Читать книгу: «В Петербурге время чая. Искусство наслаждаться жизнью каждый день», страница 2

Не тревожь свой мир хрустальный

Да, уединение – это возможность созерцания. Какое это счастье – проснуться (даже, если тебя разбудил ребенок) и знать: тебе совершенно некуда спешить.

Раньше я не опаздывала только на самолёт и в роддом. Во все остальные места – всегда. Вот как будто бы вовремя встала и всё рассчитала и не вальсировала, но всё равно – бегу. Бегу и опаздываю. На работу я бежала, почти не касаясь земли. Люди на узком тротуаре расступались и смотрели мне вслед – точно, без крыльев?

Родив малыша, я просыпаюсь, беру его к себе в постель и могу лежать так хоть час, хоть два… Joie de Vivre.

Про место, где искать радость жизни долго не придется

В окне – остров Новая Голландия. Таким, какой он сейчас, он рождался на наших глазах. Он вынашивался заодно с моей младшей дочкой. Она родилась в день Святой Музы. Когда мы думали, как ее назвать, нам показалось, что Муза – это слишком, и назвали Лаура. От латинского laurus – увенчанная лавром. Мой маленький росточек – лавровый мой листочек.

К нашему возвращению домой, 1 июня, открыли парк! С тех пор не покидает ощущение, что всё это – подарок.

В первый же день распахнула объятия огромная, нет, огромнейшая Жар-птица! Птица охватила чуть ли не весь остров, я никогда даже представить не могла, что увижу крылья, способные накрыть 10 000 квадратных метров!

Я кормила Лаврушу, смотрела на Птицу в окно, с высоты, и мне хотелось пригласить к себе всех гуляющих на острове, потому что именно так – с высоты – и нужно было на Птицу смотреть. Гигантские радужные крылья ласкали остров едва заметными касаниями. Остров тихо посапывал, нежился, вверенный объятиям птицы. Хотя казалось, что ей-то ни до кого нет совершенно никакого дела. Птица дышала заодно с ветром, рвалась вслед за ним и, разумеется, такая огромная, не поспевала. Расстраивалась, обижалась и от досады принималась жаловаться, показывая, откуда прилетел ветер и куда улетел. Птица словно переводила стихийный язык природы на наш, человеческий.

Понятно, что, когда ты гуляешь на острове из месяца в месяц, для охранников и прочих служителей ты – свой. Чего только не расскажут… Сначала я хотела по-журналистски все эти факты изучить-перепроверить, но, к счастью, вовремя остановилась.

Изучить… Перепроверить… Зачем? Пусть услышанное перерастает в легенду и не теряет прелести недоумения.

Говорят, что правильно вбивать сваи – так, чтобы они выдерживали воду вокруг столетиями, – учились у старенького-престаренького дедушки, который перенял это непростое ремесло очень и очень давно у точно такого же старенького – своего дедушки. Что якобы современные строители слушали его, и впрямь раскрыв рты. Когда же в благодарность они стали восторгаться диковинными знаниями своего мудрого учителя, дедушка ответил, что ничего особенного в его знаниях и умениях нет – если б в его времена он чего-то такого не знал, могли б и на кол посадить.

Еще говорят, что недостающие кирпичи для кузни покупались чуть ли не поштучно на аукционах – для того, чтоб совпал истинный год изготовления. Не удивлюсь.

Когда Лавруша подросла и стала разговаривать, я, видимо, слишком часто восторгалась вслух – ты посмотри, какой он красивый – наш остров. Как-то дочка ответила: «Да я всё здесь знаю! Когда вас со мной еще не было, я уже гуляла здесь».

Одним боком остров выходит на Мойку. Здесь растет мой любимый величественный многовековой дуб. Если встать прислонившись к дубу спиной, перед нами – дом по набережной реки Мойки, 112. И вот они – окна. Эти окна сводят меня с ума, когда я смотрю на них – арочные, трехметровые – в небо. С таким размером окон пытаюсь представить высоту потолков. Непонятно зачем, но я так хочу попасть в комнату с этими окнами, что страшно грущу по своему советскому детству, когда можно было просто позвонить в любую дверь и попросить макулатуры. И вдруг услышать приглашение выпить чаю.

Joie de Vivre.

Но мы идем по острову дальше…

Травяной сад. Эти ежегодно сменяющие друг друга шедевры.

Растения в саду как будто танцуют танец. Сначала на первый план выступают одни, потом другие. Замирая перед этой красотой, думаешь, что ты уже почти привык к определенной палитре, но через две недели почему-то создается впечатление, что на месте прежних растений высадили новые. А то, что вы увидите через месяц, и вовсе не похоже ни на какое логическое завершение. Растения цветут в разное время. Каждая из полянок солирует в свой черед, исполняя партию в эстетическом многоголосье.

Вдруг куда-то исчезли ажурные шляпки, и здесь же выстроились строгие конусы-колпаки. Спокойная сине-фиолетовая волна переходит в фиолетово-сиреневую и очень органично сменяется пронзительно-розовым восковым свечением. Местами роскошь чуть приглушается желто-зеленым покрывалом. Всю эту цветную эмаль ювелирно обрамляет золото злаков. Цвета смешиваются, переходят один в другой, растворяются…

Травяной сад живет своей особой внутренней жизнью.

Названия растений – это партитура, требующая отдельного прослушивания. Я назову только одно. Шалфей дубравный.

А когда начинает цвести Липовая аллея… и все, ступающие на остров, какое там ступающие – едва приближающие к нему, вдруг останавливаются в недоумении. Откуда? Ну откуда этот божественный аромат меда, луга, шелковистой травы? Откуда в воображении этот хрустальный мир, который искрится на солнце, звучит флейтой и одновременно трепещет перед гранитными тисками величественного мегаполиса?

Это «всего лишь» цветут липы Новой Голландии.

Деревья на острове – отдельные реальные персонажи. Извините, но некоторые из них – выразительнее и содержательнее встречавшихся мне актеров. Степенные уважаемые дубы. Красавцы-щеголи клены. Ты трогаешь их листья-ладони. Жаль, не одарят ощущением ответного рукопожатия, но поприветствовать шелестом – могут.

В вечернее время каждое из деревьев, подчеркивая их стать, подсвечивается, и вот тогда они особенно повествовательны.

Как только прошел дождь, все скамейки тут же насухо протираются – пожалуйста, присаживайтесь! С книгой или просто – глядя ввысь. На чугунных фонарях ну никогда – ни одной пылинки! Места общественного пользования намываются так, что, если дети до года опускаются на пол пятерней или обеими, мамы не вздрагивают.

Остров – моя любовь, мой антидепрессант, моя долгоиграющая карамелька – сколько ни держи за щекой, вкуса и удовольствия не убывает.

Инвестирует воссоздание Новой Голландии экс-супружеская чета Романа Абрамовича и Даши Жуковой.

Знаете, когда гуляешь по острову, обращая внимания на все эти «мелочи», очень хорошо начинаешь понимать, почему кто-то беден, а кто-то – сказочно богат. С таким подходом к делу невозможно не получить столь блестящий результат. И если относиться именно так ко всему, за что берешься…

Но я не просто принимаю это как должное, на манер «повезло с видом из окна». Я принимаю это с благодарностью и ответственностью.

Если мое настроение начинается со слова «скверное», я считаю это крайней степенью распущенности. Я с собой строга. Ты живешь в красивейшем месте одного из самых красивых городов мира. Какая послеродовая депрессия? Даже думать об этом не смей.

Как заметила одна моя добрая знакомая, тебе ли грустить – здесь, в объятиях Абрамовича.

Петербург воспитывает.

Про первые успехи в освоении

Joie de Vivre

, обнаруженные в самое неожиданное время

Я начала по-настоящему осознавать, что же такое Joie de Vivre в самое неподходящее для этого время. Тогда объявили пандемию, запретили выходить из дома, на лицах и в голосах читалась паника.

Я села на кухне с чашкой чая и сказала себе: спокойно. На этой кухне пьют чай с 1890 года. В этой квартире люди пережили революцию, блокаду и всё, что из этого следует.

А ты – про пандемию.

И что делать?

А ничего. Точнее, одевай дочку и иди гуляй. Не отходя от парадной, вдоль канала. А лучше – вон – во внутренний дворик.

Здесь, в городе особой судьбы, многое воспринимаешь спокойно.

Мой любимый муж не понимает, как можно утром пить с вечера заваренный чай. Он цитирует японцев, которые в таких случаях говорят, что вчерашний чай приравнивается к укусу змеи.

Ну что ж, значит, на завтрак у меня укус змеи.

А про себя я представляю, сколько раз заваривали заварку в блокадном Ленинграде. Десять? Двадцать? Сто? Да, мы не в блокадном Ленинграде, но строить проблему из вчерашнего чая точно не стоит.

Соседка с редким именем Ираида, пережившая те 900 дней, рассказывала, как пили чай «вприглядку». Подвешивали кусочек сахара, садились за стол и, прихлебывая кипяток, смотрели вверх – на сахар. Ираида уверяла, что вкус кипятка от этого несказанно менялся, было гораздо вкуснее! Она вообще была потрясающая. Во время бомбежек не спускалась в убежище – надоело, а чтоб не вздрагивать от грома разрывающихся снарядов, включала патефон.

Почему-то право на эвакуацию в их семье получил только отец. Корабль, на котором он, один из всей семьи, пытался покинуть окольцованный фашистами город, разбомбили сразу же, у берегов Ленинграда. Ираида почти до девяноста лет дожила. Всё с тем же патефоном. Вспоминая о потерях той страшной войны, Ираида всегда с болью упоминала и свою умершую от голода подругу – Леночку Гумилёву.

Тогда мне показалось, что пандемия – самое время родить ребенка. Когда вы молоды и свободны, так и несет куда-то, попробуй усиди! Ресторан «Паруса на крыше» и ай-на-нэ!

А когда у вас дома прелестнейший малыш, «Приставалки» Саши Чёрного и мультфильмы по рассказам Сутеева, на все ограничения хочется ответить только одно: «Не очень-то и хотелось».

Пережившим декрет пандемия не страшна.

Просто проводишь параллель: пандемия – это декрет. Нет, я серьезно. И сразу начинаешь по-другому к этому относиться. Совершенно по-другому.  Потому что пандемия – это чума. А декрет – это благословенная изоляция.

Моя знакомая-психолог в первые три месяца пандемии заработала миллион. Оставшись наедине с собой, некоторым хотелось застрелиться, повеситься, но прежде они хотели об этом поговорить.

Мы встретились случайно, она сказала, что у меня странный благостно-умиротворенный вид и спросила: ты-то как выживаешь?

Я не выживаю, а живу. Я три года в декрете, и с приходом всеобщей изоляции в моей жизни ничего не изменилось. За эти три года я научилась быть счастливой, независимо от внешнего мира. Не то чтобы я в нем не нуждаюсь, просто, оставшись без этого мира, я не испытываю стресс. Вдруг. Не испытываю. Неужели? Joie de Vivre.

Улитка

Дождик лил, как из ведра.

Я открыл калитку

И увидел средь двора

Глупую Улитку.

Говорю ей: – Посмотри

Ты ведь мокнешь в луже…

А она мне изнутри:

– Это ведь снаружи!

А внутри меня весна,

День стоит чудесный! —

Отвечала мне она

Из скорлупки тесной.

Говорю: – Повсюду мрак

Не спастись от стужи! —

А она в ответ: – Пустяк.

Это ведь снаружи!

А внутри меня уют:

Расцветают розы,

Птицы дивные поют

И блестят стрекозы!

– Что ж, сиди сама с собой, -

Я сказал с улыбкой

И простился со смешной

Глупенькой Улиткой…

Дождь закончился давно.

Солнце – на полмира…

А внутри меня темно,

Холодно и сыро.

Андрей Усачёв

И коль уж мы так много и громко говорим о распространении вирусов, почему бы не говорить чаще о том, что люди способны заразиться друг от друга и чем-то хорошим.

Есть люди, заражающие красотой. Рядом с ними хочется выпрямить плечи и добавить к утренней зарядке еще один комплекс упражнений. Есть заражающие альтруизмом и человеколюбием. Они столько делают для других, что и ты невольно задумываешься.

Есть люди, рядом с которыми волшебным образом смолкает бранная речь…

От коллеги Ирины Михайловны, которая в 87 лет говорила: «Некогда мне тут у вас в больнице лежать, у меня спектакль через два дня!», мне всегда страшно хотелось заразиться трудолюбием. От нее же хотелось заразиться силой духа и оптимизмом: она пережила три онкологии, каждый раз не сильно обращая внимания на свой диагноз, побеждая его и оставаясь в строю.

Как наши особенности (или странности) становятся возможностью испытывать радость жизни

У француженок есть понятие «тайный сад». Le Jardin secret – это некая игра с собой. То, что приносит несказанную радость, то, в чем ты не обязан ни перед кем отчитываться. То, что не нуждается в оправдании, в одобрении. То, что касается только тебя.

Мысли, занятия, увлечения, которые цветут и произрастают в таком саду, принято держать в строжайшем секрете. В книге «Француженки не спят в одиночестве!» Джейми Кэт Каллан подчеркивает: только так можно сохранить силу своей воображаемой жизни. «Еще одно преимущество наличия такого сада – он подогревает фантазию и создает своего рода внутренний мир, который питает и поддерживает психику».²

За своим тайным садом француженки ухаживают, возделывают его. Если внешний мир лишает нас сил, можно напитаться и поддержать себя за счет внутреннего мира. Там же можно укрыться и спастись от очередной волны усталости и подавленности. В этом саду можно и нужно понять, насколько ты самоценна.

Французы не идут к психоаналитику по первому импульсу. Они считают, что самодисциплина, умение анализировать, чувство меры и сдержанность позволяют неплохо управлять собственными эмоциями. Неплохо, а иногда и очень даже хорошо. Что логично: стоит один раз распуститься, а потом закрепить эту распущенность вторым разом – и она войдет в привычку. И наоборот: если в трудной эмоциональной ситуации ты справился с собой один, второй, третий раз – ты чувствуешь свою силу, ты уже своего отчаяния не раб. В той же книге Джейми Кэт Каллан пишет: «Француженки считают, что психологическая борьба – наше частное дело, и надо пользоваться интеллектуальными способностями, чтобы приструнить, «приручить» свои эмоции».³

Мой тайный сад – это антикварный текстиль. Прекраснейшие нижние юбки, свадебные носовые платочки. И не только – я стараюсь быть верной текстилю, но иногда заигрываюсь.

Как-то я завела традицию – саму себя (опять же, втайне от всех) поздравляю с днем рождения. С большим удовольствием (предвкушением и ликованием) дарю себе то, что не придет в голову ни одному нормальному человеку. Знаете, что я подарила себе в этом году? Старинный перламутровый нож для вскрытия писем. Перламутровый – сделанный из перламутра.

При этом я сама себя прошу: объясни, зачем он тебе? Тебе что, пишут письма? Нет, не пишут. Тогда зачем? я буду трогать его. Держать. Может, целовать. После «целовать» я машу сама на себя рукой: совсем ненормальная, что ли?

Но если б вы видели, как он прекрасен, этот резной перламутровый нож! Если бы такой я подарила девушке из «Циников» Мариенгофа, она б никогда не покончила с собой. Умирать, зная, что после тебя останется такая красота… Точнее, что она останется без тебя… Нет уж, – сказала бы та девушка, – лучше поживу.

Стараюсь не коллекционировать старинное женское белье, но, встретив где-нибудь на аукционе, от него не уклоняюсь. Каждый шов на таком белье сделан вручную, и кружево чаще всего ручной работы. Белье из нежнейших натуральных тканей. Батист, муслин… Иногда кажется, что оно из манны небесной. Эдакое приданое маркизы. Что-то из этого белья я ношу, что-то – нет. Но при этом – одно правило – белье должно быть моего размера. Как будто бы при желании я всегда могу его надеть. Да, если включить разум, это совершенно бессмысленные приобретения. Но никакая другая радость не разливается по мне таким теплом. Они меня просто завораживают, просто чаруют – эти вздыхающие нижние юбки. Французские, с кружевом valenсiennes.

Уже и ниток таких нет, инструментов для рукоделия… Кажется, нет и мастериц-белошвеек, способных это чудо повторить, воспроизвести.

Берешь в руки произведение искусства, музейное сокровище – кружевной свадебный платок и пытаешься представить женщину, которая открыла заветную коробочку с этим изготовленным специально для нее именным платочком.

Как она взяла платочек в руки и замерла от восторга, увидев свои инициалы. Пытаешься представить эту женщину, всё ее окружение. Ее дом. Замок? Дворец? Особняк? Фамильный герб. Окна – в пол. Серебристый звон колокольчика. Женщина шуршит шелками по паркету, и при ходьбе чуть виднеется она – муслиновая нижняя юбка с пеной кружев. Я могу фантазировать до головокружения.

В эту игру главное – не заигрываться. Эти вещи притягивают одна другую. И вот, в шкафу уже несколько нижних юбок. Опять же, утешаюсь тем, что некоторые из них ношу. Когда в такой юбке ступаешь на тротуар, тебе не до людей, не до чего и не до кого. Я думаю только о той, что ступала в этой юбке до меня. И, конечно же, кажется, что вот так, подталкивая башмачками многослойные оборки, можно спешить только туда, где тебя очень ждут. К примеру, на свидание. Было оно тайным или явным? Она спешила, придерживая рукой сквозную шляпку в левкоях, или опустив глаза, стараясь не допускать, чтобы капюшон приоткрыл ее лицо? Была ли эта женщина счастлива?

Еще у меня есть бальная книжечка. Из зеленого шелка с медным цветочным орнаментом. Она сплошь исписана. Названия танцев, напротив – имена кавалеров. Между танцами – беседа I, беседа II. Напротив каждой из бесед – также имена. Иногда имена повторяются. То есть среди кавалеров были те, кто с серьезными намерениями. Особа явно не грустила. И коль она выбрала для своего le cornet de bal зеленый шелк с медью, готова спорить: у нее были роскошные рыжие волосы. Подозреваю, они-то и сводили с ума тех, кто записывался в очередь для танцев и бесед. И, конечно же, из точно такого же шелка было и само ее бальное платье.

Есть у меня еще одна вещица, которую я беру в руки редко и с опаской, словно боюсь заразиться от ее бывшей владелицы коварным и губительным пороком – нюханием морфия. Это – серебряная таблетница. Крышечка с изображенными на ней изумительными полевыми цветами откидывается в безупречно ровную зеркальную (обязательное условие) поверхность. Бррр! Жуть. Но сама таблетница, каждый из цветов на которой дышит, – ах, как хороша!

Я провожу рукой по старинному перу, антикварной французской чернильнице и – в стиле ампир – подставке для хранения писем. Завитки жемчужных раковин. Бутоны распускающихся и распустившихся полным цветом роз. В такой подставке могли хранить, нет, не любовно-шкатулочные послания. Здесь могли быть только письма, достойные всеобщего обозрения, статуса семейной реликвии – долгожданные, драгоценные слова признания откуда-нибудь издалека. От мужа-генерала или сына-офицера.

Подставка стоит на кухне, на столе. Я храню в ней… салфетки. За неимением писем.

А жаль. Чувствую, как моя чернильница скучает по когда-то знавшему столько историй перу.

Я лишь сейчас, пока писала, осознала «весь ужас происходящего». Выну салфетки и утешу подставку старинными открытками.

Хотя бы так.

Единственная вещь, которая с радостью используется по прямому назначению, – антикварный совочек и щетка для сметания крошек со стола. Как это прекрасно и как удобно! я стараюсь подбирать скатерти под стать, а с нашим уважаемым деревянным круглым столом старинным вещам не сложно подружиться.

Эти пожелтевшие, с вытершимся золотом – карточки меню. Подписанные от руки буквы не крупнее бисера – ювелирный каллиграфический почерк. Салат из спаржи, заправленный французским шампанским. Котлеты из устриц в соусе муслин. Яйца с трюфелями на тосте. Hotel du NORD, Arlon. Monsieur Ernest Reding avec Mademoiselle Eugenie Clement… я пытаюсь представить эту пару. То, как выглядели они сами, лестница, по которой мужчина и женщина спускаются к ужину. В психологии есть какой-то диагноз, характеризующий неверное представление, что другой период времени лучше, чем тот, в котором ты живешь. Некий изъян в романтическом воображении. Якобы ностальгия по прошлому – это отрицание настоящего. Но для меня ностальгия – это прежде всего игра. Это мой тайный сад. То, что способно вернуть восторг, любовь, трепет и благодарность в одно мгновение. Этот миг – я ни с чем его не спутаю – Joie de Vivre.

И пусть даже это – диагноз, но он спасает меня от гораздо более страшного диагноза.

Я как-то хотела было попробовать психологическую консультацию, но в результате купила маленький серебряный ножичек, поразивший меня своим размером – не длиннее моего мизинца. Нет, таким вскрывают уже не письма, а маленькие тайные записочки. Вскрывают быстро и четко, чтоб дать незамедлительный ответ. Я держу это сокровище между большим и указательным пальцем и думаю: кого он вот так же покалывал более ста лет назад?

Про мои траты и пристрастия Оксана Иванова как-то сказала: «Я знаю, почему ты так мало ешь. Сначала тебе на хватало, а потом ты отвыкла».

Но. Нужно мечтать. Фантазировать. Фантазия имеет право на существование так же, как реальность. Если что-то не устраивает наяву, в настоящем, это можно компенсировать, исправить в мечтаниях. Я решила попробовать. Полагаю, как минимум, у меня изменилось выражение лица – из недовольного превратилось в мечтательное. И, может быть, именно в этот момент произошло то, что изменило и саму жизнь. Умение радоваться жизни – скорее труд, нежели дар. Радость – та же золотая рыбка: если ее просто ждать на берегу, можно и не дождаться. А вот если прикормить…

Не нужно искать солнечного света, забившись в угол под лавкой. Нужно просто повернуться к солнцу лицом – и солнечное тепло само найдет тебя.

Как говорила бабушка: «Ты должна стать коллекционером радости в своей жизни. Ничего из того, что может тебя порадовать, не должно ускользнуть, остаться незамеченным. Бусина за бусиной – складывается ценное ожерелье. Это как игра. Ты привыкнешь к ней, она тебе понравится».