Роджер Федерер. Долгий путь и прекрасная игра мастера

Двумя из первых его учеников были Марк Россе и Мануэла Малеева.

Россе – долговязый сильный игрок, два метра ростом, ироничный, остроумный и иногда противоречивый человек. До появления Федерера он был лучшим теннисистом Швейцарии, но двигался он хуже Роджера.

– Когда я впервые увидел Пьера, он пришел из десятиборья и ничего не знал о теннисе. Он начал играть сам, чтобы вникнуть в детали, – рассказывает Россе.

Бресник говорит, что Паганини чувствовал себя виноватым из-за тех ранних лет.

– Однажды он сказал мне, что его следует оштрафовать за то, что он сделал с парнями двадцать пять лет назад, когда не имел представления о потребностях тенниса, – смеется Бресник. – С его сегодняшними знаниями он бы работал не так. Но он никогда не перестает учиться и подстраивается под игроков.

Его работу можно оценить на примере двух учеников – Федерера и Вавринки. Роджер среднего телосложения, легкий, с быстрыми ногами и часто атакующий. Вавринка – плотный, с бочкообразной грудью и прозвищем «Дизель», потому что ему нужно время, чтобы набрать полную скорость. Он обладает невероятной силой и выносливостью.

– Успешная одновременная работа с Федерером и Вавринкой, совершенно разными теннисистами, показывает, что Пьер понимает физические потребности спортсменов, как никто другой, – считает Бресник. – Что бы ни говорил этот парень, я приму это как факт. По сравнению с ним, другие тренеры работают вслепую.

Несмотря на чувство вины, отсутствие у Паганини знаний о теннисе в ранние годы можно считать преимуществом. Подобно путешественнику, прибывающему в новую страну, он был настроен не так, как коренной житель. Конечно, он применил свой опыт в легкой атлетике, но в конечном итоге не стал на него сильно полагаться. Продолжая свою работу с Эггером, он сосредоточился на создании фитнес-упражнений для тенниса. Его подход предполагал, что нужно много работать на корте, а не в тренажерном зале, ведь тяжелый вес и бег на длинные дистанции для этого вида спорта бесполезны.

– В теннисе важно быть сильным, быстрым, скоординированным и выносливым, и для этого нужно выполнять специальные упражнения, – сказал мне Паганини. – Но вы никогда не должны забывать, что вам нужно использовать навыки на теннисном корте, а не на беговой дорожке или в бассейне. Таким образом, всегда нужно увязывать скорость и манеру игры на корте. В девяти из десяти случаев скорость на корте проявляется в первых трех шагах, а затем идет работа с мячом. Так что нужно тренироваться так, чтобы стать особенно быстрым на первых трех шагах.

Поскольку матчи Большого шлема в одиночном разряде растягиваются на три часа, необходимо тренироваться так, чтобы быстро сделать первые три шага не только в первом, но и в пятом сете.

В теннисе требуется то, что Паганини называет «взрывной выносливостью». Поначалу это может показаться оксюмороном. Для фитнес-тренера такая задача – определенно вызов.

– В легкой атлетике выносливый человек бежит марафон, а взрывной – спринт, – рассказывает Паганини. – Но в теннисе нужны оба этих антагонистических качества. Вот почему теннис так увлекателен, а также намного сложнее, чем кажется.

В этом виде спорта иногда нужно пробежать и более длинные дистанции, например выход к сетке, переход от угла к углу по задней линии. Но следует помнить, что длина задней линии при игре в одиночном разряде составляет всего около 8 метров, а расстояние между сеткой и задней линией – около 12 метров. Даже если игрок забегает далеко за заднюю линию, он не преодолевает больше 16 метров по прямой.

– В теннисе нельзя рассчитывать на спринт, – считает Паганини. – Вам придется бегать три часа или больше, останавливаться и снова бегать. Это очень сложно, но у вас есть от двадцати пяти до девяноста секунд на восстановление. В своей работе тренер должен помнить об этом. Мы не просим вас побить рекорд скорости. Мы просим вас быть быстрыми в течение длительного времени. Вот что делает теннис интересным. Вы не пробежите сорок километров за пять часов матча, максимум километров шесть.

Короткие всплески движения – это основа игры, поэтому Паганини логично решил сосредоточиться именно на этом, часто прося Федерера и других спортсменов выполнить сложную задачу, требующую координации рук и глаз.

Интенсивно работая ногами, они ловили и бросали мяч руками, затем хватали ракетку и выполняли ту же последовательность движений ног, ударяя по теннисному мячу.

Паганини размещал пронумерованные палки в четырех углах и ставил теннисиста с мячом посередине. Когда он называл номер, игрок должен был бежать к соответствующей палке, набивая при этом мяч в воздухе. Все это развивало физическую ловкость наряду с незаурядностью ума.

Пьер также проверял способность игроков сохранять свою технику под нагрузкой, заставляя их выполнять быстрые и интенсивные кардиоподходы на корте, иногда на велотренажере, затем немедленно переходя к набиванию мяча.

Паганини также отдавал предпочтение интервальным тренировкам – классическому методу для бегунов – но делал интервалы более короткими, чем обычно: тридцать или меньше секунд работы, за которыми следует тридцать или меньше секунд отдыха. Цель состояла в том, чтобы увеличить скорость игрока, а не только его максимальное VO₂, или максимальную скорость потребления кислорода, – традиционный показатель выносливости.

– Для меня Пьер – лучший фитнес-тренер по теннису в мире, потому что он первый, кто действительно разрабатывал конкретные упражнения, которые были полностью целенаправленными, вплоть до детальной работы ног, – признает Россет. – Даже я со своим ростом двигался относительно хорошо, без серьезных травм, и, если вы посмотрите на Паганини и всех игроков, которых он тренировал, у них было относительно мало травм.

Это настоящий подвиг, учитывая, что подготовка спортсменов к взрывной технике сопряжена с большим риском. Но Паганини замечательно справился, даже несмотря на то, что и Федереру, и Вавринке пришлось пережить операции на колене в возрасте около тридцати лет.

Россе давно ушел из большого спорта, но все еще поддерживает связь с теннисом в качестве комментатора. Он часто видит, как сегодняшние фитнес-тренеры работают с игроками на турнирах или в видеороликах, размещенных в социальных сетях.

– Putain, – ругается Россе на французском. – Они делают практически то же самое, что и я с Пьером двадцать пять лет назад. Конечно, что-то поменялось, но Пьер оказал коллосальное влияние на многих фитнес-тренеров. Его результаты говорят сами за себя. Если завтра кто-нибудь попросит меня стать его тренером, я отвечу: «Хорошо, проведите четыре месяца с Паганини, и тогда мы поговорим».

Мануэла Малеева – старшая из трех сестер из Болгарии, которых тренировала их мать Юлия Берберян. Все три девушки – Мануэла, Катерина и Магдалена – вошли в десятку лучших, несмотря на ограниченные средства и значительные препятствия, с которыми они столкнулись в коммунистической Болгарии.

Малеевы, о которых до этого вряд ли слышали за пределами Болгарии, стали примером одной из самых выдающихся историй успеха, предвосхитив сестер Уильямс.

– Знаешь, если бы мы были американками, мы были стали непобедимы, – однажды совершенно справедливо сказала Юлия репортеру New Yorker.

Одна из дочерей Юлии в итоге стала швейцаркой. В 1987 году Мануэла Малеева вышла замуж за швейцарского тренера по теннису Франсуа Франьера. Ей было всего двадцать лет, и она начала тренироваться в Экюблане. Там Мануэла пересеклась с Паганини.

– На самом деле я первая профессиональная теннисистка, с которой он начал работать, – сказала мне Мануэла. – Он толкнул меня очень, очень далеко, но при этом я его не возненавидела. Это отличает Пьера от других тренеров.

Мануэла и Франьер, который был ее тренером, а потом и мужем, решили, что ей необходимо улучшить физическую форму, чтобы потягаться с такими игроками, как Штеффи Граф, Мартина Навратилова и Габриэла Сабатини. Одной из первоочередных задач Паганини была оценка уровня ее физической подготовки.

– Наверное, единственный раз, когда я подумала, что ударю его по голове, была наша первая пробежка, – смеется Мануэла. – Он хотел увидеть, в какой я форме, и узнать, с чего начать. Итак, мы вышли и начали бегать по клубу.

Малеева и Паганини вскоре направились в ближайший лес, чтобы побегать по тропинкам. Мануэле было больно, ее чуть не рвало после проделанной работы на выносливость. Но Паганини был в гораздо более оптимистичном настроении: он бежал немного впереди нее, чтобы говорить с ней, глядя в глаза.

– Я подумала: «Господи, мой язык уже волочится по земле, а этот парень бежит спиной вперед и разговаривает со мной», – вспоминает Малеева. – Этого я никогда не забуду.

Но Мануэла все же проработала с Паганини еще семь лет, пока не ушла из спорта в 1994 году, сразу после победы на своем последнем турнире WTA в Осаке, Япония. Она по-прежнему входила в десятку лучших.

– С ним мой уровень заметно вырос, – признала Мануэла. – У меня начинались сильные судороги, когда я шла на третий сет, и это меня беспокоило. Я начала тренироваться с Пьером и постепенно пришла в такую форму, что могла оставаться на площадке хоть пять часов подряд и не боялась этого.

К моменту ухода Мануэлы Паганини уже работал в Экюблане с Магдаленой, ее сестрой по прозвищу Мэгги. Она была на восемь лет моложе Мануэлы.

– Важным моментом для Пьера всегда была работа ног, – говорит Магдалена. – Вы должны очень точно ставить ноги.

Мануэла, которая стала профессионалом в пятнадцать лет, ушла из спорта незадолго до своего двадцать седьмого дня рождения. Магдалена, ставшая профессионалом в четырнадцать, ушла в тридцать. Сестры считали, что их карьера длилась долго, и они устали от путешествий. Но обе спортсменки помнят, как Паганини говорил им, что теннисисты следующего поколения будут играть намного дольше.

– В то время об этом никто не говорил, – вспоминает Магдалена. – Наоборот, большинство считало, что теннис – очень,

очень тяжелый вид спорта, что у игроков не будет межсезонья, и они будут все чаще и чаще травмироваться.

Но Паганини считал, что тренировки, более разумное планирование, улучшенные методы восстановления и хорошо подобранные команды продлят карьеру игроков. Он оказался прав – посмотрите на количество теннисистов, и мужчин, и женщин, которым уже за тридцать, и которые все еще играют и даже улучшают свои рейтинги.

– Пьер не верил в стереотип, что после тридцати лет ваши спортивные способности ухудшаются, – говорит Магдалена. – Он действительно считал, что если работать правильно, то можно играть намного дольше.

Магдалена, которая начала работать с Паганини в семнадцать лет, оставалась с ним до своего последнего, 2005 года. Именно так у игроков складываются отношения с Паганини. Они остаются ему преданными, даже если некоторые другие фитнес-тренеры считают, что у Паганини есть свои особенности.

Поль Дорошенко, француз, который позже работал с Федерером и другими юниорами Швейцарской федерации тенниса, колеблется, когда его просят описать Пьера. В конечном итоге он останавливается на слове «необычный».

Отчасти это связано с тем, что Паганини, например, никогда не чувствовал себя обязанным получить водительские права, полагаясь вместо этого на общественный транспорт, поезда, такси и свою вторую жену Изабель, которая, в отличие от него, водит машину.

– Я бы сказал, что у Пьера очень конкретные взгляды, он не так гибок, и с ним нелегко разговаривать, – говорит Дорошенко. – Он очень замкнутый человек, но тем не менее он очень хорошо работает с точки зрения развития силы и координации. Когда вы тренируетесь с Пьером, он удерживает ваше внимание и не отпускает его. Он очень хорошо умеет это делать. Пьер – отличный практик, а не концептуальный мыслитель.

Но способность Паганини удерживать внимание своих игроков связана еще и с его творческим подходом, талантом разрабатывать индивидуализированные программы. Вряд ли это признак негибкого человека. Федерер, который жаждет разнообразия во многих аспектах своей жизни, наверняка не провел бы с таким двадцать с лишним лет своей жизни.

Хотя Паганини избегает всеобщего внимания и по натуре застенчив, Федерер, как и многие другие, считает, что с ним легко общаться.

– Он оказал колоссальное влияние на мою карьеру не только в качестве фитнес-тренера, но и в качестве наставника, если честно, потому что мы много говорим на разные темы помимо работы, – сказал однажды Федерер. – Можно смело прибавлять к тренировке лишние сорок пять минут, когда мы просто говорим обо всем подряд.

Взять интервью у Паганини, что получается редко и далеко не у всех, означает быстро углубиться в тему. Он говорит быстро, длинными предложениями и тяготеет к метафорам. Мы долго беседовали в 2012 и 2017 годах, оба раза на французском – на том же языке, на котором он тренирует Федерера.

Я спросил у Паганини, верны ли общепринятые представления о том, что структура костей и естественное сложение Федерера помогают ему оставаться здоровым.

– Я все время это слышу, – ответил Паганини. – Но иметь потенциал – это одно, а реализовывать его на семидесяти матчах в год – это совсем другое. Это и есть цель Роджера: быть последовательным в каждом сыгранном матче и на каждой тренировке. Я думаю, что мы недооцениваем всю работу Федерера, и это прекрасная проблема, с которой он сталкивается. Мы недооцениваем его, потому видим игру художника, который выражает себя. Мы почти забываем, что ему нужно работать. Так люди смотрят на балерин – видят красоту, но забывают о годах труда, стоящих за ней. Чтобы быть такой красивой танцовщицей, нужно очень, очень много работать.

Требуется время, чтобы овладеть своими мышцами и наработать мышечную память, чтобы приобрести блеск и равновесие. Федерер десятилетиями находится в центре внимания мировой общественности, показывая элегантный теннис, его игра кажется на удивление простой. Тем не менее его ранние годы прошли в гораздо более ограниченной аудитории, и он помнит, насколько неприятной может быть игра.

Вспомнить хотя бы первое впечатление о чемпионе Магдалены Малеевой, полученное в Экюблане, когда Федереру было четырнадцать.

– В то время он был маленьким мальчиком, и складывалось ощущение, что он постоянно злится, – рассказывает она. – Он довольно много бросал ракетку.

Малеева, будучи на шесть лет старше и уже в десятке лучших по версии WTA, на одной тренировке выиграла сет у Федерера.

– Он был немного похож на избалованного мальчика, потому что сильно злился, – сказала она. – Но я думаю, ему самому это не очень нравилось.

Фрейсс, директор центра Экюблана и технический директор команды по мужскому теннису в Швейцарии, мог понять горе Федерера. В юности, где-то в 1970-х годах, он сам учился в тренировочном центре Французской федерации тенниса в Ницце вместе с Янником Ноа, будущим победителем Открытого чемпионата Франции.

Фрейсс пробился в сотню лучших. Он не вышел на основные турниры, но победил в свое время четырех бывших и будущих крупных чемпионов: Артура Эша, Андреса Гомеса, Мануэля Орантеса и Ивана Лендла.

Позже Фрейсс стал серьезным тренером, который прекрасно понимал, сколько жертв и самодисциплины требуется для достижения успеха. Как и многие другие, Фрейсс видел потенциал Федерера: быстрые форхенды, скорость, способность выждать. Обычно неохотно рассказывая о молодых перспективных спортсменах, Фрейсс в разговоре с Жоржем Денио, своим наставником и предшественником в Экюблане, отметил, что Федерер – особый талант. Он также сказал своему другу Режису Брюне, теннисному агенту IMG, следить за Роджером, и Брюне, в конце концов, подписал с ним контракт.

Но внутренняя борьба Федерера также была очевидна.

– Роджер будто постоянно ходил по лезвию бритвы, – вспоминает Фрейсс. – Во-первых, быть подростком – это уже непросто, и переезд в Экюблан был сам по себе трудным. Выучить французский язык и ходить во франкоязычную школу было испытанием, а еще был теннис. Это можно считать самым тяжелым временем для Федерера. Я сам не давал ему расслабиться. Это не в моей природе. Я относился к нему, как ко всем остальным. Мне все равно, кто в их возрастной группе становится номером один или кем-то еще. Я не даю этим молодым игрокам спуску. Мне хочется сделать из них то, что напоминало бы хорошего теннисиста, и я вкладываю в это свое сердце и душу.

Фрейсс не работал с Федерером каждый день. Эту роль исполнял Алексис Бернар, молодой швейцарец, тренировавший юниоров. Но Фрейсс контролировал процесс и часто работал напрямую с Федерером над его техникой, тактикой и поведением.

– Я не знаю, правильно ли я вел себя с ним, – признает Фрейсс. – Но я не собирался отклоняться от своего обычного курса. Мы ссорились, но он принимал и проглатывал обиды. Роджеру приходилось многое терпеть, и ему это явно не нравилось.

С Федерером при всей его природной общительности и эмпатии было нелегко коммуницировать на этом этапе, а Фрейсс был не настроен сдерживаться.

– Он был неспособен к открытому противостоянию, – вспоминает Фрейсс. – Ему нужно было играть, и именно так он выражал себя. Например, я говорил ему: «Роджер, послушай, посмотри мне в глаза. Мне нужно знать, понимаешь ли ты, что я пытаюсь тебе донести. Ты ходишь, ударяешь по мячу, отбиваешь мяч между ног. Прекрати». Даже эта часть давалась ему нелегко. Как будто его переполняли эмоции и энергия. Он должен был играть, должен был двигаться. Прежде всего он был игроком.

Паганини вспоминает, как Федерер высвобождал энергию в начале тренировок с помощью крика.

– Он был самым младшим, и я помню, как наблюдал за ним и думал, насколько он спонтанен, – сказал мне Паганини. – Всего за несколько минут он мог переключиться со смеха на плач.

Роджер оказался не единственным будущим № 1, который изо всех сил пытался управлять своими эмоциями. В сентябре 1996 года Федерер в возрасте пятнадцати лет играл за Швейцарию на молодежном чемпионате мира в Цюрихе. Соперником Швейцарии в день открытия была Австралия, а это означало, что Федерер встретится с Ллейтоном Хьюиттом.

Капитаном австралийской команды был Даррен Кэхилл, швейцарской – Питер Лундгрен, побывавший в топ-25 игрок из Швеции. На турнире присутствовал и Питер Картер.

– Роджер и Ллейтон никогда раньше не играли друг против друга, но на кону стояла репутация – они были наслышаны друг о друге, – вспоминает Кэхилл. – С самой первой игры они бросали ракетки, ругались, спорили с судьями и все такое. Я не знаю, что со мной случилось, но это был первый раз, когда я действительно наблюдал за таким Ллейтоном, и уж точно первый раз, когда я сидел при этом на площадке. Их игра, битва двух пятнадцатилетних парней, была похожа на противостояние Макинроя и Коннорса. Оба закончили матч практически в слезах. Мне даже кажется, что в конце Ллейтон швырнул ракетку в заднее ограждение.

Федерер выиграл на тай-брейке в третьем сете. Он вспоминает, как Хьюитт сильно бил по струнам – так, что у него даже пошла кровь. Кэхилл ушел с корта немного ошеломленный и расстроенный, не из-за прогирыша Хьюитта, а из-за поведения молодых спортсменов. Он подошел к Картеру. Тот улыбался, но тоже не из-за победы Федерера, а из-за будущего.

– Приятель, эти двое будут великолепны, – сказал Картер.

Кэхилл ответил:

– Этим парням нужен хороший удар по заднему месту. Так вести себя просто нельзя.

Картер продолжал улыбаться.

– Хорошо, так и сделай, – сказал он. – Но они станут особенными игроками.

Это была первая из многих встреч между Федерером и Хьюиттом. Ни один из них не будет столь же эмоциональным в будущем, но их соперничество так или иначе было начато. Это противостояние станет ключевым моментом для обоих в их долгой карьере.

В Цюрихе Кэхилл был впечатлен игрой Федерера больше, чем в Базеле. Бэкхенд Федерера улучшился, даже если шаг к нему был все еще большеват.

– Он почти перестал пропускать мяч, – отметил Кэхилл. – Я тогда подумал, что у этого парня невероятная зрительно-моторная координация.

Он зацепился за это преимущество и получил ту картину, которую мы видим сегодня. Федерер уменьшил шаги, но время от времени он все еще далеко выставляет правую ногу на бэкхенд и ударяет наотмашь по линии. Вы думаете: «Откуда вообще берется эта сила? И как это вообще возможно?»

Вернувшись в Экюблан, тренерский состав регулярно обсуждал технику Роджера.

С помощью Качовски и Картера Федерер твердо усвоил основы, но оставались и причины для беспокойства. Это был, конечно, не форхенд.

– То, как он подготавливался к удару, опускал головку ракетки и работал запястьем, было волшебно, – вспоминает Фрейсс. – В этом весь Роджер. Он родился с этим умением. Все, что мы сделали, это немного сосредоточились на завершении удара. Мы хотели, чтобы он дольше удерживал контакт мяча со струнами.

Что касается бэкхенда, Федереру все еще нужно было освоить драйв-топспин.

– Для нас это была большая стартовая задача, – сказал Фрейсс.

Фрейсс иногда бросал Роджеру мяч с руки, останавливаясь, когда результат был удовлетворительным, и просил его запомнить, что он только что проделал в воздухе своей ракеткой.

По мнению Фрейсса, Федерер был достаточно неустойчивым во время удара, слишком быстро выдвигая левое плечо вперед в самом конце.

– Плечи должны оставаться на одной линии как можно дольше, это очень важно для единообразия удара, поэтому мы много над этим работали, – вспоминает Фрейсс. – На некоторых занятиях я только и делал, что набрасывал мяч.

Следующей задачей было заставить Роджера делать драйв слева дальше перед собой.

Одноручный резаный удар слева, еще одна сильная сторона Федерера, также нуждался в доработке.

– Он отводил головку ракетки немного назад, когда резал, – делится Фрейсс. – Так что нам нужно было это изменить.

При подаче приоритетом было вращение плеч и однообразность подброса.

– Сампрас мог осуществлять абсолютно разные подачи с одним и тем же подбросом, я также пытался включить некоторые из его приемов в свою игру, – рассказывает мне Федерер. – Я всегда экспериментировал со своей подачей и, в конце концов, понял, что могу сыграть по-разному с одного подброса.

Паганини, который отвечал за координацию обучения и проживания игроков, свел Федерера с местной семьей, Кристинетами, Корнелией, Жаном-Франсуа и их тремя детьми. Федерер проводил свои будни у Кристинетов, а на выходные и праздники отправлялся на поезде обратно в Базель, чтобы провести время со своими родителями и сестрой.

– Секрет его успеха – кукурузные хлопья, – рассказала Корнелия Кристинет в интервью швейцарскому журналу L’Illustré в 1999 году. – Он ел их целыми тарелками весь день напролет. Он не любил ни мяса, ни рыбы. Он признавал только макароны.

Федерер не любил вставать по утрам.

– Иногда он спал прямо под звуки будильника, и мне приходилось к нему заходить, – вспоминает Корнелия. – Но он через пять минут был уже собран. Я никогда не видела столь же быстрой готовности.

Главной проблемой были школьные уроки, но французский Роджер выучил быстро, отчасти потому, что он не слишком беспокоился о грамматических ошибках, когда говорил. Федерер не был одинок в борьбе с образованием. Свен Суиннен, еще один немецкоязычный швейцарец из его класса, тоже был новичком во французском.

Суиннен, очень многообещающий игрок, в раннем возрасте регулярно побеждал Федерера. Он получил стипендию на обучение теннису в Университете Орегона.

– Вначале нам обоим было тяжело в Экюблане, – рассказывает Суиннен. – Без знания языка мы оба были аутсайдерами. «Что мы здесь делаем?» – думал я. Но это также помогло нам. Нам пришлось выучить язык, что, безусловно, было положительным моментом и помогло Роджеру в будущем стать полиглотом. Это способствовало его популярности.

Филипп Вашерон, учитель Collège de la Planta, хорошо помнит Федерера и даже однажды тренировался с ним.

– У него была такая особенность характера, которую я бы назвал инстинктивной стороной, – сказал Вашерон в интервью швейцарской газете Le Temps. – Он мог закричать прямо в классе: «Месье Вашерон! Что это значит?», потому что он чего-то не понимал. Некоторые учителя не одобрили бы такого поведения, но я находил это даже где-то милым. Свен, его немецкоязычный товарищ, придерживался правил, а вот Роджер говорил то, что думал. Он резко реагировал, но никогда не проявлял неуважения. Федерер мог быть чрезвычайно чувствительным, когда сталкивался с серьезными трудностями. Это было разочарование из-за непонимания в сочетании с трудностями нахождения вдали от дома. Даже если бы он не стал чемпионом, я бы его запомнил. Но из всех игроков, прошедших нашу школу, он был единственным, кто, по-моему, должен был пройти весь путь. После этого все могло сломаться. Но у Роджера был талант.

На втором году обучения в Экюблане результаты Федерера на турнирах начали улучшаться, поскольку он обрел равновесие и уверенность в себе и интегрировал новые элементы в свою игру.

Аллегро вспоминает, как все ученики заполняли форму, в которой они должны были указать свои цели в теннисе. Сам Аллегро написал, что надеется пробиться в сотню лучших в мире.

– Роджер был единственным из нас, кто написал, что хочет стать номером один, – сказал Аллегро. – Я не уверен, что он верил в это на 100 процентов, но тем не менее так он написал.

В попытке подняться на пьедестал у молодого теннисиста столько всего может пойти наперекосяк. Но Фрейссу, который играл сам и тренировал так много талантов, Роджер показался перспективным. Федерер навсегда покинул Экюблан в возрасте шестнадцати лет, и Фрейс считал его игру исключительно многообещающей, потому что она была такой надежной и плавной.

– Когда он играл, на корте для него не было ни одной преграды, – вспоминает Фрейсс. – Он мог отбегать на два метра от задней линии. Он мог быть внутри корта. Не было тормозов, которые мешали бы ему переключиться на более высокие передачи. Его ограничивало лишь небо.

Но Фрейсс, внимательно наблюдавший за Федерером в течение двух лет, кое-что все-таки заметил.

– Единственное, что могло его остановить, – это его голова, его нервы, – признает Фрейсс. – И в конце я сказал ему, и очень хорошо помню это: «Роджер, послушай, ты можешь получить самые большие трофеи мира, но постарайся не быть своим собственным врагом, потому что тогда это будет куда сложнее».