Мальчик, который кричал «олень!»

– На лыжах кататься, – добавила мама, – в лесу. Там еще озеро рядом, можно гулять…

Василий уже не слушал. Лесные клещи смыкались, и не важно было, как быстро едет папа, теперь-то они уже никогда – никогда! – не выберутся из леса и из «настоящей» зимы. Ошарашенный этим осознанием, Василий зажмурился так, что искры в темноте засверкали и загудело в ушах, а потом раздался крик – настоящий, не в голове, – машина дернулась, заскрипела, вильнула, проехала еще чуть-чуть и замерла.

Василий открыл глаза и с запозданием заплакал. Было немного больно и много – страшно. Голос мамы прорывался к нему отдельными словами, которые слишком сложно сейчас было уложить во фразы:

– Ты в порядке… не ушибся… олень… просто на дорогу выскочил.

Папа отмалчивался – видимо, чтобы не срываться на ругательства. Олень же – теперь Василий видел его через водительское стекло: небольшое, какое-то облезлое животное – дергал ушами и не спешил убегать. Прошло еще несколько неловких секунд, прежде чем он дернулся всем телом, подпрыгнул и исчез в редких кустах, окружавших дорогу.

– И откуда он только взялся? Ты его видела? Я нет. Чертовы животные… почему до сих пор сетки не натянули или заборы? Какая польза от знаков?

Мама изогнула руку над лыжами и гладила папу по плечу. Пальцы ее при этом подрагивали – Василий видел это даже сквозь слезы.

– И ты тоже хорош, – рывком обернулся папа. – Чего ревешь? Подумаешь – тормознули резко. Ремень удержал, значит все нормально. Все хорошо у нас, все пристегнутые.

– Я больше не буду, – прошептал Василий.

Ему и правда больше не хотелось плакать, расстраивать маму, которой и так сейчас было нелегко, судя по тому, с каким усердием она гладила папино плечо. Одна радость для нее – дальше папа поехал медленно, настолько, что к тому моменту, когда они остановились в конце казавшейся бесконечной цепочки машин («граница», – объяснили ему, ничего не объясняя), Василий почти привык к лесу и, в отдельные мгновения, даже забывал его бояться. Отгороженный, к тому же, справа стеной фур, тот заметно потускнел и потерял часть своего угрожающего величия.

Снег подсыпал, небо бледнело, потом серело, потом начало темнеть, а они все еще не двигались. То есть, так казалось Василию, который то задремывал, то просыпался, когда ему чудилось, что они поехали, но впереди были все те же красные огоньки вокруг зазубренного наизусть номера. От этого чередования сна и не-сна Василий только больше уставал, и когда они наконец – на самом деле! – двинулись, заехали под какую-то крышу и начали хлопать дверьми, он уже плохо понимал, что происходит. Мелькнуло незнакомое лицо, потом его вытащили на холод, донесли до какой-то будки и показали другому незнакомому лицу. То взглянуло на Василия с утомленным равнодушием, словно ему тоже здесь не нравилось и оно предпочло бы быть в собственной кровати, подальше от незнакомцев, мороза, дороги и леса. Наконец, Василия отнесли обратно в машину, пристегнули и посоветовали спать. С облегчением, Василий послушался, надеясь проснуться уже утром.

Но проснулся он глубокой ночью. На этот раз – без какой-либо очевидной причины, просто сон исчез, а Василий остался, шокированный эти внезапным одиночеством и одновременно нахлынувшими ощущениями: неудобно сбившейся на спине курткой, нагретым до духоты воздухом в машине и острым краем ремня безопасности. Он приоткрыл глаза и не увидел за стеклом ничего, кроме своего зыбкого, растрепанного отражения. Наступившая ночь проглотила зиму.

– Па-а-ап, – полупрошептал-полупросипел Василий, едва узнавая собственный голос. Он и хотел повернуться, и не мог: кто знает, что может выскочить из этой темноты, пока он не смотрит?

Из онемения его вырвало прикосновение маминой руки – легкое, едва ощутимое, но достаточное, чтобы Василий потерял бдительность. Перегибаясь через лыжи, мама улыбалась ему той уставшей улыбкой, которая, хоть и успокаивала, всегда оставляла у Василия неприятное чувство (мамы не должны быть уставшими).

– Папа следит за дорогой, – сказала она тихо, будто боясь разбудить кого-то. – Потерпи еще немного, мы скоро приедем.

И снова отвернулась, превратившись в узкий, похожий на месяц, профиль с красноватой мочкой уха, торчащей из-под светлых волос.

Василий вместо ответа зевнул и тоже отвернулся, к своему окну. Словно испугавшись его смелости, ночь вздрогнула и начала отступать. Не полностью, лишь на пару метров вокруг машины, но достаточно, чтобы во вспышках света Василий мог разглядеть неестественно чистый снег обочины и редкие указатели. Буквы на них казались знакомыми, но переплетались в непривычном порядке, а иногда даже крали друг у друга фрагменты. Вот «а» с двумя точками от «ё» – это что такое? Василий уже открыл рот, чтобы спросить, но вспомнил мамино замечание и передумал, вместо этого вытягивая шею и стараясь разглядеть, что там впереди, в свете фар. Сперва он видел ничего, кроме сверкающего туннеля из летящих навстречу снежинок, но постепенно темнота, казавшаяся однородной, стала разбиваться на тени и оттенки, менявшиеся по ходу движения: если вокруг был лес, она становилась серо-коричневый, а если деревья уступали место полю – блекло-сиреневой.

Довольный новообретенным ночным зрением, Василий бросил взгляд влево. И вовремя – там было что-то неладно. Что именно, он долго не мог понять, напряженно щурясь, а потом увидел – часть мерно мелькавших сугробов постоянно находилась в тени, причем тени посторонней, не принадлежащей ни машине, ни дороге. Она то замедлялась, то ускорялась, но постоянно держалась рядом, словно верная собака, бегущая за уезжающим хозяином.

Но собаке-то здесь откуда взяться?

Они как раз проезжали поворот, узенькую ведущую в лесную чащу колею на одну машину, но зато отмеченную тусклым фонарем. В его свете у тени появились четкие границы и знакомые – так, во всяком случае, показалось Василию в тот момент, – черты: тонкие ноги, нервно вздрагивающие уши.

– Олень, там олень! – выкрикнул он.

И снова визг тормозов, резкое торможение и тихие ругательства с сиденья перед ним. На этот раз они ехали значительно медленнее, так что и потрясение, и звуки вышли более приглушенными, но Василий все равно понял, что ему сейчас влетит.

Папы не было видно, но по тому, как засуетилась мама – насколько ей позволяла клетка из лыж – было очевидно, что тот едва-едва сдерживается, чтобы не обернуться и не закричать. Никакого оленя на дороге – ни впереди, ни сбоку – конечно же, не было.