Читать книгу: «Прохвост», страница 3

Женщина подняла взгляд и, наконец, заметила, что Вениамин Михайлович был не совсем голым. На шее у него висела какая-то цепочка.

«Верёвка», – сообразил она, в изумлении поднимая глаза вверх.

Тонкая бечёвка змеёй поднималась от блестящей жиром шеи мужа и заканчивалась узлом на верхнем креплении полотенцесушителя.

Нина Альбертовна открыла было рот, чтобы спросить, что здесь происходит, но Венечка опередил её.

– Скажи Тёме, что старых садо-мазохисток я не нашёл. Хотя ты бы, наверное, сгодилась, старая сука.

Он оскалился, изображая широкую улыбку, но в глазах стояло то самое гипертрофированное выражение, которое женщина так и не смогла идентифицировать. Он согнул колени, и его тело ухнуло вниз. В последний момент улыбка сошла с его лица, сменившись гримасой, рот исказился, готовый разразиться криком, но с губ не сорвалось ни звука. Свободный ход верёвки кончился. Раздался лёгкий хруст, словно кто-то разгрыз куриную косточку, вперемежку со стоном крепления в стене. Грузное тело несколько секунд билось из стороны в сторону, а затем обмякло – тонкая верёвка оказалась крепче толстой шеи Венечки. Ступни опустились, нежно коснувшись плитки поджатыми пальцами ног. Колени застыли в нескольких сантиметрах над полом. По ногам побежал ручеёк мочи, скапливаясь в аккуратной лужице под Вениамином Михайловичем.

Нина Альбертовна завизжала. Она попыталась подхватить мужа, но тот ужом выскальзывал у неё из рук. Тогда она попробовала развязать узел, но тот никак не хотел поддаваться. В панике женщина рванула в гостиную, схватила телефон и принялась набирать «ноль три». С третьей попытки ей это удалось, и она, услышав молодой женский голос, заревела. Девушка на том конце провода пыталась добиться от неё внятных ответов, но Нина Альбертовна не могла проговорить ни слова. А у неё в голове всё крутились слова Венечки, чья моча на плитке уже остыла. «Скажи Тёме, что старых садо-мазохисток я не нашёл».

Глава 6

Конец апреля выдался на удивление приветливым. Температура не поднималась выше десяти градусов, но солнце, заманивая своим мягким светом, переливающимся и отражающимся в бесчисленных лужах, говорило: «Расстегни куртку, сними с головы шапку, ведь я привело с собой настоящую весну». Очень хотелось поддаться на обманчивое ощущение и забыть унылую сырую зиму, как страшный сон.

Артём сидел на скамеечке во дворе школы и умиротворённо жмурился на солнце. До объявления шорт-листа оставалась одна неделя, но он старался не вспоминать об этом. Размышления «пройду – не пройду» сбивали с толку и лишали покоя, поэтому Артём всеми силами избегал их. Он пришёл к школе пораньше на полчаса именно для того, чтобы посидеть вот так: расслабившись и ни о чём не думая.

Перед ним, в окружении нескольких скамеек, стоял древний гигант-дуб. Вся композиция: кусты, дорожки, – как будто служили дополнением к этому могучему дереву. Чувствовалась в нём какая-то сила и мудрость. Наверняка, думал Артём, если бы оно могло говорить, оно рассказало бы тысячи интереснейших историй, произошедших с ним за все эти века; описало бы тысячи лиц, меняющихся из поколения в поколение и в то же время остающихся точно такими же; напомнило бы тысячи обещаний: данных, выполненных и нарушенных; вспомнило бы тысячи смертей, случившихся, пока оно стояло тут, невредимое и неизменное. Артём легко мог представить, как древние славяне несут к точно такому же дубу свои дары Перуну: мясо, брагу и мёд.

На соседней скамейке сидела симпатичная молодая мамочка: большие и глубокие глаза, милый маленький носик, слегка порозовевшие щёки. Вся она создавала впечатление хрупкости и, в то же время, твёрдости. Под спортивной курткой угадывалась прекрасная фигура: миниатюрная, почти девичья. Из-под чёрной шапки выбивалась копна тёмно-каштановых волос. Она походила на картинку из рекламы какого-нибудь спортивного магазина – олицетворённые здоровье и красота. В руках она держала потрёпанный, ещё советский, томик фантаста Беляева. Артём моментально узнал это издание – точно такая же серая книга стояла в книжном шкафу в его комнате.

Около молодой женщины бегал мальчишка лет пяти, укутанный гораздо теплее, чем следовало, и от этого чересчур раскрасневшийся. В руках он держал сине-жёлтую пластмассовую пушку, периодически выстреливал поролоновым патроном в соседние скамейки и тут же бежал его подбирать. Когда патроны кончились, юный боец сел и принялся поспешно и неаккуратно вытаскивать поролоновые цилиндры с резиновыми набалдашниками из кармана и впихивать их в «магазин».

– Не торопись, Андрюш, – негромким глубоким голосом произнесла женщина, прикрыв книгу. Она произносила слова неторопливо, мягко и бережно, словно строила из них хрупкий карточный домик.

Мальчик взглянул на маму и кивнул:

– Угу.

И продолжил всё так же быстро и небрежно снаряжать «магазин». Мягкие патроны гнулись и переламывались, вызывая на лице ребёнка почти по-взрослому раздражённое выражение.

Мама не стала повторять и настаивать. Она вновь открыла книгу и углубилась в чтение.

Через пятнадцать минут в школе раздался еле слышный звонок. Минут десять стояла тишина, словно мир, замерев, смотрел на летящие по небу ракеты, далёкие, тихие, но не предвещавшие ничего хорошего. А затем затишье взорвалось детским многоголосьем, нарастая, словно свист десятков приближающихся боеголовок. Двери школы распахнулись и уже не закрывались больше, чем на несколько секунд. Школа выстреливала детей, словно теннисная пушка – мячики, регулярно и беспрестанно. Попадая на свежий воздух, дети укатывались в разных направлениях: те, кто постарше, сразу двигались к входным воротам, а те, кто помладше, – оглядывались в поисках встречающих мам, пап, бабушек, дедушек.

Артём рассеяно поглядывал на эти хаотичные и, в то же время, упорядоченные в своём хаосе перемещения.

– Бум! – раздалось в ушах.

Артём подпрыгнул от неожиданности. И тут же услышал заливистый смех сына.

– Пап, ты снова попался!

Из-за плеча Артёма появился Саша, высокий мальчишка с худощавым лицом и взъерошенными волосами. На носу приютились маленькие, еле заметные очки – компромисс в долгом споре родителей и первоклассника на тему необходимости ношения очков в школу. Костюм, в отличие от причёски, выглядел опрятно: рубашка заправлена, рукава чистые, брюки не мятые.

Артём рассмеялся, немного рассеяно. Он снова блуждал где-то на грани мыслей и снов, по лабиринту своего мозга, наугад выбирая повороты. Хотя, быть может, это повороты выбирали его, заманивая, заталкивая в себя.

– Привет, Шурик. Что-то я опять задумался. Как у тебя дела в школе? Исправил тройку?

– Па-а-ап! – возмущённо протянул Саша, – я же тебе уже объяснял, нам не ставят плохие оценки.

Он принял вид терпеливого преподавателя, в сотый раз объясняющего студенту-тугодуму простейшую задачу.

– Нам нельзя их ставить.

Артём улыбнулся:

– А хорошие можно?

Саша вздохнул:

– И хорошие нельзя.

– Как же всё печально складывается. Так ты исправил?

– Нет ещё, – слегка покраснел Саша. – Я не успел ещё подойти.

– Как же ты не успел подойти? У тебя же был целый день.

Было бессмысленно требовать от первоклассника помнить все те глупости, которые так важны родителям, но всё же Артёму казалось, что рассеянность сына – не временного характера. Он частенько замечал, как мальчишка «подвисал». Точно так же, как делал это он сам. И если себе он это умудрялся прощать и оправдывать, то ребёнку он такой черты характера не желал.

– Зато мне по «физре» сказали, что я молодец, – быстро сменил тему Саша. – Я бегаю быстрее всех в классе.

Артём покопался в памяти.

– Быстрее Юры Старова?

– Ну… мы с ним наравне.

Артём встал со скамейки, принял вручённый ему ранец и двинулся с сыном к выходу с территории школы. Он бросил взгляд на мальчишку, которого симпатичная мамочка называла Андрюшей. Малыш уже оставил пушку возле мамы и теперь ковырялся с чем-то, положенным на скамейку. Сам он при этом сидел на корточках.

– Па-а-ап, – вновь протянул Саша тихим, заговорщицким тоном.

Артём оглянулся и подыграл.

– Что-о-о? – прошептал он, стреляя глазами по сторонам, словно вокруг них полками ходили враги.

– А что у этой малявки за странная игрушка?

Саша теперь всех, кто был младше его, предпочитал называть «малявками». И действительно, при его росте даже ровесники выглядели совершенной мелюзгой.

Он оглянулся и в первый момент даже не понял, что видит перед собой. Затем улыбнулся. «Малявка» Андрюша держал в руках согнутую в нескольких местах и оттого похожую на переломанную ветку, сине-белую «змейку». Мальчик задумчиво покручивал один хвост туда-сюда, пытаясь сообразить, что с этим нужно делать.

Женщина заметила Артёма с сыном и улыбнулась:

– Он нашёл её вчера на улице. И не отдаёт ни в какую.

– Па-а-ап, а что это за штука? – спросил Саша.

Артём посмотрел на сына:

– Неужели не знаешь?

– Не-а.

Артём удивился. Во времена его детства каждый мальчишка знал, как управляться с этой штукой. И хоть сам Артём совсем не общался со своими сверстниками, он, тем не менее, мог не глядя скрутить десяток фигур. Часто, погружённый в свои мысли, он вертел и вертел треугольники звеньев, превращая хаос в порядок и вновь возвращаясь к хаосу. Он представлял, как в своей голове он точно так же крутит и вертит мысли, пока не поймёт, как сложить головоломку. А поняв, уже преспокойно собирал сформировавшийся сюжет.

– Это «змейка», – проговорил он. – У меня была точно такая же. Бело-синяя. Из неё можно делать разные фигурки: шарик, ложку, кобру… да много чего ещё.

Андрюша протянул Артёму игрушку и произнёс, чётко и звонко меняя «р» на «л»:

– Дядя, покажи шалик.

Женщина мягко, но с ласковым нажимом, поправила:

– Не забывай про волшебные слова.

Малыш нетерпеливо махнул головой:

– Пожалуйста, покажите.

Артём нерешительно посмотрел на женщину.

Она кивнула:

– Я бы с удовольствием посмотрела.

Он взял из рук малыша «змейку».

– Шалик, шалик, шалик, – нетерпеливо затараторил малыш, смешно морща нос.

Артём секунду вспоминал, что нужно делать, а когда начал, уже не медлил. «Змейка» оказалась старой, грани тёрлись друг об друга, и части поворачивались со старческим вздохом, но через несколько секунд «шарик» был готов.

– Как-то так, – слегка смущённо пробормотал Артём.

– Класс! – обрадовался Андрюша.

Саша снисходительно смотрел на малыша. Сам он уже потерял интерес к игрушке.

– А тепель коблу! – приказал малыш.

Артём принялся рассеянно выравнивать «змейку», чтобы сделать новую фигуру. Он обратил внимание, что на некоторых звеньях игрушки отсутствуют грани. На трёх подряд: пятом, седьмом и девятом. На его «змейке», той, что он играл в детстве, не было именно этих трёх граней. Он это чётко знал. Свои игрушки он помнил очень хорошо, возможно, потому, что, сидя в своей комнате в одиночестве, имел достаточно много времени, чтобы их изучить.

– Па-а-ап, пойдём, – Саша дёрнул Артёма за рукав.

– Сейчас, – проговорил тот.

«Кобра», его любимая фигурка, получилась ещё быстрее. Артём протянул её Андрею, но рука застыла на полпути. Он моргнул, надеясь, что наваждение пройдёт. Оно должно было пройти. Но – нет, ничего не изменилось.

– Дядя, а что ты ещё умеешь? – спросил Андрюша. Артём взглянул на него, не понимая вопроса. Ему на миг показалось, что вместо мозга ему напихали соломы, превратив его в некоего Страшилу, плохо и медленно соображающего.

– Андрюш, дяде некогда, – проговорила женщина и чуть стеснительно улыбнулась Артёму.

Малыш протянул руку и осторожно, почти трепетно, взял «кобру» из ослабевшей руки Артёма.

– Ну па-а-ап! – заныл Саша, забыв, что должен выглядеть взрослым и искушённым перед «малявкой».

Артём перевёл взгляд на женщину, попытался улыбнуться, но, видимо, получилось плохо, так как на её лице отразилось слабое волнение. А затем вновь поглядел на игрушку в руках Андрюши. Тот, словно нарочно, развернул «змейку» так, чтобы Артёму «кобра» была видна спереди.

С крайнего звена, образовавшего морду игрушечной змеи, на него смотрели два еле видных, почти стёртых временем, глаза. Два глаза, которые Артём прекрасно помнил. Ведь это именно он когда-то нарисовал их чёрным фломастером, чтобы «кобра» выглядела, как настоящая.

Глава 7

Лиза сошла с беговой дорожки и двинулась в раздевалку. Через десять минут она договорилась встретиться с Тёмой и Шуриком в бассейне. Конечно, зная их, она могла ещё побегать четверть часа и всё равно прийти первой, но опаздывать она себе позволить не могла. И пусть это был не деловой ужин и не приём у врача, она не делала исключений. Маленькие слабости могли привести к большим проблемам, а проблемы ей были вовсе не нужны.

Подойдя к своему шкафчику, она разделась. Бросив взгляд на зеркало, прикреплённое на стене, удовлетворённо кивнула.

Она была довольна своим телом. Причина крылась в том, что достижение результата доставляло ей удовольствие. Некоторые её клиентки, например, начинали яростно бросаться на тренажёры, пропадая в зале по несколько часов в день. А потом в один момент «перегорали» и возвращались через несколько недель или месяцев, чтобы сделать то же самое. А некоторые не возвращались. Она же не превращала спорт в достижение каких-то целей. Она просто занималась им и получала удовольствие. И никогда не позволяла себе поддаться тем самым пресловутым маленьким слабостям, грозящим последствиями. Умеренность, регулярность и отсутствие ненужных целей – вот три кита, на которых зиждился её позитивный настрой.

Лиза прошла в душевую и встала под хлёсткие, упругие струи воды.

Она всё время старалась расшевелить Тёму и Шурика, которых неизменно называла «флегматиками». Муж в ответ нарёк её «сангвиником». Он никак не мог привыкнуть к тому, что она постоянно должна находиться в движении.

Ну а как же иначе, если как только Лиза садилась и расслаблялась, у неё внутри тут же появлялось ощущение, что она куда-то опаздывает, что-то теряет, чего-то недополучает? Такой она была с детства, когда куклы всегда проигрывали турникам на детской площадке, а заполнение девчачьих анкет с кучей сердечек – лазанью по деревьям. Мама это видела, но у родителей никогда не хватало денег на кружки, и Лизе оставалось лишь с завистью смотреть через щёлочки дверей на занятия по танцам, карате и волейболу. Но, как ни странно, желание, не получившее поддержки, никуда не исчезло, а, напротив, превратилось если и не в навязчивую идею, то, как минимум, в тяжело преодолимую тягу движения. Скучая на уроках, она раз за разом писала на последних страницах тетрадей: «Движение – жизнь», «Движение – жизнь», «Движение – жизнь», а её душа рвалась из пыльного класса на свежий воздух.

Обтёршись полотенцем, она вернулась в раздевалку, надела купальный костюм и двинулась к стеклянной двери, ведущей в бассейн.

Выйдя замуж за Тёму, Лиза поначалу удивлялась, как они, настолько разные люди, могли уживаться под одной крышей. Она – Perpetuum Mobile, которая даже во сне умудрялась куда-то бежать, сбивая простыни в кучу. Он – постоянно пребывающий в лёгкой дрёме мечтатель, любящий по утрам перевести на «пять минуток» (а чаще всего отключить) будильник. Она – действующая быстро и уверенно. Он – вечно сомневающийся и стесняющийся. Она – смело идущая вперёд, не отвлекающаяся на рефлексию. Он – постоянно занятый самокопанием. Совпадений не найдено.

Но, как выяснилось, вполне себе могли. «Противоположности притягиваются» оказалась не просто сомнительной в своей универсальности фразой. В их случае это стало залогом счастливой, уравновешенной жизни.

Лиза, бывало, просыпалась по ночам от того, что Тёма стягивает с неё одеяло в свою сторону. Она тут же восстанавливала «статус кво». И пока Тёма похрапывал рядом, она лежала и думала, что их семейная жизнь – точно такое же одеяло, которое, если постоянно не возвращать его на место, обязательно в итоге куда-нибудь запропастится. И регулятивную функцию приходилось выполнять именно ей. Иногда она ощущала себя кукловодом, который должен вести марионеток: мужа, сына, маму и папу, – в нужном направлении, да так, чтобы куклы не видели ниток, привязанных к их рукам. Не про неё ли Тёма написал свой последний роман?

Лизу такая постановка вопроса вполне устраивала. Управление семьёй при помощи «мягкой силы» вполне соответствовало её темпераменту. И она в этом преуспела. Единственное, что она никак не могла исправить – это затянувшийся творческий кризис Артёма. Вот уже почти год он не писал. Конечно, он говорил, что всё «на мази», но кого он хотел обмануть? Его потухший взгляд и молчание говорили сами за себя. Когда Артём предложил главреду издать антологию с рассказами, объяснив это тем, что работа над романом пока не закончена, она не удивилась. Как не удивилась тому, что в сборник не вошло ни единого неизвестного ей рассказа. Лиза видела, как творческая «импотенция» выматывает Артёма. Он стал замыкаться. Порой она замечала, что люди вызывают в нём раздражение, и даже озлобленность. Нет, семьи это не касалось, но, когда он говорил о Родзянко или Вениамине Михайловиче, от былой легковесной иронии не осталось и следа. Можно, конечно, было это списать на реакцию на смерть Славы, но обманывать себя было не в привычках Лизы.

Она подошла к «скоростной» дорожке, выкинула грустные мысли из головы и нырнула. Ожидание гораздо веселее, когда ты занят делом.

***

– Ну давай же, ныряй.

Лиза стояла в воде, держась одной рукой за поручень. Артём сидел возле лестницы, опустив ноги в воду. У него был вид ребёнка, которого заставляют съесть склизкий солёный гриб.

– Лиз, давайте уж без меня. У вас двоих так хорошо всё получается.

Мимо по-собачьи проплыл Шурик. Плавать он начал полгода назад, почти вертикально барахтаясь в воде и смешно задирая голову в попытке ухватить ртом воздух. Теперь же он чувствовал себя гораздо увереннее. Естественно, у него тут же появилось жгучее желание ходить в бассейн. Быть может, это быстро пройдёт, но Лиза пользовалась моментом, раз-два в неделю организуя небольшие семейные тренировки. Тёма посещал бассейн без особого энтузиазма, и Лизе иногда казалось, что её муж – полновозрастный мальчик, которого надо убеждать, уговаривать окунуться в воду.

Шурик схватился за ступеньку.

– Пап, ну давай. В «догонялки» поиграем.

– Мы будем мешать остальным плавать.

Лиза окинула взглядом бассейн.

На дальней дорожке неспешно плавали две старушки, дежурный инструктор скучал на своём стуле, из сауны в душевую прошёл молодой парень.

– Кому? – рассмеялась она.

Тёма огляделся и притворно вздохнул.

– Так и придётся лезть в воду. Ну зачем ты придумала эту пытку?

Лиза скосила глаза в сторону сына, показывая, что таких вещей говорить при Шурике не стоит. Она прекрасно знала, как быстро ребёнок впитывает подобные негативные комментарии, не воспринимая их всерьёз, но, в то же время, фиксируя их на подсознательном уровне.

– Молчу, молчу, – догадался он.

– Ладно, так можно весь день торчать, – проговорила Лиза и, надев очки, поплыла брассом по дорожке.

Доплыв до края, она развернулась и увидела, что Тёма всё ж таки соизволил нырнуть. Шурик улепётывал от отца к противоположному краю дорожки, поднимая облако брызг и заливаясь хохотом. Добравшись до бортика, они принялись в шутку бороться. Делали они это довольно шумно, и инструктор, до этого безучастно поглядывавший за окном засуетился, явно намереваясь подойти и сделать замечание.

Лиза улыбнулась. Вот в такие моменты она хотела остановиться: прекратить движение и на миг зафиксировать то ощущение тихого счастья, которое так легко терялось в суете быта. Но она знала, что краткий миг ценен именно своей краткостью, как тепло, ещё не превратившееся в духоту, или сладость, ещё не ставшая приторной.

За огромными панорамными окнами солнце закрыли плотные облака, и на помещение упала тень. Сквозь капли на плавательных очках ей показалось, что она глядит на свою семью через залитое слезами дождя окно.

Образ ей не понравился. Какой дождь, какие слёзы? Приближалось лето, её любимая пора, и грустить не было причин, а события… те две смерти, что так поразили их, прошли, как страшный сон. Нужно было жить дальше и радоваться в двойном размере, что к их семье не приставала никакая беда.

– Ага, давай радуйся. Побольше и почаще.

Лиза обернулась, положив руки на голубой бортик. Там никого не было.

Но ведь она отчётливо расслышала слова. Детский голос. Грубый и мерзкий, словно при каждом слове изо рта вываливались черви и опарыши. И злой. Её пробрала дрожь от концентрации злости и ненависти в нескольких словах. Она чувствовала, как страх пропускает через неё слабый заряд тока, заставляя вибрировать внутренности. В горле пересохло.

Лиза сняла очки, выбралась из воды и пошла вдоль дорожки. Проходя мимо мужа и сына, она бросила: «Я в сауну». Она хотела побыть в тепле. Выгнать из себя холод, оставшийся от голоса невидимого ребёнка.

***

По пути домой они молчали. Тёма как обычно смотрел в боковое окно. Время от времени, глядя в правое зеркало заднего вида, Лиза замечала его отрешённый взгляд. Шурик сидел сзади, в детском кресле, тихонько посапывая. Лизе хотелось рассказать о том, что с ней произошло… Но, в сущности, а что именно произошло? Ей послышался чей-то голос, который был созвучен её мыслям о смертях Славы и Вениамина Михайловича? Конечно, когда рядом происходит несчастье, человек волей-неволей десятки раз прокручивает его в голове, примеряет его на себя, надеясь, может быть, что постоянные мысли о беде отпугнут саму беду. Тут может не только послышаться, что угодно, но и привидеться. Как ни крути, но на какие-то полгода выпало слишком много трагедий. Слишком много для их спокойной, размеренной…

– Ма-а-ам.

Она взглянула в зеркало. Шурик не спал.

– Да, родной?

Сын чуть подался вперёд, насколько позволили ему ремни:

– А что такое «воздушка»?

Лиза на несколько секунд задумалась. Она вспомнила, как бегала в детстве с мальчишками стрелять по мишеням. Всей ватагой они бежали в реденький лес, расположенный за микрорайоном, развешивали на щупленьких берёзках тетрадные листы с нарисованными на них фломастерами кругами разного диаметра. Отходили метров на семь-восемь и соревновались, кто точнее выстрелит. Стреляли из самодельных орудий пластилином. Деревянное оружие по форме напоминало пистолет, спусковой крючок – проволока, дуло – алюминиевая трубка, вместо затвора – деревянный поршень на тугой резинке. Их-то ребята и называли «воздушками».

– Это что-то вроде твоих игрушечных пистолетов с липучками, только не с липучками и не совсем игрушечный.

Шурик непонимающе посмотрел на неё. Лиза невольно рассмеялась.

– Помнишь, вы с папой в парке стреляли в тире по банкам?

– Угу.

– Вот это примерно то же самое. А почему ты спросил?

Сын на секунду замялся.

– Я пошёл забирать своё полотенце, и…

Лиза помнила, как Шурик подошёл к скамейке, на которой он оставил свои вещи, постоял там немного, а затем взял всё в руки и вернулся. Мальчик часто витал в облаках, и она время от времени наблюдала такие «зависания».

– … Там стоял мальчик. Он сказал: «Хочешь, я подарю тебе «воздушку»?»

Лиза вздрогнула. В голове почему-то мелькнуло: «Ага, давай радуйся. Побольше и почаще». Интересно, говорил ли тот мальчик, которого видел Шурик, таким же голосом?

– А… а ты что ответил?

Лиза пристально посмотрела на сына, повернулась к мужу, чтобы узнать, что он по этому поводу думает… Тёма смотрел на неё. В его бегающих глазах плескалось непонимание и… отчаяние?

– Ничего. Я его немного испугался, оглянулся посмотреть, где вы, а он вдруг взял и исчез куда-то.

Глава 8

Артём не находил себе места. Целое утро он бродил из комнаты в комнату, пытаясь занять себя хоть чем-нибудь. Он пытался писать, но, как и весь последний год, мысли разбредались, как овцы без пастушьей собаки, и пальцы, зависшие над клавиатурой лаптопа, так и не опускались на кнопки. Он пытался позавтракать, но календарь возле холодильника, где под вторым мая была приписка «Встреча с читателями», напоминал ему: «Да, да, сегодня именно второе, самое время начинать волноваться». В итоге он решил выйти в садик на заднем дворе дома – подышать свежим воздухом.

Весна, та её часть, которую он больше всего любил, блицкригом ворвалась в Подмосковье и оккупировала территории, быстро и неотвратимо вводя свои собственные порядки. Солнце уже не походило на тот шарик, который обжигал глаза, грел щёки и никак не помогал вечно мёрзнущим ногам Артёма зимой. Пропала и та рахитность, с которой оно пыталось выполнять свои обязанности ранней весной. Теперь, в первые майские деньки, оно напоминало работника, который после долгого и приятного отпуска где-то на югах с новыми силами встал за станок и опережающими темпами выполняет и перевыполняет план.

Настроение Артёма, словно напитавшись витамином D, чуть поднялось. В конце концов, это была не первая встреча с читателями, и всё всегда проходило успешно. Да, до выхода на импровизированную сценку в фойе издательства его руки дрожали, кадык ходил ходуном, а внутренние органы пытались поменяться местами. Но как только он садился за стол с разложенными на нём его собственными книгами, боязнь сцены моментально испарялась. Он справится.

Когда он снова вошёл домой, часы в гостиной показывали девять часов. Саша, умудрившийся к наступлению тепла простудиться, лежал и рассеяно смотрел, как на экране телевизора Смешарики устраивали свои важные смешариковские дела и решали свои серьёзные смешариковские проблемы. Время от времени он громко шмыгал носом, совершенно игнорируя лежавший рядом носовой платок, про который всё утро ему напоминала мама.

Следом за Артёмом в дом зашла Лиза, запыхавшаяся, с капельками пота на раскрасневшемся лице. Она встала возле входа, уперев руки в колени, и довольно улыбнулась. Артём с удовольствием окинул идеальную фигуру жены под облегающими леггинсами и топиком.

– Фух, устала. Прибавила сегодня километр, – гордо сообщила она. – Под конец совсем выдохлась. Когда уже ты со мной будешь бегать?

– Завтра, – сообщил Артём уверенно, не задумываясь. – Проснёмся в пять утра и побежим.

Время от времени он смотрелся в зеркало, изучая своё нетолстое, но довольно рыхлое тело, уже явно проступающий второй подбородок, появляющийся живот. По сравнению с красавицей женой, подтянутой и стройной, он выглядел каким-то бесформенным куском мяса, поставленным рядом так, для контраста. И в такие моменты он отчётливо для себя решал, что нужно заниматься не только своим духовным состоянием, почитывая книги и потягивая виски, но и физическим. Он ставил будильник на пять утра и собирался заканчивать с работой в приемлемые девять часов вечера, чтобы тут же идти спать. Но… в такой день обязательно текст шёл как по маслу, и остановиться не было никакой возможности. Он отрывался от клавиатуры далеко за полночь и с удивлением смотрел на часы. Естественно, в пять утра он спал мёртвым сном и на следующий день мучился от своей безвольности, что, впрочем, почти всегда к ужину проходило. И всё забывалось до очередного обострения чувства неудовлетворённости собой. А в последний год бессмысленное сидение перед экраном, когда после нескольких часов листы оставались чистыми, высасывало энергию в разы сильнее. Результат был один – никакого бега.

Лиза словно прочитала его мысли:

– Ага, я эту историю слышу раз в месяц, если не чаще. Ну да ладно, лишь бы писалось хорошо, марафонец ты мой.

– Ага, – чересчур оптимистично согласился Артём.

Под испытующим взглядом Лизы он в который раз почувствовал себя нашкодившим ребёнком, словно любая его мысль тут же транслировалась в голове жены. Он никак не мог к этому привыкнуть.

***

Дорога до издательства заняла около часа. Путь на маршрутном такси до метро, обычно в рабочие дни долгий и малоприятный, сегодня уместился в рекордные двадцать минут. В метро Артём сел, наслаждаясь отсутствием тряски, которая его очень сильно раздражала в «маршрутке», и закрыл глаза. Сначала мысли витали вокруг его романа, над которым он сейчас работал. Под гомон пассажиров метро он перебирал героев, места и возможные варианты развития событий. Затем мысли становились всё более и более размытыми, затягиваясь в воронку дремоты, а потом и вовсе превратились в череду абстрактных образов.

Рядом пристроился старичок, громко шурша мятой газетой. Складывая по сгибу листы, он задел Артёма, и тот встрепенулся.

«Чёрт, заснул», – подумал он, озираясь по сторонам и пытаясь понять, на какой он станции.

– Извините, гражданин, – прошамкал старичок, полуобернувшись к Артёму, и с лёгким свистом втянул воздух. – Я такой неуклюжий, что постоянно кого-то беспокою.

Он виновато улыбнулся ввалившимися губами.

– Ничего страшного, – пробормотал Артём. – Вы, случайно, не знаете, на какой мы станции?

– Сейчас «Таганская» будет, – почти воскликнул старичок, словно обрадовавшись, что наконец-то получил собеседника. – Меня, кстати, зовут Геннадий Степанович, хотя, признаться, меня давно никто не называл по имени-отчеству. Дожил, знаете ли, до времён, когда остаётся только имя, данное при рождении. – Он снова улыбнулся, на этот раз обнажая чёрную прореху рта, в котором болтались несколько одиноких жёлтых зубов. – Странная штука: рождаешься с одним лишь именем; пока живёшь, к нему успевает прилипнуть и фамилия, и отчество, и звания всякие. А под конец… всё снова отваливается, и ты остаёшься снова при своих. Ну, разве что добавят тебе «дед», намекая на скорое увольнение в запас.

Геннадий Степанович, или дед Гена, моргнул и снова подтянул губами воздух, словно всасывая в себя готовый прорвать дамбу поток слов.

– А вас как нарекли при рождении? – позволил он представиться Артёму.

– Тёмой. А потом превратился в Артемия Павловича.

– Артемий, – шамкая, важно повторил Геннадий Степанович. – Какое благородное имя! А знаете ли вы, что оно означает?

Артём покачал головой.

– Ну конечно же, сейчас никто не разбирается в том, что означает то или иное имя. Называют, как придётся, а потом удивляются, во что вырастает чадо. Но это не про вас. Вы как раз обладатель сильного имени. Артемий! Невредимый!

Артём смущённо улыбнулся, чувствуя, как Геннадий Степанович постепенно повышает голос. Старичок заметил это и принялся шептать, хотя шёпот звучал ещё отчётливее.

– Это имя неагрессивного, но мужественного и сильного духом человека.

Артём хмыкнул.

– По-моему, ваши предположения не столь уж и верны.

Старик упрямо подтянул нижнюю губу, отчего его беззубость стала ещё очевиднее.

– А это вовсе не предположения. Это антропонимика. Вы знаете, существовал такой исторический персонаж – Артемий Антиохийский. Он был военачальником при римском императоре Константине Великом и его сыне. Его очень невзлюбил Юлиан, новый император. Его ещё Отступником называют. Так вот, больно ему не нравилось, что Артемий проповедует христианство, да ещё и заступается за епископов, которых этот самый Юлиан истязал. И император решил, что неплохо бы было, чтобы Артемий отрёкся от Христа и принял языческих богов. И подверг он бывшего военачальника суровым пыткам.