Несколько историй из жизни отсутствующих

Быв же спрошен фарисеями, когда придет Царствие Божие, отвечал им: не придет Царствие Божие приметным образом, и не скажут: вот, оно здесь, или: вот, там. Ибо вот, Царствие Божие внутрь вас есть.

Евангелие от Луки, гл.17, ст. 20-21

–

–

–

–

Магазин подержанных членов

–

1. Уши фрау Шульцбрехт

Израиль Иммануилович был умным человеком.

Он, конечно, сразу оценил серьезность положения и стал делать то, что от него требовали. Однако он был бы не он, если бы даже в таких специфических условиях не включил свой сарказм и, удивленно подняв брови, не сказал, глядя на направленный ему в лоб ствол пистолета:

– Молодой человек, если бы вы хотели пучок редиски, то лавка зеленщика – за углом, а у меня, позвольте заметить, картотека, и «побыстрее» никак не получится!

Сказал и с невозмутимым видом, шевеля губами и что-то бормоча себе под нос, принялся копаться в шикарном резном деревянном бюро, содержавшем внутри себя большое количество помеченных литерами выдвижных ящичков, забитых ветхозаветным картоном, с напечатанными на нем наименованиями и номерами содержащихся в хранилище предметов.

Я в свое время недоумевал, зачем он, вместо того чтобы, как все, пользоваться стандартными техническими решениями, связался со всем этим старьем, но потом понял, ну, или во всяком случае родилась у меня вполне достоверная гипотеза, что это был такой его хитрый маркетинговый ход. Типа пока он там со своими бумажками возится, покупатель от долгого ожидания адреналином до самых ушей зальется: есть то, что ему нужно, или нет? А если все-таки есть, то под этот свой случившийся на паузе ажиотаж он денежки Израилю Иммануиловичу отдаст легко, без должного сопротивления, которое вполне мог бы оказать, иди все обычным порядком.

Правда, теперь весь этот винтажный выпендреж мог выйти боком и ему, и мне, потому что «молодой человек», которому, кстати, нужны были именно уши, адреналином был прямо-таки переполнен.

Пистолет плясал в его дрожащей руке, совершенно безумные глаза выпучились, дергались и кривились губы, а голос был высок и истеричен.

Я почему-то подумал, что Израиля Иммануиловича он застрелит обязательно – тот все делал медленно и обстоятельно, так, что казалось, что он просто издевается, а меня, естественно, убьет, чтобы не оставлять ненужного свидетеля.

Это было тем более досадно, потому что в магазинчик я зашел совершенно случайно, просто поздороваться.

…

Историю возникновения этого необычного магазина я слышал не раз и не два. Впрочем, со словом «необычный» я, скорее всего, переборщил: чем только люди ни занимаются, сражаясь со скукой! Кто-то прыгает с парашютом, кто-то гоняет на машине по соляному озеру, а кто-то – коллекционирует.

Раньше коллекционировали картины, духи, марки, вино, а теперь еще и уши, носы, вагины и всякие прочие члены. Поначалу подобное, конечно, казалось чем-то из ряда вон выходящим, кое-кто даже пытался накалять ситуацию в том смысле, что это чистейшей воды очередной «еврейский сатанизм», мол, сами из стволовых клеток под заказ что хочешь и какое хочешь выращивают, сами режут, а тут еще и целый бесстыжий бизнес на обрубках устроили.

Однако время шло, вся эта шумиха сошла на нет, и селф-констрактинг стал обыденностью.

Отрасль развивалась динамично, и на ее основе даже возникла новая культура. Потребителю показалось недостаточным формирование «идеального себя». Статичный облик стал восприниматься как анахронизм, и народ кинулся «носить».

Это был уже взрыв глобального масштаба. Индустрия моды вырвалась в новое измерение.

«Носили» носы «от того», а уши – «от этого». С ягодицами из прошлогодней коллекции в приличное место показаться было уже никак нельзя. Ну и все в таком роде.

Потом, понятно, появились эстеты, которые не желали носить продукцию массового производства, а требовали для себя оригиналы. И не просто оригиналы, принадлежавшие какому-нибудь механику из Детройта, а непременно от известной персоны или звезды.

Многие, намаявшись, захотели вернуться к истокам и тоже кинулись искать свои бывшие составляющие.

А поскольку законодательная база постоянно отставала, то это провоцировало многочисленные и иногда весьма громкие коллизии и судебные процессы и, естественно, привело к образованию «серого» и «черного» сегментов рынка – сегментов, где обращались огромные деньги, с которых, заметьте, не платились налоги.

В общем, интерес к подобному антиквариату был на подъеме, и Израиль Иммануилович, бывший в этом бизнесе давно и имевший в нем серьезную позицию, надо полагать, не бедствовал.

Что же касается истории возникновения магазина, то я ее, конечно же, слышал от третьих лиц, и не раз.

История была из разряда пикантных, но мое скептическое отношение к ней определялось не этим обстоятельством, а в большей степени в силу привычки черпать информацию из первоисточника.

Не думаю, что Израиль Иммануилович отказался бы поведать мне, как это было на самом деле, спроси я у него прямо, но в том-то и дело, что подобный вопрос приходил ко мне в голову когда угодно, но только не тогда, когда я мог бы его ему задать.

…

Наконец нужная карточка была найдена, и можно было вздохнуть свободнее.

Израиль Иммануилович повернулся к грабителю, увидел все тот же направленный ему в голову ствол и сказал с видимым осуждением:

– Дорогой друг, вы бы опустили пистолет. Он тяжелый, не дай Бог палец у вас дрогнет, а я сегодня вечером планирую есть у себя дома гефилте фиш, несмотря ни на что.

Сразу стало понятно, что смысл реплики до адресата не доходит, а потому Израиль Иммануилович посуровел и очень внятно повторил сказанное на другой лад:

– Убери пушку, дебил, а то останешься без ушей!

У грабителя от неожиданности отвисла челюсть.

Нужно признаться, что челюсть отвисла не у него одного. Ничего подобного я от Израиля Иммануиловича в жизни не слышал и не рассчитывал услышать, а потому тоже удивлен был крайне.

Тем не менее нужный эффект был достигнут: парень опустил оружие, и Израиль Иммануилович продолжил свою работу.

Он подошел к платформе транспортера – единственного, пожалуй, хайтек-изделия в помещении (да и то декорированного по спецзаказу деревянными панелями и бархатом), набрал на клавиатуре нужную комбинацию, но прежде чем нажать на большую зеленую кнопку ввода, еще раз сверил переданный ему грабителем федеральный идентифкационный номер с номером из кросс-референса и, с видом человека, добросовестно сделавшего свое дело, произнес:

– Вуаля! Номер 3622231-383/220866-Дакота. Розалия Шульцбрехт. Уши. Оригинал. Примите и распишитесь!

Я посмотрел на молодого грабителя и увидел, как задвигался туда-сюда его кадык, затряслась голова, и подумал, что он вот-вот упадет в обморок.

…

Шторка транспортера открылась, и из его нутра, торжественно поблескивая стеклянными боками, выкатился контейнер.

Израиль Иммануилович осторожно взял его и, прежде чем поставить на стойку, включил встроенную подсветку.

Молодой человек смотрел внутрь, на предмет своего страстного желания, забыв про все на свете.

Это было зря, потому что следом за глубоко охлажденными ушами он увидел сицилийскую лупару, в обоих стволах которой были патроны с картечью.

…

Когда полиция заталкивала горе-налетчика в автомобиль, чтобы увезти в участок, тот совсем расклеился, плакал и кричал, что это уши его любимой бабули, что он долго искал их по разнообразным каталогам, для того чтобы подарить ей на стодесятилетний юбилей.

…

На дверях магазина висела табличка: «Закрыто», а мы с Израилем Иммануиловичем сидели в задней комнате и пили чай.

В мою чашку он подливал еще и венесуэльский ром, отчего настроение мое быстро улучшалось.

После непродолжительного обсуждения инцидента с ушами Розалии Шульцбрехт я спросил у него про обрез и про его склонность к подобным древностям.

Израиль Иммануилович вздохнул и посмотрел на меня со светлой грустью во взгляде.

– Эх, Йозеф, Йозеф! Вы еще так восхитительно молоды, что можете позволить себе не знать, что имея пистолет, вы имеете вместе с ним гораздо больше проблем, чем вы могли бы подумать. В самый интересный момент у вас может заклинить патрон в патроннике. Если вы носите патрон в стволе, вы можете забыть снять пистолет с предохранителя, а второй попытки у вас уже не будет. В конце концов, можно промахнуться и с трех шагов. Лупара же, мой мальчик, это совсем другая история. Совсем другая история…

Он помолчал немного, потом продолжил, рассеянно глядя куда-то мимо меня:

– Был прекрасный день, чтобы жить. Но в глазах этого человека я увидел смерть. Он был хорошо одет, это я вам говорю. Очень хорошо одет. Он улыбался и был похож на безоблачное небо, но в глазах его была смерть. Он спросил у меня о том, о чем в этом городе знал только я. Он спросил у меня о том, о чем на этой Земле знал только я, потому что те, кто знали об этом кроме меня, уже умерли и умерли некрасиво.

Он снова замолчал, а я почувствовал, что весь мой хмель у меня из головы как ветром сдуло. Я не шевелился и почти не дышал, чтобы не спугнуть этого его внезапно нахлынувшего воспоминания.

– Он спросил у меня, куда пропал пенис Последнего Императора.

Я чуть слюной не подавился. Посмотрел на него: не шутит ли?

Нет. Израиль Иммануилович был совершенно серьезен.

– Китайского? – почему-то сорвалось у меня с языка.

Он глянул на меня и нахмурился.

– Надо полагать, Йозеф, учитель истории в вашей школе был большим другом вашей семьи, иначе я не представляю себе, как бы вы смогли сдать выпускной экзамен, – он осуждающе покачал головой. – Конечно нет! Вы ошиблись на сто лет. Этот император правил огромной страной, а какой – потрудитесь сами узнать при случае.

Потом он долго молчал, и я уже начал думать, что продолжения истории не дождусь, и всячески проклинать себя за несдержанность, но Израиль Иммануилович вышел из задумчивости так же неожиданно, как и погрузился в нее.

– Смысла открещиваться от того, что этот лот у меня, не было. Я хорошо знал, что сделали с людьми, которые так или иначе имели к нему отношение. Эти люди умели молчать, но тот, кто приходил к ним, умел развязывать языки, и теперь он пришел ко мне, и жить мне оставалось ровно столько, сколько контейнер будет ехать из хранилища.

Не знаю, какое уж было у меня в этот момент выражение лица, только, взглянув на него, Израиль Иммануилович повеселел.

– Да, молодой человек, встреча со смертью не всегда заканчивается похоронами, и я – лучшее тому доказательство! – он отхлебнул чая и многозначительно мне подмигнул.

Я понял, что рассказ самым диким образом скомкался, а значит, подробностей я уже не дождусь. Какая-то детская досада захлестнула меня, словно поманили меня конфеткой, а потом не дали.

– Но как? Как вы разобрались со всем этим?! – воскликнул я в отчаянии.

– Не я, а она! – старый еврей взял в руки свою лупару, погладил приклад, как бедро женщины, и хитро улыбнулся. – И Джокер.

– Какой еще Джокер? – я второй раз за день поймал себя на мысли, что Израиль Иммануилович умеет-таки издеваться над людьми.

Тот встал из-за стола и поманил меня пальцем.

Я тоже поднялся, и мы прошли в еще одно помещение, в котором я не только ни разу до этого момента не был, но даже и не подозревал о его существовании.

…

Это была совсем маленькая комнатка без окон, совершенно пустая, если не считать еще одного транспортера, такого же, как в торговом зале.

– Специальный раздел, мой юный друг, – пояснил Израиль Иммануилович и быстро набрал на клавиатуре многоразрядный код, для надежности встав таким образом, чтобы я ничего не смог разглядеть.

Пока мы ждали приезда пениса Последнего Императора, я думал о том, что есть в людях какой-то изначальный дефект, который, сколько бы сотен и тысяч лет ни прошло, не дает им жить нормально. А потому будут они убивать друг друга из-за каких-то замороженных причиндалов каких-то императоров, хотя и свои причиндалы у них есть, и научно-технический прогресс позволяет иметь вообще какие хочешь причиндалы.

…

Контейнер с членом размерами оказался гораздо внушительнее, чем тот, в котором покоились уши фрау Шульцбрехт.

Когда же Израиль Иммануилович включил подсветку, я просто обомлел.

Внутри лежало нечто более всего похожее на шланг черного цвета.

Я лихорадочно пытался представить себе, как это могло быть частью человека, – и не мог. К тому же, я ничего и никогда не слышал о чернокожих императорах с огромными пенисами, которые управляли огромными странами.

– Это что за фигня?! – снова вырвалось у меня.

Израиль Иммануилович засмеялся мелким смешком, словно закашлял.

– Это, мой милый Йозеф, не фигня. Это Джокер… – он смахнул с глаз набежавшую слезу. – Джокер в прямом и переносном смысле слова. В прямом смысле – это кличка жеребца, самого знаменитого чемпиона Эпсомского дерби, член которого вы и наблюдаете сейчас, а в переносном – потому что член этот играет плохую шутку со всеми, кто его видит впервые.

Я все еще ничего не понимал. Можно было, конечно, предположить, что Последний Император, обуянный манией величия в переносном и прямом смысле слова, стал пользоваться шлангом самого знаменитого скакуна для того, чтобы о нем слагали легенды, но спрашивать об этом у Израиля Иммануиловича было как-то неловко.

Надо полагать, все мои мысли легко читались у меня на лице, потому что он сам пришел мне на помощь.

– Не нужно так напрягаться мозгом, Йозеф. Вы пошли тем же путем рассуждений, что и любой другой, и пришли, естественно, совсем не туда. Но ваше блуждание в догадках длилось пару секунд, а иногда пара секунд решает все, вы меня понимаете?

То, что момент первой демонстрации своего товара при необходимости использовался Израилем Иммануиловичем в качестве отвлекающего маневра, я уже понял.

Не понял я только одного: при чем тут шишка Последнего Императора?

Ответа на этот вопрос ждать долго не пришлось. Израиль Иммануилович совершил неуловимое движение рукой, и у контейнера с огромной черной колбасой внутри обнаружилось второе дно.

Я снова заглянул внутрь и вздохнул с облегчением: в потайном отделении контейнера лежал самый что ни на есть обыкновенный, бледный и сморщенный стручок. Глядя на него, я даже поймал себя на мысли, что «имперским величием» тут и не пахнет.

…

Вечером, ворочаясь в своей постели и пытаясь заснуть, я снова был атакован мыслями о том, что что-то со всеми нами, определенно, не так, если мы, сами того не замечая, превратили все в безумный цирк, гоняясь за деньгами, отращивая в попытке убежать от старости лошадиные пенисы и устраивая танковые броски по засеянным пшеницей полям в Последней Битве за Последнюю Империю; если за краткий миг своего нездорового удовлетворения мы готовы платить жизнями – и собственными, и гораздо более охотно – чужими.

Потом я подумал, что сегодня у меня была отличная возможность узнать из первых уст, как же все-таки Израиль Иммануилович решил открыть свой магазин, но я снова ее упустил.

Поначалу я даже испытал огорчение по этому поводу, но потом решил, что история, которую я слышал не раз и не два от разных людей, меня вполне устраивает, повернулся на правый бок и уснул.

–

2. Он был мне дорог как память

Сначала мне приснился долгий и нудный сон про путешествие: про самолеты, летающие чуть выше деревьев, а иногда и ниже – по просекам; про какие-то окруженные болотными кочками, сочной травой и пасущимися козами аэродромы, пересадки с блужданиями вверх-вниз и вбок по бесконечным коридорам и лестницам.

Потом мне приснилась странная вечеринка, где все, в том числе и я, точно знали, что закончиться она должна жуткой резней с морем крови, расчлененными телами и прочими ужасами, и все ходили, улыбались, ели и пили, внимательно наблюдая друг за другом, с двумя только мыслями в голове: кто убийца и как ловчее удрать, когда все начнется.

И наконец мне приснился Израиль Иммануилович, качавшийся с большой амплитудой в своем старинном деревянном кресле-качалке. Правда, делал он это как-то странно: голова была неподвижна, словно ее прибили к воздуху, а тело с креслом двигалось как маятник, издавая неприятный скрип.

Наблюдал я Израиля Иммануиловича в профиль, но при этом отчетливо видел его уставившийся на меня глаз – тот выглядывал из глазницы, как из-за угла.

Губы Израиля Иммануиловича шевелились, раз от раза повторяя одну и ту же фразу: «Ну вот, теперь и ты!»

Его зловещий шепот и непрекращающийся скрип заставили меня проснуться.

Я лежал, глядя, как по потолку ползают световые пятна от фар проезжавших по улице машин, и никак не мог понять, почему до сих пор слышу этот назойливый звук.

И тут до меня дошло, что я в комнате не один.

Я поднял голову и в полумраке увидел его – человека, истязавшего мой стул.

Довольно крупный тип в шляпе ловко балансировал на двух его ножках и при этом еще умудрялся то ли отрабатывать цирковой номер, то ли делать зарядку, размахивая руками и дрыгая ногами.

Я хотел было сесть на кровати, но две сильные руки легли мне на плечи и грубо потянули обратно.

Стул завизжал, как кошка, которую прищемили дверью, и мне показалось, что прямо сейчас раздастся треск ломающейся древесины и грохот обрушившегося на пол тела, но нет: незнакомец ловко приземлил страдальца на все четыре точки опоры, приподнял на пару секунд рукой шляпу, здороваясь, и я совершенно отчетливо услышал, как он чмокает губами.

Честно говоря, мне стало не по себе, оттого что квартира моя полна каких-то психов с непонятными намерениями, и почему-то припомнился сон про вечеринку с расчлененкой.

Я слушал, как ухает в ушах кровь, и пытался соединить обрывки несущихся в голове мыслей во что-то более или менее связное, но ничего у меня не получалось.

В изголовье кровати, на которой я лежал, некто дышал с присвистом, заполняя воздух запахом выкуренного табака и нездорового желудка, а сидевший в ногах человек в шляпе, кроме того что чмокал, как голодный вампир, зачем-то еще начал звучно хрустеть суставами пальцев рук.

Я чувствовал себя совершенно беззащитным. Я не знал, что мне делать.

Тем временем человек в шляпе придвинулся вплотную к кровати и потрогал меня за ногу.

Это было символично: точно так же паук ощупывает свою запутавшуюся в паутине жертву.

По телу моему побежали мурашки, я брыкнулся, отбросил его руку и снова попытался сесть, но, как и в первый раз, ничего у меня не вышло: тот, кто сидел в изголовье, опять навалился на меня, не давая подняться.

Я попробовал освободиться, но тщетно. Пахнущая отвратительным блендом туша навалилась на мою грудь так, что стало трудно дышать. Перед глазами у меня зажглись и заплясали фрактальной какофонией электрические дуги. Я хотел закричать, но смог произвести на свет только пузырящийся слюной хрип.

Вероятно, прозвучало это достаточно драматично, потому что человек в шляпе голосом негромким, но с выраженной начальственной нотой, промурлыкал:

– Аккуратнее, Марк, аккуратнее! Дайте мальчику продохнуть, разве вы не чуете, что он уже перепачкался от страха?

Возмущение взорвалось во мне как бомба, я даже кислородное голодание не так остро стал ощущать, потому что не было в этом утверждении ни капли правды. Ну, капля, может, и была, но не в том, конечно, смысле, что я обделался, а в том, что страх, совершенно естественный в таких обстоятельствах, имел место.

Вонючка Марк ослабил хватку.

Человек в шляпе тем временем миролюбиво продолжил:

– Вы нас извините, молодой человек, что мы без приглашения. Дело у нас к вам пустяковое, несколько вопросов всего. Однако должен вас заранее предупредить, что от того, как вы на них ответите, будет зависеть многое, очень многое, в том числе и ваше самочувствие.

Он снова зачмокал, словно тема моего самочувствия вызывала в душе его какой-то особый отклик, а у меня от этих звуков мороз пробежал по коже.

– Ну, для начала неплохо было бы услышать от вас, молодой человек, зачем вы сегодня заходили в известный вам, и, поверьте, нам тоже, магазин?

– Для начала неплохо было бы гориллу убрать, – ответил я, чувствуя, что окутавший меня смрад генерирует в солнечном сплетении растущие раз от раза волны тошноты. – Она у вас больна. Судя по запаху, у нее хронический гастрит на почве злоупотребления курением и алкоголем. А халатное отношение к животным, как вам должно быть известно, – это деяние, наказуемое буквой закона.

Могу поклясться, что я услышал, как замычали от натуги мозги Марка.

Между тем человек в шляпе, как и положено начальнику, продемонстрировал гораздо большую скорость мышления. Его горло странным образом заклокотало. Надо полагать, это был вариант смеха в его исполнении.

– Марк, мальчик шутит, и это хорошо. Я думаю, его можно отпустить.

«Отпустить» вышло у человека в шляпе задумчиво-растянутым. Очевидно, он понял, что эмоции свои я в общем и целом контролирую и истерично выбрасываться в окно не буду, но именно поэтому он, вероятно, тут же стал прикидывать, что, чего ему совсем бы не хотелось, я могу сделать уже совершенно сознательно.

Марк отполз на исходную позицию, и я наконец-то смог сесть и рассмотреть внимательнее человека, от которого зависело многое, очень многое, в том числе и мое самочувствие.

Затея эта, правда, не очень-то удалась.

Лица я почти не разглядел – мешали низкая освещенность и достаточно широкие поля сдвинутой на лоб шляпы. Единственное, что было видно совершенно четко, – это выпирающая вперед волевая челюсть с раздвоенным подбородком. Детали фигуры скрывал плащ, но по его размеру, по размеру ладоней рук, которые (и это нетрудно было себе представить) при необходимости сжимались в огромные кулаки, становилось понятно, что ломать и калечить этот человек наверняка умеет и что злить его, по возможности, не стоит.

– Итак, повторяю свой вопрос: зачем вы сегодня заходили в магазин?

– Поздороваться.

– Просто поздороваться?

– Просто поздороваться.

Человек в шляпе хмыкнул, демонстрируя сомнение в моей искренности.

– А позавчера зачем вы заходили в магазин?

– Поздороваться.

– Просто поздороваться?

– Просто поздороваться.

В следующие пару минут человек в шляпе продемонстрировал удивительную осведомленность о графике моих визитов к Израилю Иммануиловичу, а заодно и удивительно долгое свое терпение, потому что диалог наш раз за разом воспроизводился практически точной копией всех предыдущих, менялась только дата.

Я говорил правду, но понимал, что он нисколько мне не верит, мало того, я бы и сам не поверил, будь я на его месте – слишком уж глупо звучал весь этот допрос.

Наконец он устал. Протрубив губами отрывок какого-то марша, он щелкнул пальцами правой руки, и в тот же момент я почувствовал жгучую боль.

Это был Марк. Он знал, куда бить, этот вонючка Марк.

Выдержав паузу, человек в шляпе продолжил:

– Вы, возможно, невнимательно слушали меня, молодой человек. Вопросов мало, вопросы простые, но отвечать на них нужно правильно.

– А правильно – это как? – поинтересовался я, пытаясь отдышаться.

– Правду, молодой человек, только правду и ничего, кроме правды! – смеясь, ответил он.

То, что дело я имею с подонками, мне было ясно, но я все еще никак не мог понять, кто они. Вроде не копы, и на бандитов не очень похожи. «Сикрет сервис»? Зачем «Сикрет сервису» старый еврей с его коллекцией белковых ужасов?

В очередной раз не продвинувшись в этих своих раздумьях ни на йоту, я вздохнул.

Человек в шляпе, вероятно, решил, что я готов говорить ему только правду, и одобрительно покачал головой:

– Итак, еще раз повторяю свой вопрос: зачем вы сегодня заходили в магазин?

– Поздороваться, – снова ответил я чистую правду с невеселой мыслью о том, что в этот раз подробно изучать последовательность моих походов в известный магазин мы уже не будем.

– Просто поздороваться?

– Просто поздороваться.

…

Меня всегда удивляла способность головного мозга по-разному воспринимать течение времени в зависимости от сопряженных с текущим моментом внешних обстоятельств.

Вот и в этот раз он подложил мне свинью, растянув все происходящее в мою персональную бесконечность.

Окружающий мир перестал существовать.

Губы трубили марши, пальцы щелкали. Боль металась по нейронам вдоль и поперек, наполняя собою все мое тело.

В одном из уголков сознания поселилось какое-то неуместно веселое удовлетворение тем фактом, что лицемерные приличия отброшены и что каждый теперь может говорить на своем настоящем языке.

В другом уголке продолжала накапливаться поступающая на вход информация. Ее было много, и она была разная. Кое-что я уже слышал, и не раз, ну, например, то, что я – «мелкий сучонок», а кое-что было новым и интересным. Например, то, что Израиль Иммануилович якобы является членом какого-то серьезного синдиката и что он только с виду такой мягкий и пушистый; что все попытки установить у него в магазине самые хитроумные прослушки и скрытые видеокамеры провалились, потому что старый хрыч – настоящий профи в таких делах.

Осмысление всего этого было делом будущего, а пока приходилось мучиться.

Я говорил этим глупцам, что они глупцы, если не понимают, что такое дружба; что если лежащего на асфальте мальчишку двенадцати лет пинают трое двадцатилетних жлобов, у которых и ножички за пазухой есть, а потом приходит кто-то и спасает его, то этот кто-то становится для мальчишки другом на всю жизнь.

Я говорил этим глупцам, что они глупцы, если не понимают, что в ранце за плечами можно носить не только не облагаемые налогами уши фрау Шульцбрехт, но и реферат по теории многослойных пластин, и учебник Хермандера по введению в математический анализ.

…

– Зачем ты этим вечером в сети про Последнего Императора справлялся?! И только не говори мне, что восполнял пробелы в образовании! – человек в шляпе рычал, от его патернализма не осталось и следа. Он так завелся, что до меня долетала его слюна.

Между тем этот вопрос помог остаткам моей раздробленной болевым шквалом логики скомпилировать версию того, зачем здесь эти двое.

Удавка на моей шее ослабла. Мне давали возможность ответить.

– Вы, дяденька, поражаете меня своей способностью отвергать очевидное, – сказал я и не узнал свой голос – настолько он ослаб.

На мгновение мне стало себя жаль, захотелось снова быть маленьким, заплакать и спрятаться в защищающих от всех бед маминых объятиях.

Потом пришла волшебная злость. Она освободила меня, отделив дух от бесполезного тела. Мой дух был зубаст, он откусил у человека в шляпе половину лица.

…

– Я забью тебя до смерти, малыш. Поверь, так или иначе ты мне все расскажешь! – его глаза светились, как два прожектора.

Я поднял правую руку и поднес оттопыренный средний палец прямо к его лицу.

Обтекаемая столбами белого сияния рука моя была тонкой, как спичка.

…

Жизнь без среднего пальца правой руки была явно хуже, чем с ним.

Мразь в шляпе ждала ответа.

Отделившийся от тела дух с интересом наблюдал за тем, как залитая кровью кукла, зашевелив порванными губами, прохрипела:

– Он был мне дорог как память. Мама ваша очень любила на него присаживаться…

Затем были взрыв, дым и полный бардак.

А посреди этого бардака качался в своем старинном деревянном кресле-качалке Израиль Иммануилович, таращился одним глазом и без конца повторял: «Ну вот, теперь и ты!»

–

3. Если чудеса, то настоящие

Боб был островитянином с совершенно непроизносимым именем букв этак из пятнадцати, преимущественно гласных. А поскольку среди этих букв присутствовали литеры «Б» и «О», то мы звали его просто Боб.

Боб был, мягко говоря, невысок ростом, и даже огромная копна черных кудряшек качественно ничего не меняла. Эта физическая кондиция весьма часто создавала ему разного рода проблемы. Обычно проблемы эти разрешались тихо и мирно, но иногда случалось по-другому: этот милейший человек, учившийся на филологическом факультете нашего университета, превращался в маленького дьявола и, вереща что-то на своем птичьем языке, вытворял такое, что всем тем, кто это видел впервые, и тем более тем, кому это уже приходилось наблюдать раньше, становилось понятно, что с ним лучше не связываться.

Боб верил в какого-то могущественного бога, жившего внутри вулкана на их острове, и нрава был соответствующего: вспыхнет, выплеснет из себя все свои эмоции – и остынет.

Да, так оно и было. Но после происшествия в стрип-клубе «За правой щечкой», когда какие-то отморозки поставили ему на голову, как на стол, кружку пива, и последовавшей за этим драки с поломкой инвентаря, битьем посуды и ночью в камере предварительного заключения, что-то в нем изменилось.

Жизнелюб с ярко выраженной реакцией на длинноногих грудастых блондинок стал молчаливым и замкнутым. Бог из вулкана, вероятно, нашептал ему что-то, потому что Боб, по словам одного нашего общего товарища, сошедшегося с ним ближе, чем кто-либо другой, решил, что это «вместилище порока», а именно так он стал называть стрип-клуб после того случая, должно быть уничтожено. Решил – и начал собирать бомбу.

Я между тем был беспечен и считал разговоры про эти его намерения выдумкой, хотя, имея перед глазами кое-какие мелочи-подсказки, мог бы и озаботиться: Боб был моим соседом и жил за гипсовой перегородкой.

Но нет худа без добра. Как выяснилось, бомба была, и что-то там Боб перемудрил или, наоборот, не рассчитал, потому что она самопроизвольно взорвалась в нужный момент. Правда, если бы она взорвалась немного пораньше, я был бы только «за», потому что при таком раскладе мой средний палец имел шанс остаться при мне.

…

Понять выражение глаз доктора, смотревшего на меня сквозь толстые линзы очков, не представлялось возможным, однако по лицу его, источавшему торжественную печаль, можно было делать кое-какие прогнозы о будущем вердикте. Моя медицинская карта лежала у него на коленях, он закончил листать ее уже пару минут назад, но почему-то до сих пор молчал. Вероятно, слова «мы сделали все, что могли, но, к сожалению…» все еще давались ему с трудом.

Тела своего я не чувствовал, на прямой связи с головным мозгом были только веки. Они были тяжелые и поднимались и опускались ценой больших усилий. Объяснение представлялось мне простым: я был накачан анальгетиками для облегчения страданий перед неизбежной своей кончиной.

Удивительно, но подобная перспектива не вызывала во мне никаких эмоций. К предстоящему своему переходу в небытие я был равнодушен. Хотелось только, чтобы в момент этот, вместо похожего на стрекозу дипломированного специалиста по человеческим недугам, присутствовала бы около моего ложа прекрасная дева в коротком белом халатике с глубоким вырезом на груди, белом же колпачке с ярко-красным крестиком на лбу и раскрашенными в цвет крестика пухлыми губками и ноготками…

– Кхм! – доктор прервал мои грезы в тот момент, когда я увлеченно созерцал капельку пота, скользящую в направлении центра Земли по ложбинке между двумя теплыми холмами, двигающимися вместе с учащенным ее дыханием.