Читать книгу: «Свет иллюзорной любви. Запретный роман», страница 3

Сердце мое сжалось от желание увидеть его и от боязни нового мне места и непонятных обычаев.

–Но ведь я не взяла платок, чтоб покрыть голову. – я растерянно хваталась за последнюю зацепку.

– Платок точно тебе не понадобится. – рассмеялась подруга. – Это ведь не православная церковь, а католический храм.

Скрывая тревогу, я погрузилась опять в этот волшебный мир формул и расчётов и немного забылась. Вечерело. Белоснежные снежинки срываясь, медленно кружились. Ирина подмигнула мне. Пора.

Старинный костел действительно был красив. Высокие готические шпили подчеркивали торжественность и какую-то необъяснимую и печальную загадку. Я вдохнула этот свежий от мороза воздух. От ветра покачивался фонарь у главного входа, где уже начали собираться люди. Среди суетного беспощадного жестокого мира, это место с милыми, доброжелательными и постоянно улыбающимися людьми, казался мне тогда забытым островом во Вселенной. Островом Надежды, Добра и Понимания.

Я поднялась по ступеням. Тяжелые двустворчатые дубовые двери, окованные причудливыми железными цветами, с шумом распахнулись. Первое, кого я увидела в высоком просторном холле, это был Он. Приглушенный свет канделябров призрачно играл на богатом внутреннем убранстве интерьера. Приглушенный свет, приглушенные голоса, неторопливые плавные движения, доброжелательные милые улыбки… Казалось, что вся суета мира осталась за дверями этого храма. Матеуш широко улыбался, в глазах его светились светлые икринки и что-то еще, обращенное именно ко мне.

Тот вечер обрушился на меня новыми звуками и ощущениями. Таинственный свет, приглушенное журчание голосов, хорошо продуманная речь- все это произвело неизгладимое впечатление, и я забывала обо всех своих проблемах. Показная доброжелательность людей делала свое дело и льдинки моего сердца быстро таяли.

Эти несколько недель после первой встречи, я сбегала в костел сразу после работы под гневное неприятие мужа. Но мне это было нужно. Мои душа и сердце, сливаясь воедино, звали меня, заставляя забыть обо всех других моих проблемах.

Это был последний день осени. Мороз уже был частым гостем в наших краях и те редкие багряные кленовые листья, которые еще оставались на деревьях, покрылись тонким слоем изморози, запечатав осень в свои ледяные оковы. Зима дышала нам в спину и торопила. Уже вовсю завывал ветер за окном, но даже не смотря на непогоду, я была счастлива в этот день. Это был мой день!

Я внимательно осмотрела себя в огромном зеркале женской комнаты нашего офиса. Длинная серая юбка-карандаш выгодно обтягивала мои формы, классическая белая блузка, горчичного цвета кашемировое пальто… Я оглянулась в зеркало. Ослепительная улыбка на лице и коробка с тортом собственного приготовления, выуженная из недр офисного холодильника. Я была готова! Сладостное томление предстоящей встречи окутывало меня. Стрелки часов наконец-то дотянулись к пяти часам вечера. Пора, надо идти.

–У тебя сегодня день рождение? – его нежный вкрадчивый голос туманил мне мозги.

–Как вы…откуда вы знаете? – я опешила. Мы были знакомы всего месяц, и он просто еще не мог знать всего обо мне.

–Если ты хотела встретиться именно сегодня, значит, на это есть причины. – его глаза улыбались, он пристально смотрел на меня.

Так всегда происходило наше общение. Обычно люди корректно отводят глаза, когда заканчивают разговор или прощаются… Он же всегда широко улыбался мне и молчал после наших с ним разговоров, когда мне уже нечего было сказать, а его глаза продолжали буравить мне душу, докапываясь до самых отдаленных уголков, которые так хотелось скрыть. Казалось, что он всегда все знает и читает все мои мысли.

Да, я действительно родилась в этот ноябрьский день ровно тридцать лет назад. И этот юбилей вместо праздничного застолья в ресторане и встреч с многочисленными родственниками и знакомыми, я мечтала провести только с Матеушем. Праздничный зал в кафе был забронирован ровно на восемь вечера. Придут, как всегда, родственники мужа и мои родители. Все будут есть и пить, говорить стандартные фразы, а я буду, как всегда, улыбаться и ждать, когда это закончится. Но сейчас у меня есть время только для Него. Для нас с ним. И он все это прекрасно понимал без слов.

Дверь в маленькую исповедальню распахнулась. Я обожала эту атмосферу древности, загадочный запах смеси ладана и тонкого аромата старой древесины… Мои пальцы касались дубовых досок массивной столешницы. Я нащупала выжженный крест на торце стола и задумчиво поглаживала его, размышляя. Столетия назад, может быть, душа какого-то молоденького клирика усердно молилась здесь в поисках встреч с Богом, а может, старательно кто-то пытался забыть юную деревенскую девчушку с алыми губками и курчавыми локонами. Сложные судьбы сплетались в одну историю этого храма и навсегда оставались здесь, хранимые этими молчаливыми высокими арочными сводами.

–Здесь нас никто не потревожит. -тихо и торопливо произнес Матеуш, со скрипом запирая за собой дверь.

Я молча пыталась распаковала торт. Сердце бешено колотилось, мое сознание притупилось от все нарастающего напряжения и пальцы совсем не слушались меня. А он все смотрел и смотрел на меня. Затем, улыбнувшись, взял наконец-то у меня эту злополучную коробку с непослушной крышкой и открыл. Я потянулась к торту, разрезая рассыпчатые ароматные коржи с клубничным кремом на порционные кусочки. Наши пальцы соприкоснулись, и я сразу одернула руку, как от электрического удара, однако мои руки надолго еще запомнили тепло его кожи.

Он сидел совсем рядом со мною так, что я чувствовала и вдыхала аромат его тела. Четкими уверенными движениями он разламывал кусочки торта, отправляя себе в рот. Я подливала ему чаю. Эта маленькая комнатка с темнеющим горизонтом за окном была сейчас всем нашим миром. Он никуда не торопился и, казалось, время навсегда остановилось в этих стенах и существуем только мы с ним во всем этом мире. Я хорошо видела очертания мускулистого торса сквозь его одежды. Белый воротничок контрастировал с черной сутаной и еле охватывал его крепкую шею. Некогда его еще черные волосы были уже щедро приукрашены сединой, а лицо обветрено от постоянных странствий. Он начал тихо говорить об Евангелие, о том, что Иисус не мертв, что он рядом с нами и всегда поддерживает нас… Его слова сливались в единый мерный шепот и я готова была слушать этот бархатистый голос всю вечность. Взгляд Матеуша становился все серьезнее, его веселые лучики искрящихся глаз постепенно исчезали и он, как будто сопротивлялся чему-то неизбежному, тому, что объединяло нас.

–Вечные обеты…– говорил он. – Если ты что-то обещаешь в жизни, то ты должна это выполнять. Многим кажется, что обещание – это просто слова и они ничего не значат… В древность благородные умнейшие люди боялись сказать лишнее слово. Боялись, что их слова обгонят их поступки. Обещание – это навсегда. Дать обещание перед венчанием быть вместе, что бы ни случилось, быть вместе до конца жизни, любить и поддерживать друг друга – это очень непросто… Ты могла бы сказать, что будешь всю жизнь только с одним человеком?

Мое сердце выскакивало из груди. Я медленно подняла на него глаза. Мои взгляд встретился с ним. «Да. Я могу это сказать. Я говорю это тебе сейчас. Я всегда буду с тобой. Всегда буду любить тебя и ждать только тебя.»-я посылала ему свои мысли, но губы мои молчали.

Его ладонь легла на мою руку, но он тут же отдернул ее. Из-под его открывшейся ладони блеснуло мое золотое массивное обручальное кольцо.

– Ты замужем. – тяжело произнес Матеуш. – Ты хоть понимаешь, что это означает?

–Я не давала вечных обещаний! – почти крикнула я.– Мне плохо, мне так плохо! И я не знаю, что мне делать!

Слезы начали капать из моих глаз, а я рассказывала ему о своей жизни. Уже не нужно было что-то выдумывать или скрывать. Простые слова лились из моего сердца. В первый раз я смогла это сделать- признаться другому человеку обо всем, чем я жила, кем я была. Я рассказывала ему, что никогда не любила своего мужа, но была ему благодарна, что он забрал меня из семьи, которой я была уже в тягость и в которой, как я чувствовала, никто не любил меня и я не была важна для них. Моя душа, мои чувства- родители никогда не задумывались о том, что у меня на душе. Я не любила мужа, но старалась создавать тепло и уют ему во всем, была верной и послушной ему. В этом браке у нас не было детей, хотя я так этого хотела. Мой муж с каждым годом становился все суровее и несноснее. Работавши некогда преподавателем в университете, он умел искусно говорить и убеждать и, в скором времени, стал контролировать мои действия, мои деньги, и все мои мысли, диктуя только свои условия. Возраст и тяжелый характер моего мужа сделал свое дело и те редкие моменты физической близости, что были поначалу, теперь прекратились вовсе. Но затем появилась его дикая, беспричинная и необузданная ревность. Его ревность доходила до максимума, и он, наконец-то, нанял частного детектива, однако слежка за мной ему ничего не дала. У меня не было флирта с другими мужчинами, у меня не было тайных встреч. Но его беспричинная злость на мою молодость и красоту стала находить выход, и он начал бить меня. Я тщательно скрывала следы побоев и старалась угождать ему во всем все больше и больше, панически боясь тех моментов, когда он, не сводя с меня взгляда, медленно подходил к магнитофону, делая звук погромче. Я уже знала, что за этим будет резко следовать удар и, зажмурив глаза, пыталась хоть как-то защититься. Я одиноко стояла, сжавшись в комочек, стараясь прикрыть голову и грудь руками. Мои мозги цепенели от страха, я всегда чувствовала на себе этот взгляд старого удава и ощущала себя парализованной жертвой. Потом все проходило все так же резко, сменившись на обычные домашние дела и наутро, после такой разрядки, мой супруг обычно был весел и доброжелателен. Он был таким, что иногда мне казалось, что я схожу с ума и все то, что он творил со мной, все это мне только снится. Но те редкие синяки, что он все-таки оставлял на мне, хоть и пытался быть более искусным в этом деле и наносил побои только туда, где следов не должно быть видно окружающим, те редкие синяки говорили мне о другом. Моя жизнь протекала словно на вулкане.

Сладкие мысли о разводе приходили мне в голову, когда наконец-то мой супруг засыпал и я могла просто помечтать. Иногда мои мозги заставляли меня поверить, что это все нормально, что я заслужила такое обращение; я говорила себе, что многие женщины живут так и можно это перенести. Жизнь так четко выстроилась, что у меня не было сил все разрушить. Со стороны все выглядело идеально, и никто не знал о том, как мне было плохо на самом деле. Я понимала, что в глазах моей семьи мой супруг казался достойной партией для меня. Уважаемый профессор, с такими же достойными и уважаемыми родителями, обеспеченный и независимый- со стороны все выглядело довольно неплохо. По выходным проходили званные обеды или ужины у моих родителей, куда с неизменной сияющей улыбкой он приводил меня, прихватив с собой букеты цветов для моих мамы и бабушки и рассыпаясь в многочисленных похвальных словах перед моим отцом, нахваливая такую замечательно взращенную им дочь. Был и бильярдный клуб по средам, где он встречался со своими друзьями, а я должна была чинно сидеть и наблюдать за мужской игрой. Ответные визиты к родственникам, после очередных приемов у нас и показной блеск идеальной пары для всех окружающих. Одна жизнь была для посторонних людей, а другая-происходила внутри меня. Беспросветно темная, без надежд на даже лучик светлого будущего. Эта жизнь протекала под уздой вечного страха. Зато другая жизнь, показная жизнь идеальной пары, но совершенно чужая для меня – такой мою жизнь видели остальные.

– Когда-то…– продолжала я. – Когда-то, много лет назад, когда я была еще ребенком, в доме, где я жила с родителями, появилась новая соседка. Она была дамой бальзаковского возраста, у нее не было детей. Она была простой учительницей. Учительницей в музыкальной школе. Мы зашли к ней поприветствовать ее и познакомиться. Помню, что держала тогда в руках свежеиспеченный яблочный пирог, аромат которого завлекал и наполнял воздух сладким фруктовым благоуханием. В этот вечер я в первый раз услыхала как поет скрипка в живую. Валентина Ивановна, а так звали нашу новую соседку, улыбнулась, увидев мой интерес, и протянула мне скрипку. С тех пор я бегала к ней всякий раз, когда выдавалась выкроить чуточку времени после всех дел по дому. Так, год за годом, я научилась играть на скрипке. Это была моя отдушина, мой побег в параллельный мир.

–Расскажи мне. -Матеуш наклонился ближе, его глаза сверкали.-Я хочу знать все, я хочу быть в каждом уголке твой души.

–Что мне сказать? – усмехнулась я.– Мне трудно уместить всю свою жизнь в несколько фраз.

Я подошла к окну, вглядываясь в темноту, затем быстро обернулась к нему. Мы считывали все со взглядов друг друга. Мы как будто знали друг друга до сотворения солнца и земли…

Я облокотилась на подоконник и пристально посмотрела на него.

–Ты знаешь… Когда она умерла, приехали ее многочисленные дальние родственники и нотариус зачитал завещание. От Валентины Ивановны мне досталась скрипка Гварнери и вся ее домашняя библиотека. Ее двоюродная племянница ненавидела меня, когда исполнительные приставы упаковывали старинные собрания сочинений и редкие книги ранней редакции таких философов как Конфуций и Марк Аврелий. Валентина Ивановна знала, что я никогда не продам эти ценные вещи и буду беречь их. Я помню те зимние вечера, когда мы после уроков музыки пили чай в ее небольшой оранжерее, которую она устроила на своем балконе, и зеленый тяжелый бархат старинных кресел уютно обнимал меня. Я утопала в этом мире грез. Я любила бродить взглядом по корешкам старинных книг и ее коллекции фарфоровых статуэток. Эти нежные балерины цвета слоновой кости, стоявшие в трюмо около черного лакированного рояля, помогали мне сконцентрироваться и найти ответы на ее всегда каверзные вопросы по истории и философии. «Думай, Лика, думай! -всегда говорила она. – Тебе Бог дал голову не только для красоты». Она научила меня размышлять. Она всегда говорила мне «Укройся, закутайся в плащ философии, окутай себя философией, сделай философию стилем своей жизни- и ты всегда найдешь там пристанище и уют твоей души, ты всегда будешь защищена». Мое спокойствие начало жутко раздражало моего мужа. Он хотел видеть мои слезы… Прошло время и теперь у меня нет и ее, моего друга, старенькой учительницы… у меня осталась только скрипка-моя лучшая подруга.

Матеуш перебирал свой розарий, то сжимая это в своей ладони, то снова разглядывая эти точенные небольшие деревянные сферы, словно маленькие планеты, на которых бурлила жизнь, сплетая воедино миллионами историй…

–Для родителей я всегда должна была выглядеть успешной. Всегда должна была учиться на максимальный балл, всегда должна была делать все правильно. Я не помню веселого времени вместе, наших доверительных бесед… Однажды… Мне очень хорошо запомнилось, когда я однажды получила меньший балл по экзамену по математике и моя мать, услышав это, просто отошла от меня, ни сказав ни слова… Я помню только ее спину.

Я снова глянула в окно. Теплый свет фонарей мягко освещал дорогу перед храмом. Я взглянула на часы.

–Мне надо идти…

Его темная голова с серебристой проседью чуть качнулась. Он встал, отвернувшись от меня. Полы его длинной черной монашеской сутаны слегка покачнулись. Он наклонился над комодом, что-то пытаясь обнаружить и, не найдя это, с шумом закрыл маленькую дверцу.

–Посиди здесь минутку. Я сейчас вернусь. Тебе нельзя со мной.

Он бесшумно выскользнул в холл, и я осталась в одиночестве. Остроликий месяц заглядывал ко мне сквозь небольшое арочное окно и смешливо ухмылялся. Я должна была быть уже в дороге. У меня оставалось совсем мало времени, хотя это уже было неважно для меня. Но почему? Почему я чувствую то, что не должна чувствовать к этому человеку?

– Вот, возьми, это для тебя. – дверь отворилась и на пороге появился Матеуш, протягивая в ладони какую-то странную вещь. Я машинально протянула руку.

– Это старинный нагель. Деревянный гвоздь. Ему, наверное, уже больше трех сотен лет. – медленно начал Матеуш. – Когда-то их применяли при постройке деревянных шхун и каравелл. Когда-то ими скрепляли бревна, возводя избы… Я достал этот нагель при реконструкции нашего храма. Там, в подвале, этот обычный деревянный гвоздь связывал серьезную конструкцию, неся на себе огромную нагрузку. Так было сотни лет. И он выдержал. Я знаю, ты тоже все выдержишь.

Я вертела в руке деревянный гвоздь, носящего на себе следы столетий.

–Простые вещи скрепляют на века. Этот подарок для тебя слишком прост, но все истинное тоже просто. – добавил он и возложил руки надо мной, как обычно для благословения.

Уже было хорошо за полночь, но я все еще сидела около моего трюмо, задумчиво разглядывая себя в зеркало. Мой муж давно уже храпел в спальне, водрузившись на нашу огромную кровать прямо в своих темных броги с вычурным перфорированным рисунком на дорогой лакированной коже, не успев даже развязать галстук и только его пиджак валялся на полу, напоминая о хорошо проведенном им времени в ресторане. Я все еще вертела в руках красивую подарочную коробочку с новым ожерельем в честь моего дня рождения. Муж в соседней комнате протяжно и громко захрапел… И в тот же миг, словно окончательно решившись, я уже вытряхивала все содержимое из коробочки, укладывая туда самый дорогой для меня подарок. Тот самый заветный нагель.

Глава 6. День святого Николая.

Через неделю после моего дня рождения был еще один особенный день. Это был период начала адвента, шестое декабря. И, как обычно, каждый год в этот день, дети нашей парафии ждали подарков от святого Николая. Я, по поручению отца Матеуша, помогала с праздничным убранством церковного холла и накануне праздника допоздна развешивала тяжелые драпировки с умело приклеенными на них добрыми поздравлениями, тщательно вырезанных из специальной клейкой бумаги цвета серебра и позолоты. Помимо основной моей работы я выполняла массу поручений, понемногу вливаясь в мерный распорядок жизни приходской общины. В нашем костеле было несколько священников, но я знала, что сегодня именно Матеуша очередь вести праздничную мессу.

Костел располагался рядом с моим офисом, в самом центре города. Горожане уже вовсю готовились к Рождественским праздникам, и аллея около костела ярко мигала огоньками, весело переливаясь всеми цветами радуги. На высоких стройных соснах таинственно улыбались мне большие фигурки ангелочков, а рождественские песни так и лились из распахнутых настежь дверей храма. Вчерашний выпавший снег казался еще совсем рыхлым и забавно скрипел под моими сапожками. Мое сердце радостно замирало в нетерпении встречи, а в руках я держала небольшой праздничный пакет. После мессы некоторые прихожане оставались выпить чаю в просторной столовой, расположенной в левом крыле огромных полуподвальных помещений под основным залом. Это как раз хороший момент, чтоб увидеться с ним и передать для него мой подарок.

Центральный неф был полон. Людской поток плавно протекал между длинными тяжелыми скамьями темного дерева, усаживаясь, здороваясь и тихонько переговариваясь друг с другом в ожидании святой мессы. Высокий свод готического собора давал залу огромный простор и свободу для воображения под эти дивные и немного таинственные отголоски эха.

–Лика! Присоединяйся к нам! Мы будем наверху! – моя подруга Кира задорно окликнула меня, показывая на резную крученную деревянную лестницу, ведущую на балконы верхнего этажа.

Там, около сестры Анны, монахини, ответственной за воскресную детскую школу и церковные марши во время мессы; там, смеясь и хихикая, умостилась на небольших скамейках вся наша приходская молодежь. Я загадочно покачала головой. Не сейчас. Не сегодня.

Гул постепенно утихал и прекратился вовсе со звуком первых колокольчиков. Все встали в ознаменовании начала мессы. Еще звучали протяжные нотки органа, когда началась появляться вся процессия. Слева от меня престарелая пани Мария, которая не пропускала еще ни одной мессы за последние, наверное, лет двадцать, шумно встала на колени. Мальчики-помощники священника при алтаре в своих белых накидках из струящегося шелка быстро заняли свои места. Мое сердце вздрогнуло. Я увидела его.

–Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа…– неторопливый и размеренный голос отца Матеуша торжественно начинал мессу.

При алтаре горела первая свеча из положенных четырех к Рождеству. Его фиолетовая сутана, одетая в период Адвента, казалось, сияла особым блеском при свете многочисленных лампад, придавая его фигуре особенный лоск и загадочность. Месса началась.

Потом мы сидели в уютной коморке около винтовой лестницы и весело готовили все к чаепитию. Комната наполнялась прихожанами, было немного тесно, но теплая атмосфера домашнего гостеприимства витала повсюду.

–Оксана! Давай это блюдо сюда! А крендельки ты свои на угол переставь! -деловито распоряжалась одна из старейших прихожанок, чувствуя свою власть над молоденькими девчонками.

–Варенье! Варенье не забудьте достать! -радостно кричала одна из новых девушек из нашей группы прихожан.

Кира тихонько дергала струны, настраивая свою гитару. Рядом суетились чьи-то малыши. Боковая дверь неслышно распахнулась, и его фигура, облаченная уже в будничную черную сутану, скользнула в комнату, притягивая к себе всеобщее внимание. Подхватив по пути крошечный кокосовый эклер с большого блюда и сразу отправив его к себе в рот, аппетитно причмокивая, он здоровался с кем-то, кого еще не видел сегодня, широко улыбался всем и каждому, одаривая всех вниманием и нахваливая наши угощения; он подбодрял большую грузную пани Татьяну, не успевшую приехать на мессу; он успевал нежно потрепать за щечку пухленького малыша, которого, светясь от счастья держала на руках новоиспеченная молодая мама и жена ответственного за новициат пана Егора. Он успевал одаривать вниманием каждого, но мне тогда казалось, что смотрит он только на меня.

–А это что у тебя? Может, это ты мне подарок принесла? – как бы между прочим, произнес отец Матеуш, усаживая меня рядом с собой.

С замиранием сердца, я молча кивнула. Все мое красноречие и заранее подготовленная речь куда-то пропали. Я молча протянула ему подарок, стараясь успокоить свое разбушевавшееся сердце. Он с доброй улыбкой не сводил с меня глаз, пока его руки выуживали на свет светло-бурого пушистого плюшевого медвежонка с красным вышитым сердечком на боку. Около двадцати пар глаз уставились на этого забавного медвежонка. Я уже готова было провалиться сквозь землю от стыда, как услышала, что после неловкой для меня молчаливой паузы, все начали аплодировать и шутить.

–Как его зовут, святой отец? Или он еще не крещенный? – весело подала свой голос наша вечно неунывающая Оксана.

Все захохотали, и я облегченно вздохнула, услышав, что Матеуш предложил всем помолиться перед едой. Я уже вставала из-за стола, как вдруг заметила этого маленького игрушечного медвежонка, неслышно скользнувшего в недра старенького потрепанного портфеля отца Матеуша…

Через неделю снег подтаял и вечерами моросил небольшой дождик, давая место оттепели. Я возвращалась после работы домой в своем легком кашемировом пальто и зябла, обманутая погодой. Начинало болеть горло и мои глаза слезились от цепких объятий налетевшего студеного ветра. Мои ботинки непослушно скользили, то и дело проваливаясь в небольшие ямки, выдолбленные дождем в остатках ледяных оков под ногами, но я не обращала на это внимания. Я думала о том, что в последнее время отец Матеуш избегал быть со мною наедине, хотя это не мешало ему приковывать меня к себе своим взглядом во время мессы. И все его шутливые замечания во время наших собраний на уроках богословия после общей молитвы нашей группы прихожан, как всегда сходившиеся в маленькую комнатку под лестницей, все эти шутки предназначались только мне. Он весьма тонко при всех прихожанах умел выпытывать все, что у меня было на душе. Он мог, как бы между прочим, разговаривая с кем-то и гладить меня по волосам, приподнимая мои тяжелые локоны и при этом не уделяя мне должного внимания, словно я была пятилетней девчонкой, которую достаточной приласкать, дать шоколадку и опять разрешить бегать и резвиться рядом. Я не понимала его поведения. То, что возникло, между нами, будучи наедине, это чувство все возрастало и, не получавши выхода, съедало меня изнутри. Он мог запросто позвонить мне вечером, спросить веселым голосом, что я делаю и тут же повесить трубку, только и успев пожелать мне спокойной ночи. Я не понимала своих чувств, не понимала почему все больше мыслей рождается в моей голове именно о нем. Я не понимала многого, но твердо знала одну вещь- мне нужно забыть его как можно быстрее. Но вместе этого с каждым днем наши жизни с ним все больше и больше переплетались незримой прочной нитью.

Глава 7. Знаковая встреча в костеле.

Я хорошо помню этот день. Новый день нового месяца. День, когда всем людям можно допоздна нежиться в своей постели, сладко вспоминая о лакомых кусочках тортика оставленных на хранение в недрах холодильников. Вспоминать о припасенных многочисленных тарелочках и мисочках с разными вкусностями, не осиленных со вчерашнего пиршества. Это день, когда можно лениво, еще не вставая с постели, потянуться за пультом от телевизора и, еще полусонно прищуривши глаза, перебирать среди изобилия праздничных программ. Это день, когда можно совершенно никуда не торопясь, долго болтать по телефону, неспешно потягивая свой утренний кофе, вальяжно развалившись в любимом кресле.

Это тот день, когда обычно каждый из нас вспоминает не только о самых близких родственниках и о хороших друзьях. Это радость. Беззаботная радость переполняет наши сердца, и мы стремимся поздравить каждого встречного прохожего и поделиться этих искрящим весельем и этим счастьем- чистым, как снег за окном. В этот день многие из нас оставляют свои обиды в ушедшем и канувшим в Лету прошлом году, великодушно простив своим близким их огрехи и уже не вспоминая и о своих собственных промахов и ошибок, сделанных в прошлом. Это шанс начать все с чистого листа. Мы все прощаем и оставляем плохое в прошлом, радостно гордясь и показывая всем и каждому свою еще незапятнанную душу делами нового, только родившегося года.

Это тот день, когда, наконец-то окончательно проснувшись к обеду и тщательно подкрепившись оставшимися деликатесами, можно наконец-то поразмыслить о планах на этот год и о планах на этот вечер первого январского дня, щедро разбавляя в своей голове великие мечты, которым так и не суждено никогда сбыться, с небольшими мечтаниями, для которых все-таки можно немного поработать.

В этот день я проснулась еще до того, как несмелые лучики зимнего солнца все-таки смогли с трудом пробиться сквозь толстое многослойное одеяло, сотканное из тяжелых дождевых и причудливых кучерявых облаков. Тяжелый храп моего мужа, после чрезмерно выпитого им накануне изысканного и дорогого алкоголя, предвещал его глубокий сон еще как минимум до обеда. Сопоставив свои возможности с видимыми последствиями, я легко выпорхнула из постели, и, уже на бегу, суетясь, куталась в лоно теплого свитера и хватая по пути свое зимнее пальто.

Снег все так же весело скрипел под моими ногами, а вокруг то тут, то там, виднелись следы вчерашнего общего городского веселья, напоминая дворникам о их непростой участи в каждый постпраздничный день.

Я торопилась. К остановке, тоненько звеня колокольчиками, подъезжал ранний трамвай. Присев около окна, я рассматривала сменяющиеся пустынные дворы и незагруженные дороги сонного города и не о чем особом не думая. На той остановке, за поворотом, вошел еще один пассажир, составим мне компанию в пустующем вагоне. Пожилая женщина, важно укутанная в кашемировую шаль поверх шубы из старого, кое-где уже вылинявшего песца, тяжелой походкой, слегка прихрамывая, прошла мимо меня и присела на кресло у дверей. Вагон постепенно начал пополняться редкими в этот час пассажирами. Снова начал падать легкий снежок, постепенно стирая с дорог следы случайных прохожих. Было тихо и даже ветер спал, словно укрывшись этой пушистой легкой пеленой снежинок нового дня и нового года.

«Ты сама можешь все изменить. Не ищи силу вовне. Сила внутри тебя. Только лишь слушай свое сердце»– мягкие вкрадчивые слова отца Матеуша возрождались в моей душе, хитро отпирая себе двери моего подсознания, словно не желая оставаться в забвении, как те чьи-то следы, закрытые навсегда новым и чистым снежным покровом.

Я покачала головой, пытаясь скинуть с себя этот сладкий, но в тоже время ядовитый туман, медленно начинающий сводить меня с ума. Надежды и сомнения. Неясность и неуверенность в завтрашнем дне. Крушение всех моих предыдущих целей; крушение моей понятной, хотя и несчастливой жизни. Все разбивалось об одну и ту же скалу, так внезапно и нежданно вставшую на моем пути. Его образ был со мною повсюду. Я знала все черточки его манящих глаз, цвета тягучего золотистого меда, вобравших в себя все краски знойного лета, тяжелые теплые капли проливного дождя, томление этих тугих созревших золотых колосьев пшеницы; вобравших в себя гудящую, исходящую из самих недр земли, силу матушки-природы и всю молодецкую удаль разгулявшегося ветра открытых степей. Эти глаза манили меня своей сладостью и подкупали чистым светом золотого солнца, все заволакивая в свои глубины, из которых уже не было другого пути, как падать все глубже и глубже в их докрасна раскаленные недра жидкой медной лавы, уже не замечая и не ощущая на себе тысячи градусов температуры по Цельсию и миллионы киловатт электрической энергии.

Трамвайчик весело зазвенел на очередном повороте. Вот уже на горизонте показались знакомые очертания. Высокая башня, разрезающая своим шпилем серую тяжелую мглу зимнего негожего дня, и темная черепичная кровля, увенчанная массивным крестом. Сегодня я ехала не к Нему. По моим подсчетам, эту утреннюю мессу будет проводить другой священник. Я ехала в надежде встречи с одиночеством и тишиной под высокими готическими сводами; я ехала в надежде понимания, принятия и примирения себя с тем, кому принадлежал этот загадочный и любимый мною человек.

Морозный воздух кинул мне в лицо множество колючих снежинок. Я вдохнула этот аромат, наслаждаясь и словно пока не решаясь зайти внутрь. Дверь призывно была открыта, и я уже слышала кристальный голос нашей сестры Анны, пробующей высокие ноты. Орган низким звучанием подхватил мелодию.