Не горюй!

НЕ УСПЕЛА!

Облезлые белки на рыжей сосне.

Лиловая яблоня в гроздьях цветов.

Последние сутки буянить весне

под песни кукушек

и пёстрых дроздов.

У клёна упругое юное тело

трёхпалой листвою

прикрыто чуть-чуть.

Как много, весна, ты ещё не успела!

Но кончен зелёный и солнечный путь!

Пришедшего лета леса и поляны

укрыты цветочным июньским ковром.

Весне светлоглазой

и больно и странно

смотреть,

как темнеет листва покаянно,

смыкаясь под небом

тяжёлым шатром.

КРОШКА-ГНОМ

В темноте за глянцевым окном

ходит, бродит Новогодний Гном.

Вот прильнёт к холодному стеклу —

и в твоём жилище на полу

зацветёт Невиданный Цветок.

Гном бездомен, весел и жесток.

Ночь – его любимая пора —

прах Миров и Звёздная игра.

Ты сорвёшь Цветок Твоей Мечты —

засмеётся он из темноты.

Лепестки свернутся и умрут —

в декабре мороз трескучий крут.

Замирает сердце – за окном

всё стоит и смотрит Крошка – Гном.

ДУША ЖИВАЯ

Одна душа живая – муха,

живёт со мной, не уходя.

А впереди темно и глухо —

завеса снега и дождя.

В беззвучном белом хороводе

совсем одна, совсем одна,

поняв, что жизнь моя уходит,

замру у чёрного окна.

Шагну легко в метельный вечер,

рванусь отчаянным комком

ветрам и холоду навстречу.

Метнётся тень под потолком

обманным чёрным силуэтом.

И вдруг покажется при этом,

что жизнь и счастье впереди,

А УТРОМ, УТРОМ БУДЕТ ЛЕТО!

ФАНТОМ

Опять не спать и глохнуть в тишине

от темноты, крадущейся, как кошка,

от Космоса, пришедшего Извне,

ломящегося в самое окошко.

Всесилен Свет, но не сильнее Тьмы.

В её Громадном, Хмуром, Беспросветном

всё кажется законченным и смертным.

Что в ней глазами можем видеть мы?

Нет ничего.

И нас, упрямых, нет —

ни в Космосе,

ни в Тартаре,

ни дома.

Весь мир —

лишь удивительнейший бред

на трёх китах лежащего Фантома.

ЗА ПОДСНЕЖНИКАМИ

Зыбкий снег и пьяный ветер.

Плачут Ангелы в трубе

или брошенные дети?

Нет – безногий в лазарете

о загубленной судьбе.

Может быть и я завою,

загорюю, а потом,

как с подружкой, злой Судьбою,

улечу, покинув дом.

Пьяный снег, бродяга ветер.

На душе такая гнусь!

Я вернусь с большим букетом

или вовсе не вернусь!

ПОЯС АСТЕРОИДОВ

Наш двор украсил дикий астероид —

Упал на дом. Ну, ясно – не со зла.

Но до сих пор мой дядя матом кроет

Ту крышу, что проломлена была.

Обматерить святой небесный камень

Ему не позволяет божий страх.

Он нянькает подарочек руками,

И астероид «Астрою» пропах.

Сей камень – Знак. Мой дядя верит свято.

Вослед за камнем надо ждать гостей.

Да наплевать – пускай мы не богаты —

Зато богатым Бог не шлёт вестей!

____________________

«АСТРА» – СОРТ СИГАРЕТ

И ДЕНЬ ПРИШЁЛ

И день пришёл,

как старец под венец.

На нём верхом сидящая суббота,

сулила и предсказывала что-то,

и предсказала все же, наконец,

Что этот день,

похожий на муляж,

домчит субботу к майскому закату,

а он возьмёт

привычную оплату

купюрами убийств

и мелких краж.

Хоть впереди

ни счастья и ни зги,

но вечер недалёк и неизбежен,

и будет так загадочен и нежен,

как мускус

золотистой кабарги!

ВСЁ БЛИЖЕ

Трава, цветы и люди тоже,

свободный ветер, дождь и зной —

всё на Земле меня моложе,

и всё как будто не со мной.

Болезни, ложь, Души усталость —

в пучину этих чёрных дыр

уходит всё, что мне досталось —

меня отталкивает мир.

Всё на земле меня моложе,

и даже люди – не со мной.

Но с каждым днём.

что в мире прожит,

милее ближе и дороже

ручьи, поющие весной,

собою занятые люди,

и грохот бешеного дня,

что сердце студит

и остудит,

гоня в Прошедшее меня.

ВЫЙДУ В ПОЛЕ

Выйду в поле на лыжах —

горизонт заслоня,

стадом мамонтов рыжих

горы встретят меня.

Их дремучие космы

не редки, не густы,

золотистые сосны,

дерева да кусты.

Ох, пасутся давненько —

не денёчек, не век!

Возле ног деревенька-

крыши, прясла да снег.

Кто-то крикнет далече,

может быть, запоёт —

снеговеюшко – вечер

или детство моё.

Без лыжни целиною

я на зов побегу.

За моею спиною

узкий след на снегу.

И далёк, и тревожен

гор лохматый хребет.

Кто же звал меня, кто же?

Только эхо в ответ.

ТЫ

Ты – талантливый

телёнок,

только-только из пелёнок.

Но таких, как ты,

у Бога

слишком много.

Тех,

кто лучше всех поёт,

он на рынке продаёт.

ВСТРЕЧА

Здравствуй,

хитрый истраченный Лис!

Что же ты

так безвременно лыс?

Общипали подружки меха —

загубили талант жениха!

БОГИ

Весёлые дети

везде и нигде —

по лунной дорожке,

по летней воде

бегут беззаботно.

Их мудрая Мать

всех злых и тяжёлых

отправила спать.

И в золоте лунном

с макушек до пят

купается юный

летучий отряд.

Бегут по дороге,

не зная о Зле.

Так вот они, Боги

на грешной Земле!

ДОМОВОЙ

Домовой мой, домовой!

Помолчи – ка ты, не вой!

Не зови подружек рать.

Мне семь раз не умирать.

Милый мой, не суетись —

ведь от жизни не спастись!

АХ, ЛЕТО, ЛЕТО

Ах, лето, лето!

Где ты проскакало?

Кого ласкало, плакало о ком,

покуда кошка молоко лакала

изогнутым шершавым языком?

Казалось где-то —

может, в Намангане,

пролился дождь,

прохладен и весом.

А здесь всего лишь

ехали цыгане,

и мимо жизнь катилась колесом.

Ах, лето, лето!

Где ты пробежало?

И, может быть,

совсем, совсем не зря

подол твой кошка лапою прижала

под жёлтый посвист злого сентября.

Я НЕ УМРУ

В тяжёлой зелени берёз,

в предгрозовом жару,

везде, где нет

ни роз, ни слёз —

везде

я не умру.

И если важен и красив,

как злой египетский хедив,

за мной Господь придёт-

я не умру.

Ты не умрёшь.

ОН тоже не умрёт.

БЕЛАЯ ПТИЦА

И примчится белая птица,

и укажет крылом на меня

среди дня.

И примчится чёрная птица,

и закроет мне очи

средь ночи.

И ломая пространство,

войдёт Люцифер —

встанет слева мой Князь —

Искуситель.

Но совсем незаметно

из облачных сфер

вдруг появится Ангел —

Хранитель.

И настанет мой день,

золотой мой денёк —

долгожданный,

желанный, глубокий.

Так он будет глубок,

как пожизненный срок,

потому что закончатся Сроки.

ОДИНОЧЕСТВО

Она верна своей причуде:

куда ни глянешь, там и тут

в пластмассе, глиняной посуде

семейства кактусов живут.

Их триста штук, существ колючих,

и пусть питомцы без затей —

она ругает их и учит,

как избалованных детей.

Когда тоскуя зло и глухо.

метель за окнами поёт,

она, наплакавшись на кухне,

в их окруженьи кофе пьёт.

Молчат колючие ребята.

Стучится в окна мокрый снег.

Им, неразумным, непонятно,

о чём горюет человек.

ЖЁЛТОЙ НОЧЬЮ

Жёлтой ночью, похожей на яблоко,

снег всё падал и падал, и падал.

Одинокий прохожий,

похожий на зяблика,

был владельцем единственным

жёлтого клада.

Жёлтой ночью

владельцу холодного клада

неуютно бродить до рассвета,

в освещеньи фонарного жёлтого света

всё в Душе развороченной

вновь перекладывать.

Ночи снежной

хватило прохожему,

чтоб дожить до утра —

а ведь это немало.

Ночь была

до последней тропинки исхожена

за простую попытку

начать всё сначала.

УТРОМ

Между сосен снегу намело.

Между сосен утро пролегло

алыми прямыми полосами.

Если вдоль по полосам бегом,

всё бежать без устали бегом,

там – за бесконечными лесами-

я ещё успею ухватить

утра исчезающую нить,

где земля столкнулась с небесами.

И тогда я в Утренней стране

на весёлом ветре-скакуне

буду вслед за солнышком лететь.

Всё легко, светло на грани дня —

полюблю я – влюбятся в меня,

и как птицы выучусь я петь.

Буду я красива и умна,

будет мне вся Родина видна —

все леса, поля и города.

Но я снова высмотрю село,

где по пояс снегу намело,

где горит над соснами звезда,

и стоит задумавшийся дом,

где всегда – и в сумерках, и днём

ждут меня и помнят обо мне.

Где меж сосен дымчатый мороз,

где сегодня утро пронеслось…

Я ВСЁ МОГЛА

Хрустальный купол утра

зажжётся – и бегом,

не женщиной премудрой —

девчонкой босиком.

И все мои печали

бледнеют в свете дня.

И все мои печали —

полюбят ли меня?

Красива ли, умна ли,

хватает ли Добра?

Я всё могла в начале —

тогда, давно, с утра.

Спускаясь к речке детства

туманной, ледяной,

я с ней бежала вместе

сторонкою родной.

Куда она пропала?

Какой-то ручеёк

и узенький, и малый

теперь скользит у ног.

И некогда подумать,

полюбят ли меня,

среди забот и шума

несущегося дня.

ЖИЗНЬ И СМЕРТЬ

Сначала жизнь меня достала,

и вдоволь, исподволь,

как моль,

точила и надоедала.

И тут я ставлю дубль-бемоль.

Но форс-мажор —

и смерть оралом

вспорола озими веков.

Мой брат,

с кем в детстве я играла,

за мной следит из облаков.

И я, как лёгкая полова,

лечу к нему,

но жизнь опять

казнить и миловать готова,

и не велит мне брата звать.

ДВЕ ЗАБЫТЫХ МЫСЛИ

Как правильно и чисто

в комнате.

И две забытых мысли —

помните?

Две мысли эти —

Ваши дочери.

Вы им судьбу большую

прочили.

Из них звалась Любовью

первая.

А после стала вечной

Скверною.

Звалась вторая Доброй

самою.

Она Продажной стала

Дамою.

Покинутые Вами —

помните?

Как правильно и чисто

в комнате.

НА ЛЕСТНИЦЕ

Четыре марша вверх,

а кажется до неба.

Четыре марша вверх —

до утренней зари.

Ты там, внизу, где тень.

Ты невелик и чёрен.

Тебя накрыла тень.

И я не помню глаз.

Тебе не помашу я —

от сердца боль в руке.

Тебе не помашу я

ни здесь, ни вдалеке.

С тобою не прощаюсь —

увидимся ещё.

С тобою не прощаюсь.

Но я не помню глаз!

ПОХОЛОДАЛО

Похолодало. Топят печи.

Древесный дым прозрачно сиз.

Воронье суетное вече

галдит, летая вверх и вниз.

Не облетевшие берёзы —

последних листьев желтизна.

Вот-вот метели да морозы.

Пуста у Осени казна.

Забыты прежние замашки.

Нагая Осень – стыд и срам-

бредёт чумазой замарашкой

по мокрым рощам и дворам.

Но нет пока ещё нисколько

в душе отчаянной тоски.

И взгляд её —

так смотрят только

младенцы или старики —

равно в неведеньи и вере

полны древесной чистотой —

как из библейского поверья

всесущий вечный Дух Святой.

Геннадию Панову

Издалека, издалека —

светла, хрустальна, высока

чужая музыка звучит.

Ненастье ставнями стучит.

Душа летает над горой

глухой предзимнею порой.

К закату вдруг повалит снег

и заметёт безумный век.

Вот-вот откроются Врата,

вот здесь – у мокрого куста.

Маме

Я на этой планете

Осталась одна.

Всех, кого я любила,

Погубила она.

Не стучат их сердца,

Остановлена кровь

Притяжением страшных

Магнитных миров.

Я блуждаю в безлюдье,

В безмолвии дня.

Я кричу,

Но они не находят меня.

Только эхо гудит

В зеве чёрной дыры.

Только тянут, как омут,

Иные миры.

ИГРАЙТЕ, КАК ДЕТИ

Покуда не сгинут, не схлынут

помои телесных страстей,

дотоле Небесному Сыну

распятьем платить за детей.

Играйте, как дети. Живите,

не помня о завтрашнем дне,

в карающем вихре событий,

в минуту, как в Бездну летите,

сгорая и плавясь в огне

беспамятства. Это спасенье

нам послано свыше – пока

прокатятся смрадом весенним

греховные злые века.

Но дети безумны, как дети —

им хочется в Завтра. И вот

уже на подходе к планете

в анналах отмеченный год!

ТАМ

Там, за первым, высоким синим,

За серебряным хладом зимним,

Есть хрустальное

Небо дальнее,

Где летают тела астральные.

А за ним —

Золотое третье,

Где мы всех,

Кого любим, встретим.

Навсегда будем вместе с ними

За серебряным хладом зимним…

В БЕЛОМ ГИПНОЗЕ

В белом гипнозе

февральского снега,

в белом,

гибнуть так трудно

Душою и телом —

в белом.

В белом пространстве

мой сын

совершенно один-

и темно…

Боже, спаси его!

Мне не дано!

В КОСТРЕ ОСЕННЕГО РАЗЛАДА

В костре осеннего разлада,

в дыму октябрьской нищеты

мне ничего уже не надо-

ну, может быть, немного яда,

чтоб улететь от суеты.

Но жизнь бессовестно и метко

бросает новую узду-

берёзы солнечную ветку

да злых дождей живую сетку

и, обманувшись, я иду

за этой веткой запоздалой,

за голубым сияньем дня,

забыв, что времени так мало,

и нет в нём места для меня.

ТАКАЯ ТИШЬ

Такая тишь – оранжевая, злая.

С пустынных крыш

стартует дым столбом.

И ничего о жизни я не знаю,

хотя живу. Но разве дело в том?

Слоёный луч вечернего светила

с далёких круч протянется к плечу.

Мне это наваждение претило,

и время ни секунды не скостило,

но я всегда ходила по лучу.

Погаснет луч, я падаю и плачу,

а, может быть, не плачу, а смеюсь.

Сегодня я надеюсь на Удачу.

Сегодня я уже не разобьюсь

Сыну Славе

Кажется, я не выживу.

Кажется, не смогу.

Сердце телёнка рыжего

слышу в ночном снегу.

Молча он леденеет

в страшном своём хлеву.

Значит и я сумею,

сколько-то проживу.

Сердце слепого ворона

слышу ещё стучит.

Ночь не смиряя норова,

мне подаёт ключи.

Значит, открою утро,

значит увижу свет.

Может быть, это мудро.

Может быть – нет

СТРАННИК ПРОШЁЛ

Странник прошел мимо окон.

Кротким страдающим оком

в душу он мне заглянул.

Съежившись и не дыша,

вдруг задрожала душа.

Что же прозрела она?

Путь…

СЕРЕДИНА ВОСКРЕСЕНЬЯ

Середина воскресенья,

окончанье ноября.

Вот и заберег осенний,

вот и солнце светит зря.

Еле выглянуть успеет —

провалилось, не найти.

Только звёзды с неба сеет

жёрнов Млечного Пути.

Снова сердце мягкой лапой

кошка – ночь сожмёт в игре.

Но не смей от боли плакать —

то ли будет в январе.

ТЕМНЕЕТ

Темнеет.

А ночи всё глуше.

И так тяжело, тяжело,

как будто одна я на суше —

всё вымерло, всё полегло.

И там, где когда-то сияло

пространство Зелёного Дня,

осталось так мало, мало

от прежней, весёлой, меня.

Темно за спиной – на восходе,

закат утопает во мгле.

Да что это? Где происходит?

Неужто со мной, на Земле?

Снежок над Душою кружится,

и время моё истекло.

И в сердце нацелена спица

прозрачная, словно стекло.

В НОЧНОМ ЛЕСУ

В ночном лесу стозвучным эхом

сибирский плачет соловей.

На Млечный Путь мой конь заехал.

Эй, Горбунок, лети резвей!

Я не хочу на Землю снова-

там росы больно холодны,

а зимы долги и суровы,

и мало лета и весны.

И людям дышится и спится

тревожно так и тяжело.

Их столько в землю полегло,

а сколько их туда стремится!

Я не хочу на Землю снова-

лети, подковами звеня!

Звезда – потерянное Слово —

в зелёный лес упасть готова.

Я не хочу на Землю снова!

Куда же ты везёшь меня?

КОРОМЫСЛО ВРЕМЕНИ

Коромысло Времени качнулось,

и плеснулось Время через край.

Ахнуло, аукнуло, проснулось,

завопило в голос: «Выбирай!»

Вот оно —Лохматое, Чужое —

наяву ли, образом в уме?

Я бегу, царапаюсь и вою,

утопая в пращуровой Тьме.

То ли я волчица,

то ли в стае

сумасшедших диких лебедей,

то ль кричу мильонными устами

Дьяволу продавшихся людей?

Неужели к Свету не пробиться —

навсегда Душа обречена?

Я бегу,

Покуда я – волчица.

Жарко пахнут кровью Времена.

НОЧЬ ИДЁТ

Стригущий атакующий полёт

летучей мыши.

Как быстро ночь сюда идёт,

но ты не слышишь.

Узорно чёток силуэт

покатой крыши.

Сегодня звёзд на небе нет —

летают мыши.

С тобою сердцем говорю,

но ты не слышишь.

Пятная бледную зарю,

летают мыши.

Там для тебя в разгаре дня

мой голос лишний.

Касаясь крыльями меня,

летают мыши.

ЧЕРЁМУХА

Когда это чудо свершилось —

черёмухи белая мгла

опять облаками сгустилась,

опять над землёй поплыла.

И кем были вспаханы пашни?

И кто их засеять сумел?

Когда же денёк-то вчерашний

к закату скатиться успел?

Когда же заботы и радость

оставили след на лице,

черёмуха – горькую сладость

и снег лепестков на крыльце?

МНЕ ЗАПРЕЩАЛИ

Мне запрещали

бродить по горам и долинам.

Мне говорили,

что надо бояться людей,

что человек —

это мягкая липкая глина,

и потому подневольно

он – вечный злодей.

Много прошла я с тех пор

по горам и долинам.

Я их боялась,

но я их любила —

людей!

Я и сама —

золотая и мягкая глина,

праведник, лжец

и злодей.

И святой лицедей.

В ОСЕННЕМ ПОЛЕ

В осеннем поле просторном,

Где кони паслись в отаве,

Ты голову там оставил,

Всадник Без Головы.

Ей ветер, мальчишка вздорный,

Снегом сечёт по векам.

Помнишь —

Ты был человеком,

Всадник Без Головы.

А кони, они пасутся,

Им нравится вкус отавы.

Не важно им, кто оставил,

И что.

Но под крик совы

Шарахнутся, понесутся,

Блестя окосевшим глазом.

И вдруг затоскует разом

Всадник Без головы.

ЭКЛИПТИКА

Катится Жизнь

в шоколадном трамвае.

В окнах мелькают

льняные глаза.

Сладкие рельсы кондитера мая

Кончатся скоро,

а выйти нельзя.

Праздничный, пряничный

Фирменный китель,

Где же твоя бирюза?

Слеп да и пьян

Полоумный водитель,

И на закуску

Ушли тормоза.

Крошатся рельсы,

Куски отлетают.

Всё ощутимее крен роковой.

И Зодиак, словно хищная стая,

Кружится, кружится над головой.

БОЖИЙ ПРОМЫСЕЛ

Здравствуй, розовое,

рассветное, раннее!

Снова ранила Жизнь небеса.

Истекая кровью

совсем по-бараньи,

красит небо поля и леса.

Вот и все мы

повязаны кровью-

Божий Агнец вздохнул

и замолк.

Но пока осеняемся

Божьей любовью,

к алтарю пробирается

волк.

Вот на нём уже

шкура овечья.

Божий промысел нам не постичь.

Богу – божье,

а нам – человечье.

зайцу – заячье,

хищнику – дичь!

ПТИЦА ФЕНИКС

Огонь —

золотая царица,

смертельная жрица древес!

Я – Феникс!

Я – Вещая Птица,

частица алмазных небес!

Скелет мой горелый взлетает

и падает в струи огня.

И плачет голодная стая,

которая жарит меня.

ПИНЧЕР-КРЫСОЛОВ

Утром, распятым заботою

ранней

в сонном ещё неглиже,

стая крысиных пираний

кинулась рвать и тиранить

всё, что осталось в душе…

Всё, что живое металось,

клочьями – в пропасть зеро!

Господи! Я из металла!

Господи! Я не устала

всё ещё верить в Добро.

Я позову из Синичьего, Юного,

зная целительство слов:

Где ты, мой пинчер,

окраса подлунного?

Где ты, лихой крысолов?

И раздирая

пространство латунное,

лаем ответит:

«Я – здесь, я – готов!» —

пинчер подросток

окраса подлунного,

друг мой,

охотник и крысолов!

БУДЕТ ДЕНЬ

Будет день

как в детстве длинным —

будет длиться,

длиться, длиться.

снегом сказочно-былинным

рисовать былые лица.

Сквозь узоры занавесок

детство манит следом санным

в глубь сосновых арабесок

и поёт зиме осанну.

И в санях да на Кауром

полечу я лесом хвойным,

где крадётся сумрак хмурый

и ведёт со светом войны.

Мои сани едут сами,

разметая солнца искры,

и у сосен под ногами

спят оранжевые лисы.

Чтобы вечером проснуться,

отряхнуться для охоты,

посидеть под лунным блюдцем

и бежать, припомнив что-то.

СОН

Жёлтая кровь фонаря

Красит слепой туман.

Воет собака зря —

спит её пан-меломан.

Сон его – это вой,

Жёлтая кровь над головой.

Вой этот – смертный плач,

В красном плаще палач.

Вот он поднял топор,

Вытер его о полу.

Крепко и с давних пор

Спит голова на полу.

Сон её – вой тоски,

Помоста кленовый узор,

Влепленный в край доски.

ЧИСЛО ПИ

Вечером хладным и влажным

желанья свои оскопи —

правит без жалости

миром продажным

число бесконечное Пи.

Выпав из круга однажды,

елеем себя окропи —

чтоб укротить

вековечную жажду

числа бесконечного Пи.

Ты верь в искупление свято —

и Зло, воскрешеньем маня,

тебя не утянет обратно

на круг, как слепого коня.

Тогда от полёта немея,

весёлую силу копи —

исчислить твой Дух

не посмеет

число бесконечное Пи.

МАНТРА

Там, за синими горами

Кришна в золотистом сари.

Харе Рама, Харе Рама.

Рама, Рама, Харе, Харе.

Там цветут миндаль и вишня,

Нет больных, несчастных, парий.

Харе Кришна, Харе Кришна.

Кришна, Кришна, Харе, Харе.

Кришна ищет злато Храма

Даже в варваре-корсаре.

Харе Рама, Харе Рама.

Рама, Рама, Харе, Харе.

Есть для нас и стол и крыша

В Лондоне и Амритсаре.

Харе Кришна, Харе Кришна.

Кришна, Кришна, Харе, Харе.

Мы одарены дарами,

В кураже мы и в ударе.

Харе Рама, Харе Рама.

Рама, Рама, Харе, Харе.

ПРИТЧА О ДЕСЯТИ ДЕВАХ

Пожилые сусальные бабушки

Всё мечтают о вечной любви.

Всё играют в горелки да в ладушки,

Словно мир не запачкан в крови.

В бессердечном восторге маразма

Всё поют о красе и душе.

Мир сгорает от солнечной плазмы,

Всё пропахло распадом уже.

Но в волнах нарастающих смрада

Запевает старушечий хор:

«Милый мой, жду тебя у ограды,

От любви отрекаться не надо —

Отопри потихоньку запор!».

БЛЮЗ

Спокойные шведы

с немытыми патлами,

в изжёванных бородах,

схожих с заплатами,

эстраду как дом

обживали старательно —

ходили, садились,

как будто трудились,

вставали зачем-то опять.

И голос тромбона

закручивал вспять

минуты,

секунды,

рога

и хвосты,

и негра,

торчащего словно цветы!

О, МОДУС ВИВЕНДИ!

Полночный тоскующий

голос метана.

Любовные песни лягушек весенних

укутаны семенем

словно сметаной.

О, модус вивенди!

О, модус вивенди!

Заря, без причуд продвигаясь

к востоку,

пожарами бредит

на утреннем стенде

и всех приголубит светло и жестоко.

О, модус вивенди!

О, модус вивенди!

И примет нас день,

но совсем не в объятья —

как братьев холодный расчётливый денди.

И будет смотреть не в глаза,

а на платье.

О, модус вивенди!

О, модус вивенди!

И только лягушки

в любовном угаре

не знают про деньги, про бредни и бренди,

плевать им на даму

в лиловом муаре.

О, модус вивенди!

О, модус вивенди!

ПОСЛЕДНИЙ ВИАДУК

День сгорел сосновой спичкой.

Значит – будет ночь.

Солнце раскалённой бричкой

с косогора – прочь.

Скрылась солнца колесница —

пала в листопад.

И сияет и дымится,

и летит закат.

Свет его над миром держит

лес железных рук —

как последняя Надежда,

старый виадук.

Словно он всех нас живее,

словно – в небо дверь.

Упадёт и заржавеет.

И проснётся Зверь

БУМЕРАНГ

Проклятой жизни

бумеранг

в руках у Дьявола,

как бита.

И столько чудищ

в нём набито,

что не спасёт

священный Ганг.

И даже Слово*

не поможет —

зверинец сделать

Храмом Божьим