есть?

– Чё ты лупишь?! Лупень!! Конь барселонский! – голос доносился из свежеструганного сортира, сооруженного на краю огорода,

– Бар-раны! – дверь открылась без скрипа, и, подтягивая на ходу трико с лампасами, появился Костя Кудрявцев, Костыль. Славку он не заметил, потому что не отрывал глаз от планшетника, плелся, шлепая сланцами по пяткам, одна нога – по тропинке, вторая – по грядкам.

– Э! Пацан! Ты чё по нашей улице ходишь?! – крикнул Слава.

–Ё-о-о!! – обалдел от удивления Костыль, бросился было на встречу, но вдруг затормозил. – Подожжи-ка.

Костя аккуратно положил планшет на лавочку между топором и серпом, медленно помыл руки в бочке с водой для полива, с некоторой торжественностью мокрой рукой пригладил вихры на белобрысой голове, закричал:

– Славя-ан!!! Ё – хоу!!! Славян!!! – он начал мять, тискать, трясти Славу, не переставая восклицать. – Ну, блин! Вот ё! Ты как?! Не позвонил! Ну, Вятка, ё!

– Ну, хорош, хорош, – смеялся Слава, – А ты чего там орал?

– Так пошел, это, погадить, футбол смотрел, правда, в записи. Фуфло. Ты в Москве своей, наверное, футбол в живую смотришь?

– Да нет.

– Разинтересовался, значит. И как ты здесь?

– В гости.

– Слушай, кхм-кхм, – перебил Костя. – Я смотрю, ты зажатый какой-то. Надо бы язык развязать. Как говориться, исходя из вышеизложенных обстоятельств, пивка для рывка?

– Мы с Немцем договаривались…

– Немец. Немец он… – Костыль неопределенно покрутил рукой. – Найдет еслиф чё. А побухать надо, ясен арафат. Тут главное – начать. У нас баров пивных открылось! В центре только четыре. На Советской – тоже, но там не свежак, да и шалман. У нас на районе магазин Сереги Гордеева. Помнишь его? Там тоже пивнарь в пристройке.

– Магазин «Наташа»?

– Не. Тут вишь как, Гордей развелся, женился на Ленке Бондаренко. Магазин теперь называется «Елена».

– Хорошо, не на Дуньке женился, – попытался пошутить Славка.

– Короче надо это. Блин! Славян!! – Костя опять потрепал друга за плечи. – Короче, надо выдвигаться. Пойдем до центра, там решим, Ваньке позвОним по дороге.

– Кость, я не хочу в заведение, – сказал Слава. – Давай на речку, на бережок.

– Точно! За однимя окупнёмся! Устами москвитёнка глаголет истина! – изрек Костыль. – Надо, тогда, рвать, пока баба моя не вернулась. Короче погнали. Я только переоденусь, как-никак в свет идем.

Переодевание заключалось в том, что Костыль одел точно такие же трико с лампасами, только без дырок на мотне.

Шли в так называемый центр села по когда-то асфальтированной, а сейчас раздербаненной бугристой дороге. Навстречу попалась груженая гужевая повозка, лошадь тащила в горку телегу с немереным количеством сена. На верхушке стога, – как только не свалится? – сидел старик в старой зеленоватой рубашке военного образца и белой летней кепке. «Мефодьич. Помнишь его?» – «Н-нет» – «Здравия желаю, Иван Мефодьевич» – «Здравствуйте, ребятишки». Следом проехал внедорожник «Мерседес», за рулем которого сидела крупная небритая рожа в темных очках. «А это что за морда?» – «Фермер Федоров, с Крутишки» – «Нормально фермеры у вас живут» – «Работает, че…». Потом их обогнал ревущий грузовик «ГАЗ -53», который остановился несколько впереди.

– Серега Журов, – почему-то поник Костыль. – Журик. Помнишь его?

– Помню, конечно.

– Вятич! Здорово! – поздоровался хмурый Журов, когда они поравнялись с грузовиком. Он выпрыгнул из кабины, протянул запястье для рукопожатия, пояснив. – Руки грязные.

– Здравствуй, Серёж, – вежливо сказал Костя.

– Пош-шел ты, – обрубил Серёга, не взглянув, и опять Славке.– Рад видеть. Чё приперся?

– Ты не меняешься, смотрю.

– У нас ничего не меняется, бляха. Это же деревня, – и с притворным ужасом. – Так тебя что? Выгнали? Из Москвы выгнали?! Вот бл-ляйштифт! Придется на работу брать, куда тебя девать? Осип-то опять на Камчатку уехал на заработки, придурок. Так что, будем дрова продавать? Гурыч по зиме со мной ездил в лес несколько раз, а тоже – юрист.

– Я – экономист.

– Один хрен. Алырники. Так что насчет дров?

– Спасибо, Серега. Но вряд ли. Я ненадолго, – отказался Славка. – А какие дрова? Июль-месяц.

– Добрый хозяин завсегда заранее заготовит. Значит, ненадолго.… Эх ты мышь канцелярская. Бумагомаралка. Хм. Кстати, у меня маралятина копченая лежит, зайди, возьми, угостишь там, – Серега махнул рукой в сторону, где, по его мнению, находится Москва. – А я думал, ты завязал с Москвой и в дауншифтинг вдарился. Идут такие двое – дауншифтер и даун. Гармонично, бляйштифт.

Костыль сделал непроницаемое лицо, а Славка, отводя удар, спросил:

– Что за бляйштифт?

– Карандаш по-немецки. Глебка большой у меня уже, всё схватывает. Я маты всякими словами и заменяю. Зачем ему знать раньше времени? Вот в садик пойдет, там научат. А вы что? Гуливанить?

– Ага. На речке посидим, подтягивайся.

– На речке. Вы осторожнее. Мы на речке вчера гадюку убили. Считай, семь грехов амнистированы.

– Тебе, чтоб грехи снять, надо не гадюку, питона убить, – высказался насупившийся Костыль.

– Слышь ты! Питон! Кавер – версия человека! Как ты ним общаешься, Славян? Ну ичто? Где пойдете? Куда сидеть? Где клёны? Ну еслиф чё, подскачу. А щас дел до буя.

– Знаешь в чем прикол? – сказал Славка, когда Журик уехал на фыркающем ГАЗе. – Я раз сидел в одном ресторане, а за соседним столиком – семья. И ребёнок у них, ну лет девять – десять. И он говорит что-то, и тут проскальзывает вот это «еслиф чё». Меня как чем-то родным приятным накрыло. Потом еще раз «еслиф чё». Я подошел, спрашиваю, типа, вы откуда будете, говор такой знакомый. И точно – с Алтая.

– Диалект. Вот правильно говорить плотИна. С ударением на «И». А у нас говорят плотинА.

– А чего Журик на тебя закусыватся?

– Да там это, – Костыль говорил без охоты. – В субботу картошку окучивали. Я, Журик, Васька Никитин. Чтоб не скучно. Сначала у меня пропололи, потом – у Васьки, последний огород – журиковский. Ну, значит, у него и в баню идти. Спички дёрнули, мне топить. Ну и загорелась она. Баня в смысле. Там немножко только обгорело внутрях, но Серега злится, конечно. Еще дней пять злиться будет. Я б тоже злился. Ну, пришли.

***

Центр села Гордеево представлял собой круглую площадь, где, если смотреть по часовой стрелке располагались два магазина, почта, маленький магазинчик, зеленоватое отделение Сбера, пустырь с полынью и крапивой, большой магазин, сельсовет, колода бетонных плит, салон сотовой связи, маленький базарчик, где на грубо сколоченных прилавках разложены промасленные запчасти, мед, овощи, нижнее белье, березовые веники для тела и души и просто веники для мусора и пыли.

– Айда, семечек купим, – сказал Костыль, поворачивая вправо. – А вон и Сысой. Сысу помнишь?

– Да что ты всё спрашиваешь?! Всех я помню.

Подойдя ближе, друзья услышали, как бабулька, торгующая тыквенными семечками, жаловалась Сане Сысоеву:

– И ведь возит и возит! И чуть ли не под окна мне!! Говорю, что возил бы на свалку, а он отмахивается только.

– На следующей неделе, вызовем на комиссию по благоустройству, оштрафуем не ласково, – говорил Сысой, но вдруг увидел парней, заулыбался ехидно. – О-о! Многоуважаемый Костыль Николаевич! А это, шо за не местная рожа с вами? Шо за неизвестная людина, столичная личина? А точно. Эмигрант Ткачев.

– Привет, Саня!

– Здорово – здорово! Шо, с официальным визитом? А где ваш третий, который Ваня Немец, дойчланд, дойчланд убер алес? Правильно я произношу, Зинаида Францевна?

Только теперь Славка узнал в бабульке учительницу немецкого, с поклоном поздоровался, но ее внимание было приковано к Костылю, который засыпал в карманы тыквенные семечки, решительно отнекиваясь от сдачи.

– Славик! А ты Путина видел? – спросил Саня Сысой

– Не довелось.

– Ну, ёптыть! Я и то видел. А как Москва?

– Шумит Москва, шумит, – процитировал Слава

– Шумит, ёптыть. Камыш тоже шумит. Какие там бабы в метрополии?

– Нормальные. Как везде.

– Как везде, ёптыть. Везде по – разному. Или тебя там переориентировали? А? Да ты сознайся, мы – люди толерантные.

– А кого ты там штрафовать собрался? – Слава перевел разговор в другое русло.

– Штрафовать? Да там мусорит один сайгак.

– А ты при чем?

– Во, ёптыть! Я ж председатель комиссии по благоустройству, – сказал Сысоев. – Ты с темы не соскакивай. Давай про баб с Москве.

– Говорю же, как везде. Только тупенькие

– Не скажи, не скажи, как везде. Вон смотри, стоит. Во-он, спиной. Какая задница! А? Вот такая задница никаких вожделений не вызывает, кроме желания пинка отвесить с разбега. Это же, сколько тестостерона должно быть в организме, чтобы с такой? О! Мордой повернулась. Вот ведь дал Господь физиономию. Правда, страшнючая? Согласен? Жена моя.

Славка смеялся

– Что ты жену так?

– Она же не слышит. А вы, естественно, пьянствовать собираетесь.

– Естественно.

– Примите уверения в совершеннейшей зависти.

– Присоединяйся.

– Не могу, – грустно сказал Сысой. – Нельзя мне, ибо не обуздан я в желаниях своих. Может несколько дней из жизни выпасть. Потом колотун, депресняк. Не могу. Да и жену несколько опасаюсь.

В это время его жена утиной развалкой просеменила мимо, сделав Сысоеву знак «к ноге», тот, извиняясь как бы, развел руками и посеменил за ней.

– Что-то я не понял, – сказал Слава. – Чего он болтал? Председатель комиссии какой-то.

– По благоустройству, – ответил Костя. – Он же зам главы администрации села. Вице – мэр, как он себя называет.

– Кто?! Сысой?! Вице-мэр?!

– Так ведь мэр кто? Ширяй. А Сысой – его зам, они же кореша.

– Ширяй?!! Глава села?!!! – кажется, большего удивления в жизни Славка не испытывал. – Дела тут у вас! Как так?

– Проголосовали. Я тоже голосовал. Пошли вон в тот, – Костя показал на магазин с известным названием. – Парни реально для села стараются. Скоро сельсоветы прикроют, так они хоть что-то пытаются успеть.

– Ну что они могут?

– Зря говоришь. Между прочим, в прошлом годе у нас хотели школу закрыть и медпункт. Типа, нерентабельно содержать. Ширяй – в район. Там говорят: «Решение принято на краевом уровне». Ширяй с Сысоем надыбали два ГАЗели и ПАЗик, мы туда загрузились, поехали в город. Я тоже ездил. Понаделали плакатов всяких. Разбухались по дороге для храбрости. Ширяй заходит в крайадминистрацию, прям к губернатору и говорит: «Мы в Гордеево против закрытия школы и больнички. Вон выгляни в окно. Мы ща с автобуса выйдем, будем протестовать. И наших мужиков твоя гвардия не разгонит. А еще у меня в деревне только официальных охотников сто два рыла и федеральная трасса в двух километрах. Так что еслиф чё, мы там устроим в бору засаду робингудов».

– И что?

– Ну, школу сохранили, а фельшара они всё равно оптимизировали. Но зато у нас есть теперя современный зубной кабинет, я те говорю. В какой деревне на три тыщи народу есть зубной кабинет? Ширяй с Сысой уболтали бабу – стоматолога из города, фуфайку в уши вкрутили, золотые горы наобещали. Она приехала, сразу ей участок выделили, леса выписали. Порешали, что надо дом всем миром строить, кто участвует, тому потом зубы со скидкой. За пару месяцев построили. Я тоже строил. Надо бы идти пару зубов запломбировать, да, сука, опасаюсь. А! Потом еще прокуратура залупалась за ту землю, которую врачихе дали. Типа, незаконно. Приехали тут, прессовали. А! Ещё было, прокурорские зашли в кафешку пообедать, они по форме одетые. А мы с Немцем там пиво пили, ну Немец – безалкогольное. Эти заходят такие. Важные. Мы-то знаем, что они Ширяя прессуют. Немец такой встает и на всю кафешку, ага, говорит, немытая Россия, страна рабов, грит, и господ, и вы! На них пальцем так угрозно указывает. Мундиры голубые!! И чего-то там народ. Прокурорские так поднапряглись. Супермаркет, – сказал Костыль, когда они подошли к магазину. – Ща затаримся.

В мгазине Костыль начал сметать с полок выпивку и закуску. Две бутылки водки, коньяк (вдруг Немец будет) две бутылки дешевой водки (вдруг, кто подойдет), холодного пива, какую-то рыбу, какие-то нарезки, цыпленка, еще что-то и еще.

«Славян, чипсы будешь?», – «Ты куда разогнался?», – «Нормально. Шпроты будешь?», – «Разориться хочешь?», – «Фигня! Денег прорва, хоть спину шоркай. Виски берем?», – «Да ну его», – «Тогда возьмем».

На кассе Костыль разделил покупки на три части.

– Так вот это отбила? Вот, плачу так, – Костя протянул пластиковую карту, когда продавщица посчитала вторую часть покупок он, достал из кармана вторую карту. – Есть да? А вот это ты посчитай и запиши в тетрадь, я потом отдам.

– Да ты чё? – возмутилась продавщица. – Нельзя!

– Лен-ка, – Костя постучал пальцем по прилавку. – Прекрати это. Вишь, друг приехал с Москвы. Давай, оформляй, не балуйся.

– Да я заплачу, – вклинился Славка. – Картой или кэш?

– Ты же – гость, зачем? Хотя, ладно, плати, – согласился Костыль. – Елена, всё нормально? Хорошо. Теперь, вот эту водку замени нам на ту, которая в твоей кондейке в холодильнике лежит. Давай-давай. Эта к вечеру остынет. А мы же не будем в такую жару теплую водку пить.

Нагрузившись фирменными пакетами, наполненными всякой всячиной, друзья пошли дальше. Свернули в переулок, через четыре дома будет обрывистый бережок, под которым течет привольно родная речка.

На первом доме в переулке табличка, где белым по синему: «МВД, участковый пункт полиции, участковый уполномоченный Посохов А.В.». Под табличкой в пластиковом кресле сидел, прикрыв глаза козырьком бейсболки, очевидно, сам участковый Посохов А.В., одетый в одни шорты.

– Новый шериф, – пояснил Костыль.– Из города. Евгеньича на пенсию спровадили. Вишь, с одной стороны – ментовка, с другого входа – квартира евошняя. Придумали херню как обычно. Там ребенок спит, а за стенкой алкаши в решетку бьются. В прошлом году Путин приезжал. Как раз перед концертом Чайфов. Было совещание, там и Сысой был, кстати. И наш губернатор, как Немец его называет гауляйтер, хвастается, вот мы придумали, как с участковыми быть – построим домики, где они, и жить будут, и работать. Путин в ухе почесал и говорит: «Сдается мне, Александр Титомирыч, хрень вы придумали». Вот так-то. Здравья желаю, товарищ лейтенант!

– А? Что? – проснулся участковый.

– Как дела, говорю?

– Хм. Выпью – лучше.

– Пивка? – предложил Костыль. Всё правильно, надо отношения поддерживать. Им еще обратно здесь идти. Возможно, ползти. Наверняка, громко.

– Я на рабо-о-ате, – протяжно зевнул участковый Посохов, почесывая голый живот. – Холодное? Тогда давай. Нет, вон под сирень поставь.

Подошел наголо обритый пацан, в котором Славка с трудом признал Гуся- младшего. А тот участковому:

– Отметца мине.

– Отметил. Вали, – махнул рукой Посохов.

– Здорово Гусёнок, – протянул руку Слава.

– Вятк, гы-гы.

– Гусик, а это, что у тебя? Парламент? – Костя углядел пачку сигарет в кармане Сашки Гусева. – Откуда деньги?

Гусь- младший показал кивком на участкового, дескать, не при нём же, но шепотом все-таки произнес многозначительно:

– Металл, – сказал и полным достоинства взглядом уставился мимо домов, сквозь людей в дальние дали.

– Смотри, поедешь к брату.

– Данунах (вряд ли)

– Как он там?

– Сиитхулемусделтсца (отбывает наказание, что ему сделается)

– Отец чё?

– Бухат, чё. Трень-день ссемом (третий день распивает с соседом спиртные напитки)

– Третий день! Третий месяц, скажи.

– Нуде татак (Может быть)

– Ладно, пойдем, Славян.

– Э-на, наливай, на, – Гусь – младший сверлил взглядом пакеты с алкоголем.

– Обойдешься.

– Коззёв!

– Ща всеку, – пообещал Костыль и Гусь – младший удалился в сторону центра, а они двинулись к реке, – Вот кусок дегенерата. Подрежет чего-нибудь, продаст, потом покупает сигареты дорогие, водяру. Я понимаю, живут нище, а кто виноват? Самому зимой ботинок нет, а всё заливает.

***

Вышли на берег. Речка, усохшая от старости. Была она когда-то и шире, и глубже; сомы глотали гусей. Потом зачем-то выше по течению соорудили плотину – искусственный тромб в природной артерии. Река обмелела. На это вторжение природа дала соразмерный ответ – еще выше по течению от плотины человеческой бобры построили свою. Речка поменяла русло, старое русло заболотилось, рыбы не стало. Сотни тысяч лет жили реки по своему, надо же людям всегда лезть туда, где они мало понимают!

– Ё-о! – резко остановился Костыль. – Стаканчики- то забыли.

– Ваньке позвони, пусть возьмет.

– Хрен ли звонить, вон его тачка под клёном.

Действительно, Немец их уже ждал на берегу, он расслаблено сидел в тени одетый в шорты и желтую футболку с принтом «Барнаул – столица мира».

– Ванёк, у тебя машина оборудована? – спросил Костя.

– Опять стаканчики забыли?

– Как обычно.

– В бардачке.

Костыль достал из бардачка стаканчики и нож, с сиденья – пакет с овощами, из багажника – брезент, расстелил, выставлял на него бутылки, открывал консервы, резал сыр и колбасу, ломал помидоры и огурцы. Иван с Немцем беседовали.

– Ваньк, а Ваньк. Вот меня сегодня никто не спросил, где работаю, сколько получаю, какая квартира, машина.

– Ну, допустим, спрашиваю: где работаешь?

– А тебе интересно?

– Не-а, – Немец щелкнул зажигалкой, прикуривая. – Но это не потому, что ты – не интересен. Понимаешь, деревня. Настоящая, а не та, которую в кино рисуют, где «Клавдя! Дай стакан и гармошку, мне пора на комбайн». Нормальная деревня. Обычные люди. Но только здесь не интересно, сколько у тебя денег, кем работаешь. Вот есть ты – Вячеслав Ткачев, Славка, свой человек. Тебя здесь любят, всегда примут. Если ты в девушку влюблен, ты считаешь, сколько у нее платьев? Грубое сравнение, но как – то так.

– Может это правильно?

– Но не вежливо.

Выпивали. За встречу, потом сразу за дружбу (между первой и второй пуля не должна пролететь), потом отдельно за Славку (хоть эта жаба парагвайская этого и не заслуживает), потом выпили без тоста (к чему церемонии? Мы – люди взрослые уже, к сожалению), потом Костя предложил купаться (вона там яма нормальная, глубина с ручками, я те говорю). В итоге побрел к этой яме один, парни в благостном настроении развалились на берегу.

– Вань, а ты почему не уедешь?

– Зачем? Я – сибиряк в седьмом поколении. Мне и тут не плохо.

– Тут же ничего не добьешься. Будто себя хоронишь. Жизнь – в городах!

– Я так думаю, Интернет уравнял город и деревню. Столицу и глубинку. Зачем уезжать? Мне размеренный ход жизни нравится, а суету не люблю. Ну, уедут все, а что останется? И так всё полынью заросло.

– Но тут ведь тупеешь!

– А в Москве прям умнеешь!

– Не понимаю, что за радость от глуши.

Шумно, с брызгами вылез на берег Костыль, поправляя прилипшие к паху семейные трусы, и сразу вклинился в разговор:

– Да, тут ловить нечего! Движухи нет! Ничего не сделаешь, провинция.

Иван разозлился:

– Провинция! Утешительные выдумки! Очень удобно! А зачем что-то делать, если тут провинция? А в Америке, что тоже сидят в Лос-Анджелесе три сестры и мечтают: «В Нью-Йорк, в Нью-Йорк, в Нью-Йорк»? Поди, нет. Скажешь, у них там свой Голливуд. Но когда-то пришли переселенцы, сами себе сотворили Голливуд, не ныли. Скажешь, там золото. Так Сибирь побогаче будет. Если твоя родина – провинция и глушь, ну разозлись ты по-хорошему! Ну, подними ее, приукрась. Если в доме твоем грязища, ты же не убегаешь, порядок наводишь. А вы убегаете! Провинция! Да вы эту провинцию с собой под ногтями носите. Бесит меня: уехал – достижение. Разносит пиццу, зато в столице! Бесит даже не то, что такой уехавший собой гордится, а что здесь его вдруг зауважали. За что? Долбанный Ломоносов в Москву за знаниями пешком шел, а вы за каким? Говоришь, себя реализовать. Может и так. А тебя не злит, что в такой огромной стране себя реализовать можно только в одной точке. Например, музыкант в Новосибирске, его слушает полгорода, он – певец местного разлива. Полмиллиона слушают, но местный. А певец в Москве, которого слушает пятьдесят человек родственников – звезда! С какого перепугу?! Это ж несправедливо! Почему все это терпят? Ну, вы соберитесь, сибиряки! Ну, сделайте так, чтобы можно было отсюда вас услышать. Организуйте, – я не знаю, – фестиваль всемирный в Тюмени. Деньги? А где им быть-то, как не в Тюмени! Или пригласите профессоров из Оксфорда в Томском университете поработать. Хоть месяц в году. Поднимите престиж ВУЗа! Чтоб москвичам было за счастье иметь томский диплом. Костян, убей комара себе на ляжке.

– Зачем? Он уже присосался. Здоровый какой, аж лохматый! А еслиф поставить ведро крови рядом, будут комары кусать? Рядом же еда.

– Будут. Принципиально. Люди, кстати, такие же…

***

Пикник продолжался. Костыль виртуозно травил анекдоты. Славику так и не удалось гордо рассказать о своей столичной жизни, да и перестал он гордиться – мелочи всё, пустяки.

Зашел разговор о рыбалке. Хорошо бы на рыбалку. Завтра бы поутру двинуть на Карпово озеро. А чё завтра? Еслиф чё, можно и седни. Поехали а? Немец, с тебя удочки числом шесть и одёжу какую-нибудь. Палатку! Бухло и хавку собираем! Конечно, надо с ночевьем. Славян! Ты когда на рыбалке последний раз был? Червей копать? Деревня! Хоть и Москва. Купить надо. Что на работу? Не пойду. Правда, последнее китайское предупреждение. А у меня донорская справка с прошлого года еще действительна. Я –еврей и хитрей! Ванька, ехай собирайся, мы тута подожжем.

Через час они пьяные и счастливые мчались на Карпово озеро, где давно нет карпов, которое недалеко от села Лебяжье, где давно нет лебедей. Вспоминали, смеясь, свои вылазки на это озеро, начиная с малых лет.

– А помнишь на великах ездили? Немец как хренакнется и по глине с горки на заднице…

– А помнишь, когда у Тоши мопед сломался, пер его на себе…

– …целый мешок карасей…

– Это еще когда мы на андрюхином «Восходе» втроем!..

– А ты Славентий, когда первый раз портвейн попробовал, все кусты заблевал.

– Ты вспомни, как ты водку начинал пить. Мы тебя к воде подтащили за руки-ноги взяли и ка-ак!…

– … стометровый бредень попросили у дядь Володи… кстати как он там в Германии, чё рассказывает?

– … и Таньке Рыжей тогда говорю: поехали с нами отдыхать. Она такая: а вас сколько. Четверо. Она, грит, это, типа, тяжело мне будет…

Приехали. Иван остановил автомобиль на берегу. Выходим, разбираем багажник.

– Красотища, а Славк?

– Не говори.

– Смотри вдаль. Пристально смотри. Небо как будто падает в воду.

– Удочки числом три, а чё не шесть? А еслиф клёв?

– Окунутся, что ли?

– Давай-давай. Это тебе не в бассейне. Ныряй, Славян, смывай Москву!

Славка разделся, медленно вошел в воду. Потом резко щучкой вперед, и в размашку, азартно колотя по озеру, проплыл до середины. Булькнулся тюленем до дна, погладил вязкий ил, расслабился и медленно поднимался к поверхности. Легко и невесомо; наверное, как в материнской утробе.

Когда он наплавался вдоволь, вылез, и пришлёпал к своим, с другой стороны подошли двое мужчин. Один – молодой, худой и угловатый, нос на кадык стремиться. Второй – пожилой, с блестящей головой, пушок над ушами, борода – рваная марля.

– На рыбалку приехали, – констатировал молодой. – Здеся так-то частная собственность.

– Твоя, что ль? – лениво поинтересовался Костыль.

– Моя, не моя, а удочки можете не раскладывать.

– Каво ты гонишь тут? Я всю жизнь тут рыбачу!

– Погоди, Костян. Ребят, объясните по уму, – примирительно проговорил Немец. – У нас друг приехал, мы, действительно, раньше здесь часто бывали.