Две стихии: Символы непостоянства. Максим Замшев // Чем дольше явь, тем интересней сны. Иван Купреянов

Максим Замшев, Иван Купреянов

Две стихии

Максим Замшев

Символы непостоянства

Стихотворения

«Сколько мне жизни оставить на чай…»

Сколько мне жизни оставить на чай,

Жизни пропащей и сладкой?

Стулья пустые скрипят по ночам,

Чувствуют, что-то неладно.

Греются чувства на утлом огне,

Но разгореться не в силах.

Ты не останешься даже во сне,

В небе останешься синем.

Там, где тебя разглядеть не дадут

Хищные птицы разлуки.

Там, где тебя навсегда уведут

Ангелов нежные руки.

И никому не придётся помочь,

Просто не хватит пространства.

Белая скатерть и чёрная ночь —

Символы непостоянства.

«Хотел быть свободным, как ветер…»

Хотел быть свободным, как ветер,

Но ветер заперт в тюрьме.

Хотел быть влюблённым, как Вертер,

Но мысли слепнут во тьме.

Хотел рассказать, как долго

В баре играли джаз.

Но если не будет толку,

То нужен ли мой рассказ?

Хотел быть надёжным, как сейфы

В далёкой швейцарской земле.

Хотел быть беспечным, как селфи,

Но стрелка дрожит на нуле.

И жизнь, потерявшая скорость,

Привычно меняет окрас.

И Вертер взирает с укором

На ветер и джаз.

Глотает бесцельную скуку

Кустарник косматый, как бард.

Отрезали сердце и руку

И сдали в ломбард.

«Который год, который снег…»

Который год, который снег,

И всё одно.

Нечеловечьих чувств разбег,

Фонарь, окно.

Ветра свирепые с реки

По стёклам бьют.

Полы блестят и потолки,

И люди пьют.

Пьют самогон и самопал,

Жрут пироги.

А Рим единственный пропал

Назло другим.

Слова морозные крепки,

Им жить – зимой.

Дороги, песни, дураки —

Зовут домой.

Меж небом и землёю щель —

Смотри на свет.

Движение важней, чем цель,

А цели нет.

Есть только мир, есть только Рим

И мы при нём.

Мы ничего не повторим

И не начнём.

Который снег, который год

Мой мир трещит.

Я жду, когда же мой народ

Возьмёт на щит

Меня, и все мои дела,

И все снега.

Вчера ещё метель мела,

Теперь – пурга.

«Слова идут вразвалку, что матросы…»

Слова идут вразвалку, что матросы

По бесконечной палубе линкора.

Они меня покинули без спроса,

И, видимо, верну я их не скоро.

Понять их можно: надоело слушать,

Что нет глупее их и бесполезней.

Мне жалко их, но знаю, станет лучше

Им без меня и без моих болезней,

Без тщетной жажды славы, без истерик,

Без песни, где одна осталась нота,

И без привычки выходить на берег

И вдаль смотреть, высматривая что-то.

«Мне бы туда, на Разъезжую…»

Мне бы туда, на Разъезжую,

Там, где все нити сплелись.

Там, колеёю наезженной,

Жизнь поднимается ввысь.

Так высоко, что не видно ей

Слёз в удивлённых глазах.

Как мы приходим невинными,

Так мы уходим в грехах.

В барах резвятся до полночи

Наши с тобой двойники.

Нам же известно доподлинно:

Утром их тени легки.

Мне бы туда, где асфальтами

Длится прогулка навзрыд.

Там, где холодными пальцами

Ты согреваешь мой стыд.

Там, где Разъезжая улица

Мир превращает в углы,

Чтобы стоять в них и жмуриться

Во избежание мглы.

«Провинция давно уж не тиха…»

Провинция давно уж не тиха,

Скорей меланхолична, одинока.

Захочешь быть подальше от греха,

Езжай сюда, чтоб поумнеть до срока.

Здесь так легко попасть на прежний ритм,

Что запоёшь не хуже Паваротти,

Здесь мастера живут без Маргарит,

И вид один на каждом повороте.

Из важного ещё: здесь холода

Длинней, чем путь от леса до могилы.

Здесь о тиранах узнают, когда

Из магазинов исчезает мыло.

Здесь стыдно заниматься ерундой,

Когда один во все мишени метишь.

Здесь до любви так близко, что с водой

Её сглотнёшь и даже не заметишь.

«Тёмное небо и дым из трубы…»

Тёмное небо и дым из трубы,

Самое светлое – дым.

На горизонте большие кубы,

Сон будет нынче цветным.

В окнах привычно горят огоньки,

Но я не грежу о них,

Знаю, что люди от лютой тоски

Воют в квартирах пустых.

Тихо пищит неудавшийся снег,

Слякотью рано он стал,

Как я подробно обдумал побег!

Жаль, убежать опоздал.

Тёмное небо, чужая семья,

Старой вины колдовство.

Пальцы нащупали что-то, и я

Понял, что нет ничего.

«Идёт, пригнувшись, пилигрим…»

Идёт, пригнувшись, пилигрим,

Так сильно небо давит.

Давай с тобой поговорим

О том, за что страдали, —

О Родине, о временах

Печальных и тревожных.

Идёт, ссутулившись, монах,

Глаза поднять не может.

А в небесах над ним горят

Останки душ невинных.

Так далеко последний ряд,

Что ничего не видно.

Давай пойдём с тобой, как встарь,

Лихой тропой гусарства,

Идёт, расправив плечи, царь,

Оставшийся без царства.

И в голове его не гимн,

А прошлых мыслей улей.

А мы молчим, а мы сидим

И что-то караулим.

Не сыщешь в голосе металл,

Молчание дороже.

Когда последний первым стал,

Второй сошёл с дороги.

И хрустнул мира позвонок

Под строгим взглядом Бога.

Я жил, наверное, как мог,

Но смог не так уж много.

Пусть простота не воровство,

Пусть скверно дул в трубу я.

Не ангел я, и ничего

В жизнь не возьму другую.

«Никого уже нет из тех…»

Никого уже нет из тех,

С кем я мир поменять хотел,

С кем гуляла моя душа

В дни весенние не спеша.

Никого уже нет из тех,

Кто в году отмечал лишь сны,

Кто разбрасывал снег для всех,

Чтоб растаял он до весны.

Никого уже нет из тех,

Кто стихи до утра читал,

Кто всю ночь в облаках витал

И мечту добывал из стен.

Никого уже нет. Война

Опоясала, как лишай.

Если можешь, себя лишай

Лучшей доли, что не дана.

Никого уже нет. Рассвет

Не дотягивается до дня.

Не с кем чокнуться, чтоб до дна,

Дна как не было, так и нет.

Но зато есть такая даль,

Что не в силах вобрать мой взгляд.

Но зато есть такая сталь,

Что клинки от неё блестят.

И ещё кто-то мне сказал,

Что, наверно, мы все в кино.

Опоздали мы на вокзал,

Где в буфете всегда темно.

И состав прогремел без нас,

В нём все те, кого Бог не спас,

В нём все те, от кого душа

Ждёт бессмертия не спеша.

«Я писатель второго ряда…»

Я писатель второго ряда,

Но мне хочется в ряд последний,

Потому что моя отрада

Укатила в вагоне летнем.

Я бросаюсь на амбразуру

Виртуального пулемёта.

Я влезаю в чужую шкуру,

Чтобы вспомнить чужое что-то.

Жаль, что мысли мои устали,

Поднимаясь в чужую гору.

Я участвую в карнавале,

Что спускается с неба в город,

Чтоб скупить в магазинах сказки,

Чтоб продать на базаре спицы,

Чтоб забрать у счастливых маски,

А несчастным оставить лица.

Подражатели, лицемеры,

Я, писатель второго ряда,

Прославляю вас всех без меры.

Вы хлебнули такого яда,

Что теперь ничего не страшно.

Бьют куранты на разных башнях,

Часовые стоят в дозоре,

И слеза не дрожит во взоре.

«Москва сегодня мокрая…»

Москва сегодня мокрая,

Как будто искупалась.

Всё утро песня смолкшая

В моей груди копалась.

В ней дар прожить без девочки,

Что расплетала косы,

В ней сладкое бездействие

И на веранде осы.

В ней струны то расстроены,

Уродуют гитару,

В ней люди, что расстроены,

А им бы жить на пару.

Не ищет прилагательных

Один глагол великий,

Ему бы вздох мечтательный

И солнечные блики.

Москва сегодня лучше, чем

Любой такой же город.

Студенты снова учатся,

Чтоб пропитаться вздором,

Коты устало хмурятся

Среди возни мышиной,

И светофоры щурятся,

Чтоб разглядеть машины.

«В тумане мне видится лучник…»

В тумане мне видится лучник,

Хочу совершить с ним обмен,

Когда-нибудь все станем лучше,

Чем были на данный момент.

Казалось бы, лучник, ну что в нём?

В нём крупная соль бытия.

В родстве мы с ним больше чем кровном,

И он здесь нужнее, чем я.

А мне бы туда, где просторы,

Где сходятся с волком пути,

Где в небо врезаются горы,

Чтоб кровь голубую пустить,

Где ходят деревья в пижамах,

Где русским рождён Робин Гуд,

Где тушат пожары глазами

Волхвы, что веками живут.

Но лучник? Зачем же нам лучник?

Отравлены стрелы давно.

Когда-нибудь все станем лучше,

Но в чаше прокисло вино.

Пусть он лучше знает, как нашу

Отчизну варяги спасут,

Пусть он лучше видит, как чашу

Куда-то несут и несут.

«Кто был из нас правее…»

Ктó был из нас правее,

Откроется до весны,

Лавры Хемингуэя

Никому не нужны.

Кто останется с нами?

Только король да шут.

Голыми я руками

Душу