Читать книгу: «До самой последней ноты… Том первый», страница 2

Глава 2

Это утро в семействе Соболевских было суматошным.

Во-первых, глава семьи проводил сегодня важное совещание в своей корпорации,

Во-вторых, у матери главы семьи сегодня был Юбилей – ей исполнялось 65 лет,

Ну и в-третьих, старшая дочь главы семьи начинала свой второй курс в Государственной Консерватории Санкт-Петербурга на отделении классического вокала.

Поэтому в шикарном особняке чувствовалось волнение и напряжение.

Две дочери хозяина особняка Соня и Ксюша суматошно подготавливали и запаковывали подарки для бабушки, чтобы отнести их ей в комнату. Они разложили на кухне красивые листы упаковочной бумаги и спорили, какая красивее.

Сонечка Соболевская

Соня Соболевская – старшая из двух сестёр, была словно героиня из старинной акварели – нежная, утончённая, с тихим светом в больших голубых, почти васильковых глазах, которые напоминали утреннее небо над озером – глубокие, с лёгкой дымкой задумчивости. Волосы – длинные, волнистые, цвета липового мёда, струились по ее плечам, как шелковистые водопады, и в солнечном свете отливали золотом. Лицо у неё было тонкое, почти фарфоровое, с мягкими линиями и яркими, точно нарисованными нежными губами изумительной формы, которые редко улыбались, но когда это случалось – казалось, будто расцвёл редкий дивный цветок.

Девушка была застенчива, словно лесная лань, привыкшая прятаться в тени деревьев. Она часто сутулилась, будто пыталась стать меньше, незаметнее, скрыться от чужих взглядов и строгих ожиданий, особенно от отца и его властной матери. Она расцвела в последние годы, как нежная роза, и стала по-настоящему красивой – не броско, а благородно, с той красотой, что заставляет дыхание стопориться от восторга.

В ней жила тонкая, трепетная душа – чувствительная, ранимая, но в то же время она была очень умной и наблюдательной девушкой. Она читала запоем, будто книги были её единственными друзьями, и пела – а голос её был лёгким, прозрачным, высоким и серебристым, как ветер в листве. Он не был очень громким, скорее камерным, но проникал в самую глубину сердца; её голос был не просто красив, он был пронизан чем-то почти неземным. Когда она пела классику, особенно романсы или арии, казалось, будто время замирало и окружающие шалели от чудесного тембра и эмоциональности девушки.

Музыка была её убежищем, её садом, где она могла быть собой. В доме, полном строгих взглядов и ожиданий, два рояля в ее комнате и в гостиной были её спасением. Она садилась за инструмент, чаще у себя наверху, в рабочей комнате, чем в гостиной, и пальцы её, тонкие и чувствительные, скользили по клавишам, извлекая звуки, в которых жила вся её невыраженная нежность, тревога, мечты. Иногда она играла Шопена – и тогда в воздухе витала хрупкость, иногда – Рахманинова или Бетховена, и тогда в ней просыпалась сила, почти драматическая, которую она в обычной жизни прятала глубоко внутри себя.

Соня обладала тонким слухом и превосходным музыкальным чутьем. Она не просто исполняла музыку – она проживала её, как актриса проживает роль. Её голос был особенно красив в верхнем регистре – лёгкий, серебристый, как звон чудесных колокольчиков. Учителя говорили, что у неё редкий тембр – «драматическое колоратурное сопрано». Но Соня стеснялась выступлений, хоть и выбрала для себя карьеру классической певицы и поступила в Консерваторию имени Римского-Корсакова. Она работала над собой и уже хорошо могла преодолевать страх перед сценой, но стеснительность частенько мешала ей полностью выложиться на сцене.

Музыка была её языком, её способом говорить о том, что нельзя выразить словами. Через неё она рассказывала о себе – о своей хрупкости, о своей внутренней силе, о мечтах, которые боялась озвучить. И каждый, кто хоть раз слышал её пение, чувствовал, что прикоснулся к чему-то настоящему, редкому, почти святому.

Соня пела всегда, сколько себя помнила, даже петь начала раньше, чем говорить… по крайней мере так рассказывала ей мама. Ей не составляло абсолютно никакого труда еще с детства сходу запомнить сложную мелодию, которую она услышала только один раз. Со словами было потруднее, но слова можно было, впрочем, как и музыку, найти в интернете, и когда Соне очень нравилась мелодия, она запоминала название песни и тут же залезала во всемирную паутину, а потом садилась за прекрасный рояль «Стейнвей» и в доме звучала новая музыка.

Музыкальную одаренность девочки заметила приятельница ее бабушки – преподаватель консерватории, которая уже была на пенсии, но давала уроки на дому. С этого началось профессиональное вокальное образование Сони. Ей было тогда 15 лет. И в своем профессиональном будущем Соня не сомневалась ни секунды – она будет певицей, потому что именно этого требовали от нее отец и бабушка, а поскольку она любила петь, она просто приняла их выбор.

С детства она была послушной и кроткой девочкой, никогда не ставившей под сомнение устои семьи, и даже в пубертатном периоде, когда у всех подростков «сносит крышу», она не смела перечить слову отца или бабушки.

Только мама была для Сони отдушиной и радостью, и она также обожала свою младшую сестричку Ксюшу, которую, можно сказать вынянчила вместе с мамой.

Ей было 7 лет, когда родилась сестричка, и Соня постепенно научилась ее пеленать, кормить из бутылочки, катать коляску, когда надо было гулять с малышкой, а потом начала ее опекать, играть с ней, оберегать от опасностей, подстерегающих малышей и дома, и на улице. Между сёстрами царила нежность и взаимная привязанность. Они были как две половинки одного целого, и ссоры – если и случались – были редкими и быстро забывались. Их связь была глубокой, почти интуитивной, и с годами становилась только крепче.

Ксюша, младшая сестра была как весенний ручеёк – звонкая, подвижная, непредсказуемая. Её зелёные глаза, унаследованные от отца, сверкали озорством и любопытством, как капли росы на траве. Светло-русые волосы, мягкие и пушистые, обрамляли её личико, похожее на яблочко – круглое, румяное, с живой мимикой, которая менялась каждую минуту.

Она была ещё ребёнком, но уже начинала пробуждаться – как бутон, который чувствует приближение весны. Иногда в ней вспыхивало упрямство, как искра в сухом мху: она вдруг замыкалась, хмурилась, хлопала дверью и исчезала в своей комнате, требуя покоя от «взрослых нравоучений». Но чаще всего она была непосредственной, весёлой, с той детской свободой, которую взрослые так часто теряют.

Ксюша была похожа на Соню, как младшая тень – но более яркая, более шумная, более дерзкая. В ней ещё не было той тонкой грусти, что жила в старшей сестре, но уже появлялись первые намёки на внутреннюю сложность, на характер, который скоро начнёт формироваться всерьёз.

Но вернемся в гостиную семьи Соболевских, где сестры упаковывали подарки бабушке.

– Посмотри, ведь голубая красивее! – восклицала Ксюша с детской непосредственностью, – Она, как небо светится!

Девочка смотрела на мир взглядом художницы. Ее талант к рисованию проявился еще в раннем детстве и она уже прекрасно рисовала карандашами и красками, посещала художественную школу и к ней на дом приходил заниматься известный в Петербурге художник.

– А мне больше нравится красная с цветами, – возражала Соня: – Бабушка любит все цветочное!

– Так, молодежь, – вступил в спор отец – высокий, строгий, волевой мужчина 46 лет, в стильном с иголочки деловом костюме с ужасно дорогим галстуком, – У вас сколько подарков для бабушки?

– Четыре. – пропищала Ксюша.

– Ну так и упакуйте два в голубую, и два в красную. В чем проблема? И поскорее, я не должен опоздать в офис.

Девочки моментально упаковали свои подарки, и положили их на большой красивый поднос, где уже лежали другие нарядно упакованные коробки.

Тут в кухне появилась супруга главы семейства. Это была красивая, теплая молодая женщина с большими голубыми глазами и короткой стрижкой ухоженных темно-русых волос. Она была в нарядном брючном костюме, подчеркивавшем ее прекрасную изящную фигуру, и на ходу продевала в уши сережки. Сразу было видно в кого пошла Соня красотой и нежностью.

– Доброе утро! – радостно поздоровалась она, чмокнула девочек в щечки и спросила: – Ну как, все подарки приготовили? Уже можно идти к бабушке?

Отец оглядел требовательным взглядом поднос с подарками, взял из вазы огромный красивый букет цветов, стряхнул с него воду и произнес:

– Пойдемте, у меня не больше десяти минут.

Мама, которую звали Надежда Михайловна, взяла в руки большой поднос с подарками, а сестры вытащили из ваз еще два красивых букета и стряхнули с них воду по примеру отца. Вся процессия направилась на второй этаж по красивой загнутой пологой спиралью лестнице с резными поручнями к комнате бабушки. Перед дверью они приостановились и отец, кстати Михаил Петрович, уверенно постучал.

– Да, войдите, – раздался довольно решительный и резковатый голос.

Соболевский нажал ручку двери и процессия зашла в огромную комнату, безупречно убранную, сверкающую утренним солнцем. У окна в шикарном кресле сидела за чашкой кофе изысканная, пожилая величественная дама – седая, но с прической волосок к волоску, самоуверенным лицом и пронзительными глазами, которые светились умом и властью. Она была одета в красивый костюм нежно-кремового цвета и белоснежную блузку. На шее колье, в ушах дорогие серьги, на руках кольца.

– Мама! Доброе утро! – произнес Михаил, – Позволь нам поздравить тебя с Юбилеем!

Он подошел к ней со своим шикарным букетом и отдав его матери, поцеловал ее в подставленную щеку. Пожилая дама милостиво позволила себя поцеловать и протянула сыну руку. Он аккуратно ее пожал.

– Бабуля, с Юбилеем! – защебетали девушки в один голос, подбегая к даме с подносом подарков.

Они поставили поднос на столик у кресла, отдали бабушке свои букеты и по-светски поцеловали ее в подставленные им щеки. Тут уже старая дама расплылась в улыбке, но не восторженной, а просто напыщенно-довольной и обеими руками кратко обняла внучек.

– Ах вы стрекозки- шалуньи! – произнесла она покровительственно, – А цветы какие красивые! Соня, ты споешь сегодня вечером перед гостями для бабушки. Твой новый Вокализ, или как его там…

Соня покраснела и немножко скукожилась.

– Бааа…. Я еще плохо пою новую программу…

– Ну вот еще!!! – возмутилась старая дама, – Нечего стесняться! Споешь пару новых романсов для бабушки. Разговор окончен.

«Ну конечно, бабуля, все должно быть по-твоему!» – возмущенно подумала девушка, но вслух произнесла покладисто:

– Я попробую, бабуля. – а в ее юной душе снова зашевелился мааааааленький упрямый зверек, который не хотел повиноваться строгим устоям Сониного семейства. Пока это был просто эмбриончик, у которого и зубок-то еще не было, но Соня чувствовала, что в последние полгода он начинает мешать ей дышать полной грудью.

– А ты, Ксения, наверняка станцуешь для бабушки сегодня вечером?! – скорее утверждающе, чем вопросительно произнесла между тем пожилая дама.

– Да, бабуля, конечно! – воскликнула девочка и закружилась по комнате, держась за подол красивого платьишка.

В итоге, через десять минут все вышли из комнаты бабушки и чуть ли ни галопом разбежались каждый по своим делам.

Отец в гараж, Соня с ним, мама в спальню, чтобы снять наряд, переодеться в садовый костюм и заняться садом, а Ксюшечка побежала надевать школьную форму, чтобы идти в школу.

Когда водитель отца остановился перед зданием Петербургской консерватории, Соня легко выпрыгнула из машины и закинула на плечико свою сумку с учебниками и нотами.

– Пока, папа. – сказала она отцу, и дождавшись ответа «Удачи, детка» побежала к зданию.

К 18 годам у нее был очень приличный диапазон и колоратурное сопрано. Благодаря занятиям с выдающимся педагогом – подругой бабушки, Соня была уже «опытной» певицей с солидным багажом оперных арий, каватин, романсов и церковной музыки. Колоратура так и перла из Сони, и теперешний ее профессор в Консерватории – Татьяна Марковна Коллонтай – которая буквально «схватилась» за Соню обеими руками, когда та поступала – была уверена, что у девушки прекрасное вокальное будущее.

Между Соней и ее преподавательницей сложились замечательные, теплые отношения, но… в Консерватории у нее было очень много завистников и недоброжелателей.

Поскольку девушка была дочерью очень известного в Санкт-Петербурге и России предпринимателя и бизнесмена Михаила Соболевского, ее всегда «охраняли» и ректор, и проректор, и декан вокального факультета, который шалел от голоса девушки и от ее нежной красоты. Соня предпочла бы быть никому не известной, не привилегированной студенткой, чтобы быть как можно незаметнее, но увы… Зависть, как тень, следовала за ней повсюду. Ей завидовали – её богатству, её голосу, её «крыше» в лице ректора. И хотя внешне она оставалась сдержанной, внутри всё это причиняло ей глубокую боль. Соня страдала от того, что её воспринимали не как личность, а как символ привилегий и богатства.

Забежав в Консерваторию Соня направилась сразу на общее фортепиано, которое было сегодня первым уроком. Позже на полтора часа ее ждала преподавательница вокала. В коридоре она тут же столкнулась с двумя сокурсниками, которые постоянно ее доставали, тюкали, старались унизить или обидеть. Это был очень противный и полный виолончелист Николай Поляков с самодовольной, холеной мордой и его дружок – валторнист рыжий Вовка Миркин, противный парень со смазливым, но неприятным лицом.

– Оооо, это кто же сюда пожааааловал! – издевательски протянул Поляков, преграждая Соне путь, – никак сама ее величество Соболевская! – и он склонился в шутовском поклоне с гримасой на лице.

Соня без слов попыталась обойти агрессивных парней, но они снова преградили ей путь, и девушка почувствовала, что в носу защипало, а это значило, что скоро польются и слезы обиды.

– Ее высочество сегодня не в настроении! – так же издевательски протянул Миркин, – ее высочество спешит к рампе! Чтобы потрясти всех свои талантом!

«Господи, как же они достали!» – с отчаянием подумала девушка и снова попыталась проскользнуть мимо парней, но те издевательски хихикая, не пропускали ее. И тут подоспела помощь в лице профессора Кандинского – он был профессором Сони по фортепиано и знал, что девушку «травят». Он моментально поспешил навстречу.

– Что тут происходит?! – грозно рявкнул он на парней. – У ректора в кабинете давно не были, да Поляков?! Немедленно убирайтесь отсюда и марш на лекции.

Парни моментально «сделали ноги», а Кандинский повернулся к Соне.

– Все в порядке, Соня? Они Вас не обидели?

Девушка быстро вытерла слезку, катившуюся по щеке и покачала головой с грустной улыбкой.

– Нет, Евгений Иванович, спасибо. Все хорошо.

– Пойдемте на урок, Сонечка. Я уже освободился, – сказал ей профессор.

Соня не была нытиком, и тем более не была человеком, который жалуется и ябедничает – она наоборот сжимала зубы и убеждала себя в том, что справится со всеми неурядицами сама. Вот и сейчас профессор начал спрашивать ее о приставаниях, но она ответила, что все в порядке, только потому что не хотела разборок с гадкими парнями.

Потом она поднялась на четвертый этаж на вокал. Начинался урок всегда с вокализов и вокальных экзерсисов. Рояль стоял у окна, Соня становилась рядом, и когда она пела ей был хорошо виден внутренний дворик Консерватории с садом, который был прозван студентами «Шкатулка». Еще было тепло, даже жарко, и в садике было много студентов и просто туристов, которые гуляли, перекусывали, что-то учили, сидя на скамейках или просто лежали на газонах.

После распевок Соня пела Вокализ Рахманинова, глядя на учительницу, которая вдохновляла ее жестами, улыбками, выражением лица, пианистка-концертмейстер была высочайшего уровня, и душа Сони постепенно воспаряла куда-то в облака, вдохновленная чудесной музыкой.

Совершенно случайно глаза девушки упали во двор Консерватории, и она увидела, что буквально под окном ее класса замер, подняв голову прямо на нее, молодой человек с гитарой в чехле за плечами, очень скромно и непритязательно одетый, с волнистыми темными волосами, и кажется, очень красивый… С четвертого этажа хорошо разглядеть парня она не могла, тем более, что он стоял в тени дерева, но то, КАК он смотрел и видимо, слушал ее пение, вдохновило ее петь еще лучше. Соня пропела еще несколько тактов и вновь глянула вниз – молодой человек по-прежнему стоял, подняв голову и кажется, весь превратился в слух. Девушка попыталась получше разглядеть парня, но вдруг испугалась и стушевалась. Она не хотела, чтобы парень увидел, что она его заметила.

Когда она закончила, Коллонтай начала анализировать ее пение, Соня отвлеклась, и когда вновь бросила взгляд в окно, молодой человек исчез. А потом вдруг затрубила труба где-то напротив, Татьяна Марковна поморщилась и попросила Соню закрыть окно. Девушка украдкой бросила взгляд вниз, но молодой человек исчез, и она почувствовала смутное разочарование и непонятную грусть…

Среди враждебно настроенных к ней сокурсников было несколько ребят-студентов, которые ее уважали, дружили с ней и заслужили ее доверие. А лучшей подругой Сони была очень симпатичная девушка Лина Гербер, с прекрасным контральто, с которой Соня подружилась еще во времена занятий с бабушкиной старой подругой. Лина тоже ходила к старушке на уроки, и там познакомилась с Соней. Теперь девушки учились на одном курсе и были хорошими подругами. Вообще-то ее звали Полина, но она предпочитала, чтобы ее называли более современным вариантом и всегда представлялась именно, как Лина.

Вторым был пианист Лева Рюмин, симпатичный парень, с которым у Лины был роман, и третьим был влюбленный в Соню тенор – Валера Кортнев, который впрочем не смел подступаться к дочке Соболевского со своими чувствами и пока что набирался смелости. Все четверо сидели рядом на лекциях и семинарах, вместе решали задачки по гармонии и полифонии, вместе собирались в фонотеке или у кого-то дома, чтобы подготовиться к музыкальной викторине по истории музыки… Кроме того, эти ребята защищали и ограждали Соню от ненавистников и хулиганов, вроде Полякова и Миркина, которые сегодня задирали девушку.

И теперь Соня и Лина, очень уставшие после семинаров и занятий по фортепиано, которые были для вокалистов обязательными, выскочили в столовую Консерватории чтобы перекусить. Соня рассказала подруге о приставании Полякова и Миркина сегодня утром.

– Господи, что им от тебя надо!? – тут же завелась Лина. – Вот же заразы!

– Знаешь, Лин, я думаю, что они очень злы на меня за что-то, но никак не пойму – за что… – печально ответила Соня, ковыряя вилкой салат в тарелке. – Издеваются прямо. Я ничего плохого им не делала, я вообще с ними никак не соприкасаюсь…

– Может, ты Альберту своему скажешь? Он вроде смелый парень, хоть и сын олигарха.

Соня возвела глаза к небу.

– Ты же знаешь, Альберт только на приемах красоваться любит.

– Да, знаю, – вздохнула Лина, понимающе кивая.

Она прекрасно представляла себе Альберта, задумчиво потягивающего шампанское на очередном светском рауте, далекого от студенческих дрязг и интриг. Его мир был построен из блестящих поверхностей, дорогих костюмов и бесконечных возможностей, обеспеченных его отцом-олигархом, а такие мелочи, как приставания сокурсников, просто не пробивались сквозь его лакированный щит, даже если это касалось его невесты Сони. Он считал, что девушка из такой семьи как Сонина обязана всюду ходить с телохранителями.

– Но все равно, Соня, молчать нельзя. Это самый настоящий буллинг, и его надо пресекать. Может, поговорить с кем-то из преподавателей? С Игорем Николаевичем, например? Он всегда был честным и справедливым. Или с твоим Евгением Ивановичем…

Соня задумалась. Игорь Николаевич Мясников, заведующий кафедрой вокала, действительно, пользовался авторитетом и был известен своей нетерпимостью к несправедливости. Но Поляков и Миркин тоже имели крепкую «крышу» в Консерватории. Поляков – сын известного композитора, Миркин – племянник директора Петербург-концерта. Жаловаться на них значило наживать себе серьезных врагов.

– Боюсь, что они просто отмахнутся, – прошептала Соня, потирая лоб. – Или еще хуже, обернут все против меня.

Лина положила руку Соне на руку.

– Слушай, давай так. Будем ходить все время вместе, чтобы эти поганцы не могли застать тебя одну. И если вдруг случится еще одно такое приставание, то вместе пойдем к Игорю Николаевичу. И потом надо попросить Валерку и Леву выяснить с этой парочкой отношения. У Левки кулаки крепкие, он еще и тхэквондо занимается. И потом, почему ты отцу все не расскажешь?!

Соня погрустнела. Ей не хотелось признаваться даже себе самой, что с некоторого времени назад она стала сомневаться в том, что отец действительно сможет понять ее проблемы и помочь ей.

Ее крошечный зверек, сидевший в самых потаенных уголках ее души потихоньку подрастал и у него прорезались малюсенькие, пока еще совсем не заточенные зубки… Этот зверек не давал ей больше беспрекословно слушаться отца и бабушку, которые постоянно держали ее жизнь под полным контролем, которые навязывали ей свои желания и волю, даже если они шли вразрез с желаниями самой Сони. Зверек поднимал свою крохотную головку и издавал слабенький скулеж недовольства, но голосок его, так же как и зубки были еще слишком слабыми.

Из-за тотального контроля Соня выросла не очень уверенной в себе, стеснительной и зажатой девушкой, которая боялась высказывать свои истинные чувства и эмоции. И страшно боялась противоречить отцу и бабушке. Поэтому она восприняла слова подруги с унынием и промолчала. А Лина, которая частенько бывала дома у Сони и успела понять, что за атмосфера там царит, тут же поняла молчание подруги и вздохнула.

Когда Соня вернулась из Консерватории, у них дома готовилось торжество, посвященное Юбилею Тамары Михайловны Соболевской – ее строгой и требовательной бабушки. В расстроенных чувствах из-за стычек с наглыми парнями девушка даже забыла про Юбилей, но увидев приготовления сразу вспомнила, что ей еще сегодня предстоит петь…

«О, Господи! – с досадой подумалось ей, – почему я должна выполнять все бабулины прихоти? Я не хочу сегодня петь! Я устала, расстроена и хочу тишины и покоя!»

В огромной гостиной накрывался громадный овальный стол, слуги занимались сервировкой и украшением, на кухне царил дым коромыслом, и экономка Соболевских Павлина Васильевна, а попросту Павлинка (так звали ее девочки между собой) распоряжалась и руководила подготовкой.

Едва Соня успела принять душ, слегка отдохнуть и решить пару задачек по гармонии, к ней постучали.

– Сонюшка, там Альберт приехал, просил тебя позвать, – ласково проговорила Павлина, которая уже была одета в свой парадный костюм для приемов. – И Тамара Михайловна уже про тебя спрашивала.

– Я еще не одета, передай пожалуйста, что я буду через 15 минут. – устало ответила Соня.

Ей сегодня вообще не хотелось делать то, что она была должна: не хотелось выходить к опостылевшим гостям, не хотелось видеть жениха, не хотелось чинно сидеть за столом и слушать скучные разговоры, и больше всего ей не хотелось петь этим людям, которых еще несколько лет назад она считала симпатичными и интересными… Кроме того, за каникулы она отвыкла от напряженного графика учебы и первый день дался ей с трудом, а тут еще Поляков и Миркин прицепились.

Тут в дверь опять постучали, и в дверной проем просунулась головка Ксюши.

– Ты еще не готова?! – воскликнула она возбужденно, – Там бабушка уже сердится. Все собрались, а тебя нет.

– Да я не хочу туда идти!!!! – страстно вырвалось у Сони и она вдруг заплакала, закрыв лицо руками.

Ксюша очень испугалась, подскочила к сестре и порывисто обняла ее за шею.

– Соооооняяя… ты чего??! – испуганно спрашивала она сестру, целуя ее в щеки, – Ты заболела? Тебе нехорошо? Может, маму позвать?

– НЕТ! – снова почти выкрикнула Соня, пытаясь успокоиться и вытирая катившиеся по щекам слезы, – Я… я сейчас спущусь… я просто устала…

Тут дверь снова подверглась нападению, и в этот раз в комнату вошел грозный отец в стильном парадном костюме.

– Ты еще не одета?! – произнес он ошарашенно, – Немедленно одевайся и спускайся в гостиную. Все ждут только тебя!

Тут он заметил слезы и покрасневший носик дочери и между бровями у него появилась вертикальная морщинка, которая появлялась всегда, когда он был раздосадован или недоволен.

– Что стряслось, Соня? Что за сырость?

Соня испугалась. Отец терпеть не мог слез. Она быстро подскочила с кровати и сказала:

– Ничего страшного, просто устала…. Я сейчас спущусь, папа.

– Сделай милость, поскорее, – приказал отец и вышел.

Ксюша бросилась помогать сестре одеваться. Для этого вечера у Сони было приготовлено шикарное платье бело-бордовой гаммы с пышной юбкой до щиколоток на красивых витых лямочках. Девушка быстро оделась, красиво заколола свои волнистые волосы и уложила их очаровательным пучком на головке. Потом она припудрилась, чтобы скрыть покрасневший от слез носик, всунула ножки в красивые бордовые туфельки и сказала сестренке:

– Пойдем, Ксюша. Я готова.

Едва Соня спустилась вниз, ее встретили нежные объятия Альберта, который был одет в шикарный костюм с бордовой бабочкой, как раз под цвет платья Сони.

– Соня, наконец-то, – прошептал Альберт девушке на ушко. – Я так скучал по тебе!

Соня отстранилась от парня. Сегодня ей все были неприятны, и он в том числе.

– Привет, Альберт, – ответила она, – я устала сегодня очень… отдыхала.

Он помог ей спуститься с лестницы, тогда как Ксюша сбежала с лестницы детским ураганчиком и кинулась в объятия мамы, одетой в длинное вечернее платье с красивым шитьем.

Началось торжество. Пожилая дама сидела в роскошном кресле, и ей подносили цветы и подарки. Вскоре подошло время, когда Соня должна была петь… Бабушка милостиво кивнула ей и громко сказала:

– Моя внучка Соня приготовила мне какой-то сюрприз, и я прошу ее сейчас спеть для меня и всех вас.

Еле передвигая ноги, Соня подошла к роялю… откинула крышку… села…

Она решила раньше, что споет свой любимый вокализ Рахманинова, но ее вдруг переклинило, потому что Коллонтай считала, что Вокализ еще не совсем готов к концертному исполнению, и Соня не захотела рисковать. Кроме того, ей захотелось спеть что-то другое, более стремительное, более живое… И руки ее сами собой начали играть вступление к романсу Варламова на стихи Лермонтова «Белеет парус одинокий». Она пропела все три куплета, встала из-за рояля, и почувствовав, что голос «устал» и звучит тускло, не кланяясь на громкие аплодисменты, отошла подальше к окну, показав тем самым всем присутствующим, что больше петь она не будет. Будь что будет! Гости начали перешептываться, и бабушка поспешила что-то сказать, чтобы разрядить обстановку.

Праздничный обед протекал в атмосфере светского праздника. Блестящие хрустальные бокалы звякали, перемешиваясь со звуками шумного разговора и тихим, почти незаметным скрипом старинных стульев… Соня почти не ела, механически накалывая листы салата на вилку и почти не чувствовала вкуса. Её взгляд застыл на шикарной скатерти, словно гипнотизируемый сложным узором. Она чувствовала на себе тяжелые взгляды бабушки и отца – два свербящих внутренности лазерных луча, пронизывающих её насквозь. Бабушка, с её непременной изысканной улыбкой, изредка бросала на старшую внучку коротенькие, острые взгляды, полные скрытого недовольства.

Альберт сидел по правую руку Сони и пытался ее развлечь, но она отвечала невпопад и неохотно. С тех пор, как она под давлением отца согласилась выйти замуж за этого красивого, но избалованного и самоуверенного парня, она все больше чувствовала отторжение и от него, и от отца, и тем более от бабушки. Молодые люди уже четыре месяца, как были помолвлены, с тех пор, как олигарх Павел Сергеевич Королев попросил руки Сони для его старшего сына Альберта.

Альберт давно ухаживал за Соней, приглашал ее в театры, на концерты, в рестораны, даже пытался целоваться, чего Соня пока очень пугалась и сопротивлялась изо всех сил. Вначале парень нравился девушке и внешне, и по характеру, но теперь, когда в ее душе зародился крошечный зверек протеста, она чувствовала, что ее интерес и влечение к Альберту ослабевает день ото дня.

С трудом дождавшись конца праздника, Соня хотела было подняться к себе в комнату, но бабушка, впервые за весь вечер лишившись своей искусственной вежливости, сухо приказала Соне войти в библиотеку.

Старая дама величаво уселась в свое любимое кресло у окна и со сдерживаемым раздражением смотрела на внучку, словно оценивала какой-то неудавшийся эксперимент.

– Что это было, Соня? – холодный, резкий голос старой дамы разрезал тишину. – Твой выбор романса… Твоё поведение… Это было в высшей степени неприлично! Ты высказала неуважение ко мне и ко всем присутствующим. Ты повела себя отвратительно!

Соня, чувствуя дрожь в руках, ничего не ответила. Она знала, что любые слова будут растоптаны или проигнорированы. У бабушки всегда были готовы убедительные на ее взгляд, аргументы, спорить с которыми было бесполезно. Отец, который с мрачным видом стоял у окна, тоже подал голос:

– Ты же знаешь, что так себя вести неприлично, Соня, – резко сказал он, – Бабушка ожидала сюрприза, она так ждала его, а ты спела романс, который пела уже пару лет назад тем же гостям! И дала ВСЕМ ГОСТЯМ понять, что больше не будешь петь! Это низко и грубо! Ты испортила бабушке праздник!

Тут Соня резко вздернула голову и у нее неожиданно для нее самой вырвалось:

– Я спела то, что захотела! – и сама испугалась своего тона. – Я была не в голосе для Вокализа!

– Что-что?! – бабушкины костлявые пальцы впились в подлокотники кресла, глаза стали острыми и стальными, как лезвия бритвы. – Ну-ка повтори!

У отца заиграли желваки на лице, но он промолчал. А старая дама медленно поднялась с кресла.

– Софья, ты очень меня разочаровала! И я объявляю тебе бойкот на неделю! Не вздумай даже подходить ко мне!

– Да хоть на год!!!! – выкрикнула девушка в ярости, – Я только рада буду!

Соню трясло от несправедливости обвинений и обиды, и выкрикнув такие смелые и резкие для нее слова, она вылетела из комнаты бабки и понеслась к себе.

Заперев за собой дверь, она яростно стащила с себя вечерний наряд и швырнула его в угол, напялила на себя домашний костюмчик и начала бегать по комнате, чтобы успокоиться. Слезы ярости и обиды стояли у нее в глазах… она не понимала, что с ней творится. Она отчаянно нуждалась в поддержке умного, понимающего взрослого, но ей не с кем было поговорить о том, что ее волновало. Она знала только, что ее послушанию и терпению приходит конец, что она не хочет больше быть задавленной и распятой требованиями бабки и отца, что она хочет жить своей, не запрограммированной для нее жизнью и заниматься тем, что ей нравится, без оглядки на мнение семьи.