Маленький памятник эпохе прозы

Расходимся по кастам

Чем был хорош советский период? Тем, что все ощущали себя одного поля ягодами, пусть во многом такая картинка была иллюзией. Конечно, всё равно кучковались, стараясь держаться ближе к тем, кого считали совсем своими. Но классовое и имущественное разделение между людьми не бросалось в глаза. Часто ничего нельзя было понять про человека сразу, сходу, «по одёжке». В метро все выглядели серой толпой, да и счастливые обладатели «жигулей» и «москвичей» вовсе не были небожителями и, когда выходили из своих «лимузинов», легко смешивались с безлошадной массой.

Новые знакомства – непростое узнавание друг друга по культурным кодам. Чтобы понять, твой человек или нет, надо правильно «обнюхаться». Учились понимать, свой или чужой, постепенно, по ходу общения, аккуратно закидывая разные удочки вопросами, слушая речь визави, наблюдая реакции. Ведь одна и та же школа или институт, место проживания или внешний вид не были признаком принадлежности к какой-то определённой группе, и выглядели мы одинаково – советскими людьми. Жили, перемешанные в социальном винегрете, где отличительные черты той или иной «касты» за десятилетия социализма стёрлись.

Насколько это хорошо, настолько и плохо. Дуализм, знаете ли, две стороны медали. Хотя очень многие с этим не согласны и скучают по так называемому равенству, когда слесарь ничем не отличался от профессора, да и жить они могли в одном подъезде. Какая прелесть! – умиляются иные. Сам факт непонимания, чем плохо такое выравнивание, весьма печален. Иногда я пыталась объяснять так: выравнивание в социальном винегрете получается, как правило, по нижней планке – по самому «невкусному» ингредиенту. Это первое и главное. Прочее – пустяк, вроде того, что культурному и образованному человеку невыносимо жить бок о бок с пьяной гопотой, а приходится.

Новейшая история резко изменила ситуацию. Нам пришлось на своей шкуре, а не по учебнику про становление капитализма, почувствовать жёсткое классовое, а, точнее, имущественное разделение. Оно шарахнуло по обществу сорвавшимся шлагбаумом, раскидав людей по разные стороны иногда до крайних точек. К сожалению, по-другому и не могло быть в самом начале процесса выползания из закисшего болота. Потом должно было измениться, но… Впрочем, это делянка Полины, я не полезу на броневик толкать политические речи, и так без политики в нашей жизни не проходит и десятилетия спокойного, вечно она танком проезжает через все поколения. Раздышаться не дали ни разу!

Впрочем, некоторым дышится легко в любой исторический период. Как например, семье Михалковых. По-простому это называется «уметь надо». Многие бы хотели, но только эти смогли не пропить талант и быть всегда преданными власти. Любой.

Так мы плавно подошли к теме кино. Хорошее кино, которое было в Советском союзе, в 90-е годы умерло: развал потому и развал, чтобы «до основанья, а затем». С «затем» получилось не очень, зато «до основанья» вышло изумительно! Это коснулось многого, кино в том числе.

Тогда, помню, успешно засуетились киношники-коммерсанты, умеющие найти денежку на дешёвые поделки для зрителя-идиота. Тем не менее, прокат у такого продукта был, деловые люди зарабатывали. В кадре нужны были красотки, хоть немного умеющие что-то делать перед камерой, поэтому в профильные институты потянулись вербовщики, во ВГИК, разумеется, в первую очередь. И разве могли они не углядеть нашу Маринку?

Марина пошла нарасхват: она много снималась в откровенной дешёвке, сначала в эпизодах, потом в ролях побольше. Нас с Тимуром и Люду подруга приглашала на просмотры, а мы не знали, куда девать глаза от неловкости.

– Ну, Марин! – говорили мы ей. – Зачем это? Стыдно будет вспоминать.

– Кино не понравилось? – прищуривалась наша «звезда». –

– Не понравилось, – дружным хором отвечали мы.

– А когда мне будет стыдно?

– Потом, когда станешь актрисой в настоящем кино.

– Ребята, какие же вы глупенькие, – Маринка смотрела на нас, как на деток-дебилов. – Когда оно будет, это настоящее кино? Через сколько лет? Я к этому времени старухой стану. Лицо и фигура – товар скоропортящийся. Сейчас я делаю себе имя и «свечусь», меня хотя бы запомнят. И, если наступит чудесное время настоящего кино, буду уже в обойме.

– Какая ты мудрая! – восхитилась я. – Признавайся: кто научил про скоропортящийся товар?

– Научили. Объяснили, растолковали. Либо исчезнуть в неизвестность, либо светить мордой лица и не пропасть при любом раскладе.

– Догадываюсь, что это мудрость «великих художников», – Людка презрительно кивнула в сторону пузатых дядек и суетящихся юнцов. Мы сидели в ресторане, где шумел банкет в честь выхода очередной комедии с Маринкой в одной из ролей.

– Люд, не иронизируй. Эти мужики хотя бы деньги зарабатывают. А интеллектуальные гении сидят на жопе ровно и ноют, что их не ценят – ноют, ноют, пьют и опять ноют. Так лучше? Правильнее? Ну, давай я тоже сяду и стану ныть. Ты разноешься, Белка, Тимур… Учёбу бросьте, ведь нынче ни литература, ни наука никому не нужны. Вон мои родители разнюнились, сопли жуют и по совку тоскуют, хотят «всё взад». Бесят! Чуть успокоились, когда я им деньги стала приносить в клюве – валютой, долларами.

Я не спорила ввиду очевидной Марининой правоты. Хотя в итоге институт Маринка бросила. Но вовсе не из-за того, о чём мы спорили, а потому что случился в судьбе подруги крутейший поворот, определивший всю её дальнейшую жизнь.

Взросление – это сложно.

Бизнес и все-все-все

Безжалостные перемены ужасали старшее поколение и сутью своей, и стремительностью. Зато крейсерская скорость изменений во всём вокруг соответствовала молодой жажде жизни. Кто-то остроумно назвал тогдашнюю Россию страной-подростком, который кидается во все тяжкие, пробуя всё запретное, что можно и что нельзя, тайком от взрослых бегает на улицу покурить, в то же время понимает, что пришла пора взрослеть, делать выбор и становиться «настоящим», то есть, взрослым.

Десятки лет народ просидел в анабиозе совка, не вылезая из трясины, медленно и лениво бултыхался в ней, постепенно погружаясь ко дну. И вдруг страна встряхнулась, вышла из анабиоза и рванула себя за волосы из тины.

Людям старшего поколения, очень многим из них, конечно, пришлось нелегко. Их ужас можно понять: обесценилось всё, что у них было (профессия, медаль «Ветеран труда» и путёвка в Сочи). Кроме убогой хрущёвки и накопленных на половину «Москвича» деревянных рублей, ничего у них, как выяснилось, нет. И не будет! Они-то думали, что всё останется, как прежде, только к социальным гарантиям прибавится многое западное (красивое, вкусное, роскошное), доступное за те же советские зарплаты… Ну, либо зарплаты станут американских размеров.

Когда же этого по мановению волшебной палочки не произошло, народ, обидевшись за причинённые ему неудобства и напрасно ждавший руководящих указаний и гарантий с пайками, массово начал отказываться от идеалов свободы, рынка и конкуренции.

К сожалению, мне пришлось с близкого расстояния наблюдать метаморфозу человека, некогда исповедавшего свободу и демократию, и превратившегося в совка, тоскующего по былому порядку, пайке и ошейнику. Позже расскажу про него.

Зато мамочка моя оказалась лучше, круче многих молодых! Сначала её, как и прочих, охватила паника: начались перебои с финансированием поликлиники, немало молодых специалистов уволилось, и вообще стало происходить много пугающе непонятного. Начальство пребывало в растерянности и не знало, куда правильно рулить – ему явно не доставало направляющей роли партии.

– Похоже, до пенсии не дадут спокойно доработать, – психовала мама. – Да и во что превратится моя пенсия при такой инфляции? Ты видела, сколько теперь стоит колбаса?

Мы сидели на кухне у мамы, когда пятничным вечером я приехала её навестить. Тимур был занят в институтской студии «Кинопроза», где ребята учились переделывать рассказы в киносценарии.

– Видела, конечно, – кивнула я. – И ещё видела, сколько сортов колбасы появилось. В свободной продаже, мам. Ты знала, что её может быть столько? Даже не в самой колбасе дело, а в том…

– Понимаю, не идиотка же! – перебила мама. – Это замечательно, я только «за»! Но что делать с деньгами, вернее, с их отсутствием?

– Зарабатывать, – я была максималистски жестока. – Деньги надо зарабатывать.

– Так разве я не работаю?

– Раз не хватает, значит, не там трудишься. Рынок не ценит твою работу, – господи, как же я была глупа и невыносима, но во мне клокотал по-юношески безжалостный революционный дух.

А мама виновато умолкла, глядя в окно.

В итоге именно она оказалась из всех нас молодцом и «рыночницей», потому что профи и лучшая. Дело было так: в нашем районе молодые и ушлые ребята с медицинским образованием организовали лечебный кооператив с поликлинической помощью, в том числе на дому. Начинающие бизнесмены действовали грамотно: зазывали на работу самых лучших врачей округи. Поэтому мама и попала в их поле зрения. Ей предложили такую зарплату – в долларах – что она дома всплакнула от неожиданности. Чтобы внести ясность: речь шла о четырёхстах долларах. По тем временам роскошная, прекрасная заработная плата для человека, только что переставшего быть во всех смыслах советским.

Понятия не имею, откуда у начинающих деловых людей взялся первоначальный капитал – и на аренду двух этажей в административном здании, и на зарплаты, и на прекрасный ремонт, и на оборудование… Не знаю и знать не хочу, потому что вряд ли честная информация меня порадовала бы. Факт, что к девяносто третьему году мамочка была пристроена на пять с плюсом. И пошла в горку!

Довольно скоро частная поликлиника сделалась основой, базой страховой компании, превратившейся с годами в большую корпорацию с разветвлённой сетью медицинских услуг. Теперь её знают все, она по-прежнему на плаву. Мама постепенно «выросла» до руководителя педиатрического отделения. При этом по-прежнему лечила детей, получая достойные своего труда деньги и не принимая больше ни от кого из родителей даже шоколадок. Впрочем, вскоре люди сами перестали одаривать докторов – слишком солидную сумму они оставляли в кассе медицинского коммерческого заведения.

Судьба сделала кульбит, и нам с Тимуром, студентам-лоботрясам, теперь подкидывала денежек моя мама, а не родители мужа, у которых, наоборот, всё рухнуло. Номенклатурщики-синекурщики, не приближённые к самому верху, очень средней руки чиновники, пострадали, пожалуй, больше других. К делёжке главного пирога их не подпустили, а делать они ничего не умели. К счастью, у свёкров оставались приличные накопления, но сын с довольствия был снят.

– Мы не знаем, что с нами случится завтра, – мрачно заявил Тимуру отец. – Нам ещё надо как-то старость протянуть, ни на что и ни на кого не надеясь. Будем экономить и жить очень скромно.

– Что ж получается, – растерялся мой муж, – и живу я в Белкиной квартире, и её мама нас подкармливает. Нехорошо как-то.

– Дошло, наконец? А у нас с матерью нет больше работы и прежних плюшек с икоркой, которыми, заметь, и ты с удовольствием угощался! Так что идите с твоей драгоценной и работайте, ежели стыдно. Мама с папой вам больше не помощники. Что смотришь, как солдат на вошь? Кто торчал у Белого дома за каким-то лядом? Кто верещал за перемены, скулил о свободе? Получили? Жрите, не обляпайтесь!

Старость… Видали? Пятьдесят лет мужику. Совок, обидевшийся, что у него пироженку отобрали. Хнычет. Так я думала про свёкра, когда вечером за ужином растерянный Тимур пересказал разговор с отцом. Он был так расстроен, что почти не ел, вяло ковыряя вилкой свои любимые макароны с сыром.

– В чём-то твой отец прав – надо самим зарабатывать.

Тимур удивлённо посмотрел на меня.

– Бросить институт?

Я пожала плечами.

– Не знаю… может быть. Или совмещать – утром учимся, вечером работаем. Мы первые, что ли?

Отматывая назад ленту памяти, со временем я приду к пониманию, что, очевидно, именно в тот момент и наметилась едва заметной ниточкой первая трещина, позже расползшаяся до размеров непреодолимого оврага.

– Такое никогда не входило в мои планы, – буркнул Тимур.

Вот оно как! В планы не входило, оказывается. Как и в планы его родителей. И ещё нескольких десятков миллионов человек. Так и тянет спросить, а что в их планы входило? Что такое невообразимо важное, никак не поддающееся коррекции?

Мне не понравились слова Тимура. Как будто их произнёс чужой, непонятный человек. Помню, как меня разрывали противоположные чувства: с одной стороны, хотелось продолжить разговор про «планы», в которые не вписываются независимость, работа, свобода, с другой – инстинктивно я чувствовала, что ни к чему хорошему такая беседа не приведёт. Поэтому просто закрыла тему.

Наивность! Можно подумать, если игнорировать опухоль, она рассосётся. Всё равно пришлось возвращаться к тому же самому и не раз.

В моей голове, закравшись туда однажды, накрепко засела мысль, что стыдно нам с мужем агитировать за рынок, самим при этом бесплатно учась, тратя свободное время, которого предостаточно, на кино, танцы и чтение художественной литературы, не стесняясь брать деньги у родителей.

До меня начало доходить, что если за свободу платит кто-то другой, то это всё что угодно, но не свобода! А мы такие же наивные и глупые, какими были, например, первые комсомольцы, подкованные марксистской идеологией, но ни черта не понимавшие в реальной жизни. Но мы-то чем лучше? Митингуем, на баррикады лезем, проповедуем – а что делаем полезного, созидательного? Учимся и живём по-социалистически бесплатно, родители же, по нашему мнению, обязаны нам в клювики вкладывать еду и развлечения.

Я себя бранила, на чём свет! Подумалось, что слишком поздно ко мне приходит прозрение, я тупая, что ли? Но, приглядываясь к сверстникам, пугалась, что, возможно, нахожусь в одиночестве. Нет, нельзя домысливать за других, надо разобраться, поговорить, понять! И я решилась.

В очередной раз, когда мы шумной студенческой кодлой ввалились в кафе после занятий, расселись, сдвинув столики и собрались кайфовать ближайшие пару часов, подумалось, что настал самый подходящий момент для разговора. Лекции в тот день уже закончились, на улице лил холодный ноябрьский полудождь-полуснег, мы пили горячий кофе и ели пирожные. Когда беседа естественным образом коснулась нехватки карманных денег, потому что непростые времена, я тут же встряла с заранее приготовленной фразой:

– Когда нет денег, надо идти работать.

– А учёба? – на меня обратились удивлённые взгляды.

– А заочка? – вопросом на вопрос ответила я. – А после учёбы что-то поделать, к примеру, вместо посиделок в кафе?

Хмурый Тимур смотрел куда-то в сторону и щурился, будто что-то разглядывал. Будто у него близорукость.

– Не учёба получится, а чёрт знает что, – твёрдо произнёс он. – Чтобы стать хорошим специалистом, надо учиться по-настоящему, а не «заушно».

– Да… да… – закивали ребята.

Полина сидела напротив меня. Мы смотрели друг на друга и, похоже, впервые чувствовали взаимное непонимание.

– Белочка, твой порыв благороден и правилен, – осторожно начала Поля. – Но ведь на самом деле, если мы сейчас все дружно бросимся разгружать вагоны, то… дальше-то что?

– Если доводить до абсурда, то, конечно, я порю чушь, – раздражённо ответила я.

– А вокруг полно хорошо оплачиваемой работы, да? Люди с дипломами не знают, куда им податься! – заметил кто-то.

– Сразу нужна хорошо оплачиваемая? А на другом полюсе – вагоны? То есть, середины нет. И, кстати, – я повернулась к Тимуру, – напомни, на кого мы все учимся? На инженеров? Хирургов? Каким таким «спецом» ты не сможешь стать, регулярно не посещая лекции? – сильное раздражение заставляло мой голос дрожать. Спасибо Демону – с выражением лица хотя бы всё в порядке. Пожалуй, то была первая наша с Тимуром публичная стычка. И вообще стычка.

Помнится, я здорово разозлилась тогда на всех приятелей: то жалуются, что карманных меньше стало, что родители скисли и скулят, а когда им показывают путь к собственным деньгам в обход обедневших предков, им тут же становится дико некомфортно и хочется доказывать, почему это плохая идея.

– Чем вас, господа… лорды, не устраивает подработка в том же Макдональдсе? – продолжала я. – Не вагоны, нет.

– Мне мать такую подработку устроит, что можно будет из дома бежать, – пробурчал один из «прозаиков». – Она давно сказала, чтоб даже не думал дёргаться на работу, убьёт! Я, видишь ли, обязан закончить дневное отделение института, как все нормальные люди. Как они с отцом в своё время. Сестре то же самое внушает, аж орёт: Машка в десятом классе сейчас, придумала потом пойти поработать, год подумать, определиться, а потом на вечернее поступать… когда решит, куда. Так мать устроила такой цирк с конями… мне пришлось перекуривать это дело в подъезде. Вот… Деньги – дело десятое, и потом придут, когда будет диплом. Это не я, а маман так говорит.

– Маман так говорит! – воскликнула я – Себя слышишь? Вам… нам сколько лет? Родители жили совками, бабки-дедки жили совками, и для вас это пример? Вам нравится зависимость? При этом все такие за капитализм и свободный рынок! Пусть всё изменится, но ничего при этом не менять, пусть оно само как-нибудь! А это так не работает.

– Лично я ни на что не жалуюсь, – вызывающе произнесла одна из будущих великих писательниц. – У нас дома всё окей, никаких потрясений, все при деле и меня не обижают. На кой хрен мне идти вкалывать? Чтобы что? Уставать? Чтобы быть хорошей в твоих, Белочка, глазах? Вот мне совсем незачем.

– Ну, это здорово, что у вас всё в порядке, давай порадуемся за тебя и твою семью! Может, у всех так? Может, я вообще придумала проблему? – я смотрела на ребят и чувствовала себя всё менее уверенной и правой. – Кто так же доволен реальностью и не видит никакого смысла в моих словах?

– Ну… я.

– И я.

– По-моему, высосано из пальца, Белка!

– Да всё нормально, выгребем, никакого криминала!

Даже те, кто в последнее время плакался на нехватку «мани на сигаретки», вдруг изменили точку зрения. Нет, они решительно не собирались что-то менять, им по большому счёту было хорошо и комфортно. А деньги… Возьмутся откуда-нибудь. Родители выкрутятся, всегда же выкручивались.

– Не знаю, может, если репетитором по языку к какому-нибудь двоечнику-лоботрясу, – вдруг виновато поглядев на меня, тихонько заметила Полина. Ну вот же!

– Да, Полинка, да!

– Но, честно говоря, жалко тратить на это время, – тут же всё испортила подруга. Впрочем, ей как раз не было никакой надобности: её родители в новые времена стали востребованы, как никогда прежде. В самом деле – ей-то чего дёргаться, если можно не дёргаться?

– Так ведь гадко это – у родителей тянуть, – ответила я вслух своим мыслям, глядя при этом на Полину.

– Это нормально, – та уверенно смотрела мне в глаза. – Так всегда бывает, пока люди растят детей, они вкладываются в их образование, тратятся на них… чтобы потом всё окупилось сторицей.

– Но не во время социальных потрясений, – я говорила уже совсем тихо, не надеясь ни до кого достучаться. – Не во время революций и войн, когда всё рухнуло и многих погребло под руинами. А мы живём, будто за окном Манхэттен. Так нельзя, ребята.

Меня никто не услышал. Вернее, не захотел. Даже Тимур и Поля. Впервые я чувствовала отчуждение от компании и друзей. Вот только не могла понять: меня отчуждали, от меня отгораживались, или я поняла, что мне не очень комфортно с ними? Может, сразу два в одном.

Случилось у меня большое разочарование во всех институтских приятелях сразу и в каждом по-отдельности. Поведение Тимура и Полины сыграло роль ледяного душа, после которого я больше и не могла, и не хотела пребывать в наивных иллюзиях.

Буквально через пару дней я приняла твёрдое решение перевестись на заочку, найти работу и перестать брать деньги у мамы.

– Вам не хватает? – запсиховала мама, которой я первой об этом сообщила. – Я могу давать больше, почему ты молчала?

– Нет, ма. Не поэтому. Просто я так хочу. Мы с Тимуром уже большие дети, должны сами.

– Господи, ты такая же, как отец!

– И отлично, горжусь, – я улыбнулась, вспомнив рассказы мамы о папиной убеждённости, что никто не обязан ему помогать. Человек из совка, а поди ж ты. Или сиротство и детский дом лучше воспитывают ответственных граждан? Какая жуткая, чудовищная по своей сути мысль, ну-ка брысь от меня!

– Значит, тебя не переубедить, – вздохнула мама.

Тимуру я сообщила о своём решении воскресным утром, когда мы нежились в постели. Лучше бы муж меня ударил, честное слово, чем то, что произошло.

– Вот как, – глухо произнёс он и замолчал на несколько минут. Напрягшись, я ждала, что будет дальше. – Это потому, что ты меня решила посильнее унизить, тебе мало было, да? Чтобы в глазах всего света я выглядел, как последнее чмо?

Чего угодно ожидала, только не этого. «Какая же ты дура!», «Подумай ещё раз, это глупо!», «Дорогая, я с тобой!», «Ты такая молодец!» – подобные варианты реакции Тимура крутились в моей голове. Но то, что он квакнул… Я именно так и подумала – «квакнул». Волосяная трещинка стала шире.

– Ты идиот? – ничего другого мне в голову не пришло.      Тимур вскочил и, как и был, в трусах начал метаться по комнате.

– То есть, ты при таком раскладе – хорошая, правильная, работать идёшь, чтобы нас содержать, а я – ничтожество, слизняк, сидящей на шее то у родителей, то у жены. Так?

– Э… ты сам всё это сейчас сказал, я и не думала даже!

– Врёшь! Думала! Именно так и думала!

– Ты это точно знаешь? Знаешь, что я думаю? Ясновидящий? Тогда ты должен видеть, как я удивлена тем, что тебя волнует исключительно твоё реноме! Ты думаешь об этом, а не о сути! А теперь ясновидь дальше, я буду молчать, зачем мне вообще разговаривать.

Тимур матюгнулся, что, в принципе, ему было несвойственно, очень быстро, как солдат на побудке, оделся и, не умывшись, бросился из комнаты.

– Я к предкам! – небрежно кинул он, не оборачиваясь, и через несколько секунд за ним захлопнулась дверь.

Оставшись одна в постели, ещё тёплой от двух горячих тел, я испытала сложную гамму чувств: растерянность, обиду, испуг, злость, но самое главное – понимание, что я на сто процентов делаю всё правильно.

К вечеру Тимур вернулся.

На следующий день состоялся непростой разговор с Полиной, которая оценила моё решение как «подростковую максималистскую дурь».

– Кому и что ты хочешь доказать? – удивлялась она, пожимая плечами. – Что за детский сад?

– Работать и зарабатывать себе на жизнь – это теперь у нас детский сад? – удивилась я. – Интересная трактовка.

Ну, если и Людка меня не поймёт…

– Умничка, – сказала подруга по телефону. – Я бы тоже так сделала, если б не торчала до вечера в лаборатории, изучая, так сказать, предмет в поле.

– Так ты, выходит, работаешь!

– Хе. Думаешь, мне платят? – вздохнула Люда. – Тут исключительно мой интерес. Но времени ни на что не остаётся, – её голос звучал виновато.

– Людка, спасибо за поддержку! А ты… ты будешь науку двигать, тебе на самом деле надо учиться, учиться и учиться, как завещал великий. Ты потом сделаешь что-то такое, что, к примеру, однажды спасёт человечество. Нам тебя надо беречь!

– Да? Ты в меня так веришь? Ну, спасибо, Белочка! Постараюсь оправдать, – смеялась Людка.

Вот так были расставлены точки и акценты. Главная проблема – Тимур. Что нам с ним делать дальше, как быть?

Поговорив обо всём в деканате, я бросилась на поиски работы, ведь для перевода на заочку нужна справка, что я работаю. Кстати, ко всему прочему удалось договориться, что я экстерном сдам несколько предметов, проскочу один курс заочки и закончу институт в тот же год, что и мои нынешние сокурсники. Как и Тимур.

На поиск работы у меня ушло всего три дня. В торговлю душа не лежала, вариант уборщицы решила оставить на самый крайний случай. Стала узнавать по всем знакомым, не нужны ли кому няни для детей, ни в коем случае не младенцев, а для «подрощенных щенков»: встретить дитя из школы, накормить, уроки помочь сделать…

Только-только закинула эту удочку, как судьба (а кто ж ещё?) решительно вмешалась и привела меня по нужному адресу. Совершенно случайно оказалась я на Пятницкой улице. Зачем, почему – забыла напрочь. Проходя мимо здания, где располагались многие радиостанции, заметила на входной двери яркое объявление со знакомым логотипом нового, любимейшего радио, совсем юного и хулиганского. На листке с их логотипом были напечатаны слова, прекрасно передающие дух этой организации, хотя это было всего лишь объявление о найме на работу: «Требуются ВСЕ!»

Расскажу об этом радио подробнее – вдруг кто забыл или слишком молод и не в курсе дела, как оно было, и знает лишь нынешнюю, уже совсем другую, прикормленную и для властей практически ручную радиостанцию.

Создали её, разумеется, взрослые важные дяди после победы над ГКЧП для своих целей, а пока что отдали «игрушку» демократическим журналистам с отеческим напутствием «Делайте, что хотите, но в рамках уголовного законодательства. Учитесь зарабатывать деньги, а не то отберём». Ведущие, они же руководители-редакторы сами об этом рассказывали в эфире. Только без слова «игрушка». Про «игрушку» я потом узнала, в кулуарах.

Рьяные и голодные до свободы журналисты ринулись в вольный бесцензурный эфир, очертя голову. Радиостанция «Форум-Москва» стала самой безбашенной, сумасшедшей, смелой и интересной в то время для нас, молодых. Кажется, там не было сотрудников старше тридцати пяти лет, по крайней мере из тех, кто эфирил.

С самого начала всё складывалось не так уж ладно и хорошо: выделенная частота хрипела и сипела, средняя волна ловилась далеко не везде даже в Москве, оборудование ребятам досталось самое старое и списанное, но волшебное «делайте, что хотите» сотворило чудо. Уже через полгода существования «Форум-Москву» пытались слушать, крутя туда-сюда антенну или ручку приёмника, матерясь и проклиная связь, почти все и в Москве, и за её пределами – настолько захватывающим оказалось то, что вытворяли журналисты. Они хватались за острейшие политические темы, позволяли себе высказывать любые крайние взгляды, спорить и в прямом эфире орать друг на друга. Потом вдруг внезапно, на высокой ноте, передавали слово даме, нежным голосом обозревавшей кино, новинки и самые популярные на тот момент фильмы. Она так мастерски их разбирала, по ходу рассказывая массу интересного про съёмки и артистов, про Голливуд и Болливуд, что оторваться было невозможно! Где брала информацию? Знала языки и читала в оригинале зарубежную прессу. Напомню: интернета ещё в помине не было, мы лишь начинали знакомиться с компьютерами – кто робко и ради функций печатания и принтера (это про Тимура), кто яростно и с удовольствием, записавшись на специальные курсы по освоению шайтан-машины и её возможностей (Полина). Мне пришлось изучать всё сразу прямо на работе, диктовавшей эту необходимость.

Любимая радиостанция тогдашней эпохи, которую можно было слушать, не переставая! Её передачи не давали ни вздохнуть, ни отвлечься, настолько было интересно: трёп про шоу-бизнес, про Майкла Джексона и наследие Битлов; острейшие дискуссии о необходимости запрета компартии, люстрации и опасности реставрации власти КГБ. Я обожала это радио! Оно в точности отвечало нашим… ну, хорошо, моим потребностям, пришло время отучаться от привычки говорить за всех. Жизнь чувствительно щёлкнула меня по носу, наглядно показав, как фатально можно ошибиться, обобщая и исходя только из собственного мнения.

В тот момент, когда я оказалась рядом с заветной дверью, на «Форум-Москве» как раз шла реорганизация. Храбрым, нахальным и умным удалось заработать денег на приличную аппаратуру и получить новую частоту – FM, что делало их отлично слышимыми.

Радио «Форум-Москва», которое отныне именовалось «Форум-Москва-FM», расширялось, постепенно переходя на короткое название «2FM». Теперь вместо комнаты-загончика, в которой ютилось иногда до двадцати человек одновременно, ребята смогли арендовать нормальную студию и два просторных кабинета. «Форумчане» придумывали новые форматы эфира, ведь с хорошим качеством стало реальным делать оригинальные музыкальные программы, что заметно увеличивало аудиторию радиостанции.

Чудо, что именно тогда я оказалась перед дверью с лаконичным объявлением, в очередной раз доказавшем, что ребята не врали, когда рассказывали о себе: «Мы берём всех, никого не гоним – пробуй себя! Просто докажи, что можешь делать что-то интересное и полезное – и ты в команде».

И всё равно в первую минуту я глазам своим не поверила. Перечитала два слова несколько раз – туда и обратно. «Требуются ВСЕ!», «!ВСЕ Требуются». А потом решительно толкнула дверь, ещё понятия не имея, а что я могу предложить им интересного?

Я решительная и храбрая.