Как бы ни было мучительно вспоминать об этом, но необходимо поставить точку в этой истории. Я всегда заканчиваю то, что начинаю. По крайней мере, сейчас я в состоянии это сделать. Не то чтобы мне стало лучше. Я просто научился с этим существовать. Хотя не уверен, сколько еще продержусь.

Итак, 17 сентября…

Ночью накануне изгнания мне с трудом удалось заснуть. Несколько часов я лежал под одеялом, обхватив ладонями затылок, упершись выпрямленными ногами в спинку кровати, и думал об одном и том же: как мне поступить? Смогу ли я нарушить клятву, которую дал жертве? Какое решение является верным? Вероятно, следствием всех этих переживаний стал явившийся мне совершенно нездоровый сон.

Мне приснилось, что я лежу на широком холодном камне, чувствуя спиной символ, вырезанный на его поверхности. Светало. Проникая сквозь ветки, лучи солнца падали на меня полосами, косо. Прямо надо мной висело что-то туманное и серое, как туча. Не колыхаясь, совершенно неподвижно. Оно не дышало и не мыслило, жило без жизни, но все-таки жило; необъяснимо и страшно. Я хотел вскочить и бежать, но мои руки и ноги были связаны. Длинные веревки тянулись к деревьям, обвиваясь вокруг столетних стволов. Я мог извиваться и рваться, раздирая кожу, но не мог освободиться, не способен был даже просто скатиться на землю с проклятого камня. Туча опускалась на меня, и я почувствовал ужасную боль всем телом. Боль расцветала во мне, поднималась изнутри, как будто из меня вдруг начали прорастать кошмарные растения. И я закричал. Вокруг меня была одна туча. Потом у меня закончились силы и голос, и я умер, потому что боли было так много, а я уже не мог выплеснуть ее с криком.

Я проснулся, встал с кровати, еще чувствуя в теле эхо боли, наглотался таблеток и снова уснул, но очень скоро меня разбудил стук в дверь. Я оделся очень неторопливо, словно Лаош не ждал меня на крыльце, положил в карман маленький нож с выдвижным лезвием и вышел.

Первое правило финализации: не проводить финализацию, если хотя бы один из основных пунктов характеристики сущности неизвестен.

Лаош выглядел так, будто не спал никогда в жизни.

– Это далеко? – спросил я. – Если не очень, лошадей лучше не брать.

– Около сорока минут, – Лаош покосился на мою трость. – Для вас это нормально?

– Нормально, – отрезал я.

На молочно-белом небе мерцали оранжевые облака. Мы шли мимо беззвучных домов, жители которых спокойно спали – последние минуты до начала дня. И я решал, оставить им их призрачный покой или отнять его.

– Красивое небо, Лаош, – сказал я.

Он кивнул.

– Почему вы сказали «единственный сын, оставшийся со мной»? – спросил я. – Были еще дети?

– Они уехали. Шум Торикина показался им притягательнее, – кратко объяснил Лаош.

– Но вы говорили, что те, кто видел…

– Да. Но я запретил сыновьям смотреть на него.

– Вы хотели бы, чтобы они вернулись?

– Нет. Я сказал им, что, если они приняли такое решение, пусть убираются навсегда.

Я посмотрел на Лаоша и понял, что он действительно старый. Что его глаза не всегда были блекло-зелеными, они выцвели. По их выражению я не мог понять, солгал ли он, заявив, что больше не желает видеть своих детей, но я заранее знал, что он солжет, каков бы ни был его ответ.

Мы вошли в лес. С этой стороны он был не тем светлым лиственным лесочком, что разделял город и деревню. Больше елей. Мрачнее и сумрачнее. «Ровеннские леса, – подумал я в странном упоении. – Никто не может вообразить всего, что в них случается и случится».

– Как это будет происходить? – спросил Лаош.

– Как обычно, я надеюсь, – уклонился я и перешагнул выступающий из земли корень. Я знал, Лаош хочет спросить меня о принятом мною решении, однако он молчал, а сам я не хотел говорить об этом.

Лес потемнел, казалось, мы зашли в глухую-глухую чащу, хотя до деревни было недалеко. Под ногами все чаще мелькали фиолетовые ломкие стебли дальминиса.

«Бедная девушка. Я бы многое отдал за то, чтобы узнать, кто ты и что с тобой стряслось до того, как ты попала в деревню», – подумал я.

Пункт первый: предыстория сущности.

– Это здесь, – сказал Лаош и неуклюже, как слепой, побрел меж еловых веток.

Вслед за ним я вышел на маленькую поляну. Дальминис здесь вытеснил все другие травы, окрасив поляну в фиолетовый цвет. Жертвенный камень был широкий, гладкий, белый. Опаленные растения окружали его черным кольцом. Я представил себе – хотя мне было достаточно вспомнить свой сон – как это: лежать на этом камне, умирать на нем, опутанный веревками, как паутиной. Я пожалел, что перед выходом не позволил себе принять еще пару таблеток – они замедляют реакцию, а мне для процедуры требовалась определенная ловкость. Сожженные стебли, черные, негибкие и хрупкие, превращались в пепел, когда я наступал на них. Мне стало как-то особенно неприятно от этого. Длинные иглы сосен, подступающих близко к жертвенному камню, словно оплавились. Когда я ухватил несколько игл и потянул, они отделились без всякого усилия, уже практически отмершие.

– В таком месте, как это, мгновенно обретаешь истинную веру, – я сжал иглы в кулаке, они сломались, и на ладони остался темный след.

– Все восстановится со временем, – заметил Лаош.

– Чтобы быть испоганенным вновь.

Лаош взглянул на меня безгневно и просяще.

Мне было жаль поляну. Еще больше жаль девушку тяжелой, душащей меня жалостью – я больше не мог игнорировать это чувство. Что-то действительно происходило со мной. Никогда прежде я не жалел ни одну блуждающую душу. Они умерли, и я должен сделать так, чтобы они ушли и не причиняли вреда живым. Просто сделать свою работу. Все было нормально, пока я рассуждал таким образом. Но кто знает, что происходит с ними над или за пределами нашей реальности. То, что мучило их, находится в этом мире, и то, что способно спасти, тоже здесь. Не значит ли это, что, изгоняя их, мы отбираем у них возможность найти умиротворение?

Неужели за те несколько месяцев, когда, удалившись от дел, я лечил свою ногу, я стал таким мягкотелым? Не то качество, которое я хотел бы иметь.

«Я должен работать», – напомнил я себе. Я собирался нарушить главное правило, но не был уверен в том, что у меня вообще оставался выбор – нарушить его или нет.

Веревки лежали возле камня; другие, провиснув, тянулись к нему от деревьев.

Я достал нож. На веревках были заметны следы крови, до которых я дотрагивался с волнением. Ее кровь; мне было почти больно осознавать это. Я начал распутывать тугие узлы, поддевая их кончиком ножа. Лаош отстраненно смотрел на камень.

– Ровенна всегда останется страной богов, – сказал он тихо, почти шепотом. – На ее земле с равным успехом взрастают чудеса и чудовища.

– Иногда чудовища прибывают к нам извне, – заметил я враждебно. – Это вы дали ей снотворное?

– Да.

– Вы связали ее?

– Да.

– И она увидела ваше лицо, когда очнулась и обнаружила себя лежащей на камне?

– Да. Я еще раз проверял веревки. Я делал все это, потому что я должен, потому что я главный.

Я распутал несколько обрезков веревки, длины которых хватало для моих целей. Затем связал их так, чтобы получились три кольца, большое и два поменьше. Большим я окружил жертвенный камень, одно из меньших колец положил рядом, второе зажал в руке.

– Лаош, встаньте в пределы кольца, – приказал я. – Не покидайте кольцо до тех пор, пока я не скажу вам.

Лаош встал рядом с камнем. Казалось, он приблизился к нему через силу.

– Я сожалею о том, что мы сделали.

– Вы способны только сожалеть за своих, – огрызнулся я. – Но умереть за ваших пришлось другому человеку.

Лаош зажмурился. Его лицо застыло. Не знаю, с чем он справлялся за закрытым веками – с гордостью, яростью, страхом. Когда он открыл глаза, я увидел в них одну лишь опустошенность.

– Вам еще кажется, вы знаете все, господин Управомоченный? – он мягко улыбнулся. – Кто вы такой, чтобы заглянуть в мои мысли. Здесь лежал мой дед и мой отец, множество мужчин из моего рода. Нам известно, что такое ответственность. И однажды здесь буду я, уже совсем скоро – мой сын мертв, теперь мне незачем тянуть. Кроме того, я начал терять прежнюю хватку и скоро перестану быть полезным для селения. Уже в следующий раз… если вы позволите, конечно.

Лаош насмехался надо мной, но не только.

– Я только хочу завершить все это, Лаош. Вытяните руку над камнем.

Лаош протянул руку. Я увидел его сухую кожу с просвечивающими синими венами, снова подумал: «Он старый», а после ударил ножом по его ладони. Лаош не вскрикнул, даже не дернулся. Он наблюдал с грустным удовлетворением, как его кровь падает на белый камень.

– Она появится?

– Появится. Не заметить такое не в ее силах.

Я перешагнул веревку, отступая от Лаоша.

– Она не нападет на вас?

– Нет. Ее враг – вы. Вы обманули ее. Кроме того, мой амулет всегда со мной.

– Он точно сумеет защитить вас?

– Да. Как и всегда.

Пункт второй: способности сущности.

Прошло около четверти часа. Я только ждал и, наверное, совсем ни о чем не думал.

Все последующее длилось не более нескольких минут.

Я догадался о ее появлении по легкому звону в ушах. Одновременно с этим Лаош вскрикнул. Он стоял спиной ко мне, глядя на что-то возле своих ног. Шагнув в сторону от заслоняющего обзор Лаоша, я увидел, что веревка перед ним натягивается и дергается.

Пункт третий: обстоятельства зарождения сущности.

Она смогла прикоснуться к веревке? «Это невозможно, – подумал я, инстинктивно пятясь. – Разве такое бывает?» Это с самого начала было неправильное дело.

Веревка вот-вот могла разорваться; вся фигура Лаоша выражала ужас. У меня не было времени на другой план, и, уже ясно понимая, что это не сработает, я вслепую бросил третье веревочное кольцо, и оно легло, пересекаясь с дугой большого кольца. «Покажись, покажись», – мысленно приказал я. Лаош отступал. В своей панике он уже шагнул спиной вперед за пределы защитного круга.

– Не пересекайте веревку! – напомнил я криком и после этого понял – она попалась: брошенное мною кольцо, несколько секунд пролежав неподвижно, теперь судорожно дергалось.

Мое сердце билось с сумасшедшей силой.

Я бросился к Лаошу. Он был как деревянный. Рана на его ладони еще не закрылась. Я резанул по ней снова, гораздо глубже, и кровь сразу наполнила его ладонь.

– Брызните на нее! – крикнул я, не слыша себя среди звона.

Лаош не понимал или не разбирал слов.

– Брызните на нее кровью!

Лаош взмахнул рукой, и капли крови полетели в извивающееся кольцо, но не упали на черную траву, на полпути растворившись в воздухе.

«Покажись».

Я оттолкнул Лаоша и встал возле кольца.

– Кровь врага, которую он отдает тебе сам, на тебе, уходи. Ты потеряла право мести. Кровь врага на тебе, уходи, уходи!

Но кольцо рвалось. Я опустил взгляд и увидел, как натягивается и лопается веревка. В следующий момент сущность пересекла разрушенный барьер и явила себя передо мной. Она посмотрела в мои глаза своими, красными от крови.

«Почему она не исчезает? Почему?»

– Делеф, убегайте! – закричал Лаош.

Убежать? От нее?

– Это просто смешно, Лаош, – сказал я тихо, и время, которое неслось, как стремительная река, остановилось. Оглушающий звон сменился полным беззвучием; я смотрел на девушку. Я понимал – это мой последний провал. Также я понимал, что это самый страшный момент в моей жизни. Меня не пугала кожа ее лица и обнаженного тела, черная от разлившейся и застывшей под ней крови – меня пугало выражение ее глаз.

Если пункт второй неизвестен, третий также считается неизвестным. Если неизвестен первый, неизвестны все пункты.

Она оказалась слишком сильной. Неестественно сильной, раз смогла разрушить путы, задействованные в ее убийстве.

Почему я считал, что все пройдет как обычно? Разве у меня было хоть одно основание для этого? Почему я не ждал от нее большего, чем от обычного призрака? Они все были людьми в прошлом, но кем была эта одинокая девушка, в один странный день будто бы возникшая из ниоткуда среди мрачных деревьев? (Откуда ей было прийти? Бесконечный лес, легче умереть в нем, чем пересечь его). Возможно, своего происхождения не знала даже она сама. Никто не может вообразить всего, что случается в ровеннском лесу… Кроме того, я нарушил данную ей клятву. Я принял сторону ее убийц и, вознамерившись позволить им уйти от возмездия, предал ее. Я стал ее врагом. Я сам спровоцировал ее напасть на меня.

Почему все это пришло мне в голову только тогда, когда уже было поздно хоть что-то исправить?

Я смотрел в ее глаза с такой же жадностью, с какой смотрел в черную воду омута. Мне было семь, и я, конечно, понимал, что то, чего я хочу, смертельно опасно. Но мой другой «я», изломанная и грустная половина моей души, внушал мне: «Ты сможешь пройти по воде, словно по льду, от одного берега до другого». Это я обманул себя, потому что хотел погрузиться в темноту как возможно глубже, хотел спрятаться во мгле.

Я снова оказался в том дне. Один шаг – и меня окружила тьма. Я падал, не сопротивляясь. Я сопротивлялся позже, когда Силена поднимала меня к болезненному свету, и позже, кашляя и дрожа, когда она заставляла меня выбрасывать воду из легких.

Я годами отрицал себя настоящего, тень своей тени, но истинное желание всегда возвращалось, как бог, снова и снова, и требовало жертвы. Вернулось в то странное утро на фиолетовой поляне, и я с готовностью отдал ему себя. Можно сказать, я вызвался добровольно.

– Прости меня, – сказал я, чувствуя, как во рту расплывается соленый вкус. – Я не хотел стать тебе врагом. Так получилось. Здесь не было по-настоящему правильного решения.

Кровь хлынула из обеих ноздрей сразу, заливая губы, стекая по подбородку и капая на рубашку. Амулет был сильным, но все же не настолько, чтобы защитить от того, от чего защитить невозможно, и рвал изнутри кожу. Зрачки девушки были темные, как омуты, и она затягивала меня в них, глубже и глубже, на самое дно.

Ее лицо и тело светлели; белки глаз из красных стали розовыми, затем белыми. Ее радужки оказались красивого светло-серого цвета. Это немного странно, что я отметил их красоту в ту минуту. Амулет разорвал кожу, оставляя тело, которое не мог хранить больше. За годы, что он был во мне, я забыл, как он выглядит. Маленький зеленый гладкий камушек.

Я отчетливо помню девушку за секунду до ее исчезновения. Белокожую, нежную. Она выглядела живой и телесной, но, если бы я прикоснулся к ней, я ощутил бы пустоту под пальцами.

Я упал на камень и увидел раскачиваемые ветром лохматые ветви и серую тучу над собой – не тело туманного бога, привидевшееся мне в кошмарном сне, а вместилище осеннего дождя. Но боль во мне была почти такой же сильной.

2 ноября

Она не хотела отомстить. Как я узнал на собственной шкуре, все желания отступают пред одним, и всё, что ей было нужно – освободиться от нестерпимой боли, оставленной ей мучительной смертью. Люди, с их немногим количеством жизненных сил, умирали прежде, чем забирали хотя бы сотую часть этой боли, чем успевали ощутить ее по-настоящему. А я выжил. Амулет защитил меня от того, что считается самым худшим – от смерти, но для меня самое худшее – боль. Я хотел никогда не чувствовать ее. Это наказание за мою глупость, что теперь она со мной постоянно?

Я стал как они. Мои воспоминания рассыпаются пеплом, будто сожженная трава, и я не способен на что-либо, кроме того, что боль мне позволит. Это самое ужасное, когда она всегда, в каждом вдохе и в каждом движении. Я думаю иногда, что эта минута – предел, и в следующую я просто исчезну, потому что не могу существовать так дальше. Но продолжаю. И мне сложно не кричать.

Хотя не уверен, что раньше в моей жизни было по-другому.

Сейчас очень рано, ты спишь. Я проглотил четыре таблетки антидепрессанта, и мне не так плохо, как обычно. Обезболивающие здесь не помогут – эта боль в душе, а не в теле. В самой сути моей души. За окном серо-розовое небо, набухающие тучи, и я уйду, когда почувствую, что дождь готов пролиться. Я так счастлив быть рядом с тобой, в этом доме, рад осознавать, что, когда я уйду, ты останешься, и дом останется тоже. Что мир существует помимо меня, что я не могу потерять его, даже если потерялся сам. В этом мире ранней весной – снег в лесу не успеет стаять – Лаош ляжет на жертвенный камень, и в этом же мире над черной землей поднимутся зеленые ростки. Потому что, даже если кто-то выбирает смерть, большинство предпочтет жизнь.

За чередой губящих решений рано или поздно следует спасительное. Не знаю, почему не додумался до этого раньше. Я не хочу повеситься на крюке для люстры в пустой комнате своей квартиры и потом блуждать по Торикину тенью, чтобы меня изгоняли бывшие коллеги – так оно и будет, я же разбираюсь в подобных вопросах.

А омут глубокий. Ты удивишься, насколько он глубок, Силена. Его хватит, чтобы мои боль и отчаянье растворились без остатка.

Есть лишь один омут глубже, и вода его черна, так что, стоя на берегу, невозможно увидеть то, что, поднявшись снизу, утянет на дно. В нем смешалось множество чувств и желаний, которые сами по себе ни безобразны, ни красивы, ни ложны, ни верны. Они такие, какими станут в нас. Ни одно из них не существует отделенным от других; и желание смерти существует потому, что существует желание жизни.

Давным-давно на темной лесной поляне (я уверен, это было ночью, в обнимающем нежном мраке) люди призвали бога. Они хотели спасения от смерти, которая окружала их, охотилась на них каждый день, и вместе с этим их души, усталые от страданий, потерь и страха, желали смерти как избавления. И родившийся бог внял их просьбам, высказанным и невысказанным, и дал им и то, и другое.

Все получили то, что хотели.

Я хочу, чтобы тебе не было грустно, Силена. Для кого-то жизнь – бесценный дар, а для кого-то – сомнительный подарок. Но, вытащив меня из воды в тот день, ты дала мне шанс на спасение, и это лучшее, что ты могла для меня сделать, даже если в конечном итоге я им не воспользовался.

Еще одно, о чем я не могу не думать. Это так странно… не знаю… и все же, возможно, я сам срежиссировал все то, что со мной случилось? Потому что прежде утонул в себе.

[Оставшиеся страницы пусты.]

Информация о дальнейших релизах цикла: https://vk.com/club191961989