Включить. Выключить

Чистый, насытившийся и умиротворенный, он подошел к стеклянной стене, отделяющей комнаты от дворика, и постоял, наслаждаясь его совершенством. Это сооружение потребовало огромных затрат, но о деньгах Хидеки никогда не задумывался. Ему очень повезло: нашел квартиру с местом для сада на крыше. С наружной стороны стены, обращенные к дворику, были зеркальными, а изнутри – прозрачными, почти незаметными. Сам дворик поражал почти аскетической простотой. Несколько хвойных растений-бонсай, высокий голливудский кипарис, которому придали форму двойной спирали, древний японский клен, десятка два булыжников разной формы и размера, пестрая мраморная галька, уложенная сложным рисунком, ходить по которому не полагалось. Все силы его личной вселенной собрались здесь, чтобы способствовать его процветанию.

Но сегодня, морщась от слабого запаха ксилона, который улавливал его чуткий нос, Хидеки Сацума смотрел на свой дворик и сад и понимал: устои его личной вселенной пошатнулись. Значит, пора переставить кадки, переложить камни и землю, чтобы нейтрализовать действие тревожных обстоятельств. Над этими обстоятельствами у него нет власти, а он к этому не привык. Вот они, вот… Там, где обломки яшмы образуют извилистую розовую струйку… И там, где острый серый камень нацелен, как лезвие, прямо в нежную, как вульва, округлость расколотого красного валуна… И там, где двойная спираль голливудского кипариса устремлена в небо… Все не так, все неправильно, все надо начинать заново.

Хорошо было бы пожить в доме на берегу Кейп-Кода. Но то, что произошло там, невозможно забыть. Да и путь слишком долгий, даже для бордового «Феррари». Нет, этот дом предназначен для других целей, и, несмотря на связь со стержнем его вселенной, эпицентр возмущения находится здесь, во внутреннем дворике.

Может быть, подождать до выходных? Нет, ни в коем случае. Хидеки Сацума нажал на кнопку звонка, призывая к себе Эйдо.

Дездемона добралась наконец домой. Она жила на третьем этаже трехквартирного дома на Сикамор-стрит, у самой Ямы. Сначала она приняла горячую ванну, чтобы смыть следы трехкилометровой дороги домой, затем отправилась в кухню и открыла две банки: с ирландским рагу и со сливочным рисовым пудингом. Кулинарки из Дездемоны так и не получилось. Глаза, которые Кармайн нашел прекрасными, не замечали ни пятен на линолеуме, ни отклеившихся обоев – тяга к мещанскому комфорту была ей чужда.

Наконец, облаченная в клетчатый мужской халат, она перешла в гостиную, где ее ждала большая плетеная корзина, стоявшая на высокой тростниковой подставке возле любимого кресла с выпирающими пружинами. Но эта мелочь ее не заботила. Нахмурившись, Дездемона стала перебирать содержимое корзины, но длинного лоскута шелка, на котором она вышивала панно для Чарльза Понсонби, не было. Разве шелк не сверху лежал? Да, она точно это запомнила. В жизни Дездемоны Дюпре не было места хаосу: каждая вещь имела свое постоянное место. Но рукоделия на привычном месте не оказалось. Вместо него она обнаружила пучок вьющихся черных волос. Дездемона извлекла находку, чтобы получше рассмотреть. И тут же увидела панно с вышивкой в кроваво-красных тонах, валяющееся на полу за креслом.

Забыв о волосах, Дездемона подхватила вышивку и расправила ее, выясняя, сильно ли та пострадала. Но вышивка лишь слегка помялась.

Как странно! Как она очутилась на полу?

Внезапно Дездемону осенило, и она поджала губы. Должно быть, в квартире хозяйничал проныра Паркер, домовладелец, живущий этажом ниже. Ну и что прикажете с ним делать? Его жена так мила, да и он тоже производил хорошее впечатление. И потом, где еще можно снять квартиру с полной обстановкой всего за семьдесят долларов в месяц, да еще в безопасном районе? Выбросив пучок волос в кухонное ведро, Дездемона с ногами забралась в массивное кресло, чтобы вновь взяться за вышивку, которую втайне считала лучшей из своих работ. Замысловатый, сложный узор разных оттенков – от розового до почти черного – змеился на фоне бледно-розового шелка.

Нет, но каков мерзавец ее хозяин! Пора устроить ему ловушку.

Рисование изнурило Тамару, ее воображение оказалось не в состоянии создать уродливое, пугающее лицо. Когда-нибудь получится, но не сейчас. Слишком мало времени прошло после сегодняшней катастрофы. Этот наглый коп Дельмонико! Его мерзкая походочка, широченные плечи, из-за которых он казался ниже ростом, толстая шея, на которой любая голова показалась бы карликовой, но только не его! Она просто чудовищна! Но сколько Тамара ни старалась и ни стискивала зубы, придать его лицу сходство со свиным рылом так и не удалось. А ведь именно из-за него она пропустила эту встречу. И кто же он, как не самый уродливый в мире боров.

Она никак не могла заснуть. Что же делать? Читать какой-нибудь грошовый детектив? Плюхнувшись в большое кресло, обитое пурпурной кожей, она потянулась к телефону.

– Дорогой… – начала она, услышав сонный голос.

– Я же говорил тебе: никогда сюда не звони!

В трубке послышались гудки.

Лежа в постели и прижимаясь щекой к пышной груди жены, Сесил пытался все забыть.

* * *

Отис прислушивался к ритмичному стуку своего сердца, и слезы катились по его морщинистому лицу. Не будет больше свинцовых блоков, не будет баллонов с газом для симпатичных куколок, не будет клеток, которые надо запихивать в лифт. Проживет ли он на пенсию?

Уэсли был слишком счастлив и возбужден, чтобы уснуть. Как приободрился Мохаммед, выслушав его! Провинциал из Луизианы вдруг вырос в его глазах. Уэсли Леклерку поручили держать Мохаммеда эль-Несра в курсе дел, сообщать ему, как продвигается расследование убийства чернокожей женщины в Хаге. Он добился своего.

Нур Чандра удалился в коттедж, куда доступ был открыт только ему и его «мальчику для битья» Мисрартуру. Он сел, скрестив ноги и положив на колени руки с обращенными вверх пальцами. Положение каждого было строго выверено. Он не спал, но и не бодрствовал. Просто находился в ином месте, в другом пространстве. И нужно было побороть и изгнать чудовищ, страшных чудовищ.

Морис и Кэтрин Финч корпели над счетами, устроившись за кухонным столом.

– Грибы-грибочки! – ворчала Кэтрин. – Заплатишь втридорога, Мори, вот увидишь, а покупать их никто не будет.

– Милая, зато я буду при деле! Ты же сама сказала: подготовка парника – полезная нагрузка для организма. Я уже столько земли перекопал. Будем выращивать экзотические сорта для самых дорогих магазинов Нью-Йорка.

– Денег угрохаем уйму, – упрямо повторила она.

– Кэти, солить их нам, что ли? Детей у нас нет, зачем дрожать над каждой монетой? Как думаешь, что сделают твои племянники и мои племянницы с этой фермой, если она достанется им? Продадут ее, Кэти, вот так-то! Так давай сперва выжмем из нее все, что можно!

– Ладно, ладно, выращивай свои грибы! Только не говори потом, что я тебя не предупреждала!

Он улыбнулся и пожал ее мозолистую руку.

– Обещаю, я не стану ныть, если дело провалится. Но оно не провалится, можешь мне поверить.

Глава 2

Четверг, 7 октября 1965 г.

Рабочий день Кармайна начался в кабинете комиссара Джона Сильвестри. Коллеги расположились полукругом у стола. Слева от лейтенанта сидели капитан Дэнни Марчиано и сержант Эйб Голдберг, справа – доктор Патрик О’Доннелл и сержант Кори Маршалл.

Уже далеко не в первый раз Кармайн поблагодарил свою счастливую звезду за то, что подчиняется еще двум начальникам.

Смуглый красавец Джон Сильвестри всегда был кабинетным полицейским и втайне надеялся, что через пять лет, уйдя в отставку, сможет с полным правом заявить, что никогда не брал в руки табельное оружие во время уличных перестрелок, а тем более не стрелял из винтовки или дробовика. Что выглядело бы странно, поскольку в армию США он ушел в 1941 году в чине лейтенанта и в 1945 году демобилизовался, получив всевозможные награды, в том числе Почетный орден конгресса. Самой досадной была его привычка не просто курить, а сосать сигары и повсюду разбрасывать мокрые вонючие окурки.

Прекрасно зная, что сигарные окурки больше всего раздражают Дэнни Марчиано, Сильвестри любил подсунуть пепельницу прямо под его брезгливо сморщенный нос. Благодаря примеси североитальянской крови кожа Марчиано была светлой и веснушчатой, глаза – голубыми, а несколько килограммов веса из-за сидячей работы – лишними. Этому славному малому недоставало хитрости и терпения, чтобы подсидеть комиссара.

Эти двое игнорировали политическое давление со стороны городских и окружных властей и за своих товарищей готовы были стоять горой. Все знали, что Кармайн числится у них в любимчиках, но недовольства это обстоятельство не вызывало, поскольку означало лишь одно: Кармайну и впредь будут доставаться щекотливые дела, требующие дипломатичного подхода и умения общаться и с обвинителями, и с обвиняемыми. И потом, второго такого специалиста по расследованию убийств в управлении не было.

Кармайн только что окончил первый курс в Чаббе, когда началась война с Японией. Отложив учебу, он пошел в армию. По чистой случайности его откомандировали в военную полицию, и когда караульная служба осталась позади, Кармайн обнаружил, что любит свою работу: в армии военного времени совершалось не меньше запутанных преступлений, чем на улицах любого города. Когда война закончилась, Кармайн уже был майором и мог претендовать на окончание Чабба по ускоренной программе. Но, получив возможность преподавать английскую литературу или математику, он решил, что ему лучше работать в полиции, и в 1949 году туда устроился. Сильвестри сразу разглядел потенциал подчиненного и перевел его в уголовный отдел, где Кармайн работал и поныне, уже в чине старшего лейтенанта. Собственного отдела убийств в полиции не было – Холломен не считался крупным городом, поэтому дела Кармайну доставались самые разные. Но специализировался он в основном на убийствах и добился высочайшей степени раскрываемости – почти стопроцентной, хотя, разумеется, приговоры бывали не только обвинительными.

Он слушал внимательно, но без напряжения: предстоял любопытный разговор.

– Давай первым, Патси, – велел Сильвестри, которому не нравилось дело Хага уже потому, что широкая огласка ему была обеспечена. Пока «Холломен пост» ограничилась короткой заметкой, но едва станут известны детали, статьи на первой полосе не избежать.

– Могу с уверенностью утверждать, – начал Патрик, – что тот, кто положил расчлененный труп в холодильник вивария в Хаге, не оставил на нем ни отпечатков пальцев, ни волос, ни каких-либо других следов. Погибшей лет шестнадцать-семнадцать, она полукровка. Миниатюрна. На правой ягодице обнаружен струп в форме сердца – родинка, удаленная десять дней назад. Но это была не пигментированная родинка, а гемангиома – опухоль, состоящая из кровеносных сосудов. Убийца воспользовался диатермическими щипцами, чтобы закрыть все сосуды опухоли и вызвать полную коагуляцию. Ему понадобилось несколько часов. Затем он обработал место родинки гелем, способствующим свертыванию крови, и ранка, когда подсохла, стала совсем небольшой и аккуратной. Я нашел следы вещества, которое сначала принял за крем на масляной основе, но ошибся. – Он глубоко вздохнул. – Это был грим, подобранный точно под цвет ее кожи.

Кармайна передернуло.

– Значит, даже после удаления родинки она не выглядела совершенством и он намазал ее гримом. Тип со странностями, Патси!

– Да уж, – согласился Патрик.

– Так он хирург? – спросил Марчиано, стараясь отодвинуться подальше от пепельницы Сильвестри.

– Не обязательно, – вступил в разговор Кармайн. – Вчера я беседовал с одной дамой, которая занимается микрохирургией и работает с подопытными животными из Хага. Так вот, диплома хирурга у нее нет. В любом крупном исследовательском центре вроде медицинской школы Чабба наберется десяток-другой лаборантов, которые способны оперировать не хуже хирурга. Кстати, пока Патси не объяснил, как именно преступник провел коагуляцию кровоточащей родинки, я подозревал и мясников, и работников бойни. Но теперь вижу, что их можно решительно исключить.

– И ты считаешь, что преступник как-то связан с Хагом, – подытожил Сильвестри, посасывая сигару.

– Да.

– Что дальше?

Кармайн поднялся, кивнув Кори и Эйбу.

– Поднимем сведения о пропавших без вести. Возможно, по всему штату. В Холломене вряд ли что-нибудь найдется, разве что убийца долго продержал ее взаперти. Поскольку мы не знаем, как выглядела погибшая, сосредоточим внимание на родинке.

Патрик вышел вместе с ним.

– Это дело с налету не раскрутишь, – предупредил он. – Ублюдок не оставил тебе ни одной зацепки.

– Думаешь, я сам не вижу? Если бы та обезьяна не очнулась, мы даже не узнали бы о преступлении.

Информация о пропавших без вести в Холломене ничего не дала. Кармайн принялся обзванивать другие полицейские управления штата. Выяснилось, что недавно копы нашли труп десятилетней девочки в лесу у Аппалачской тропы – о пропаже этого рослого цветного ребенка заявили родители. Но девочка умерла от остановки сердца, в обстоятельствах ее смерти не было ничего необычного.

Из полиции Норуолка сообщили о пропаже шестнадцатилетней доминиканки Мерседес Альварес. Она исчезла десять дней назад.

– Рост метр пятьдесят, волнистые, но не курчавые темные волосы, темно-карие глаза, довольно миловидное лицо, зрелая фигура, – перечислял полицейский, представившийся лейтенантом Брауном. – Да, и еще большая родинка в форме сердца на правой ягодице.

– Никуда не уходите, я подъеду через полчаса.

Поставив мигалку на крышу «Форда», Кармайн помчался по шоссе под вой сирены и преодолел шестьдесят километров за двадцать минут.

Лейтенант Джо Браун оказался почти ровесником Кармайна – ему недавно перевалило за сорок. Как ни странно, он нервничал, впрочем, как и остальные копы, находившиеся поблизости. Кармайн изучил цветной снимок, приложенный к делу, прочитал описание родинки и увидел ее набросок, сделанный чьей-то неумелой рукой.

– Да, это наша находка, – заключил он. – А она милашка! Рассказывайте, Джо, что о ней известно.

– Она училась в старших классах школы Святой Марфы. Хорошие отметки, никаких проблем, в том числе с мальчиками. Эта доминиканская семья живет здесь, в Норуолке, уже двадцать лет; отец собирает дорожную пошлину у заставы, мать – домохозяйка. Шестеро детей – два мальчика и четыре девочки. Мерседес старшая… то есть была старшей. Самому младшему, мальчику, всего три. Они живут в тихом старом районе и ни в чьи дела не суются.

– Кто-нибудь видел, как похитили Мерседес? – спросил Кармайн.

– Никто. Мы из кожи вон лезли, чтобы найти ее, потому что… – он сделал паузу и тревожно нахмурился, – она уже вторая девочка этого типа, пропавшая за последние два месяца. Первая училась в том же классе и была подругой Мерседес, но не слишком близкой, на мой взгляд. После уроков Мерседес занималась музыкой и возвращалась домой к половине пятого. Ее ждали до шести, потом узнали у монахинь, что Мерседес покинула школу в обычное время. После этого мистер Альварес позвонил нам. К тому времени они уже знали про Верину и очень беспокоились.

– Верина – это первая девочка?

– Да, Верина Гаскон. Из семьи креолов с Гваделупы, живущих здесь уже очень давно. Верина исчезла по пути в школу. Обе семьи живут неподалеку от школы Святой Марфы, на расстоянии всего одного квартала, – пешком легко добраться. Мы прочесали весь Норуолк, но девочка как сквозь землю провалилась. И вот теперь вторая…

– Мог ли кто-нибудь из девочек тайно встречаться с парнем?

– Ни в коем случае, – решительно заявил Браун. – Вы сами поняли бы это, если бы познакомились с их родителями. Это католики старой школы: они очень любят своих детей, но держат в строгости.

– Я познакомлюсь с ними, но попозже, – пообещал Кармайн. – Вы не могли бы организовать опознание Мерседес мистером Альваресом… по родинке? Мы можем показать ему только небольшой фрагмент кожи, но надо предупредить его…

– Понимаю, мне придется сообщить бедняге, что кто-то разделал на куски его дочь, – подхватил Браун. – Господи, какой же дрянной бывает наша работа.

– Священник сможет сопровождать его?

– Попробую договориться. Или монахини, чтобы поддержать в случае необходимости.

Кто-то принес кофе и пончики с желе, и полицейские с жадностью съели по две штуки. Ожидая, когда с каждого дела снимут копии, Кармайн позвонил в Холломен.

Эйб сообщил, что Кори уже в Хаге, а сам он направляется к декану Уилбуру Даулингу, чтобы выяснить, сколько холодильников для трупов животных находится в медицинской школе.

– Есть сообщения о других пропавших, подходящих под описание? – спросил Кармайн, немного приободрившись после еды.

– Да, о троих. Одна из Бриджпорта, вторая из Новой Британии, третья из Хартфорда. Но поскольку родинок у них не было, запрашивать подробности мы не стали. Все исчезновения произошли несколько месяцев назад, – заключил Эйб.

– Ситуация изменилась, Эйб. Звони в Бриджпорт, Хартфорд и Новую Британию – пусть как можно быстрее пришлют нам копии дел.

Когда Кармайн вернулся в управление, Эйб и Кори встали из-за столов и проследовали в его кабинет, где уже лежали папки с делами. К ним добавились еще две, привезенные Кармайном. Он извлек из дел пять цветных фотографий и разложил в ряд. Девочки были похожи, как сестры.

Шестнадцатилетняя Нина Гомес, гватемалка из Хартфорда, исчезла несколько месяцев назад. Сравнительно светлокожая шестнадцатилетняя негритянка Рейчел Симпсон из Бриджпорта – шесть месяцев назад. Шестнадцатилетняя Ванесса Оливаро из Новой Британии была на треть китаянкой, на треть белой и на треть чернокожей. Родители, уроженцы Ямайки, не видели ее уже восемь месяцев.

– Наш убийца предпочитает волнистые, но не курчавые волосы, и очень симпатичные, почти красивые лица определенного типа – с полными, хорошо очерченными губами, широко расставленными большими темными глазами и ямочками на щеках. Кроме того, он выбирает жертвы ростом не более полутора метров, с развитой фигурой и смуглой кожей, – подвел итог Кармайн, перебирая фотографии.

– Вы думаете, их убил один и тот же тип? – недоверчиво переспросил Эйб.

– Разумеется. Посмотрите, в какой среде они выросли. Богобоязненные респектабельные семьи, все, как на подбор, католические – кроме семьи Рейчел Симпсон, отец которой служит в епископальной церкви. Симпсон и Оливаро учились в старших классах местной школы, остальные ходили в католические школы, причем двое – в школу Святой Марфы в Норуолке. И время исчезновения – каждые два месяца одна девушка. Кори, садись на телефон, разузнай обо всех пропавших, соответствующих описанию, ну, скажем, за последние десять лет. Очень важны не только физические приметы, но и их социально-нравственный портрет, потому что я готов поручиться, что все эти девушки отличались… по крайней мере порядочностью, если слово «целомудрие» звучит слишком старомодно. Скорее всего они добровольно участвовали в раздаче бесплатных обедов нищим или безвозмездно работали в какой-нибудь больнице. Никогда не пропускали церковные службы, прилежно делали уроки, носили платья, прикрывающие колени, и никогда не красились – разве что иногда пользовались губной помадой.

– Таких девушек уже почти не существует в этом мире, – заметил Кори, крючконосое лицо которого стало грустным. – Если он похищал по одной каждые два месяца, значит, тратил на поиски уйму времени. Смотрите, как далеко он уезжал – в Норуолк, Бриджпорт, Хартфорд, Новую Британию. А почему нет девушек из Холломена? Правда, здесь убили Мерседес.

– На данный момент мы нашли только пятерых, Кори. Мы не узнаем, как он действует, пока не попробуем пройти по его следам. По крайней мере в Коннектикуте.

Эйб шумно сглотнул, и его лицо с перебитым носом сразу стало бледным и несчастным.

– Но мы же все равно не найдем трупы тех, кого он убил до Мерседес, верно? Он расчленял их и подбрасывал в холодильник, откуда они попадали прямиком в крематорий.

– Скорее всего ты прав, Эйб, – сказал Кармайн, необычная подавленность которого бросалась в глаза его преданным спутникам. Прежде Кармайн брался за дело, двигаясь с грацией и неумолимостью линкора. Нынешнее расследование явно задело его за живое.

– Что еще можно сказать о преступнике, Кармайн? – спросил Кори.

– Что у него есть свои представления о совершенстве. Убитые девушки приближались к нему, но у каждой был какой-то изъян. Как родинка у Мерседес. Возможно, некоторые отшили его, не стесняясь в выражениях, а ему не нравились подобные слова из девственных уст. Добился он того же, что и любой насильник, – заставил жертвы страдать. Поэтому я пока не могу определить, к какой категории отнести его: к убийцам или насильникам. Да, он и тот и другой, но как он мыслил? Была ли в его действиях конкретная цель?

Кармайн поморщился.

– Нам известно, какие девушки ему нравились, а также то, что такие, как он, встречаются сравнительно редко. Даже призраков видят чаще, чем нашего убийцу. В Норуолке, где случилось два похищения, полицейские прочесали весь город, обошли все школы, опросили сотни людей. Копы перебрали всех – от сборщиков пожертвований до мусорщиков, от почтальонов до продавцов, опрашивали мормонов, «Свидетелей Иеговы» и представителей всех миссионерских религиозных групп. Проверяли работников, снимающих показания счетчиков, сотрудников коммунальных и озеленительных организаций, аварийных служб и телефонных компаний. Полицейские даже сформировали мозговой центр и попытались вычислить, каким образом преступник вступал в контакт с жертвами, но так ничего и не добились. Никто не смог вспомнить ни единой полезной детали.

Кори вскочил.

– Пойду звонить, – сказал он.

– Ладно. Рассказывай про Хаг, Эйб, – велел Кармайн.

Эйб извлек блокнот.

– В Хаге работает тридцать человек с профессором Смитом во главе и мойщицей лабораторной посуды Эллодис Миллер, замыкающей цепочку. – Он вынул из папки два листа бумаги и протянул Кармайну: – Вот ваша копия списка с именами, датами рождения, должностями, продолжительностью работы и прочими сведениями, которые могут нам пригодиться. Опыт работы хирургом есть только у Сони Либман из оперблока. У двух иностранцев нет даже медицинских дипломов, а доктор Форбс признался, что может упасть в обморок, увидев обрезание.

Он откашлялся и перевернул страницу.

– В здании бывает немало людей, которые приходят и уходят в разное время, но их хорошо знают в лицо – это специалисты по уходу за животными, торговцы, доктора из школы медицины. У клининговой компании «Майти Брайт» контракт на уборку, которая проводится с полуночи до трех часов утра по понедельникам и пятницам, но опасными отходами компания не занимается. Ликвидация этих отходов – обязанность Отиса Грина. Он прошел особую подготовку и потому получает несколько долларов прибавки. Сомневаюсь, что «Майти Брайт» имеет какое-то отношение к преступлению, так как Сесил Поттер каждый вечер в девять часов возвращается в Хаг и запирает виварий надежнее, чем Форт-Нокс, чтобы уборщики не сунулись туда. Это же его ребятишки, его макаки. Стоит им услышать шум среди ночи, они закатят жуткий скандал.

– Спасибо, Эйб. Про «Майти Брайт» я не знал. – Кармайн благодарно взглянул на подчиненного. – У тебя сложилось какое-нибудь личное впечатление?

– Кофе у них дрянной, – сообщил Эйб, – да еще какой-то умник из нейрохимической лаборатории поставил тарелку с симпатичными конфетками – розовыми, желтыми, зелеными. Только это не конфеты оказались, а упаковочный полистирол.

– А ты и купился.

– Ага, купился.

– Что-нибудь еще?

– Только негативная информация. Мойщицу посуды Эллодис можно исключить – тупа как пробка. Сомнительно, что пакеты сунули в холодильник, пока Сесил и Отис были на дежурстве. Ручаюсь, это сделали позднее.

– А что известно о других холодильниках?

– Я нашел еще несколько, а всего их семь. Но к другим холодильникам подобраться не так легко, как в Хаге, – местных сотрудников там больше, в помещениях постоянно кто-то находится. Представляете, крыс у них – миллионы! Я и живых ненавижу, а уж мертвых и подавно, особенно после сегодняшнего. Словом, я бы ставил на Хаг.

– И я, Эйб.

Остаток дня Кармайн провел за столом, изучая папки с делами, и вскоре запомнил каждое чуть ли не наизусть. Все папки были довольно пухлыми. В каждом случае полиция прилагала к расследованию больше усилий, чем обычно. Исчезновения шестнадцатилетних девушек с дурной репутацией (иногда даже с приводами) мало кого удивляли, но эти пропавшие были совсем другими. «И их ничто не связывало, – думал Кармайн. Была бы связь, мы быстрее вышли бы на убийцу. Но нет трупа – нет и вещественных доказательств убийства. Сколько бы ни было трупов в этом деле, а сколько их было, пока неизвестно, все они попали в крематорий медицинской школы. Это гораздо удобнее, чем сжигать их, скажем, в лесу. В Коннектикуте много лесов, но люди там попадаются чуть ли не на каждом шагу, к тому же нет таких чащоб, как в штате Вашингтон.

Чутье мне подсказывает, что головы жертв преступник сохранил на память, – думал Кармайн. – А если он избавлялся и от голов, значит, снимал девушек на пленку. Цветную, восьмимиллиметровую, возможно, сразу на несколько камер, чтобы во всех ракурсах запечатлеть страдания жертв и собственную власть. Я уверен: он из породы коллекционеров. Стало быть, он хранит или пленки, или головы – в морозильнике или в стеклянных банках с формалином. Сколько у меня было дел, в которых фигурировали такие сувениры? Пять. Но серийных убийц пока не попадалось. Это большая редкость! И потом, во всех предыдущих случаях оставались улики. А этот тип не оставил ни единой. Что он чувствует, когда смотрит записи или разглядывает головы? Ликует? Борется с разочарованием? Возбуждается? Раскаивается? Хотел бы я знать. Но я не знаю».

Отправившись ужинать в «Мальволио», Кармайн, заняв обычное место, понял, что не голоден, но остался, зная, что пропускать ужин нельзя. Расследование только началось и обещает быть затяжным; значит, ему понадобятся силы.

Официантка оказалась новенькой, поэтому пришлось диктовать ей чуть ли не по буквам все меню – от жаркого до рисового пудинга. Девушка была симпатичной. Кармайна она разглядывала, откровенно напрашиваясь на знакомство, но он сделал вид, будто ничего не заметил. И подумал, что официантка напомнила ему Сандру, которая тоже предпочитала первую попавшуюся работу, ожидая, пока подвернется стоящее дело, – она мечтала о карьере актрисы или модели. Тем более что от Холломена до Нью-Йорка рукой подать.

Каким урожайным на события оказался 1950 год! Кармайн стал детективом, построили Хаг и больницу Холломен, а Сандра Толли начала работать в «Мальволио». Кармайна она сразила наповал с первого взгляда. Рослая, прекрасно сложена, с длинными ногами, копной золотистых волос и широко расставленными близорукими глазами на изумительном лице. Сандра разослала портфолио во все нью-йоркские агентства, но позволить себе жить в Нью-Йорке не могла. И потому переселилась в Коннектикут, на расстояние двух часов езды поездом, где могла снять жилье за тридцать долларов в месяц и бесплатно питаться, работая официанткой.

Так продолжалось, пока ее амбиции не отступили при встрече с Кармайном Дельмонико. Не то чтобы он был красавцем, да и ростом не дотягивал даже до метра восьмидесяти, но его лицо, лицо искушенного мужчины, неизменно вызывало у женщин восторг, как и выступающие под одеждой накачанные мышцы. Кармайн и Сандра познакомились под Новый год, через месяц поженились, а через три она забеременела. София, их дочь, родилась в самом конце 1950 года. В те времена Кармайн снимал дом в Восточном Холломене, итальянском квартале города, и рассчитывал, что в окружении его родственников и друзей Сандре будет не так одиноко, даже если он заработается допоздна. Но Сандра выросла на ранчо в Монтане и не понимала образа жизни, характерного для Восточного Холломена. Когда мать Кармайна заходила проведать ее, Сандра считала, что старуха ей не доверяет. Со временем все визиты и приглашения друзей и родных она стала расценивать как проявление недоверия к ней.

До настоящей ссоры дело так и не дошло. Малышка была вылитая мама, что устраивало всех, а итальянцев особенно – их предки не зря ведь рисовали белокурых ангелочков.

Вместе с другими сослуживцами Кармайн стоял в очереди, чтобы заказать три билета в местный театр, куда привозили на обкат премьерные постановки для Бродвея. В конце 1951 года, когда Софии исполнился год, подошла его очередь на бесплатные билеты. Пьеса уже имела успех в Бостоне и Филадельфии, поэтому на нее рвался весь Нью-Йорк. Сандра пришла в восторг, надела свое самое роскошное платье без бретелек – атласное, облегающее тело как вторая кожа и расходящееся веером от колен – и белый норковый палантин, чтобы не замерзнуть под зимним ветром. Она отутюжила смокинг и рубашку Кармайна, купила даже гардению для бутоньерки. Ах как она радовалась! Точно ребенок, предвкушающий поездку в «Диснейленд».

Но вмешалась работа, и Кармайн не смог сопровождать жену в театр. Теперь, вспоминая прошлое, он даже радовался, что не видел ее лица, когда она обо всем узнала, – он позвонил ей с работы. Но Сандра все равно отправилась в театр – одна, в платье без бретелек из атласа цвета цикламена и белом норковом палантине. Когда она рассказывала мужу, как прошел вечер, ему было не в чем упрекнуть ее. Но она умолчала о том, что в фойе театра познакомилась с Майроном Менделем Мандельбаумом и он занял место Кармайна, хотя у него была собственная ложа у самой сцены.

Через неделю, вернувшись домой, Кармайн обнаружил, что Сандра и София исчезли. В краткой записке, которую он нашел на каминной полке, говорилось, что Сандра влюбилась в Майрона и отправилась к нему в Рено поездом. Майрон уже разведен и готов хоть завтра на ней жениться. И даже София пришлась кстати, так как своих детей Майрон иметь не мог.

Для Кармайна случившееся стало громом среди ясного неба. Только теперь он начал понимать, какой несчастной была его жена. Он не предпринял ни единого поступка из тех, что обычно совершают обманутые мужья: не выкрал дочь, не избил Майрона Менделя Мандельбаума, не запил, не махнул рукой на работу. И не потому, что некому было подбодрить его: возмущенные родственники охотно взяли бы на себя его обязанности и не понимали, почему Кармайн запрещает им это. А он просто признался себе, что их брак был мезальянсом, в котором главным было физическое влечение. Сандра жаждала блеска, славы, роскоши – жизни, которую он не мог ей дать. Ему платили неплохие, но отнюдь не баснословные деньги, и он был слишком влюблен в свою работу, чтобы окружать вниманием жену. Кармайн признавал, что Сандре и Софии во многих отношениях будет гораздо лучше в Калифорнии. Но как же больно было думать о них! В этом он не признался никому, даже догадливому Патрику. Просто похоронил воспоминания поглубже.