Манящая тень

6

Мой лоб прижат к кирпичной стене кафе «Алоэ», руки заведены за голову, пока меня обыскивает офицер полиции, которая выглядит старше моей матери. Я даже не могу определить, дрожу ли я от страха или от холода. Сесть на тот автобус было худшей ошибкой, которую я совершала с тех пор, как решила попробовать суши на автозаправке два месяца назад. Если все же выберусь из этой катастрофы, то спрячу свой зад в какой-нибудь глухомани. Буду работать на заводе и хранить молчание до самой смерти.

– Это просто мера предосторожности. Мы понятия не имеем, что здесь произошло, так что оставайся на месте, пока мы все не выясним, – говорит офицер, надевая наручники на мои запястья и закрепляя их на водосточной трубе. Затем прищуренно на меня смотрит и деловито откидывает косу за спину.

– В смысле «что здесь произошло»? Просто трубу прорвало, – подает голос Сэм, который стоит рядом в той же позе, что и я.

Еще один коп пинает размокшую буханку хлеба на асфальте и принимается обыскивать ноги Сэма.

– Нехило же ее прорвало, – говорит он, поглядывая на офицера, который надел на меня наручники. Они нам не верят. Женщина встречается со мной взглядом, пока второй коп заканчивает обыскивать Сэма и ведет его к патрульной машине.

Вдруг ночь рассекает громкий звук. Одна из фар на патрульной машине с треском разбивается.

Затем еще одна.

Все происходит так быстро, что я не вижу, чем это спровоцировано. Все фонари вокруг парковки гаснут, и мы остаемся в кромешной темноте; в густом тумане сияние городских огней выглядит не более чем смутным обещанием. Раздаются крики и щелканье затворов пистолетов. Я поднимаю голову – на краю крыши кафе появляется девушка с короткими черными волосами и вскидывает руки. По нам прокатывается волной странный гул. Давление в голове меняется, уши закладывает.

– Куда они подевались? – кричит офицер позади меня.

Она смотрит, но не видит меня. Что-то блокирует ей зрение. Ее слова приглушаются, будто между нами плотная стеклянная стена. Я едва ее слышу. Та девушка наверху затенила нас – закрыла обзор. Я натягиваю наручники, чтобы оглянуться через плечо. Не знаю, зачем и почему мне не все равно, но я поворачиваюсь к Сэму. Его тоже не слышно, невидящий взгляд парня проходит мимо меня.

– Мадам, эти люди вам докучают? – слышится голос из темноты.

Из теней выходит незнакомец. Он высокий и широкий, с темной кожей, которая светится в оранжевом свете. Его черные волосы собраны в низкий хвостик, руки расписаны татуировками.

– Я же предупреждала – никаких попыток острить, Олдрик! Одна нога здесь – другая там, – кричит девушка-тенеформ с крыши. Ее руки дрожат.

– Я просто стараюсь быть вежливым. Бо-о-оже, Аланна! – парирует Олдрик, имитируя деревенский говор.

– Позволь перефразирую – поторапливайся, черт возьми!

– Вы кто такие? – спрашиваю я, пытаясь отойти как можно дальше, впрочем, наручники – серьезная помеха в этом деле.

Незнакомец подходит ближе, и я вижу, что он немногим старше меня. Он сжимает кулаки и разводит руки в стороны. Его кожа растягивается и идет трещинами, приобретая пепельно-серый оттенок. Татуировки блекнут, превращаясь в слабые очертания. Он – камнекожий.

– Хорошие ребята, – он снимает цепочку с трубы и освобождает меня от наручников. Металл крошится в его пальцах, как кренделек.

– «Хорошие ребята»? Мне, по-твоему, сколько, двенадцать? – огрызаюсь я.

– Сейчас не время спорить о сложной природе добра и зла, так что я просто начну с основных моментов, лады? Ты – аномал. Мы – аномалы. Тебя арестовали. А теперь освободили. Ну что, пойдем? – Парень показывает рукой на переулок, а я решаю, что с меня хватит «уморительных» бесед с особями мужского пола на сегодня. Да и на всю жизнь.

– Тео! – зовет Аланна.

Офицер со светлой косой поднимает пистолет и приближается к нам, на секунду прорываясь сквозь тень. Аланна вскрикивает, когда ее барьер рушится, и полицейские вновь могут нас видеть. Из темного переулка за кафе выстреливает раскаленная струя чего-то, что напоминает красноватое жидкое стекло, и выбивает пистолет из руки женщины. Судя по выражению ужаса на ее лице, она понятия не имеет, что вырвало оружие из ее ладони. Змея из стекла снова делает выпад, и второй полицейский тоже теряет хватку на пистолете. Крики продолжаются, все превращается в хаос, но Олдрик убегает, и я следую за ним. Затем резко торможу, размахивая руками, и оборачиваюсь. Сэм по-прежнему стоит у патрульной машины, его глаза округлились от замешательства.

– Я не могу бросить его! – кричу я Олдрику.

При звуке моего голоса тот останавливается, берет меня за руку и тащит за собой.

– Это не ему грозит отведать пулю, дорогуша.

Я сглатываю отвратительное чувство, что бросаю на произвол человека, который пытался мне помочь, и мы продолжаем бежать за струйкой стекла, ползущей обратно к хозяину. Из тени выходит темнокожий парень, и стекло возвращается в его ладонь. Я слышала об остекловах, но никогда их не встречала. Он может превращать воздух вокруг себя в стекло – вот что разбило фары.

Остеклов – Тео – смотрит на крышу, и Аланна прыгает, вновь вскидывая руки. Гул вернулся – мы снова затенены. Парень по имени Тео поднимает руки, и под ногами Аланны образуются и размножаются диски из голубого стекла, создавая ступеньки с крыши. Она мягко приземляется на асфальт, но ее руки дрожат.

– Я почти выдохлась, – говорит она.

Мы бежим до конца проулка, Аланна продолжает держать руку за спиной, блокируя обзор полицейским. Перед нами широкая улица, над головами пересекаются провода трамваев. Впереди жмутся друг к другу разноцветные дома, на углу расположен ярко-синий винный магазин с мигающей неоновой вывеской. Эта улица более открытая; похоже, в театре на другом конце как раз закончился спектакль. Тут десятки людей. Аланна ни за что не спрячет нас от всех.

Только я собралась сказать им, чтобы оставили меня и бежали, как ночь пронзает визг шин. Мы поворачиваемся к белому фургону, выезжающему из-за угла, и он с визгом тормозит прямо перед нами. Водительская дверь открывается, и с нее свешивается девушка, одной рукой держась руль, а другой – за крепление на крыше. Ее длинные иссиня-черные волосы развеваются от ночного ветра.

– Время ехать! – кричит она, выпрыгивая из фургона.

– Я теряю… – слова Аланны затихают, и она теряет сознание. Тео подхватывает ее, позади все громче раздаются крики заметивших нас полицейских.

Женщина, которая надела на меня наручники, поднимает «Тазер» и стреляет в нашего водителя.

Олдрик кричит, а я прыгаю и сбиваю девушку в сторону. Мы уходим из зоны обстрела, и офицер ругается себе под нос. Я помогаю девушке подняться, и мы бежим к фургону.

Тео резко распахивает дверь, а Олдрик возвращается в проулок, попутно широко разводя руки, и его кожа с громоподобным треском превращается в камень.

Парень швыряет один мусорный бак на землю и поднимает другой, укладывая их друг на друга, пока они не закрывают собой весь проход. Олдрик поворачивается к нам с триумфальной улыбкой на лице и мчится к фургону, а его кожа вновь становится нормальной. Полицейские заперты за баррикадой. У них не уйдет много времени, чтобы обойти ее, но это даст нам пару минут форы.

Олдрик запрыгивает на пассажирское место.

– Забирайся, гейзер ты наш, – говорит он мне.

Осознав, что у меня нет выбора, я сажусь в фургон.

7

Я сижу на заднем сиденье и гаданию, как эта ночь полетела ко всем чертям. Девушка, которую Олдрик назвал Сапфирой, везет нас по улицам и явно относится к дорожным знакам больше как к рекомендациям, чем к правилам.

Тео и Аланна сидят в среднем ряду, ее голова покоится на его коленях.

– С ней все будет в порядке? – тихо интересуюсь я, и Тео оглядывается через плечо.

– Она исчерпала себя, пытаясь затенить стольких людей одновременно, – объясняет он.

Его очки сползают с переносицы. Тео морщит нос, пытаясь подвинуть их выше, и смотрит на меня с таким презрением, на какое только способен человек со сморщенным носом. Пятерочка тебе за старания, чувак.

– Ей было бы гораздо лучше, если бы мы перехватили тебя на автовокзале, как я и предлагал, – чеканит Тео, повышая голос, и я понимаю, что он скорее обращается к Олдрику с Сапфирой, чем ко мне.

– На автовокзале? – переспрашиваю я, вспоминая ранние события этого вечера. Не могу поверить, что еще недавно я была в автобусе. Впечатление, что с того момента прошли годы. Но я помню чувство, будто меня кто-то преследовал. – Так это были вы?! – Мой тон сочится злостью. – Вы напугали меня до чертиков!

Так и знала, что там кто-то был!

– В Сан-Франциско приезжает много аномалов. Десятки в неделю со дня Переполоха. Тебе повезло, что мы нашли тебя раньше, чем кто-то другой, – отвечает Тео, ласково убирая прядь с лица Аланны.

– Переполоха? – вопрошаю я. Мне уже не нравится, как это звучит. Будто название фильма М. Найта Шьямалана ^[1].

– В День независимости. Два года назад, – поясняет Олдрик, ерзая на сиденье. По моей спине пробегают мурашки. – Значит, ты знаешь, о чем я говорю? – спрашивает он, прежде чем я успеваю вернуть равнодушное выражение лица, и по его губам скользит улыбка.

Это случилось не только со мной. Я это знала, но странно слышать подтверждение от кого-то еще. В ту ночь я использовала свои силы на отце. У меня так и не получилось узнать, что же в действительности тогда произошло.

«Но какая теперь разница?» – спрашивает тоненький голосок с задворок моего сознания.

Я откидываю голову на потертое виниловое сиденье. Кто-то нарисовал горящий цветок королевы ядов на внутренней стороне крыши фургона. Это уже как-то слишком.

– Что ж, ладно. Можете высадить меня на следующем светофоре, пожалуйста?

Все поворачиваются ко мне, кроме Сапфиры, которая прожигает меня взглядом через зеркало заднего вида. Ее голубые, как лед, глаза ничего не выражают, пока фургон сворачивает влево… ближе к побережью.

– Вот так благодарность, – протягивает Олдрик, вскидывая бровь.

– Я не собираюсь ехать с вами в какой-то секретный штаб, чтобы планировать революцию против смотрителей. Уж лучше я попытаю счастья с полицией.

Олдрик склоняет голову набок и недоуменно хмурится, глядя на Тео.

– Тео, ты планируешь революцию?

– Нет, насколько я знаю. А ты, Сапфира?

Та отрывается от дороги, чтобы оглянуться на нас. На ее губах играет улыбка, пока мы останавливаемся на красный свет.

– Всегда. Но против смотрителей? Нет.

Она включает поворотник, чтобы переместиться в другой ряд, поскольку впереди ведутся дорожные работы. Я показываю на рисунок на крыше.

– Нет?

Олдрик вытягивает шею.

– А, ты об этом. Что ж, так мы празднуем нашу свободу. Смотрителей больше нет.

– Или же они просто выжидают подходящего момента. Такое уже случалось раньше.

– Ого! А они здорово тебя напугали.

– Если не боишься смотрителей, то ты идиот, – огрызаюсь я. – Они и прежде уходили в подполье. А когда возвращались, то не особенно любезничали с теми, кто бросал им вызов.

Я говорю прямо как мой отец.

– На этот раз все по-другому, дорогуша, – говорит Олдрик, поворачиваясь к лобовому стеклу. – Наступил новый день.

Возможно, он и прав. Тот факт, что теперь мы можем показывать свои способности людям, хотя раньше это было невозможно, что-то да говорит. Вдруг смотрители просто решили перестать прибивать цветок королевы ядов к дверям? Вдруг они перестали устранять тех из нас, кто представлял угрозу для тайны?

Но даже пока я прокручиваю эти слова у себя в голове, в моем горле пульсирует другая мысль.

Сомнительно.

– Черт, – сплевывает Сапфира, когда движение машин замедляется.

Я выглядываю в окно. Вдоль дороги выстроились строительные бригады. С крана свисает огромная стена из матового защитного покрытия, скрывая работу от чужих глаз.

– Нужно было напомнить тебе не ехать этим путем. Пробка тянется на следующие шесть кварталов, – говорит Тео.

– Ага, спасибо за своевременную помощь, Тео, – рявкает Сапфира через плечо и вновь меняет ряд. Затем проверяет слепую зону и давит на газ.

– Куда вы меня везете? – спрашиваю я. При мысли о смотрителях по моему горлу поднимается обжигающий страх, и мне нужно отвлечься.

– В «Грот», – отвечает Тео, оглядываясь на меня. – Штаб сопротивления. – Театрально разводит руки и по-дурацки салютует мне. Этот парень что, смеется надо мной?

Я закатываю глаза.

– В укрытие?

– Что-то типа того, – кивает он и вновь поворачивается вперед.

Я долго пробыла в бегах и видела разные способы выживания, которым научились аномалы. Укрытия – один из них. Все аномалы используют свои способности, чтобы защищать друг друга и сохранять в тайне свой дом. Одного поля фрики, я полагаю. Я наткнулась на один такой в Портленде, действующий в заброшенной обувной фабрике, и жившие там аномалы целых шесть месяцев выдавали себя за строительную бригаду. Время от времени я встречаю доброго и наивного незнакомца, который думает, что я стану неплохим дополнением к его общине. Я всегда им отказываю, ссылаясь на то, что я волк-одиночка, хотя это полная чушь. Я ненавижу быть одна. Ненавижу, когда мой голос ломается и хрипит, потому что я давно ни с кем не общалась. Мне бы очень хотелось влиться в такое сообщество. Снова завести друзей. Чтобы меня знали до самых теней, прилегающих к костям. Но моя сила слишком опасна.

– Это место, где живут крутые ребята, дорогуша, – кричит Олдрик через плечо. – А своей выходкой с мини-потопом ты как раз прошла отбор. Устраивайся поудобнее, мы скоро прибудем туда.

Они не понимают, о чем говорят. Не знают, кто я такая.

– Меня зовут Веспер ^[2], – парирую я. – Избавь меня от своей «дорогуши». – Он уже второй раз назвал меня так. Я сыта по горло этой фигней.

– Веспер? – Аланна сонно приподымается и трет лоб. – Я ненавижу прозвища Олдрика, но даже я бы предпочла быть дорогушей, чем Веспер.

Я закусываю губу и откидываюсь на спинку сиденья. Сапфира везет нас через ржавые ворота. Над входом просверлили отверстия для таблички, на которой написано розовой краской из баллончика:

Оставь надежду,

всяк тупица сюда входящий.

Я переночую с ними, соберусь с силами и утром уйду. Как бы мне ни претило это признавать, я истощена. А с учетом всех решений, которые я приняла за этот вечер? Считайте меня тупицей.

Точно не помню, какие слова использовал мой отец в ту ночь, когда полностью разрушил мою жизнь. Я находилась в таком шоке, что слова просто витали вокруг меня, отказываясь проникать в голову и укореняться в ней. Но я отчетливо помню тот момент, когда он сказал, что я – предвестница.

Помню, как закричала на него, спрашивая, откуда он знает и как может быть таким спокойным.

Помню, как он ответил, что тоже когда-то им был.

Помню, как пол накренился, воздух опалял меня с каждым вдохом.

По моим щекам катились слезы, собираясь в складочке между крепко поджатыми губами. Он врал мне. Он на протяжении многих месяцев знал, что происходит, и ни слова не сказал.

– Был? – наконец спросила я с зарождающейся в груди надеждой. – От этого можно избавиться?

Скорбь в его глазах мигом ее погубила.

– Нет, Вес.

Я просто сидела, позволяя тяжести разочарования закатать меня в цемент. Такой вязкий. Липкий. Смертельный.

Папа потянулся к столу за блокнотом и ручкой и начал говорить своим фирменным голосом юриста, будто понял, что я расклеиваюсь и мне нужна какая-то опора.

– Но ты можешь научиться это контролировать.

Тогда я подняла голову, и во мне загорелся уголек надежды.

Мы сказали, что работаем над проектом по английскому языку, но вместо этого отец вводил меня в курс теневого мира, существовавшего внутри и под нашим.

От него я узнала, что мы бываем разных видов. Их минимум десятки. А может, и сотни. Их называют кланами. У каждого свои способности, и все появились в разных уголках карты.

Камнекожие – на тихоокеанских островах. Миазмы – в Центральной Америке. Вертиазмы – в Эфиопии. «Аномалы существовали всегда, – объяснил он. – Просто нужно было знать, где искать».

Я узнала, что у аномалов свои войны, свои мифы – свои герои и злодеи. Тайные истории, спрятанные между камнями и закопанные в безымянные могилы. Они жили параллельно моему миру, скользя рядом с избитыми сюжетами, которым нас учили на уроках истории. Я впитывала в себя информацию и училась всему, чему могла. Аномалы помогли Эдисону изобрести лампочку. Перевертыши оказывали помощь в знаменитой поисково-спасательной миссии во время Второй мировой войны.

Еще у нас были собственные кошмары – собственные монстры и ночные страхи.

А затем одной ночью разразилась гроза, и отец рассказал мне о смотрителях.

Никто не знает, когда они появились. Не то чтобы они устроили тайную церемонию, где чувак надел капюшон на голову и решил написать закон для аномалов.

Мы знаем лишь то, что какие-то аномалы сплотились и пришли к выводу, что, дабы жить в мире и спокойствии, нам нужно не высовываться. Слиться с тенью.

Это не было просьбой.

Все начинается с предупреждения – с лилового аконита, или королевы ядов, прибитого к двери. Прямо за лепестки. «Мы тебя заметили», – значит он.

И второго шанса не будет.

Объясняя все это, отец расхаживал перед своим рабочим столом, заваленным открытыми книгами.

– На смотрителей работают множество аномалов, заставляя нас молчать, но самые страшные из них – потрошители. И самые ценные, поскольку им досталась опасная работа. Они могут забрать твою силу. Отсечь ее от твоих костей, ДНК, сделать тебя ординаром. В случае определенных сил это может привести к гибели. Потрошитель прячет эту частичку тебя в банку и доставляет ее в Атенеум потрошителей; где они держат ее под замком.

Я думала, что меня напугала ситуация у озера, но это куда хуже. Даже сейчас мне нравится представлять похищенную магию в банках как светящиеся предметы декора на свадьбе в деревенском амбаре. Но только потому, что тогда все кажется не столь пугающим. В реальности, полагаю, все значительно ужасней. Поэтому отец не вдавался в подробности об этой Читальне. Суть я уловила. Библиотека, полная всех наших кровавых, самых опасных частей. Бесконечные ряды чистой силы.

Папа достал энциклопедии, которые мы с Кармен и Айрис использовали для школьных проектов, по необъяснимым причинам школа запрещала пользоваться электронными ресурсами. Он открыл их на разных страницах и повернул ко мне на столе.

– Пиза, 1347, когда внезапно ожили жертвы бубонной чумы. Нинъань, Китай, 1840, когда, как сообщалось, лагерь русских перебежчиков исчез всего за две минуты. Три сотни палаток пропали в один момент. – Он подвинул книги, чтобы я могла лучше рассмотреть.

– И все это дело рук аномалов? – спросила я, водя пальцами по страницам.

Отец кивнул, и его волосы с проседью упали на лицо.

– Я хотел защитить тебя, Веспер. Тебя, твоих сестер и брата. Но поскольку это больше не вариант, ты должна узнать все об этом мире. Лучший способ выжить – понимать его.

– Кармен, Айрис, Джек… – начала я, но отец потупил взгляд.

– Нет, Веспер. Никто из них не аномал.

По какой-то причине это вызвало у меня облегчение. По крайней мере, им не придется через это проходить.

На протяжении многих месяцев я пребывала в стадии отрицания. Но когда моя последняя надежда зачахла, мне отчаянно захотелось ответов. Если эта штука внутри меня была реальна, то я хотела узнать ее вдоль и поперек.

Папа отдал мне свои записи. Нарисовал мне карты. Показал старые книги, спрятанные в потайном дне ящиков стола. Наша история хранилась на клочках бумаги и писалась на полях. Существовала одна древняя легенда об аномале – летописце, – который собирал наши истории в одном месте, но никто из живых не смог подтвердить его существование. Так что мы извлекали любую информацию, какую могли.

Отец открыл мне дверь в этот мир, но отказывался признаваться, что я чуть не вытащила из него. Я пыталась расспросить его о том, что успела увидеть – о переулке. Мужчине. Но тогда его взгляд становился тверже, и я понимала, что дальше давить не стоит.

Я месяцами лелеяла одну надежду, и наконец мне выпала возможность спросить о потрошителях; папа увидел выражение моего лица и быстро замотал головой, понимая, что во мне зарождается идея.

– Вот что с тобой произошло? – спросила я, показывая на шрам на его груди.

Попался. Отец сам нарвался на вопросы, которые плясали между нами в течение месяцев. Наконец он кивнул.

– Мама говорила, что ты попал в аварию на мотоцикле.

– Мама думает, что это была авария. – Он опустил взгляд и поддел пальцем странички блокнота.

– Ты хотел потерять свою силу? – прошептала я. Этот миг был настолько хрупким, будто сделанным из стекла, и я боялась разрушить его, если заговорю слишком громко. Отец посмотрел на меня с горящими глазами.

– В то время это был не мой выбор. Но сейчас? Я бы рискнул жизнью еще тысячу раз, лишь бы перестать быть предвестником, Веспер. Только так я мог жениться на твоей матери. Только так я мог завести детей, – его глаза наполнились слезами. – Когда меня лишили силы, я думал, что уже никак не смогу передать ее своим детям. – Он сделал порывистых вдох. – Мне очень жаль.

Я потянулась через блокнот и взяла его ладонь в свои холодные пальцы. Спустя пару секунд я вновь обрела голос.

– Я хочу это сделать, папа. Хочу попытаться.

Он быстро поднял голову, его глаза заблестели. Я поняла, что папа будет со мной спорить, и потому убрала руку и встала.

– Если тебе удалось это пережить, то и я смогу. Я найду потрошителя и…

Отец быстро поднялся, все намеки на слезы исчезли.

– Единственный ныне живущий потрошитель работает на смотрителей, и лучше молись, чтобы никогда его не повстречать. Он не планировал оставлять меня в живых.

Мы встретились взглядами – гляделки, в которых я проигрывала с каждой секундой. Мне стало любопытно, не имеет ли к этому отношения мужчина из папиного страха. При мысли о нем по моему горлу начал подниматься густой, маслянистый ужас.

– Откуда ты столько знаешь о смотрителях? – не унималась я.

На ответ я сильно не надеялась. В конце концов, я уже задавала этот вопрос десятки раз и молча вскипала от злости, когда папа менял тему. Не знаю, почему в ту ночь все сложилось иначе. Не знаю, почему он закрыл глаза – кожа вокруг них, напоминающая крепированую бумагу, выглядела тоньше, чем когда-либо. Но когда он их открыл, в его взгляде читалось горе.

И папа рассказал мне, что однажды убивал для них.