Читать книгу: «Исторические очерки России», страница 2

У графа Евдокимова в личном распоряжении состоял конно-мусульманский дивизион, составленный из мирных горцев и назначенный, с одной стороны, для того, чтоб приучать черкесов к военной службе России, а с другой – доставлять войскам переводчиков и проводников. Дивизион этот существовал только на бумаге, а отпускавшееся на него казенное содержание все шло в пользу Евдокимова и его штаба. Даже начальники отрядов получали чинов этого дивизиона к себе на службу фиктивно, что и выражалось словами «Послать такому-то в конверте десять, двадцать милиционеров», по мере расположения к нему графа.

Частные начальники, разумеется, подражали главному, и вот, напр., какие факты можно отметить здесь, хотя бы потому, что они, конечно, не найдут места в официальной истории Кавказа, изготовляемой стараниями Военного министерства:

По ходу войны войска оставались круглый год в поле, т. е. в палатках. Это обязывало казну переменять палатки два раза в год, так как официальный срок их службы – 24 недели, Но летом солдаты большею частию жили в шалашах из ветвей, зимою строили много землянок, и палаток хватало на полтора года. Стало быть, казна из трех раз два была обкрадываема начальниками. А между тем каждая солдатская палатка обходилась ей в 18–20 рублей, и в пятибатальонных кавказских полках лагерь состоял из 270 палаток, что давало полковому командиру в полтора года до 10 000 рублей барыша.

Лошади полковые никогда не получали овса, кроме разве трудных эпох зимней бескормицы, а между тем овес отпускался на них от казны 9 месяцев в году, и притом по очень дорогим ценам. Эта «экономия» была так значительна, что самый падеж лошадей от бескормицы и изнурения и необходимость заменять их новыми не были чувствительны полковым командирам.

Командиры казачьих бригад, получая сами овес полною мерою, выдавали казакам только по шести четвериков из четверти, т. е. крали 25 % всего количества овса.

На лазареты, всегда многолюдные при войсках, действующих зиму и лето, отпускалось по 18–20 копеек на больного, а содержание его обходилось в 3–4 копейки: остальное шло в раздел между полковым командиром и старшим врачом. Так как от воли Евдокимова зависело назначить отрядный лазарет при одном из полковых или батальонных, то начальники частей платили большие взятки, чтобы получить право содержать у себя больных целого отряда в течение 3–4 месяцев.

Разумеется, кроме этих общих всем мер обкрадывания казны были в ходу, у людей смелых и пользовавшихся расположением Евдокимова, и частные, как например:

Командир Кубанского полка, Преображенский, сжег свой цейхгауз (пустой) в Майкопе, чтобы получить во второй раз всю обмундировку на 5200 человек, обмундировку, которая была цела и сохранялась в станице Тенгинской. Полковник Левашов повторил ту же штуку не огнем, а водою. Он утопил годовые вещи в Кубани и этим вызвал лишь у Евдикимова ироническое замечание: «Ну, наконец ставропольский полк получит сукно моченое». Преемник Преображенского по командованию Кубанским полком, Горшков, в течение 5 лет заставлял 600 человек солдат работать на себя лично. Это были большею частию женатые люди, которые трудились по три дня в неделю на полковника и по три на себя, чем, конечно, были довольны, потому что затем уже не ходили на казенную службу. Горшков тоже был доволен, потому что, сдав полк, вывез с Кавказа 120 000 рублей.

Не будем приводить других сходственных фактов, потому что и этих достаточно, чтобы показать, какая глубокая нравственная порча царствовала в войсках, доканчивавших покорение Кавказа в 1860-64 годах. С искренним сожалением должно признаться, что она не искоренилась и по замирении страны. Напротив, изменились только условия казнокрадства, но самая сущность его осталась та же, и кто прежде обкрадывал военное ведомство, тот стал грабить казну по ведомствам внутренних дел, путей сообщения и пр. Мало того; значительная часть кавказских плутов, после окончания войны, перешла в Туркестан ж там посеяла те же плевелы, в союзе с казнокрадами оренбургскими и сибирскими.

Соответственно такой воровской системе управления Кавказом, усилившейся еще более от приобретения большого влияния на администрацию армянами¹, не было доселе возможности уменьшить состав местной армии, потому что туземцы держутся в покорности только страхом оружия. Они доказали это не раз вооруженными восстаниями: в 1862 г. в Чечне и Дагестане, в 1866 в Абхазии, в 1871 году в Дагестане, в 1876 г. в Сванетии, в 1877 г. опять в Дагестане, Чечне и Абхазии. И пока плевелы, издавна насажденные в счастливом, богатом от природы Кавказском крае, не будут вырваны с корнем, до тех пор Россия будет истощаться расходами на этот край, вместо того, чтобы иметь от него доходы. Впрочем, как мы уже видели, собственно территориальный вопрос, т. е. уничтожение анклавов, можно ныне считать завершенным, так как едва ли кто решится оспаривать у России хотя часть Кавказского перешейка. Опыт, сделанный в 1877 году турками в Абхазии, доказывает это лучше всего. Мало того; в 1878 г. по двум мирным договорам нам удалось приобрести от Турции часть Эрзерумского вилайета, с Батумом, Ардаганом и Карсом, по Саганлуг. Это увеличило закавказские владения наши еще 500 кв. геогр. миль и значительно усилило юго-западную границу Закавказья в стратегическом отношении.

‹…›

Поэтому, не останавливаясь более на кавказских завоеваниях, перейдем теперь к вопросу о расширении наших границ в Средней Азии. Оно совершалось в четырех направлениях: во-первых, со стороны Каспийского моря, к востоку, в Туркмению и к Хиве; во-вторых, со стороны Оренбурга к Хиве же, Бухаре и Кокану; в-третьих, со стороны Сибири – к Кокану и Кашгару; в-четвертых, из Сибири же и принадлежащих к ней Киргизских степей – в Джунгарию. Главные моменты и события этого движения были следующие:

На восточном берегу Каспийского моря уже с 1846 года существовало, у западной оконечности Мангышлака, укрепление Тюп-Караган, или Александровское. Его цель была – влиять на мангышлакских киргизов и туркмен; но эта цель вовсе не достигалась до самого конца 1860-х годов по причине слабости тюп-караганского отряда, не смевшего углубляться внутрь страны и до такой степени во всем нуждавшегося, что не только пища и одежда людей, но материалы для построек, дрова, солома, сено – все привозилось из Астрахани, которая несколько месяцев в году бывала отрезана от Мангышлака льдами в устьях Волги и даже в море. Киргизы-адаевцы так мало были приучены повиноваться русским властям в укреплении, что когда в 1869 году комендант его, полковник Рукин, выехал к ним с недостаточно сильным конвоем, они убили его, а некоторых казаков, захватив живыми, продали в рабство в Хиву. Торговли русской на Мангышлаке почти не было; разработки местного каменного угля – тоже. Словом, влияние Тюп-Карагана было ничтожно. Вот почему еще в 1859 году были сделаны разведки в более южных частях восточного прибрежья Каспийского моря, от Красноводского залива до Ашур-Аде, где уже с 1842 года у нас существовала морская станция, наблюдавшая за поведением туркмен в море. Но только десять лет позднее правительство решилось наконец утвердиться в Красноводске, как единственном месте, где есть удобная пристань для судов. При этом осторожность наших дипломатов зашла так далеко, что, без всякого запроса со стороны Персии, директор Азиатского департамента Стремоухов известил тегеранское правительство, чтобы оно не боялось появления наших войск на севере от его владений (за 200 верст!), что мы не тронем персидских земель и даже не станем распространять своего влияния к югу далее Атрека. Для чего все это было сделано – понять трудно; вероятно, для успокоения не Персии, на которую можно бы не обращать внимания, а Англии, которая хорошо понимает, что от юго-восточного угла Каспийского моря лежит кратчайшая дорога из России в Индию. О том, что при этом условии туркмены-йомуды по необходимости становились двоеданцами, потому что зиму они проводят южнее Атрека, а лето севернее, в Азиатском департаменте мало думали; о том, что на востоке от йомудов курды должны будут стать со временем в такое же ложное положение – думали еще меньше, а о том, что с признанием Атрека нашею южною границею затрудняется в будущем устройство нашей пограничной линии к стороне Хорасана – не думали вовсе. Вот почему, едва в 1874 году устроилась правильная администрация в Красноводске, как начальник ее, генерал Ломакин, стал громко заявлять, что граница по Атреку крайне невыгодна для нас. Но доселе (1878 г.) к исправлению ее мер не принимается. Между тем, английские военно-политические агенты Гольдсмид, Бэкер, Непир, Мак-Грегор и др. усердно старались в последние шесть лет восстановить противу нас обитателей юго-западной части Арало-Каспийской низменности, в силу той теории, что Англия должна «защищать Индию с севера помощию туркменских шаек, хорошо вооруженных и руководимых искусными офицерами». Впрочем, зло, сделанное России недальновидностью Азиатского департамента, могло бы быть немедленно исправлено движением в землю текинцев и даже к Мерви, которая служит центром неприязненных нам туркменских племен; но тут постоянно являлись на помощь Англии настойчивые советы из Лондона, от графа Шувалова, который, впав в некоторую немилость и быв за то из шефов жандармов разжалован в послы, употреблял все меры, чтобы возвратить свое положение при дворе и для того выгоды России приносил в жертву семейным интересам царствующего дома, стараясь, ценою уступок, приобрести для дочери императора Александра, Марии, выданной за сына королевы Виктории, расположение последней. Шувалов в течение нескольких лет советовал не затрагивать Мерви, не делать военных движений в направлении к ней, потому что это не понравилось бы Англии и, след., сделало бы его личное положение в Лондоне неприятным, а предположенную им придворную цель недостижимою. До 1877 года мы и следовали этим советам. Какие же из того будут последствия, обнаружит время, конечно, очень недальнее. Теперь можно сказать только одно, именно, что вследствие ложной, непатриотической политики у нас доселе нет прочных границ на юго-востоке от Красноводска, и нам ежегодно приходится делать дорогие походы в Туркменскую степь для поддержания там нашего влияния. Оттого нельзя и сказать, как велик наш теперешний Закаспийский отдел. Стрельбицкий определил его площадь в 5940 кв. миль; но это определение – чисто фиктивное.

Основание Красноводска, соединенное с передачею всего Закаспийского края из оренбургского ведомства в кавказское, принесло, однако, свою пользу в смысле утверждения нашего влияния на пространстве между Каспием и Аралом. Отряды кавказских войск не раз ходили по Усть-Урту и по долине старого Окса, а в 1873 году один из них успел побывать и в Хиве, отправясь туда из Кендерли. Но эти военные движения, внушая жителям закаспийских степей страх, а след., по-азиатски, и уважение к России, имели и свои слабые стороны. Следуя кавказским служебным нравам, распоряжавшийся в 1872-73 годах этими движениями армянин, полковник Маркозов, не упустил случая пограбить туркмен, и не только в смысле вымогательств, сопровождавшихся употреблением нагаек, но и в смысле прямого грабежа мирных купеческих караванов. Другая невыгода зависимости закаспийских киргизов и туркмен от кавказских начальств состояла в том, что приемы кавказской администрации не совсем те же, что туркестанской и оренбургской, в ведении которых состоит большинство номадов, почему часть этих номадов, напр. адаевцы, находилась в двусмысленном положении, несмотря даже на применение в 1875 году к Закаспийскому отделу общих степных уставов. Наконец, заметим, что рознь во взглядах тифлисских и ташкентских властей отражалась даже на внешних отношениях наших к вассальному с 1873 года государству, Хиве. Хивинский хан без труда заметил это, и, зависимый от туркестанского генерал-губернатора, пробовал жаловаться на некоторые действия туркестанской администрации кавказскому наместнику, как брату императора. И как туркестанские власти, хотя и покровительствуемые в Петербурге военным министром, не могли не опасаться последствий подобных жалоб, то, напр. в 1876 и 77 годах, ими употреблялись все меры, чтобы представители кавказской администрации, Ломакин и Петрусевич, в бытность свою в хивинских пределах, не могли иметь отдельных свиданий с ханом или с его сановниками.

Со стороны Оренбурга внутрь Средней Азии движение было направлено двояко: по западному берегу Арала – к стороне Хивы, где ходил в 1873 году отряд генерала Веревкина, и, гораздо более, по восточной стороне этого озера, на низовья Сыра и оттуда к югу и востоку, в хивинские и коканские земли. 1865 год застал нас на Сыре всего у Ак-Мечети; через пять лет наши войска уже ходили к стороне Дау-Кары и в Каратауские горы, под управлением Мейера, а через десять лет покорили Ташкент, под начальством Черняева, который командовал уже соединенными отрядами оренбургским и сибирским. Энергический Черняев, штурмовавший Ташкент с какими-нибудь 1600 человеками и овладевший им, думал безотлагательно покорить и все Коканское ханство, но в этом ему воспрепятствовала зависть генерал-губернатора Крыжановского и начальника азиатского отделения в Главном штабе Романовского, из которых первый хотел отнять у него лавры, а второй и самое место военного губернатора Туркестанской области. Интрига удалась, и Романовский успел даже покорить Ходжент и Джизак (1866), а войска его, без всякого с его стороны участия, нанесли сильное поражение эмиру бухарскому под Ирджаром. Но неуменье поставить себя в новом крае, где он вооружил противу себя духовенство и вошел в складчину с русскими купцами для торговых операций, вынудили правительство отозвать Романовского через одиннадцать месяцев после назначения, причем обнаружилось, что этот фаворит военного министра не затруднялся обманывать в глаза даже наследника престола, за что и был выслан за границу. Правительство же, для положения предела оренбургским, омским и ташкентским интригам решилось образовать в бассейнах Сырдарьи, Иссык-Куля и Балхаша новое генерал-губернаторство или даже вице-королевство, потому что новому генерал-губернатору, Кауфману, опять ставленнику военного министра, дано было право самостоятельных сношений с среднеазиатскими ханствами, право объявлять им войну и мир. Новый правитель прибыл в Ташкент осенью 1867 года, а через восемь месяцев уже воевал опять с бухарским эмиром и отнял у него Самарканд, относительно которого хотя и говорилось потом, для иностранцев, что его возвратят бухарскому эмиру, но о котором император Александр в самую минуту получения известия о завоевании сказал, что Тамерлановой столицы он не отдаст. Легкость побед и щедрость следовавших за ними наград повели к тому, что вместо безотлагательного покорения самих Бухары и Кокана Кауфман решился растянуть дело завоевания Туркестана на многие годы, под благовидным предлогом необходимости заняться мирным устройством края², на самом же деле, что бы подольше держать этот край на исключительном военном положении и сделать побольше походов, которые доставляли ему и офицерам награды. Разумеется, никакой политической или стратегической программы при этом начертано не было, и военные действия открывались по обстоятельствам, всегда, впрочем, под условием, что сам Кауфман находится в крае, а не вне его³. Из таких военных экспедиций назовем: в 1870 году на Искендер-Куль, в 1871 году – в Кульджу, в 1872 г. – в Кизылкумы, в 1873 – в Хиву, в 1875 – в Кокан, причем покорители последнего так разлакомились, что в следующем году, за недостатком внешних врагов, стали делать походы противу смирно сидевших собственных подданных, лишь бы писать победные реляции. Когда-нибудь правдивая история этих завоеваний будет написана и покажет, какую грубую систему обмана не неприятелей, а собственного народа представляли они. Между прочим, для придания большей важности этим победам, т. е. под предлогом трудности их одерживать, беспрестанно требовались из России подкрепления войсками, и число их доведено в 1877 году до 38 000 человек, так что если бы в той же пропорции к покоренному населению была сформирована англо-индийская армия, то ее числительность достигла бы до 4 560 000 человек, вместо существующих 192 000…