Красная Осень. Стихи 2010—2015 гг. Избранное, т. 2

© Людмила Максимовна Козлова, 2017

ISBN 978-5-4485-6213-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Сообщаю, что я – патриот и оптимист, и поэтому, именно поэтому, стараюсь говорить правду о времени и о себе.

Редактор и рецензент Николаев Н. М.

© Козлова Л. М., Избранное, т.2, современная поэзия, 2017 г

© Издательство «РИДЕРО», 2017 г

Душа моя

Памяти сына Славы

Мне снится сон, душа моя —

Наш дом, как солнце, в снегопаде.

В нём жизнь и свет! В нём – ты и я,

И кошка, вышитая гладью.

Плутовка с вышивки сойдёт

И на коленях примостится.

А время спит. А снег идёт.

И ночь жар-птицею искрится.

Мне снится сон, душа моя —

В нём жизнь и свет.

В нём ты и я.

И кошка рыжая, и вьюга

метёт сто лет —

и заметает

к дому

след.

Учись быть братом

В кругу столетий, сном объята,

Горит Россия – наш единый дом.

Молчит народ, не видя супостата,

Обманут и оболган, и ведом.

Учи собрата улыбаться,

Весёлым быть и злым,

и сильным!

Так тяжелы твои утраты —

Почти смертельно непосильны!

И потому —

Учи быть братом!

Мир соринкой в глазу покажется

Кривоножицы, криворожицы

а прилипнут

да приворожатся.

Нет, не пулю, не нож, а ножницы

в спину сунут, как плюнут, стражницы.

Мир соринкой в глазу покажется.

Что не видишь, не ждёшь —

то сбудется.

За столом были други праздные.

Глядь, а вместо стола – посудница,

жестяная коробка грязная.

И водичка струится сажево,

И немытые блюдца множатся.

Ангел был, всё крылом поглаживал,

А теперь вместо крыльев —

ножницы.

Когда это было…

Чуть тронешь, и тут же заплачет

Герань ароматом тоски.

Ты знаешь, ты помнишь,

мой мальчик,

Побеги её высоки,

Округлы мохнатые листья,

душисты соцветий венцы.

И душу, и сердце сиянием чистят

Цветов бубенцы.

И снова рассветною ранью

Малиновым радостным сном

Расплещутся розы герани,

И ты промелькнёшь

за окном.

Стерегущие золото Грифы

Озоновая графика лесов,

Сосны немой червлёные прожилки

на снежном теле Азии зимой.

Ночной дивертисмент калёной вьюги.

Мы сторожили этот континент.

Мы жили здесь на севере и юге

вдоль хвойных лент

реликтовых лесов.

Мы сторожили. Жили.

Выживали.

Нас убивали, мы вставали вновь

Душой зимы

На пустоши бессонной.

В сердцах гудит, рождённая озоном,

Тугая позолоченная кровь.

Мы вымотали жилы, выживая.

Мы рвали кожу, прожигая наст.

Сибирь в снегах – кипящая, живая.

Она, как прежде, родина для нас.

Сон

Я стала кристаллической водой —

снежинкой, веществом

из стратосферы.

Трансформеры из кремния и серы

За мной гонялись облачной грядой.

Бездонный мир предстал моим жилищем —

Кипящий дымной грязью

грязный свет.

И я была, как всё живое, лишней

На самой хищной из планет.

Ползёт букашка

Ползёт букашка.

Бегает пампушка —

Девчушка восемнадцати годов.

В микроволновке, пышен и готов,

шкворчит пирог из тысячи котов —

румяный

и питательно-приятный.

Ну, я шучу – ужели не понятно!

Пирог вполне пригоден для еды.

А вот коты – лентяи и милашки,

По-дружески приветствуют пирог.

Почти реальный,

маленький мирок.

И если бы не стук часов железный,

Пирог полезный

был бы скушан вмиг.

Но час утех и праздничных интриг

Ещё не наступил.

Ползёт букашка

В рубашке золотистой за окно,

В небесное кидаясь покрывало.

Всё это было, видимо, давно.

А, может,

никогда и не бывало.

Мать и дитя

Равноценны рождению жизни

твои миражи.

Расскажи о себе. Приближается время рождения.

Знаешь ли ты, мой бесценный,

Твоё настоящее имя?

Имя твоё – Любовь, Ненависть, Вечность, Вселенная.

Имя твоё – Золото, Железо, Медь.

Разве такому страшна Жизнесмерть?

Встреча наша назначена в этом году.

Жду тебя. Надеюсь. Люблю.

Жду!

На краю

Из космоса осеннего квартала,

Лохматой, хищной, острой тишины,

Восстала тень Луны золотогривой-

Медвяный отсвет, зарево, огонь.

По краю неба мчался бледный конь,

Стуча копытом в твердь остылой нивы —

Планетной колыбели городов.

Он всё унёс – историю родов,

воинственных племён, кровавой славы —

безумную историю войны!

Из тишины теперь идёт спасенье.

В душе застыл янтарной каплей лавы

Лист осенний.

Суггестия

Дамы в нарядах а ля Вермонт, птеродонт или птерозавр,

терзая перо… ах, нет, извините… клавиатуру,

рифмуют эмоции дамские,

слёзы и вопли размазывая

на партитуру.

Плотно поужинав, ложатся спать.

А утром, друзья мои,

всё значительно хуже!

Поэтому дамы напишут опять:

«У нас душа. Нас преследует Рок.

Мы не любим холодных строк».

Не пеняя бесстыжей судьбе,

чем их, горячих, измеришь?

Они как бы пишут, а ты как бы веришь —

Их любви безграничной

к себе.

Народные сказки

Народные сказки

Когда загудят, завоют, закричат

ветра январские,

Чтобы прикрыть собою замёрзших зайчат,

Мама будет рассказывать сказки.

Дескать, детки, мороз – этот злобный дед,

Крадёт непослушных чад.

А вот на тех, кто молчат – на них и суда нет.

Детки верят, стараются – ни гу-гу!

А мороз набегу, всё гуще трещит.

Молчанье, терпение —

Заячий щит!

Я знаю этого господина

Что такое – вот этот немолодой уже гражданин?

Где-то в надстройках литературного мезонина,

Говорят, видели этого гражданина.

Сам он не пишет давно-давно,

но ищет зерно в чужих сочинениях.

Найдёт и кричит – дескать, вот оно!

Но это неправильное зерно!

Автора высечь за местоимение!

А за существительное – положена гильотина!

Но это, друзья мои, просто слух.

Я знаю этого господина.

Он хороший.

Это петух.

Закат

Пришла пора, пожалуй, друг Людмила,

Изобрести летучий самокат

или хотя бы способ варки мыла.

Или закат изобрести.

Закат!

Представь себе плакат такого свойства —

Один герой, с позывами геройства

Кусочком мыла моет рамы… Нет…

Он моет страны – под сертификат

Великих устремлений олигарха.

И мыло тает, тает, словно сахар.

А за окном горит,

горит закат!

Молчи, рыбёшка…

Давно всё сказано,

доказано, доедено, добито.

Полшага от дебета до кредита.

И два шага до ада плебисцита.

Уже лещом орудует кухарка —

На кухне рыбно, душно, дымно, жарко.

Молчи, рыбёшка – что тебе ещё?

Звонка, легка пощёчина лещом —

о, толстый рай горячей скороварки!

А впрочем, всё проходит без помарки.

Так… просто жизнь

Да битва за пятак.

Монументы и нравы

Как-то в один прекрасный момент

Монумент (не скажем, кто это был!)

Решил не сидеть праздно,

а лучше заняться делом.

И вот с тех пор на виду у всех

Шьёт тапочки, выращивает помело

Под смех детей пригожих,

и прочих прохожих.

И много другого делает разного —

Полезного, разнообразного.

Вы скажете, ну, что тут такого —

И не то можно выдумать,

Сидя годами в забронзовевших оковах.

У монументов ужасные нравы!

Ну, да —

может быть, вы и прАвы

Подобна смерти остановка

Мозги. Вторжение. Беда.

Тоска по вечным атрибутам,

по тем растраченным минутам,

убитым вскользь и навсегда.

Беги! Тотально и неловко,

Крича и падая, беги!

Подобна смерти остановка.

Вон видишь, божия коровка

Упала крылышками вниз

Не потому, что мал карниз…

Малы мозги!

Дети лейтенанта Шмидта

Вот как-нибудь начнёшь говорить с гражданином,

И очень он симпатичен —

Самодостаточен, глубок, образован.

Он знает пророка Иисуса Навина,

Правильно произносит слово «импичмент»,

Расскажет при случае историю Азова,

Теорию пассионарности Льва Гумилёва,

Да и вообще, любит всё лучшее.

Но в конце содержательного разговора

Уронит, словно нечаянно, словно бы про себя —

Что вот жил бы да жил, всех на свете любя,

В рамках душевного договора,

Да только малости не хватает

на то,

Совсем чуть-чуть —

Тысячу, две, ну, может быть – сто.

Арктика исландика

Хочу быть моллюском «Арктика исландика»

На глубине четыреста метров

в Атлантике.

Вот именно на такой глубине,

мой свет,

Мне удастся мыслить тысячи лет.

Я знаю давно-давно —

Это ни с чем не сравнимый кайф!

Жаль, тебе этого не дано!

А ты, друг мой ненаглядный,

Ненасытный, всеядный,

Жуй, жуй, глотай, успевай, хватай!

Жизнь коротка, непредсказуема

и потому жадна.

Многие, многие жалеют о том,

что она одна.

В этой, одной, не насытиться,

не напиться —

Словно лизать из мелкого блюдца.

Вот если бы дали их несколько,

Как можно было бы развернуться!

А поэт? Что поэт!

У меня за спиной убегающий мальчик – закат

Развевает кровавый подбой листопада.

И спускается в красный, неслышно рыдающий сад

Солнце взорванным яблоком ада.

В тихом классе прибывший из прошлого бывший поэт

Рассуждает о важных когда-то и сложных находках.

Два десятка студентов скучают – за давностью лет

Эта лекция, словно ненужная плётка.

Их глаза из осенних кленовых, берёзовых сот

Простирают лучи

на запретную зону заката.

А поэт – что поэт? Он устанет и скоро уйдёт

В одиночестве грызть перезрелое яблоко ада.

Сквозь время

Ненужный смысл катился колбасой

застывшей всклень дорогой декабриной.

Страдала лень от скуки журавлиной.

Шаманил ниоткуда Виктор Цой.

Пространство шелестящее, змеясь,

Касалось рук и глаз, и ум змеился,

Плодя плоды печали и мздоимства.

СрамнО смотрелись лица без прикрас.

Не изменился мир. Не изменился.

И только дети встроенным мозгам

Наивно, добросовестные, рады.

Несётся шум и гам из-за ограды —

Обед, друзья. И время – пирогам!

Путь

Михаилу Евдокимову

На перекрёстке ста дорог,

Где Ангел строг, а день уныл,

Горит невиданный цветок —

Здесь кто-то сердце обронил.

Маме

Ты спросишь, моя родная,

Кто жив от ветвей семьи?

Но то, что сегодня знаю,

То знают и соловьи.

Земные сдвигались плиты,

Кипела стена огня.

Иудами все убиты.

И только твои молитвы

От смерти спасли меня.

Крадутся, шурша упрямо,

Секунды, минуты, час.

Мне так не хватает, мама,

Твоих поднебесных глаз.

Осенний сон

Где-то бродит ни Зверь, ни Птица,

Сон не йдёт, и скучна молва.

Ах, не можется, не сидится:

Где-то мама моя жива.

Где-то, где-то в лесах далёких,

Инок странствует одинок —

Это мальчик мой синеокий,

Мой единственный,

мой сынок.

Выйду и/з дому, встречу Инока —

Жив берёзы листвяный стон.

Здравствуй, деточка!

Здравствуй, сыночка!

Осень. Ветер.

Осенний сон…

Охота на мышей

Время котом камышовым шуршит и крадётся

– тик-так.

Каждый ему не товарищ, не друг

и не враг.

Кот, он – охотник.

Он любит горячую плоть.

Кот камышовые грядки не станет полоть.

Кис-кис-кис!

Берегись!

Персеиды

Сквозь кремний горячих зыбучих песков

Струятся потоки забытых веков.

Невидимый, где-то стреляет Саид

Серебряной пулей

ночных Персеид.

Ток Времени – хищные сонные сонмы

Колючих песчинок, пустынных ветров,

Мильоны забвением занесённых —

Стозвонная песнь беспощадных пиров.

И всё же, мы вечны. Мы – вольные птицы.

Летим без оглядки и страха – любя!

Сквозь кремний, сквозь Ангелов тонкие лица

Поток невесомый рисует тебя.

Антихрист – мутант

Лейурус Квинкестриатус —

скорпион-красавец-киллер.

Таков у парнишки этого статус.

Укус – в миллион ядовитых промилле.

Невозвратный, безжалостно строгий —

Выточен точной копией бытия.

Членисторукий и членистоногий —

Киллер-красавец и судия.

Лейурус Квинкестриатус —

Давно мечтает встать на крыло.

Однажды Лейурус взлетит над планетой!

Видишь, как яростен жала мрак.

Киллер крылатый страшнее любой кометы.

Что-то с планетою нашей не так.

Двенадцатая жизнь

Бродяга – расстрига по прозвищу Виллис —

Сказал равнодушно: «Нет правды и судий.

Одиннадцать жизней твоих завершились,

А этой – двенадцатой, сносу не будет».

Я верю твоим предсказаниям, Виллис,

В ромашковом платье июля рождаясь.

Враги мои все поутру удавились,

А я обернулась царицею Таис.

И в царстве моём разлетаются птицы,

На небе рисуя цветы траекторий.

И ночью мой путь освещают зарницы.

Свобода – вот лучшая из историй.

Ты прав, одинокий задумчивый Виллис —

Ты знаешь, о чём говоришь, бедолага.

Навечно с тобой на Земле поселились

Мы – звёзды ночные июльского флага.

Тебе, моему безымянному братцу,

Я завтра рубашку ромашками вышью.

Мы будем полынной пыльцой притворяться,

Сорокой, синицей, летучею мышью.

Так что же, мой друг, соглашайся скорее,

Ведь я, как никак, урождённая Таис.

Ромашки мои твоё сердце согреют.

О прочем уже

и сама догадаюсь.

Поэзия

Автоответчик сказал – не слышу,

говорите громче, мадам.

В это время дождь молотил по крыше,

Под окном матерился мальчик —

шустрый не по годам.

Говорила громче, но в трубке пусто —

Эфир искрил и гудел, как ночь,

в ответ.

Была и сказочником и златоустом,

Но выяснилось, там – никого нет.

Ну, что ж, говорила сама с собой —

А, может, с Богом была беседа.

Иногда из бездны всё же слышалось – бой,

Иногда – победа.

Даже если всё это странно слишком,

Всё равно – говорите громче, мадам,

Ведь за окном бегает всё тот же мальчишка —

Шустрый, не по годам.

Памяти сына

Умирать надломленным цветком,

Рвать одежды,

жалость принимая…

Я в ночи мечтаю о другом —

о тебе печаль моя немая.

Над обрывом руку протяну —

Помогу…

Но падаю, любимый.

Серебром ручей бежит по дну —

Сквозь меня

летит невозвратимо.

Жжет меня студеная вода.

Я тебя не встречу никогда.

Колыбельная ХХI

Ветер знойный,

Как брюнет,

В сон-трубу качает сутки.

Где-то в мае —

Спасу нет —

Расцветают незабудки.

Над планетою Земля,

Над весенним неуютом,

Слышен голос короля:

«Три минуты.

Две минуты…»

Наконец,

окончен срок

И пришла пора прощаться.

Навсегда уснул сынок,

Чтоб назад

не возвращаться.

Осень, осень…

Осень, Осень,

Скиталица дикая!

Пламень твой обжигает,

Сестра.

Журавлей поднебесному крику

Погибать

В сердцевине костра.

Жар оранжевый

Золото плавит,

Но уже не вернётся назад

Тополиной,

Берёзовой лавой

Драгоценный сентябрь-листопад.

Невозвратно горит,

Догорая,

Злато-пламень последнего дня.

То ль повеяло

Холодом Рая,

То ли Ад соблазняет меня.

Я пойду в золотом и весёлом.

Ненавистное царство

дождей

Побеждают дороги и сёла,

Воля вольная, дальние долы,

Вековечное братство

людей.

Волшебный кадр изменится стократно

Вот собрались мы

в комнате одной —

Столетний дед на вытертом диване,

Ленивый кот

в мечтательной нирване

Декабрьских снов —

в реальности иной.

Фигура третья – женщина-зима,

То я сама – хозяйка и сиделка.

Быть может, для тебя всё это мелко,

Зато, вокруг такие терема —

Заснеженные ели и берёзы,

Сосновый звон,

сугробы да морозы

И в серебре до маковок

дома.

Спустя минуту, месяц или год

Волшебный кадр изменится стократно —

Мой подопечный, мой отец, уйдёт

За мамой вслед – тропою невозвратной.

Ему всё время кажется – она

Живёт в соседнем домике бессменно,

Его родная милая жена,

И он её отыщет непременно.

Ещё пока сумею вызнать путь,

Ведь я сиделка – всенощная птица.

Я догоню отца, смогу вернуть,

Душа его

Назад

не возвратится.

На тридевятом этаже

Я в полдень

тайное услышу —

Мостятся голуби под крышу

На тридевятом этаже,

Где синька неба зноем дышит,

И ветер бродит неглиже.

Вон там,

на узеньком карнизе,

Воркует рьяно мальчик сизый

И суетится день – деньской.

Цветные облака нанизал

На нитку холода изгой —

Бродяга Ангел,

друг беспечный.

Он променял свой статус вечный

На волю вольную Земли.

Никем не узнан, не замечен,

Летает вороном вдали.

Коль не хотите, так не верьте,

Ему наскучило бессмертие —

Отныне в крылья ветер бьёт.

Но только вот что —

в стане смерти

Паденьем кончится полёт.

Летай же, Ворон, птицей вольной —

Ещё и времени довольно,

И много сил, и светел глаз,

И сердцу

от простора больно

Сейчас.

Новый русский

Под горой, под горою

На склоне крутом

Рвётся к небу крестовый

Узористый дом.

Кружевными поверьями —

Дым из трубы,

И подкова над дверью —

Корона Судьбы.

Корпус крепкий кедровый,

Рисковый полёт —

Это новый сибирский

«Титаник» плывёт.

Праздник

Я помню день

забытый, знойный,

Высокий, летний, заунывный.

В такие дни кончают войны,

меняют доллары на гривны.

Решают жить, дружить и верить,

Держать распахнутыми двери

И вместе Моцарта играть.

Любить, как родину, подругу,

Беречь родимую округу

И никогда не умирать.

И ощущают чьи-то плечи

И рук тепло, и пламень слов,

Простое счастье человечье,

Любовь!

Весна

Так поздно солнце

вышло из-за туч,

Что луч его окрасил город алым.

И вспыхнули вершины горных круч,

И темноты, и тяжести не стало.

И засветились алые дома,

И древние старушки улыбнулись.

И стало ясно – кончилась зима.

Свобода!

Солнце!

Звон зелёных улиц!

Весна сегодня гонится за мной,

И, может быть, я в этом виновата.

Иду к тебе по улице цветной,

По алому сиянию

заката.

К.С.А.

Стрелы взгляда – ты меток,

Так стреляют в зверьё.

Где-то в памяти клеток

Бьётся сердце твоё.

Где-то в памяти осень

Нас уносит в рассвет,

В тополиную просинь,

В то, чего ещё нет —

В дали Чуйского тракта,

В притяженье разлук.

Ты – находка, утрата,

Мой единственный

друг.

Снова синие ставни

Впустят лучик звезды.

Мы с тобою восстанем

Из смертельной беды,

Из полынного дыма —

Страшной горечи лет.

Мы уйдём молодыми

В необъятный Рунет.

Погладь мои крылья

Погладь мои крылья,

Любимый,

Мой Ангел,

Мой Ветер Лесной.

Чужое проносится мимо

Горючими клочьями дыма

Сорочьей, синичьей весной.

Расплавленным

золотом лужи,

луна и цветок фонаря.

Всё в мире

Забыло о стуже.

Весенней заботой горя.

Но где-то

В зелёном засилье,

В берёзовой глубине,

Найди меня, милый.

Погладь

Серебристые крылья

Мне.

Кин-дза-дза. Побег в ХХI век

И вот мы замыслили

наш побег —

И убежали,

как Вася – школьник.

Нас удивил ХХI век —

Бермудский многоугольник.

Здесь люди,

как волки лютой зимой

И в «Мерсе», и в электричке.

Вот потому-то,

Четланин мой,

Достань из кармана

спички.

Единственный малый

Живой огонь

Тебя обогреет, друг мой.

У человеков хладна ладонь,

и кровь закрашена клюквой.

Ангелу моему

Сыну

Ветром воет, собакой лает,

Чёрным лешим глядит в окно

Ночь осенняя, скука злая,

Да прогнать её – не дано.

Эхо носит, стучит по крышам

Серебром – ледяным дождём.

Ты не слышишь меня, не слышишь,

Не найдёшь одинокий дом.

Ставлю свечку в светёлке старой —

Ангел светом души ведом.

Хлещет дождь беспросветно, яро,

Лает ночь – не пускает в дом.

В городе роботов

Один знакомый, с Севера, говорит —

мой город мёртв.

Другой, с Юга, говорит – живу в городе мёртвых.

Третий, с Востока, вторит – мой город мёртвых орд.

Все другие, с Запада (их много),

говорят что-то того же сорта.

Я в городе роботов давно живу.

Ау, где живые?

Ау, ау, ау!

В городе этом

В городе этом, по самые окна заваленном листьями,

Люди, как мыши, шуршат непотребными мыслями.

Бабочка жёлтая странно сквозит

в листопаде,

Кратким обманным теплом уносимая в ад.

Славные тёти и столь же бомжистые дяди

Лезут бутылки сбирать в городской палисад.

Осень. Октябрь.

Обнажилась разруха-старуха —

Грозно грызёт, догрызает старинный пассаж.

Выбиты окна. В провалах печально и глухо

Воет сквозняк да гуляет купеческий страж.

В доме разрушенном есть неприметные двери —

Вход на второй, сохранившийся чудом этаж.

Там, под высокими сводами ангелы-звери

Эры купеческой помнят былой эпатаж.

Помнят обеды и танцы, девичьи фигуры,

А по утрам колокольный серебряный звон.

Нынче этаж называют отделом культуры —

Глупая шутка купеческих новых времён.

Было бы, впрочем, наивно

искать здесь чего-то иного —

в схроне руин

на разрушенной улице

графа Толстого.

2014 г.

Красная осень

И жизнь и смерть, и слово – в божьей власти.

Ты, мальчик, чей? А я уже ничей.

Не выплакать ни счастья, ни несчастья

Тоске моей, исполненной очей.

Поля и веси тонут в красном дыме,

Летит журавль-мальчишка из гнезда.

И птицы нарождаются седыми,

И лето не вернётся никогда.

Дробится город в лужах на осколки,

Оранжевый дрожит калейдоскоп.

По улицам разгуливают волки —

Ах, это люди плачут без умолку,

Читая злой осенний гороскоп.

Листвой забиты сонные тропинки.

Ты, мальчик, чей, исполненный очей?

Сегодня не крестины, а поминки —

И я уже ничей.

В доме пахнет брусникой

В доме пахнет брусникой, грибами белыми.

Солнце играет – оранжевый блик в окне.

Кажется, самое важное дело не сделано.

Но, может быть, это – всего лишь кажется мне.

Длится день, плачет злой телефон, запрятанный

под подушку – опять помешал во сне.

В беззащитной душе, понарошку прикрытой латами,

Кто-то бегает, кто-то думает о весне.

Но мечтателю этому трудно живётся осенью,

Был приказ экономить жестоко на всём и всём,

потому что без спроса – восемью восемь

Жизнь умножила тяжесть того, что несём.

По плечу ли ему, записному мечтателю,

Время в дырочках от свинцовых пуль.

Кто-то дырки пытается заровнять шпателем,

Но заравнивает будущие май, июнь, июль.

Смертельный номер – жизнь пополам с данайцами.

Но мечтатель – надеется всё равно.

Одуванчики ясноглазые снова ему приснятся.

Жизнь – обман, мираж, наваждение, но…

Красный сон заката

В шелка листвяной бури, в их огонь

Вплетает ветер красный сон заката.

Принцессу Осень ждёт летучий конь,

Но разве в том принцесса виновата?

Да место ль ей в асфальтовой беде,

Босой, привольной и простоволосой?

Сгорает Время, Жизнь.

Уходит осень.

Кармин и пламень всюду и нигде.

Обшарпанный автобус громыхнёт,

Лаская шиной ямы да ухабы.

Но дремлет лабиринт бетонных сот —

Так спят веками каменные бабы.

Уходит осень – что ей, золотой,

Прозрачный дым над крышами летящий!

Он пахнет человеческой бедой —

Таинственной, жестокой, настоящей.

Сгорает время… Всё в костре сгорит.

Когда и камень в пепел обратится,

Из недр восстанет огненный пирит.

Но осень эта – нет, не повторится!