Комната с видом на волны

С одеждой всё получилось очень просто и удобно. Немного порывшись, Бретт отыскал себе тёплый флисовый свитер по размеру, шапку и рукавицы, длинный пуховик защитного цвета и чёрные горнолыжные штаны. А вот с обувью вышла накладка: все ботинки и сапоги были на два-три размера больше, чем требовалось.

«Хорошо, что хотя бы не на пять меньше,» – подумал Бретт и принялся надевать дополнительные носки на ноги, чтобы хоть как-то заполнить межзвёздную пустоту облюбованных им здоровенных охотничьих ботинок.

На улице стоял великолепный денёк. Конечно, было прохладно, и снег даже не думал таять, но солнце приятно пригревало, а ветра не было совсем.

Первое, что поразило Бретта, была тишина. Спокойная, всеобъемлющая, это была вовсе не тишина пустой комнаты. Скорее дремотное, наполненное размеренным дыханием молчание природы, полуспящей в это время года.

Отдалённо и почти неслышно чирикали скрытые от глаз птички. Ясное небо, исчерченное тонкими полосками перьевых облаков, словно наспех выкрашенный голубой краской дощатый забор, натыкалось на низкорослые горы. Солнце было почти в зените и потому решительно ничего не говорило Бретту о сторонах света.

Бретт обошёл коттедж кругом, но не нашёл ничего интересного. Дом был хорошенько укутан снегом. С левой, если смотреть от входа, стороны дома росло три могучих сосны, а буквально позади него было ещё штук пять, чуть поменьше. Ни гаража с машиной, ни снегохода, ни космического корабля инопланетных, мать их, захватчиков. Один этот факт заставил Бретта крепко призадуматься. Другой был ещё хуже. Со всех сторон, насколько позволяло зрение и деревья, примерно на равном отдалении виднелись горные хребты. Складывалось впечатление, что дом стоит в лесу, окружённом каменным кольцом. Настоящая услада для любого отшельника.

Бретт сложил руки рупором и громко крикнул. Эхо на секунду подхватило его возглас, но тут же умолкло, словно капризный ребёнок, который бросает свою игрушку, ещё недавно казавшуюся его самой любимой. Вдалеке с верхушки дерева снялась крупная птица. Она немного покружила на месте, потревоженная криком, а затем направилась прочь от хижины куда-то в сторону гор.

«Всё это чушь,» – с неожиданной даже для самого себя злостью подумал Бретт. Где-то там, среди этих гор, наверняка есть ущелье, и ущелье достаточно большое, чтобы сквозь него могла проехать машина или хотя бы снегоход. Как-то ведь в этом доме оказались не только яйца и сыр, но и громадный холодильник для их хранения. Вряд ли его скинули с самолёта или тащили через скалы, привязанным к спине. Наличие свежих продуктов также говорило о том, что регулярный подвоз провизии здесь налажен. Хозяин, почти наверняка, как раз и отправился в ближайший населённый пункт по данному вопросу. И, вероятнее всего, скоро вернётся назад. А ещё он мог просто пойти на охоту. Он ведь охотник, а это охотничий, мать его, домик посреди роскошных охотничьих угодий. Вот только почему же тогда он не вернулся назад вчера вечером? Или хотя бы сегодня поутру… Нет, продовольственная вылазка звучала куда более правдоподобной версией. Дом, кстати говоря, совершенно не выглядел законсервированным на зиму. Так что вряд ли у хозяина просто закончился отпуск, и он вернулся на постоянное место жительства до следующего года. С другой стороны, учитывая, что хлеб ещё не зачерствел, а упомянутый холодильник был вполне себе полным, то существовала высокая вероятность, что хозяин отправился в город с каким-то иным, никак не связанным с закупкой деликатесов делом. Например, с острым приступом аппендицита. А это значит, что сидеть, сложа руки на полном ветчины пузе, и просто ждать его возвращения, было бы непоправимой наивностью. Нужно было искать дорогу самому.

Судя по всему, после того, как коттедж покинул его обитатель или обитатели, здесь вовсю шёл снег – вокруг дома Бретт не увидел ни единого следа, кроме следов своих вчерашних ковыляний. Никакого намёка на то, куда и на чём отправился хозяин дома и его возможные гости. Один факт был очевидным: несколько людей или один человек, они уходили в спешке.

Дом был не заперт, но это вовсе не являлось неопровержимым доказательством. Так среди охотников принято делать на случай, если кому-то другому понадобится место, чтобы отогреться, отдохнуть или переждать непогоду. Хорошая традиция, что и говорить. А вот непогашенный свет был отчётливым сигналом поспешности. Странно, что при такой спешке в коттедже не осталось каких-нибудь личных вещей: сумок, рюкзаков, менее охотничьей одежды, телефонов…

«Телефонов… – пронеслось в голове у Бретта, – Телефон, мать твою! Ну конечно! В этом доме обязан быть телефон!»

«Боже мой, ну что я за идиот!» – крикнул он вслух и ринулся внутрь.

Спустя полчаса Бретт разочарованно сидел на ступеньках у входа. Телефона нигде не было. Или он не сумел его отыскать. А может быть, единственный телефон в этом доме был спутниковым, и сейчас его сжимал в скрюченных пальцах хозяин, умерший от перитонита вот в том сугробе. В пятистах метрах отсюда. Чёрт!..

Бретт порывался отправиться искать телефон снова, но ему пришлось одёрнуть себя. Время бежало, и солнце ещё недавно, будто зацепившееся за гвоздь прямо над головой, теперь неотвратимо поползло вниз. Всё снова обрело тени.

Его следы, наполнившиеся синевой, точно воронки от бомбёжки грунтовыми водами, подсказывали Бретту направление, по которому он пришёл вчера к дому.

Он встал со ступенек, натянул шапку поглубже и зашагал вперёд.

***

Пронзительный визг тормозов несущегося на него поезда из монотонного и нарастающего превратился в прерывистый и значительно более звонкий. Пэй открыл глаза и в полутьме просторной отельной комнаты увидел расплывчатый огонёк входящего вызова на стационарном телефоне. Он пошарил рукой по прикроватному столику, нашёл очки жены, пачку сигарет и, наконец, свои очки, с усилием приподнялся на локтях и сел в кровати.

Второе октября. Двадцатое августа по лунному календарю. Лунный нравился ему больше…

Жена спала рядом. Её глаза закрывала широкая шёлковая маска кремового цвета, а из правого уха тянулась тонкая серебристая паутинка электронных шумогасителей. Даже три акта пекинской оперы и военный салют в честь дня образования республики были неспособны разбудить её в такой экипировке.

Пэй опустил ноги на едва прохладный плиточный пол и тот, будто ожив, начал быстро теплеть. Он по-утреннему неуклюже прошлёпал к телефону в своей красной пижаме, зажав сигареты в левой руке, и с неохотой взял трубку:

– Господин Лю, доброе утро! Вчера Вы заказывали разбудить Вас в шесть утра. Завтраки будут доступны в зале на втором этаже нашего отеля, начиная с семи часов, – девичий голос на той стороне провода был жизнерадостным и очень бодрым. А ещё не в меру быстрым и слишком старательно выговаривавшим каждый тон. У Пэя мгновенно разболелась голова.

– Эй.

– Могу я Вам как-то ещё помочь? Вызвать Вам такси?

– Нет, ничего не надо. Спасибо. Хорошо потрудились. А.

– Эй! До свидания, господин Лю! Эй!

– А. А, – сказал вполголоса он и повесил трубку, в которой всё ещё продолжали звучат уважительные «а» и «эй»³.

Он снова бросил взгляд в сторону спящей жены. Ничто в её облике не говорило Пэю о том, что она намерена проснуться хотя бы в ближайшие сутки. Дочка спала рядом с ними на отдельной кровати. Своей ночной экипировкой она полностью повторяла мать, с той лишь разницей, что маска у неё на глазах была чёрной, с мультяшным рисунком бешеных красных глаз, а ниточка ушных затычек ярко-жёлтой и тянулась не от уха к уху, а к цилиндрику цифрового плеера.

Лю включил верхний свет, хлопнув в ладоши два раза. Затем он открыл крышку лэптопа, стоящего на тумбочке, и тот сразу зажёг на экране приветственную надпись, раскаивающуюся в том, что на загрузку системы сегодня уйдёт на три секунды дольше в связи запланированной проверкой файловой системы. Лю задумчиво погладил упругий живот и уже гораздо более бодрым шагом двинулся в ванную.

Пэй переключил вытяжку на режим курения, зажёг сигарету от электроприкуривателя, вмонтированного в зеркало на уровне лица и затянулся. Бесценную первую утреннюю затяжку испортил гадкий, слегка сладковатый запах, идущий от руки. Лю взял сигарету в левую руку и с любопытством понюхал правую. Запах, несомненно, шёл из-под пластыря, которым ему вчера залепили порез на указательном пальце. Неужели он успел воспалиться?..

Вчерашний вечер в хого⁴ начался крайне неприятно. Лю пришёл в ресторан вместе со всей семьёй, сделал заказ и тут же засомневался. Зал был совсем пустым и тихим, и он сгоряча подумал даже, что по незнанию выбрал плохое место. Но не более часа спустя в хого было уже не протолкнуться. Люди приходили по одному и по парам, семьями и даже большими компаниями. Ресторан наполнился громкими разговорами, смехом и толстой подушкой сигаретного дыма. Стало шумно и весело. И в этот самый момент какой-то идиот-официант зацепил его острым краем металлического разноса с креветками. Больно почти не было, а вот крови натекло на удивление много. Вместо того чтобы сбегать за бинтом или хотя бы пачкой бумажных салфеток этот проклятый двести пятьдесят⁵ стоял перед ним и извинялся как заведённый, выпучив глаза от страха. Его, к счастью, наверняка уволят, если ещё не уволили в тот же день. Или заставят четыре года подряд работать за одну еду и жильё в складской каморке. При определённой везучести, конечно.

Минуту спустя и вовсе началось настоящее представление. Временами даже похлеще тех безобразий, что выделывают детишки из физкультурных школ Дэнфэна⁶. На крики Пэя из кухни выскочил толстый управляющий и две молодых официантки. Увидев кровь, фонтанирующую из пальца неширокой, но бодрой струёй, управляющий сорвал с одной из официанток фартук вместе с половиной её блузки, и крикнул пронзительно завизжавшим работницам увести с глаз долой этого остолбеневшего недоделка, всё ещё извиняющегося, но теперь смотрящего уже не на Пэя, а на голую девичью грудь. Как, собственно, и сам пострадавший. Так что случайность этого «случайного» обнажения была целиком и полностью на совести управляющего и граничила с изощрённой военной смекалкой преданий «Троецарствия»⁷.

Толстяк ловко замотал кровоточащий палец краем фартука и, нараспев извиняясь, отвёл господина-господина-господина Лю на кухню. Там он, продолжая свои красноречивые подбадривания, снял моток с пальца, намочил его под холодной водой и бережно промыл им порез. Броском разъярённого тигра управляющий дотянулся до пачки салфеток, насухо промокнул ей травмированную руку Пэя, выудил из ящика пулемётную ленту лейкопластырей, оторвал один зубами и, не дожидаясь, пока кровь снова заполнит рану, налепил его сверху.

И всё стало чудесно: Пэя, поддерживаемого под руки целой ордой официанток, вернули за стол к перепуганной жене и равнодушно уткнувшейся в телефон дочке. Стол был начисто вытерт, и на нём уже громоздились подносы с креветками, грибами и тонкими ломтиками мяса, которые они, Пэй готов был поклясться, точно не заказывали. А ещё на столе красовалась бутылка красного вина, с десяток охлаждённых пивных банок и монументальная бутылка сорговой водки.

– Маотай⁸ для зажравшихся. Настоящий пролетариат пил и будет пить Эрготоу⁹. Э-э-эй, – покровительски потирая плечо Лю Пэя, откомментировал взявшийся из ниоткуда управляющий.

Ужин был бесплатным и долгим, а официантки, подлетали к ним, словно ястребы, чтобы забрать, унести, протереть, подлить и добавить. Управляющий приходил и садился к ним за столик раз пять. Он поднимал тосты за здоровье и успех, веселил всех историями и песнями и без устали повторял Лю Пэю, как стойко тот перенёс такую рану – как настоящий дракон.

– Вот два года назад, – говорил он, заботливо поглаживая левую руку Пэя, – был тут один лаовай¹⁰. Сунул по пьяни палец в горячий бульон и поднял вой. Плакал и молил вызвать скорую. Совершенный слабак. Девчонка. Вот мы из другого теста, мы их всех крепче и сильнее. Эй. Эй. А.

В перерывах между приходами управляющего пара-тройка других гостей, в основном семейные пары подсаживались за стол к семье Пэя, чтобы выразить ему своё почтение, выпить с героем вечера и обменяться словечком-другим об «этих криворуких растяпах, из деревни понаехавших».

Вечер клонился к концу, на часах уже было за десять, и бутылка Эрготоу была выпита до дна. Управляющий усадил всю семью Пэя в такси. Он спросил у жены Пэя адрес их отеля – сам Лю уже не мог толком сообразить, где, небо его побери, он вообще находится – пошептался с водителем, сунул тому денег и на прощание нежно, двумя руками пожал Лю Пэю левую руку.

Потом были яркие, но расплывчатые огни праздничного Пекина, ослепительные огни в лобби отеля, приглушенный свет в номере и, наконец, темнота глубокого, скупого на сны забытья.

Только сейчас в голову Лю пришло, что разбудить его с утра зачем-то попросила жена. Очевидно, у него было какое-то неотложное дело, про которое он до сих пор не мог вспомнить. Поэтому-то девушка-будильник по ту сторону телефонной трубки так удивилась, когда он отказался вызывать такси.

Его внимание от воспоминаний снова переметнулось к чертовски странно пахнущему пальцу: он поковырялся длинными ногтями настоящего интеллигента на стыке пластыря и с поразительной мягкостью отлепил липкую полоску.

Лю отпрянул. Точнее говоря, он бы очень хотел отпрянуть, но палец был частью его руки, а рука крепилась к телу, и отпрянуть от всего этого было затруднительно.

В первую очередь его поразил запах: лёгкая сладость, которую он почувствовал в самом начале, превратилась в острый запах мясной гнили. А то, что предстало его глазам, было ещё тревожнее: место пореза и всё, что было под пластырем, было покрыто влажно поблёскивающим коричнево-черным пушком. Он точно помнил, что где-то уже видел такой пушок. Мгновение и в его голове всплыл образ его новенькой квартиры, отремонтированной по последней моде буквально прошлым летом. А уже в этом январе потолок и окна начали обрастать плесенью – таким же вот чёрным пушком.

Лю пробил холодный пот. Он не понимал, чего толком боится, но предчувствие было поганым.

Он непроизвольно потянулся к чёрному пушку пальцем левой руки, тронул его и почувствовал, что не ощущает упругости тела. Тогда он панически попытался оттереть всю чёрную бахрому указательным и большим пальцами. Она отваливалась кусками и осыпалась на пол. Ему совершенно не было больно. И это было плохо, очень плохо. Он тёр пока не почувствовал что-то твёрдое: поднёс палец к глазам и увидел влажно поблёскивающую желтизну голой костяной фаланги. Он смотрел будто зачарованный. Плесень аккуратно съела всё, что было заклеено пластырем, всю плоть на его пальце шириной в пару сантиметров. Лю замер в остолбенении, совсем как вчерашний растяпа-официант. Ему хотелось кричать, но к горлу подступил тяжёлый комок и крик замер у Вэя в гортани. Он посмотрел на себя в зеркало и увидел влажно поблёскивающую чёрную окантовку вокруг глаз и рта. Тошнота нахлынула с новой силой, Лю бросился к раковине, но не успел сделать даже пары шагов. Жгучая боль в левой части живота согнула его пополам, он упал на колени и начал выблёвывать из себя чёрно-коричневую жижу – вчерашнее пиршество из хого, заросшее, словно брошенный огород, знакомым чёрным пушком.

***

Он вернулся назад к коттеджу спустя примерно час с отвратительной кашей в голове. То, что он увидел в лесу, не укладывалось в понятия простой человеческой логики.

Он бодрым шагом прошёл по аллее, ведущей от дома к поляне. Теперь, при свете дня, он мог оценить её истинные размеры. Поляна представляла собой почти идеальный круг радиусом где-то метров сто. Бретт хорошо видел два выхода из поляны и свои следы, тянущиеся в левое ответвление. Следы были хорошо различимыми, но в то же время рваными и блуждающими, точно их оставил за собой пьяный йети. Бретт последовал за ними по второй аллее – узкому коридору, зажатому между стенами гигантских елей и сосен-великанов. Их стволы выбивались из-под земли необхватными трубами и уходили наверх, истончаясь до изящных беличьих кисточек. И где-то там, в вышине, словно добавляя придирчивые мазки к бело-голубой акварели небесного свода, деревья покачивали своими верхушками размеренно и бесшумно.

До этого момента события развивались по простому и вполне предсказуемому сценарию, преподнося ровно столько сюрпризов, сколько можно ожидать от прогулки по безлюдному лесу. Дальше было хуже. Всё так же идя по своим следам, Бретт отыскал то место, на котором вчерашним вечером у него состоялось первое знакомство с этим лесом. То ли Бретт был распутной девицей, то ли лес не был джентльменом. Так или иначе, их первое свидание закончилось без одежды и в горизонтальном положении.

Любовное ложе представляло собой участок примятого снега, к которому, а точнее говоря от которого вела лишь одна цепочка следов – его вчерашние босые ступни. И всё. Ничего больше. Белоснежно чистый, пушистый снег.

Если тот, кто бросил его здесь, умеет так заметать следы на снегу, то он должен быть, как минимум, Святым Николасом. Чёрт возьми, Спаситель и тот оставлял больше разводов во время своих прогулок по воде.

Всё это выглядело так, будто Бретт просто упал с неба. Плавно опустился и лёг спиной на снег. Но даже эта сумасшедшая, допускающая вероятность существования левитации и инопланетных захватчиков, версия была совершенно неподходящей в данном случае. Бретт стоял посередине той самой вмятины в снегу, что оставило его тело, а прямо над его головой возвышались ветвистые ели. И нигде: ни на них, ни под ними не было сломанных веток. Более того, на всех ветвях разлеглись жирные снежные гусеницы, такие же нетронутые, как и белый ковёр вокруг. Снега на деревьях было так много, что казалось, достаточно даже крикнуть погромче, и он сойдёт вниз настоящей лавиной.

Неправдоподобность ситуации действовала угнетающе. Теперь он в полной мере осознал, что в глубине души, придя сюда, он надеялся найти, если не ответы, то хотя бы намёки на них. Следы его тела, которое кто-то волочил. Отпечатки ботинок тех, кто его нёс. Может быть, удостоверение личности, выпавшее из чьего-то кармана. Или длинную чёрную антенну спутникового телефона, торчащую из сугроба.

Бретт обошёл кругом метров в пять свою ледяную лежанку. Снег среди деревьев был гораздо глубже, чем на аллеях. Местами он доходил до середины бедра. А кое-где был и того глубже. Это лишний раз давало понять, что версия с фантастически ловким заметанием следов была, мягко говоря, никчёмной.

Неожиданно Бретта будто замутило. Крупная дрожь прокатилась по всей земле и его телу, точно рябь по экрану телевизора от усевшейся на антенну вороны.

Землетрясение?.. Или далёкий взрыв?.. Бретт начал непонимающе озираться вокруг в ожидании новых толчков, но больше ничего не происходило. Потом он поднял голову и посмотрел наверх. Снег всё так же лежал на ветвях нетронутыми белыми облаками. Казалось просто невероятным, что такая сильная вибрация не смахнула с ветвей ни снежинки. Бретт набрал полные лёгкие морозного воздуха, а затем с силой вытолкнул его наружу коротким громким «Э-э-э-й!». Пушистые сугробы соскользнули с ветвей, будто поезда, падающие под откос с недостроенного моста, и повисли в солнечном свете мириадами крошечных огоньков.

Бретт задумчиво покачал головой. Он ничего не понимал. Эта краткая прогулка утомила его куда сильнее, чем он на то рассчитывал. Смотреть тут больше было абсолютно не на что, а значительно удлинившиеся тени подсказывали, что ему пора отправляться в обратный путь. На этот раз никакой бодрости он не ощущал. Он поплёлся назад. Он шёл, почти не смотря вперёд, болтаясь внутри одурелых мыслей о свежем хлебе, каменном кольце гор, сжимающемся вокруг дома, словно комната из его недавнего сна, непонятной вибрации и лежанки посреди нетронутого снега. Зайдя в коттедж, он скинул у входа забитую снегом обувь, длинную куртку, перчатки и шапку и чисто механически крикнул: «Эй! Есть кто-нибудь тут?!»

Ватная тишина пустого дома, неприветливая, как взгляд незнакомца – всё, что он получил в ответ. Бретт прошёл на кухню и потянулся было к бутылке коньяка, но, поразмыслив немного, решил, что ясная голова сейчас будет ему более ценным союзником, чем алкогольная невозмутимость. Он налил воды в металлический чайник и поставил его на газ. Открыл холодильник и отшатнулся.

Внутри не было отрубленной человеческой головы с глазами на выкате и языком, завязанным в кандальный узел. Но это служило слабым утешением.

Внутри была ветчина, яйца и молоко. Ещё больше, чем до того, как он приготовил себе завтрак. Кто-то буквально недавно положил сюда всё это. Продукты, использованные им во время готовки, продолжали спокойно лежать на столе.

Бретт ринулся к шкафчику, в котором хранился хлеб, распахнул его и похолодел. Внутри лежало два новых батона. Преодолев секундное оцепенение, Бретт закричал: «Эй! Кто здесь?! Где вы?! Я знаю, что вы тут, чёрт возьми! К чему этот балаган? Выходите! Я видел еду, мать вашу, этого вполне достаточно!..»

Никто не ответил. Тогда Бретт начал метаться по дому, словно полоумный опоссум, бегать из комнаты в комнату, открывать шкафы, отдёргивать шторы, заглядывать под кровати и за диваны. Пусто. Никого. Ни души. Тогда он, даже не надевая куртки, выскочил на улицу и обежал коттедж кругом. Никого. Ничего. Ни одного нового следа, кроме трёх цепочек ведущих от дома в аллею и обратно. Одна вчерашняя и две сегодняшних. Все его.

«Кто-то мог прийти прямо по моим следам!..» – подумал Бретт, понимая в глубине души, насколько параноидальной была подобная мысль, но не имея никаких сил заставить её заткнуться. Он побежал ко входу в аллею, плохо соображая, что делает. Он бежал без шапки и куртки в едва разразившихся сумерках и смотрел только вниз, только под ноги, лишь изредка панически вскидывая голову, чтобы убедиться, что ни какое встречное дерево не собирается в следующее мгновение разбить ему лицо. Он изучал каждый след, силясь разглядеть признаки второго отпечатка или найти ответвление в сторону. Где-то, где-то должно быть ответвление! Но ничего не было. Бретт добежал до самой своей снежной лежанки и только тогда очнулся от заглотившей его целиком паранойи. Он огляделся вокруг и понял, что солнце почти село. Он стоял на том самом месте, где нашёл себя вчера, почти в то же самое время, и голова у него страшно мёрзла. Все его дневные надежды не оказаться в лесу в темноте и холоде пошли прахом. Он выругался, громко, длинно и крайне вульгарно, а затем развернулся и что было сил побежал обратно к дому. Инстинкт самосохранения говорил ему почти вслух: сегодня ему ни за что нельзя снова оказаться в этом лесу в темноте.

Подбегая к дому, Бретт заметил, что в окнах гостиной горит свет. В отличие от вчерашнего вечера сейчас это выглядело лишь отчасти приветливо. И в куда большей степени тревожно. Бретт не мог припомнить, был ли зажжён свет с утра и выключал ли он его перед уходом. Скорее всего, «нет» и «нет». По законам булевой логики – а также любой другой, кроме логики затянувшегося ночного кошмара, это двойное отрицание должно было дать Бретту тёмные окна. Тем не менее, свет горел. Быть может, конечно, дом просто-напросто был оборудован системой автоматического включения освещения, словно заправский городской фонарь. Это до открытия электричества фонари на улицах были сплошь керосиновыми и масляными. Коптилки, а не осветительные приборы. Никаких датчиков света в те времена не было и подавно, а потому в штате каждого городского управления числились целые фонарные команды – бригады работников, занятых исключительно проблемами уличного освещения: следящих за исправностью фонарей, зажигающих их по вечерам и гасящих с приходом рассвета. Помимо исполнения своих прямых обязанностей фонарщики известны ещё и тем, что некогда имели большую популярность среди поэтов и писателей. Не в качестве половых партнёров, конечно, а как персонажи, преисполненные символизма. Образ человека, несущего свет, – что может быть возвышеннее? Простые люди, однако, никогда не были склонны излишне романтизировать представителей данной профессии. Скорее наоборот. Тускло горящий фонарь, а масляные фонари горят тускло a priori, был извечным поводом обвинить фонарщиков в воровстве… Чёрт!

Бретт поморщился, поймав себя на том, что лишь тщетно пытается похоронить растущий внутри страх под ворохом пустяковых мыслей. Общее образование, если разобраться, несёт один лишь вред. По крайней мере в случаях амнезии. Оно засоряет голову так безнадёжно, что вместо чего-то реально полезного, скажем, важных подробностей тех событий, что повлекли за собой пресловутую потерю памяти, первым делом на поверхность поднимается какой-нибудь хлам из курса истории.

Он продолжал бежать к окнам, светящимся ярче и ярче с каждой новой секундой уходящего на покой дня. Что-то не вязалось. Что-то не складывалось. На ум полезли призраки, зажигающие свет в доме длинными окровавленными шестами. Бретт споткнулся о свою же ногу и рухнул вперёд, зарывшись в снег лицом. Дерьмо! Дерьмодерьмодерьмо… Это был идеальный момент для нападения. Он зажмурился, предвкушая тяжёлый удар в затылок, но секунды бежали вперёд, он лежал в холодном снегу, а никто не собирался его бить. Никто не хотел его спасать, никто не хотел его бить. Всем было на него плевать. Краснея от своей глупой, эгоцентричной мнительности, Бретт поднялся на ноги, отряхнулся и пошёл вперёд. На этот раз без единой мысли в голове. Даже фонарщики, и те куда-то разбежались…

Он добрался до двери, вошёл внутрь и уже без всякой надежды, не слишком громко позвал «когонибудьктоздесьесть». Затем скинул ботинки, доплёлся до дивана и рухнул на плед. Ставшие теперь ежедневными пробежки на чересчур свежем воздухе хорошенько вымотали его, а тепло и спокойствие дома добавили последнюю каплю. Не успел Бретт сам того заметить, как он уже тихонько похрапывал, сидя на диване.

Он проснулся минут через двадцать и ещё минут пять пытался понять, где он, и кто он. Наконец, то немногое, что он знал о себе на данный момент, неохотно вернулось в его голову. Он чувствовал себя невообразимо уставшим, будто всю ночь разгружал вагоны с двухместными водяными матрасами. Его блуждающий полусонный взгляд наткнулся на ту самую распечатку, которую он приметил ещё утром.

«Лучше места и времени для развлекательного чтения просто не найти,» – подумал Бретт и открыл первую страницу.

***

Вторая чёрная смерть – так впоследствии будут называть эпидемию чёрной плесени лю:эм (lv:m – Lv Pei mold), официально начавшуюся более ста лет назад. По масштабам и смертности она переплюнула свою старшую китайскую сестру, чуму, за первые десять дней активной стадии, с той же непринуждённостью, с какой долгожданная пятая часть блокбастера про гигантских боевых роботов в первый же уик-энд показа затыкает за пояс годовые кассовые сборы независимой документалки о социальных и экологических проблемах, вызванных потребительством.

Лю Пэй и его семья считаются первыми заболевшими. Однако почти в одно время с ними было зарегистрировано ещё более тысячи случаев: в самом Пекине, Харбине, Шанхае и Гонконге, в Бангкоке, Куала-Лумпуре и Сингапуре. И более миллиона случаев к концу того дня.

Этот крайне патогенный штамм, предположительно, обычной бытовой плесени вида Аспергилл чёрный (Aspergillus niger) заражал своих жертв спорами. Причём для заражения совсем не обязательно было их вдыхать: в большинстве случаев было достаточно, чтобы споры, в самом незначительно количестве, попали на поверхность кожи. Или любого другого органического материала.

Первичный рост происходил внутри заражённого объекта. Спора закреплялась на поверхности и пускала корни. Только после того, как инкубационная стадия подходила к концу, признаки заражения распространялись по самому объекту. Наступала фаза плодоношения. Лёгкая чёрно-коричневая бахрома в первую очередь появлялась на свежих ранах и на всех слизистых: в глазах, во рту и на половых органах. К тому времени количество плесени во всех внутренних органах, в том числе кишечнике, желудке и мозге заболевшего становилось критическим. Основным симптомами для живых существ, ещё живых на этой стадии, являлись удушье, вследствие поражения лёгких и красных кровяных телец, способных переносить кислород; чудовищные головные боли, вследствие массированной гибели клеток мозга; а также страшная диарея и почти не прекращающаяся рвота, вследствие отравления метаболитами гриба. Заболевшие не издавали слишком уж много страшных воплей или стонов. В основном, только потому, что их рты были чересчур заняты. Животные и растения тоже погибали молча: они густо зарастали чёрным пухом и постепенно просто исчезали под ним. Плесень съедала их, а после высыхала, превращаясь в невесомую пыль, в миллиарды спор, которые разносились на километры и километры любым лёгким дуновением ветра.

С каждым днём скорость развития лю:эм росла по графику, очень похожему на городскую линию Куала-Лумпура, каким он был в начале двадцать первого века. С нуля на грязном полу одноэтажных лачуг до шести миллиардов на упругой кровати пентхауса башни Петронас. Одиннадцать миллиардов покрытых чёрной бахромой людей за двадцать дней.

Одним из последних был зарегистрирован случай нью-йоркского врача-эпидемиолога, профессора Вильяма Беркмана. Во время осмотра очередного пациента в передвижном госпитале, развёрнутом прямо посреди Центрального парка, доктор Беркман споткнулся и порвал о ветку рукав защитного комбинезона. Пострадал только комбинезон, никаких повреждений на теле обнаружено не было. Уже через две минуты профессор был в дезинфекционной камере совершенно голым. Его обрабатывали увеличенной до предела дозой ультрафиолета и озона. Единственными из обнаруженных способов, подавляющих рост лю:эм. Через четыре минуты Вильям Беркман был полностью покрыт плесенью и выворачивал на белый пластиковый пол содержимое своего желудка. Коричневое и пушистое. Спустя пять минут с момента его помещения в камеру наблюдатели зафиксировали смерть доктора Беркмана. Часом позже открылись двери большой ядерной печки, в кото…

«Занимательное чтивце,» – подумал Бретт и положил стопку бумаг на колени. Хотелось саркастически хмыкнуть над этой белибердой, но какое-то неприятное предчувствие не дало ему попросту отмахнуться. В голове шевелились почти бессвязные обрывки мыслей, куски измочаленных воспоминаний. Будто он уже где-то слышал всё это: историю китайца Лю и это до нелепости фантастическое повествование об эпидемии мировых масштабов. Он верил в интуицию, но своим глазам он верил куда больше, а мир вокруг совершенно не выглядел результатом «открытой ядерной печки». Скорее уж результатом ещё более утопической ядерной зимы. Да и то, тогда вокруг должны были бы лежать сугробы пепла, а не пушистого снега. Наверное…