Читать книгу: «Туман в кровавом переулке», страница 3

Глава 2. Лунная Леди

На следующее утро я снова оказался в церкви. Сквозь высокие витражи пробивался бледный свет – редкие лучи солнца едва касались каменного пола, играя красными и синими отблесками. Влажный холод ещё держался в стенах, словно ночь не желала отпускать храм из своих объятий.

Я опустился на колени перед алтарём. Моя сутана чуть задела холодный камень, и я переплёл пальцы в молитве. Вчерашний день гудел в голове, как непрерывный звон колокола: лицо Шейлы, её раны, пустой взгляд и тревожное согласие полицейского. Но здесь, у алтаря, я пытался найти покой – тишину, в которой Бог, если Он захочет, подаст знак.

Слова молитвы шли сами собой, привычным ритмом, а мысли всё равно возвращались к покойной. Я ловил себя на том, что прошу не только о её душе, но и о том, чтобы мне хватило сил разобраться в этом деле.

– Господи Всемилостивый, к Тебе возношу молитву о душе рабы Твоей, леди Шейлы. Прими её в объятия Света, где нет боли, нет скорби и нет слёз. Очисти её сердце от земных тревог и прегрешений, даруй покой вечный и мир, что выше всякого понимания. Мы – лишь странники на этой земле, но в Тебе – начало и конец пути. Не оставь нас в сомнении и мраке, дай силы тем, кто остался жить, чтобы они несли свет и истину. Господи, пусть смерть её не станет тщетной, но обернётся свидетельством Твоей правды. Да будет воля Твоя, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

Запах воска смешивался с лёгким ароматом ладана, а где-то в глубине церкви скрипнула скамья – будто здание жило своей тайной жизнью. Я поднял глаза на распятие, и на мгновение мне показалось, что Христос смотрит на меня не с вечным прощением, а с испытующей строгостью.

Я тихо выдохнул и продолжил молиться, ощущая, что впереди меня ждёт день, полный открытий и, возможно, новых испытаний.

Тяжёлая дубовая дверь церкви распахнулась с гулким скрипом, и звук эхом прокатился по пустынным сводам, от неожиданности я обернулся. Внутрь шагнул высокий мужчина, весь в сером: строгий костюм, длинное пальто до колен, цилиндр на голове того же тона. На первый взгляд – джентльмен из высшего общества, но стоило задержать на нём взгляд дольше, как иллюзия распадалась. Его волосы, бледно-золотистые, с неестественным блеском, торчали в разные стороны, будто он часами копался в книгах или приборах и совершенно забыл о гребне. На воротничке белой рубашки виднелось крошечное пятно чернил. В правой руке он держал трость с резным навершием в виде змеи, пожирающей собственный хвост. Металл поблёскивал тусклым серебром, и от этого символа веяло чем-то тревожным, чем-то до боли знакомым.

Когда он приблизился, я заметил, что его глаза – ярко-голубые, очень светлые, с цепкой, почти болезненной внимательностью. Он смотрел так, словно видит не человека, а объект для изучения.

Сняв цилиндр, мужчина слегка поклонился, и голос его оказался неожиданно мягким, с лёгкой хрипотцой:

– Это вы… новый священник?

Я опустил молитвенник, не спеша ответил:

– Да. Викарий Вейл.

Незнакомец чуть дернул уголком губ – не улыбка, скорее жест какой-то внутренней насмешки – и произнёс:

– Доктор Освальд Гримсби. Медицинский эксперт при полицейском управлении. – Он говорил быстро, чуть нараспев, будто спешил, но каждое слово выговаривал отчётливо. – И, признаюсь, был крайне заинтригован, когда мне сообщили о вашем интересе к телу леди Шейлы.

Он подошёл ближе, небрежно снял перчатки и, вместо привычного рукопожатия, лишь слегка кивнул. Манеры его были странной смесью изысканной вежливости и полной отрешённости – словно передо мной стоял не человек, а учёный, занятый исключительно своим делом и с трудом подстраивающийся под условности общества.

– Если позволите, святой отец, – продолжил он, сжимая пальцами край цилиндра, – я хотел бы обсудить с вами… то, что вы обнаружили. Но предупреждаю сразу: я человек прямой. Для меня важны факты и следы, а не догадки и красивые слова.

– Хорошо, но давайте не здесь, – пробормотал я.

♱♱♱

Мы вышли из церкви – тяжёлая дверь хлопнула за моей спиной, и шум улицы показался оглушительным после тишины алтаря. Воздух был влажный, тяжёлый, пах углём и мокрым камнем. Я глубже натянул воротник пальто, а доктор Гримсби, чуть прихрамывая и опираясь на свою странную трость с Уроборос, шагал рядом, словно торопился, но не к конкретному месту, а к собственной мысли.

– Святой отец, – бросил он вполголоса, не глядя на меня, – позволите мне выбрать место для разговора?

Я кивнул. Он поднял руку, и почти сразу остановилась повозка, колёса которой брызнули грязью на обочину. Кучер, сутулый старик, лишь взглянул на мой белый воротник и молча распахнул дверцу.

– В Чёрного Пса, – коротко приказал доктор, усаживаясь первым. Я последовал за ним.

Дорога тянулась недолго: серые фасады домов сменялись лавками, вывески трактиров скрипели на ветру, а в узких переулках звучал детский смех, перемешанный с руганью торговцев. Я смотрел в мутное стекло кареты, а мысли возвращались к Шейле. Как странно: город жил своей привычной жизнью, в то время как тело молодой женщины лежало в морге.

Наконец повозка остановилась у низкого здания с почерневшей дубовой вывеской. На ней был вырезан пёс с оскаленными зубами – “Черный Пес”. Из двери тянуло густым запахом эля, дыма и жареного мяса. Смех, спор и звон кружек сливались в один гул.

Доктор поправил свой цилиндр, скользнул по мне внимательным взглядом и сказал:

– Здесь мы сможем говорить.

Я шагнул за ним внутрь, сразу ощутив тяжёлое тепло и влажный жар от печи, а десятки глаз скользнули по нам, задерживаясь на моей сутане, прежде чем снова отвернуться к своим кружкам.

Внутри было темно, свет пробивался лишь сквозь мутные окна да от нескольких ламп под потолком, закопчённых и чадящих. Стены, обшитые грубой доской, покрывались потёками времени и копотью, а в углу висела охотничья трофейная голова оленя – с пустыми, мёртвыми глазами, глядящими прямо в зал.

Длинный зал был забит грубыми деревянными столами, у каждого – скамьи и кривоногие стулья, которые скрипели под весом гостей. На пол были насыпаны опилки, они шуршали под сапогами, и казалось, будто здесь пытались скрыть не только пролитый эль, но и чужую кровь. В дальнем углу громко играли в кости, гулкий смех перемешался с руганью.

За стойкой, почерневшей от лет, стоял хозяин – широкоплечий мужчина с лысиной и бородой, утирающий кружки ветхой тряпкой, больше похожей на старый мешок. Вдоль полок за его спиной тянулись бутылки разных форм, без этикеток, с мутными жидкостями внутри.

Запах был густым и смешанным: жареное мясо, сырость, старое пиво, капля дешёвых духов. У кого-то рядом с нами загорелась трубка, и табачный дым вплёлся в общий туман.

Гримсби скользнул по залу взглядом, чуть прищурился, как хищник, и тихо сказал мне:

– Сюда.

И повёл вглубь, к боковой двери, за которой оказался небольшой закуток с двумя столами, почти отгороженный от общего шума. Здесь пахло чуть свежее, и можно было говорить без лишних ушей.

Мы устроились за столиком в углу, где запах копчёного мяса и крепкого эля висел в воздухе уже не таким плотным облаком, а на закопчённых стенах отражался пляшущий свет огня из камина. За окнами снова пошел дождь, он тревожно барабанил по стеклу, и редкие прохожие торопливо скрывались под зонтами.

Доктор опустился на лавку напротив – высокий, сухопарый, с лицом, в котором усталость соседствовала с внимательной сосредоточенностью. Сняв перчатки, он аккуратно положил их рядом с кружкой, словно даже в пабе сохранял привычную дисциплину анатомического стола.

Я сцепил пальцы и наклонился ближе, понизив голос, чтобы слова тонули в общем гуле разговоров.

– Дворецкий, Джонатан Грейвс, уверяет: хозяйка никогда не могла бы наложить на себя руки, – начал я, всматриваясь в лицо собеседника. – Но последние недели она изменилась. Почти не покидала дом, сидела в темноте и бормотала о некоем «нём». По словам Грейвса, она повторяла лишь одно: «Змей не отпустит… змей не отпустит».

Доктор слушал молча, но в его взгляде мелькнуло внимание, острое, как лезвие.

– В ночь перед смертью, – продолжил я, – он слышал колокольный звон. Никто не должен был касаться колоколов в тот час. А утром её тело нашли уже у нас в церкви, у подножия колокольни, под оборванным канатом. На запястьях – странные отметины. Я видел их сам в морге. Это не следы петли. Будто кто-то оставил их намеренно, холодным расчётом.

Я умолк. Только стук дождя и приглушённые голоса в пабе оставались между нами. Доктор сделал медленный глоток эля, поставил кружку на стол и, не отводя от меня взгляда, тихо произнёс:

– Хм. Это уже не просто несчастный случай, святой отец. И ваши слова подтвердили то, что я слышал от леди Шейлы.

– Слышали? Она ведь мертва, – все так же тихо бормотал я.

Доктор усмехнулся одними уголками губ, но в глазах его мелькнул холодный блеск. Он наклонился ближе, так что я ощутил на себе запах его табака, смешанный с дымом камина.

– Святой отец, – произнёс он негромко, почти доверительно, – мёртвые говорят куда чаще, чем вам кажется. Вопрос лишь в том, кто готов слушать.

Я непроизвольно сжал крест в кармане сутаны.

– Хотите сказать, что беседовали с её призраком? – спросил я, чувствуя, как слова звучат чужими даже для моего собственного голоса.

– И да, и нет, – доктор сделал паузу, будто смаковал тягучее напряжение. – С покорными духами, теми, что нашли покой, – можно лишь молиться. Но есть и другие. Непокорённые. Те, что застряли между этим миром и тем. С ними я могу говорить. Иногда они рассказывают больше, чем живые свидетели.

Я почувствовал, как холод пробежал по спине.

– А что до леди Шейлы… – он наклонился ещё ближе, и его голос стал бархатным шёпотом. – У меня есть дар. Я могу видеть последние тридцать шесть секунд жизни человека. Мгновения перед смертью. В них – правда, которую не скрыть. Но для этого, – он на миг задержал взгляд на моём кресте, – нужен вы. Святой отец. Ваше присутствие открывает путь, удерживает то, что иначе разорвало бы меня на части.

Он замолчал, и на миг показалось, что весь паб стих, оставив лишь наши голоса и дождь за окном.

– Вот почему, – доктор медленно поднял кружку и сделал ещё один глоток, – если вы хотите узнать, что на самом деле случилось с леди Шейлой, придётся помочь мне. И тогда вы сами во всем убедитесь.

Я поднял руку и окликнул хозяина паба:

– Стакан виски, – произнёс я твёрже, чем хотел.

Хозяин, невысокий, краснолицый мужчина с полотенцем через плечо, понимающе кивнул и вскоре поставил передо мной пузатый стакан, в котором янтарная жидкость отражала огонь камина. Я не стал медлить: поднёс к губам и в один миг осушил до дна. Горячее пламя обожгло горло, но вместе с ним пришло странное облегчение – словно виски разогнало туман сомнений.

Доктор вскинул брови, откровенно удивившись, и едва не поперхнулся своим элем.

– Святой отец… – произнёс он с полуулыбкой, – я думал, вы черпаете мужество исключительно в молитве, а не в шотландском ячмене.

Я поставил стакан на стол так, что дерево глухо отозвалось, и впервые за пребывание в Йорке позволил себе кривую усмешку.

– Иногда, доктор, одно не исключает другого.

Он хмыкнул, качнув головой:

– Ну что ж… если вино – кровь Христова, то, пожалуй, виски можно считать его… северным кузеном.

Мы оба невольно рассмеялись, но смех наш вышел сухим, глухим – больше похожим на нервный выдох.

Смех оборвался так же быстро, как и начался. Доктор снова стал серьёзен: глаза его потемнели, взгляд сосредоточился на мне, будто виски и шутки никогда не существовали.

– Святой отец, – тихо сказал он, отставив кружку, – веселиться мы можем позже. Сейчас важно другое.

Он наклонился ближе, и голос его стал шёпотом:

– Тело леди Шейлы ещё в морге. Если вы согласитесь сопровождать меня, я смогу прикоснуться к её последним мгновениям и увидеть… кто убил её.

Я напрягся. Слова эти звучали одновременно кощунственно и как единственный путь к истине.

– Вы уверены, что сможете? – спросил я, глядя ему прямо в глаза.

– Сможем, – поправил он. – Но только вместе. Без вас я увижу лишь обрывки – крики, тени, дрожь. А с вами рядом – откроется картина целиком. Вы ведь особенный, не пытайтесь скрыть это от меня. Без вашей веры я рискую сойти с ума.

Он сделал паузу, затем медленно произнёс:

– Давайте отправимся сейчас… или предпочитаете еще виски?

Его слова повисли между нами тяжёлым свинцом. За окнами дождь хлестал по стеклу, и я вдруг почувствовал: день обещает быть длинным.

– Хоть вы мне и не нравитесь, – начал я, – но ради леди Шейлы, я согласен.

♱♱♱

Мы вошли в морг. Каменные стены источали ледяное дыхание, запах железа и карболки резал ноздри, а тусклый свет ламп едва пробивался сквозь сизый туман свечного дыма. В центре, на массивном столе из серого камня, под белым полотном лежало тело леди Шейлы.

Доктор первым делом начал стягивать с себя пальто и сюртук, аккуратно складывая их на спинку ближайшего стула. Я, нахмурившись, наблюдал за этим движением.

– Для чего вы снимаете одежду? – тихо спросил я. – Здесь и так холодно, будто сама смерть сидит в каждом углу.

Доктор поднял на меня взгляд, и в глазах его мелькнуло странное возбуждение, граничащее с фанатизмом.

– Холод – лишь маска, святой отец, – ответил он ровно. – Настоящее испытание приходит не снаружи. Мне нужно быть свободным от всего лишнего: ткани, веса, привычек. Чтобы ничто не мешало… соединиться с последними мгновениями её жизни.

Он стянул перчатки, затем расстегнул жилет и положил на пальто. Остался в белой рубашке, манжеты которой он закатал выше локтей, словно хирург, готовящийся к операции.

– В этом деле, – добавил он, делая шаг к каменному столу, – каждая деталь, даже пульс на запястье, должна быть открыта.

Я крепче сжал крест, чувствуя, что нас ждёт нечто, к чему молитвами не подготовишься.

– Отец Эдмунд, я ведь могу вас так назывть? – голос Освальда звучал приглушённо, но в нём слышалась сталь. – Когда я начну, положите ладонь мне на плечо и не отпускайте, что бы ни произошло. Поняли?

Я сдержанно кивнул.

– Зачем это? – спросил я.

– Без вашей веры я не вернусь, – просто ответил он и опустился на стул рядом с телом, словно хирург перед операцией. Его спина выпрямилась, пальцы дрожащим, но точным движением сняли с леди Шейлы покрывало до груди.

Я с осторожностью подошёл ближе. Свет лампы подрагивал, и казалось, будто лицо покойницы меняется в этом дрожании – то спокойное, то искажённое ужасом. Протянул руку. Ладонь моя легла на плечо Освальда – твёрдое, сухое, под тонкой тканью рубашки.

В тот же миг он закрыл глаза и наклонился к мёртвой женщине. Его пальцы осторожно коснулись её ладони, и я почувствовал, как его плечо под моей рукой напряглось, будто через него прошёл удар тока.

– Держите крепче, святой отец, – выдохнул он. – Уже близко…

Я ощутил странную дрожь: не только в его теле, но и во всём воздухе. Лампа над нами затрепетала, пламя качнулось, тени на стенах вытянулись, превращаясь в длинные чёрные фигуры.

Освальд резко втянул воздух, будто захлёбывался чужим дыханием, и его глаза под веками забегали.

– Господи… – прошептал я, сжимая его плечо сильнее. – Защити нас от душ заблудших.

Плечо под моей рукой задрожало, мышцы напряглись, будто в них вонзились невидимые когти. Освальд тяжело дышал, губы его зашептали – быстрые, рваные слова, будто не ему принадлежавшие:

– Тьма… камень… звон…

Вдруг его спина выгнулась, словно он пытался вырваться из моих пальцев, и я с трудом удержал хватку. Лампа мигнула, и на мгновение мне показалось, что в мёртвых глазах Шейлы мелькнул отблеск жизни.

– Она поднимается… – прохрипел Освальд, голос его стал чужим, высоким, почти женским. – Ступени… холодные… он рядом… слишком близко…

Я сжал крест на груди, удерживая его плечо другой рукой.

– Кто рядом? – спросил я, и голос мой прозвучал тише шёпота.

Губы Освальда исказила судорога.

– Мужчина… высокий… цилиндр… тень на стене… – зубы его заскрежетали. – Рука сжала горло… я не могу… дышать…

Я почувствовал, как он вцепился в край стола, ногти с треском скользнули по камню.

– Уроборос… змей не отпустит… – слова сорвались с его губ уже почти криком, и в тот же миг лампа над нами вспыхнула ярким светом и едва не погасла.

Освальд захрипел, голова его откинулась назад, а по комнате пронёсся гулкий звон, будто ударил колокол – но колоколов здесь не было.

Я вцепился в его плечо обеими руками, удерживая, как он просил:

– Держись! – выдохнул я. – Во имя Господа, держись!

Его дыхание сбилось, лицо побледнело, и в тот миг мне показалось, что не только он, но и я сам скольжу куда-то за грань.

♱♱♱

Прошло долгих три дня с того момента, как я притащил Освальда домой, едва держащегося на ногах, без сознания. Три дня, наполненные бесконечной тревогой, бессонными ночами и тихими, почти молитвенными разговорами с ним. Я сидел рядом с ним, держа его руку, проверяя дыхание, прислушиваясь к каждому слабому стуку сердца, словно это был единственный маяк, указывающий, что он всё ещё здесь, со мной.

Я старался поддерживать его, кормил, поил, менял простыни, держал под рукой лекарства и ледяные компрессы, когда жар поднимался выше нормы. Каждое движение давалось мне с трудом, но мысль о том, что он может исчезнуть, не давая мне даже возможности попрощаться, была куда тяжелее. Я говорил с ним тихо, иногда шепотом, иногда вслух, как будто слова могли вытянуть его обратно из тьмы.

На третий день произошло то, чего я так боялся пропустить. Его пальцы едва шевельнулись, словно реагируя на мое присутствие. Я замер, сердце застучало быстрее – осторожно поднес руку к его щеке, почувствовав тепло, слабое, но настоящее. Он вздохнул, не осознанно, но дыхание было. Я не удержался и прижал его руку к себе, с трудом сдерживая слёзы.

– Освальд… вы слышите меня? – мой голос дрожал, но я продолжал говорить, не переставая, словно только моими словами он мог вернуться.

И в этот момент его глаза медленно начали открываться, сначала с трудом, едва различимо, потом всё яснее. Ещё слегка мутные, но всё же живые, смотрели на меня. Он моргнул несколько раз, словно пытался сфокусироваться, губы предательски дрожали, когда он произнёс:

– Где… я?

Моё сердце сжалось от облегчения и тревоги одновременно. Я наклонился ближе, стараясь говорить спокойно, но голос дрожал от волнения:

– Это мой дом, доктор Освальд. Как себя чувствуете?

Он пытался подняться, но его тело было слишком ослаблено. Я осторожно поддержал его, помог сесть, а потом просто обнял, ощущая, как он постепенно расслабляется в моих руках. Его дыхание стало ровнее, и впервые за три дня в комнате повисло спокойствие.

– Сколько времени прошло? – спросил он, и в его голосе слышалась смесь удивления и благодарности.

– Долгих три дня, я очень испугался, когда вы потеряли сознание.

Он закрыл глаза на мгновение, будто бы впитывая моё присутствие и уверенность, что всё действительно будет хорошо. Я наблюдал за ним, ощущая странное, почти священное спокойствие: всё то, что было невозможно описать словами, сейчас висело между нами – доверие, забота и та слабая, но неугасимая надежда, которая держала нас обоих на плаву.

Я медленно встал, стараясь не шуметь, и направился на кухню за водой. Вернувшись, я подал Освальду стакан, став рядом, чтобы он мог держаться. Его взгляд был устремлён на меня, ещё слабый, но внимательный.

– Вы всё ещё мне не нравитесь, – сказал я тихо, немного с улыбкой, стараясь снять напряжение, – но так пугать меня кощунство… Когда придёте в себя, нам нужно поговорить о том, что вы видели.

Освальд согласно кивнул, принимая моё слово и одновременно подтверждая, что готов обсудить это позже.

В комнате повисла короткая пауза – как будто оба мы понимали: разговор будет непростым, но сначала нужно дать время, чтобы прийти в себя. Я стоял рядом, наблюдая за его дыханием и лёгкими движениями, ощущая одновременно облегчение и тревогу: ещё многое предстояло, но первый шаг – возвращение Освальда в наш мир – был сделан.

Через несколько часов Освальд был бодр и весел, словно прошедшие три дня бессознательного сна вообще не существовали. Его глаза блестели живостью, а улыбка легко скользила по лицу. Мы уселись на диван в гостиной.

Сначала он с интересом оглядывал дом, слегка приподнимая брови:

– Какая красота… у такого святого отца, как вы, дом должен быть… – он сделал паузу, улыбнувшись с лёгкой насмешкой.

Я лишь кивнул, слегка улыбаясь в ответ, но его взгляд быстро вернулся к серьёзной теме. Он опустил глаза, сжимая руки на коленях, и заговорил ровным, тихим голосом:

– Леди Шейлу точно убили… – начал он, – но лицо было невозможно разглядеть, слишком темно.

Я слушал молча, чувствуя, как напряжение снова наполняет комнату. Он продолжил, описывая детали:

– Оружие… порезы не случайны, они… аккуратные, острые. Судя по форме, что удалось разглядеть, это был нож с длинным лезвием, хорошо наточенный, такие продают не во всех лавках.

Я сжал кулаки, стараясь скрыть дрожь. Каждое слово Освальда рисовало в воображении картину, которую я не хотел видеть, но которая теперь требовала внимания. Он закончил, посмотрев на меня с тревожной, но спокойной ясностью:

– Я видел только это. Но теперь вы знаете, что произошло.

В комнате снова повисла тишина – уже не та тревожная, что была во время его бессознательного состояния, а тишина, полная понимания и необходимости действовать.

Я глубоко вздохнул, пытаясь собраться. Каждое слово Освальда отозвалось во мне острым эхом – детали убийства были ясны, но их тяжесть требовала холодного, расчётливого подхода.

– Значит, у нас есть подтверждение, – сказал я ровно, стараясь держать голос спокойным. – Лицо скрыто, оружие известно… Нам нужно понять, кто способен так действовать.

Освальд кивнул, слегка напрягшись:

– Я видел только тени, – признался он, – но раны и движения убийцы… они не случайны. Это кто-то натренированный, может бывший солдат.

Я провел рукой по подбородку, обдумывая всё услышанное:

– Хорошо. Нам нужно действовать осторожно. Первое – мы составляем список тех, кто имеет навык обращения с таким оружием, а второе – я хочу, чтобы вы точно вспомнили все детали: звуки, движения, всё, что показалось необычным.

Освальд кивнул снова, и в его взгляде была готовность сотрудничать:

– Я попробую восстановить в памяти всё, что мог видеть, – сказал он, – даже малейшие нюансы.

Я встал, подошёл к окну и взглянул на улицу, стараясь мысленно составить план:

– Пока вы будете восстанавливать детали, я проверю всё, что мы можем использовать. Мы не можем позволить себе ошибок. Если убийца всё ещё на свободе… мы должны быть на шаг впереди.

Комната наполнилась напряжённой сосредоточенностью: никакой паники, только холодная логика и тихое, но непреклонное чувство решимости. Мы знали, что шаги, которые предстоят, будут опасны, но теперь у нас была информация – и с ней приходила сила действовать.

♱♱♱

Я решил утром не затягивать с молитвой. Время, конечно, у алтаря никогда не бывает напрасным, но мысль о колокольне, где нашли леди Шейлу, грызла меня с того самого дня. Что-то в её смерти не давало покоя, и даже слова Освальда – резкие, уверенные, – не заглушили моего сомнения.

Колокольня поднималась, как каменный страж – узкая, с тёмными бойницами, будто пустые глаза. У входа к месту преступления стояла тяжёлая дверь, обитая полосами тёмного металла. Я потянул за ручку, и она со скрипом поддалась. Внутри – полумрак и запах старого дерева, затхлого, как в забытом сундуке. Где-то в глубине колокольни капала вода – мерно, как отсчёт времени.

Я поднял голову. Каменные стены уходили вверх, к тьме, а где-то там, в невидимой вышине, ждали колокола. Лестница спиралью взбегала вдоль стены, крутая и узкая. Я вздохнул и начал подниматься. Каждый шаг отзывался гулом в пустоте, и чем выше я поднимался, тем сильнее в голове нарастало ощущение чужого присутствия.

На площадке, где недавно нашли тело Шейлы, было пусто. Лишь несколько тёмных пятен на досках напоминали о том, что здесь недавно лежала живая женщина. Я присел, провёл рукой по дереву. Доски были шероховаты, влажны от ночного дождя, но кроме этих пятен меня смутило другое: рядом, у стены, я заметил лёгкие следы грязи, будто кто-то недавно поднимался сюда с улицы. Следы не похожи на тонкий женский каблук – они были шире, тяжелее.

Я выпрямился и посмотрел на окно-бойницу. Отсюда виден был весь город, крыши и трубы, из которых вился дым. Но решётка, что должна была закрывать проём, была сорвана. Болты валялись прямо на полу, будто их нарочно выкрутили.

– Значит, это был мужчина, – пробормотал я вполголоса.

Мысли роились, но ни одна не складывалась в ясный ответ. Лишь одно было очевидно: леди Шейла не могла сама попасть сюда, сорвать решётку и оставить на полу следы тяжёлых ботинок, уж тем более спустя пять дней после смерти.

Я ещё раз осмотрел площадку и заметил под балкой странный блеск. Пришлось присесть на колени и заглянуть в щель между досками. Там, застряв, лежала тонкая золотая булавка – с резным вензелем. Я осторожно достал её, подержал на ладони. Свет пробился сквозь облака и упал на металл – вензель сложился в букву «G». Мое сердце кольнуло нехорошим предчувствием.

Хорошая зацепка. Возможно, первая настоящая.Из внутреннего кармана достал маленький блокнот, потрёпанный и уже изрядно исписанный заметками. Кусочек уголька хранил там же – привычка, что осталась ещё со времён семинарии, когда я заносил на бумагу всё, что могло показаться важным. Наклонившись над влажными досками, я приложил лист к следу и бережно вывел контур. Рисунок получился грубым, но достаточным, чтобы запомнить: подошва широкая, с характерным узором из ромбов и линий. Не женская обувь – это точно. Я подул на лист, стряхнул угольную пыль и аккуратно вложил заметку обратно в блокнот.

Я спустился вниз по крутой лестнице, и чем ближе был к выходу, тем сильнее сжимался узел в груди – словно вместе с этим следом я выносил из колокольни чью-то тайну. На улице дождь почти утих, воздух был влажный, свежий, с горьковатым запахом мокрого камня. Я едва успел вдохнуть полной грудью, как у ворот церкви увидел знакомую фигуру – высокий мужчина в тёмной мантии, с золотым крестом на груди. Епископ.

Он шёл навстречу неторопливо, опираясь на посох, и взгляд его был тяжёл, будто он уже знал всё, что происходило. Мы встретились на середине двора.

– Святой отец Вейл, – произнёс он низким, спокойным голосом. – Завтра состоятся похороны леди Шейлы. Проведете службу и отпевание?

Я склонил голову в знак уважения.

– Конечно, – ответил я. – Я сам шел к вам с этой просьбой..

Епископ задержал на мне долгий взгляд, будто пытался прочитать мои мысли. На миг мне показалось, что он знает о моих поисках, о следах и о булавке, что сейчас лежала у меня в кармане. Но он ничего не сказал – лишь благословил меня крестным знамением и прошёл мимо к дверям церкви.

Я остался стоять на мокрых плитах двора, ощущая, как капли дождя медленно стекают по лицу. Завтра будет похоронена леди Шейла. И, надеюсь, мне удасться увидеть ее душу.

Вечером я снова оказался в том самом пабе, где табачный дым всё ещё стоял под потолком густым, почти осязаемым слоем. Масляные лампы едва пробивались сквозь туманную завесу, и свет их был мутным, жёлтым, будто сульфуровым. В углу кто-то бренчал на расстроенной скрипке, а за стойкой толстый хозяин протирал кружки так лениво, словно это был бесконечный ритуал, и всё вокруг существовало лишь для его повторения.

Освальд уже ждал меня. Он сидел за небольшим круглым столом, отодвинув кожаный портфель к стене и снимая перчатки с длинных тонких пальцев. Его светлые волосы, выбившиеся из-под цилиндра, торчали в разные стороны, как у человека, который всю жизнь спорит с ветром и почти всегда проигрывает.

– Ну что ж, дорогой друг Эд, – сказал он, когда я опустился на скрипучий стул напротив. Его глаза блеснули в полумраке. – Нашли ли вы сегодня что-нибудь, что стоит нашего внимания?

Он наклонился чуть ближе, и в этом движении было одновременно нетерпение и азарт охотника, чья добыча уже близка. Я достал из внутреннего кармана блокнот, положил его на стол и слегка прижал ладонью, словно хотел придать находке вес.

Он озадаченно глянул на меня, словно уже собирался озвучить новую остроумную шутку. Я чуть придвинул блокнот ближе к Освальду, открыл его на нужной странице и развернул так, чтобы он мог видеть. На сероватой бумаге чётко проступал контур отпечатка подошвы – грубая, но тяжёлая работа.

– Сегодня я поднялся в колокольню, – начал я спокойно, но голос всё равно дрогнул от воспоминаний. – И нашёл это. Чужие следы. Туда нельзя попасть просто так: дверь всегда заперта, ключи – лишь у горстки людей. А всё же кто-то был там до или после бедной леди Шейлы.

Я постучал пальцем по рисунку, словно подчеркивал сказанное.

– Но вот что странно, грядь была достаточно свежей, а значит там был кто-то после ее убийства.

Освальд склонился над рисунком, глаза его засияли холодным интересом, он провёл рукой по подбородку и коротко хмыкнул.

– Любопытно… весьма любопытно, – пробормотал он.

Я закрыл блокнот и спрятал обратно в карман сутаны.

– Завтра будут похороны, – продолжил я. – Отпевание пройдёт в церкви, и епископ лично намерен присутствовать. Я хотел бы, чтобы вы тоже пришли, доктор. В толпе можно заметить больше, чем на пустой улице. Иногда убийца сам не удерживается от соблазна взглянуть на своё творение в последний раз.

Я посмотрел на Освальда в упор, и наши взгляды встретились поверх мутного янтарного эля.

– Что скажете, доктор Освальд? Составите мне компанию у алтаря? Ах, точно! Есть еще кое-что.

Я достал из-под складок плаща золотую булаву. Металл был тёмный, шероховатый, кое-где я заметил тёмные пятна, слишком свежие, чтобы быть простым налётом времени.

– Вот ещё одна находка, – сказал я, понизив голос. – Сомневаюсь, что подобное просто так оказалось в храме.

Освальд вытянул шею, его глаза загорелись. Он протянул руки, и я позволил ему рассмотреть находку ближе.

– Хм… любопытно, – пробормотал он, проводя пальцем по сколу на металле.

– Видите? Это не пыль и не ржавчина. Возможно, следы органического происхождения.

Доктор аккуратно завернул булаву в платок и положил к себе на колени, словно сбережённый трофей.

– Возьму её к себе, – произнёс он с лёгкой улыбкой. – Попробую сделать несколько тестов. Может, мне удастся определить, чья кровь здесь оставлена.

Я кивнул.

– Берегите находку, друг мой. Это может стать ключом к пониманию того, что произошло в колокольне.

Он усмехнулся, подхватил свой портфель и аккуратно спрятал в него свёрток.

– Завтра на похоронах я буду рядом, – добавил Освальд. – А пока что займусь этой прелестной железякой. Кто знает, какие тайны она хранит?