Я примчался к дому и побежал по лестнице, на которой между первым и вторым этажом лежал окровавленный Голодяев. Он был мёртв – это можно определить без особых усилий – в голове зияет дыра. На площадке третьего этажа лежит Родион в луже крови. Лужа была слишком огромной даже для того, чтобы обойти её. В его голове была аналогичная дыра. Рядом с ним лежал чемодан и сумка с деньгами. Почему нападавшие не забрали их? Нельзя было оставлять чемодан и сумку на месте, поэтому я забрал их и скрылся. Барон, скорее всего, тоже кончен.

Я залез в машину Голодяева, перед этим забрал у него из кармана ключи, и уехал. Но без спешки; голодяевский стиль был бы сейчас лишним. Я не знал, что нужно делать и как поступить с наркотиками и деньгами, которые лежали на заднем сидении и были все в крови. Ехать было не куда, кроме как домой. Пока я стоял на светофоре, я нащупал бутылку с остатками текилы и допил. Уже светало, и ночь исчезла, вместе с моими компаньонами. Я был вновь один, ехал в чужой машине, а сзади лежали наркотики и деньги наркодилера. Что-то в моей жизни определённо пошло не так. В очередной раз, всё пошло не так.

Я не был дома долго. Столько произошло за одну ночь, что эта ночь была длиной в целый день. Всё шло правильно, потом – обвалилось. «Что с моей жизнью не так?» – вопрос чудесный и актуальный, но в голове всё слишком хаотично. «Мне ещё здорово повезло: мне не прострелили голову», – подумал я. Жалко ребят, хоть я и знал их недолгое время. Надежда на семью пропала, вместе с Бароном.

Поразмыслив немного, просто сидя на стуле, я решил пойти проспаться и собраться с мыслями, когда проснусь.

Проснулся я со странным ощущением. В дверь звонили. Я подошёл к двери и взглянул в дверной зрачок. Я удивился и немного отшатнулся от двери, когда увидел по другую сторону двери Барона. Я открыл дверь и впустил его. Его рубашка вся была в крови: он сказал, что у него прострелено плечо.

– Придётся зашивать. Ты должен потерпеть, – сказал я.

– Сначала нужно вытащить пулю, – сказал он, жмурясь от боли.

– Иди на кухню, а я сейчас принесу аптечку.

Я помчался в ванную и обнаружил, что кроме аспирина у меня ничего нет. Прибежав на кухню, я засомневался в состоянии Барона: он был бледный и видимо потерял достаточно крови.

– У меня нет ничего, чтобы обработать рану. Придётся сбегать в магазин – иного пути нет. Сиди здесь, можешь принять порошка вон в том чемодане, чтобы возбудить организм. Я скоро буду.

Поспешно одевшись, я выбежал из дома в направление магазина. Добравшись до магазина, я купил две бутылки водки, немного еды и сигареты – почему-то захотелось покурить. Потом я добежал до аптеки и взял там всё необходимое. После всего, я вернулся домой и увидел Барона, который расхаживал по дому, как ни в чём не бывало. «Видимо он воспользовался моим советом и принял кокаина», – подумал я.

Времени оставалось мало, нужно было срочно что-то предпринимать. Я вывалил пакет с покупками и сказал:

– Я всё принёс, нужно начинать.

Я принёс самый острый нож с кухни и нитки с иголкой. Всё было готово. Пациент нисколько не нервничал. Я обильно полил водкой рану и нож и протянул бутылку Барону; он выпил немного. Он вскрикнул, когда я полил рану водкой, но держался мужественно. Нужно было достать пулю, что меня немного пугало. Делать было нечего: вариантов и времени не осталось.

Я тоже выпил немного и решил действовать сразу, без промедления. Я раздвинул рану пальцами и просунул внутрь нож – ничего не вышло достать. Пулю не было видно, что очень странно. У меня не было опыта в операциях такого рода, я надеялся на удачу. Тут мне всё-таки удалось разглядеть пулю, и я аккуратно снова просунул нож. И тогда я поймал момент удачи – мне удалось вытащить пулю. Я был чертовски рад моей находке и представил пулю Барону. Ещё раз залил всё водкой и осторожно зашил ранение кривым швом.

Барон немного вскрикивал всё это время. Кокаин с водкой действовали, и они спасли его от сильнейших мук. Надежда была реализована, и этот этап остался позади.

– Нам нужно выбираться из этого города, – сказал Барон. – Твою мать, ты видел, что стало с Андреем и Родионом. Они нас будут искать. Нужно выдвигаться в путь, либо мы покойники.

– Что будем делать с наркотиками?

– Возьмём с собой.

– Это опасно. Если нас повяжут с ними, то нам крышка.

– Других вариантов нет. Этот город для нас теперь слишком опасен.

– Ты обессилен. Тебе нужно отдохнуть и поесть.

– Хорошо, что у нас есть кокаин. На нём можно долго протянуть. Это эликсир жизни, чёрт возьми.

– Я думаю, что нет вариантов садиться на поезд, тем более на самолёт. На вокзалах опасно двигаться с запрещённым порошком. Нужно ехать на машине, иначе никак.

Я собрал документы, немного вещей, пару чистых тетрадей и мы выдвинулись в путь. Мы решили взять машину Голодяева и добраться до дома Барона, где он предложил пересесть на его машину. У Барона была неприметная Chevrolet Lachetti, вполне обычное средство передвижения – как раз то, что нужно. Мы перекинули вещи в машину Барона, занюхались кокаином, выпили и выдвинулись. Таким образом, мы ринулись во все тяжкие. Барон посоветовал поехать в Московск, который был примерно в трёхстах километрах от нас, – там у него был старый приятель. Я согласился с ним, за неимением других вариантов.

Мы выехали на автобан, гнали по трассе и были невесомы. Порошок свинтил нам голову, и мы мчали, словно вне времени и пространства. Куда мы ехали и что мы собираемся делать дальше – не так важно. Важно то, что я и мой брат вместе, и мы – семья. Обезбашенная, сжигающая мосты и обдолбанная семья. Назад дороги нет.

В нас была какая-то странная энергия, которая давала нам место на пьедестале этого мира чуть выше, чем положение обычных людей. Вся эта бешеная энергия есть в каждом, как в каждом есть мозг и сердце. В ком-то эта энергия преобладает и вырывается в наш мир вулканом смысла; в ком-то лишь изредка сочится; в ком-то она слегка проступает через кожу, как капелька пота. Эта энергия и есть начало всего: начало эволюции, открытий, творчества, разрушений, войн, революций – всего, что происходит с человеком и всего, что делает человек.

Эта энергия всегда подстрекает человека становиться лучше, чем он был раньше. Это внутренний вызов человека человеку, мятеж его духа. В любом подлинном, некультивированном и диком величии есть мятеж. Он всегда присутствует в начинаниях порядка, хотя бы для того, чтобы сбросить старый порядок в жернова истории для иного будущего. Порядок устаревает – таков порядок. Если бы не так, то сегодня планетой правили бы фараоны, или греки, или римляне, а может быть вавилоняне, персы, индусы, китайцы или византийцы. Временем задаются условия, которые должны быть выполнены кем угодно вне зависимости от нахождения в пространстве. Каждому моменту присущ свой, определённый порядок вещей. На самом деле, этот мировой порядок – та частичка, которая, в конце концов, приведёт человечество к краху. В один прекрасный момент планета будет разрушена, либо будет на той грани к вымиранию, когда последний человек выйдет из дома и скажет: «Разве в этом и был смысл существования?». Ему не суждено будет узнать ответ на свой вопрос, ибо уже слишком поздно. Он будет стоять во всеобъемлющем желании узнать ответ на его краткую загадку. Но может, в один момент, когда ему предстоит серьёзно задуматься, он, смотря в окно, неожиданно для себя, увидит в нём отражение своего лица и его осенит. Его осенит, что он один неспроста: ему нет равных, как и ему нет неравных – ему просто не с кем сравниваться. Он увидит то, чего человек никогда не может постичь в обществе людей. Он поймёт всё, что проистекало из уст седых мудрецов, все их слова – и сложит их воедино. Это будет одна, но самая верная формулировка термина. Она перечеркнёт все учебники, тома философских книг, все исследования всех мировых учёных, все теории, гипотезы и попытки понять раз и навсегда, что есть смысл жизни. Смысл жизни человека – в её продолжении. В смысле индивидуальном – саморазвитие, подобно бесконечному лучу, которому было дано начало однажды, но он движется и бесконечно удаляется вдаль, что уже не помнит своего начала. Этот луч останется бесконечным, если человек пожелает, но человек желает его упростить – сделать отрезком. Сделать ограниченным и абсолютно бессмысленным. В этих двух смыслах и заключается главный смысл – смысл жизни; это прогресс и это – то единственное, что требовалось от человека. И человек всё упустил.

Простота сего открытия поразит этого человека. Человек оглянётся и сядет безмолвно на пол. Он поймёт свою безнадёжность, как неспособность выполнить смысл, ради которого он появился на свет. Он был послан остаться последним среди всех; судьба покарала его за всех предков, которые убивали себя, убивали друг друга и убивали всё окружающее, вместо того, чтобы приумножать и возрадоваться жизни. Жизнь такая непостоянная и хрупкая для того, чтобы быть в руках человека – но видимо в этом заключается суть мироздания. Это словно эксперимент, когда в одну клетку поместили человека и мир, и теперь наблюдают, как они будут себя вести, – люди делают похожие эксперименты с животными.

Этот человек будет окончанием того луча. Луч, который прошёл этот короткий, по земным меркам, период существования: от неразумной обезьяны до разумного человека. В самом начале, в том далёком моменте эволюции, когда обезьяна взяла в руку палку – тогда человек обрёл понимание смысла. Ещё даже без способности понимать что-либо, человек встал на следующую ступень развития. Словно простейшей молекуле самого раннего этапа развития был дарован смысл в размножении и в тот же миг саморазвития. Все процессы взаимны в мировом порядке вещей: от молекулы, обезьяны и человека. И тогда, если сейчас человек потерял из вида то, ради чего он живёт – всё потеряно. Потерян смысл той молекулы, и той обезьяны, все великие открытия прошлого, все достижения, жертвы, все смерти прошлого – всё просто растоптано человеком, который не смог осилить важнейшего для него принципа, стимула для жизни.

Возможно от обилия всего, что окружает человека, может от скуки, а может от неспособности поднять тяжкий груз, который был возложен на его плечи, возник момент, закатывающий великий восход человечества. Именно, в значении человеческой души и духа, восход ознаменовал развитие, предел понимания для прошлых людей, и сразу же знаменовал начало будущим. Этот восход явился перед человеком, как человек перед ним, и ожидал чего-то наивысшего от человека. Но этот восход был провально наивен, потому что полагался на человека. Может быть, раньше это можно было допустить, но сейчас – это роковая ошибка. Доверить человеку мир – точно то же самое, что доверить двухлетнему ребёнку подержать стеклянную вазу над пропастью.

Можно полагать, что закат – это всего лишь результат восхода, как его основная цель. Можно понимать это и через ассоциацию восхода – с началом жизни, заката – со смертью. Да, нужно уже это понимать, что всё не бесконечно и уж точно не бессмертно. Нельзя всё время видеть сказку – это очень вредная привычка, которая губит и человека и всё его окружающее. Уже настало то время, когда нужно отложить приукрашенные полёты фантазий и истории со счастливым концом, и, наконец, взглянуть в окно. Никому не хочется туда смотреть, если видеть там истину, но если не смотреть, она никуда не денется. Стоит опасаться, что, если человек как-то однажды посмотрит в это окно и увидит, что улицы пусты – нет ничего совсем – тогда это будет означать, что всё то, что было там, уже пришло к этому человеку в дом.

В конечном итоге, за самой непроглядной тьмой всегда следует восход, если конечно есть чему восходить. Если есть потенциал, энергия – то е́сть шанс, есть смысл, возможность и будущее.

Тот последний человек – это истина. Истина кратковременная и с одним единственным концом. Реальность в том, что кто действительно понимает смысл жизни – тот либо гений, либо безумец, либо изгой.

ЧАСТЬ 4

Вся жизнь человека – это борьба между его силой воли и желаниями его организма. Всю жизнь человек ведёт эту борьбу, даже когда одно полностью оттеснило другое и завладело человеком, то другое всегда остаётся в глубинах и ведёт схватку.

Я боролся с собой всегда, иначе бы я не был собой, иначе я не был бы сейчас здесь: я настоящий бы не был здесь, – был бы какой-нибудь овощ, да кто угодно, но только не я. Борьба с собой – самая важная, самая главная и самая естественная борьба. Я хочу быть собой, поэтому я борюсь с самим собой. Я борюсь со всем миром, чтобы не быть как весь мир. Жизнь – борьба, причём постоянная.

Моя жизнь никогда не будет как прежде – это чертовски здорово. Опасаться предстоит тем, у кого жизнь каждый день «как прежде». Я чувствую чисто физический вред от этого «как прежде». Я был самым оседлым из оседлых, теперь я стал кочующим странником, едущим в неизвестность. Самое важное – мне это нравится: мне нравится быть кочевником; мне нравятся приключения и неспособность быть уверенным в том, что произойдёт со мной через день, через час.

Настал вечер, и стало темно. Барон спал. Холодный зимний вечер и ни единого полицейского вокруг. Будто этот момент дан нам в полнейшее распоряжение. Я размышлял всё время и гнал по тёмной трассе, освещённой фонарями Lacetti. По встречной полосе редко проезжают машины и ярко слепят. Мысли варьируются от нелепых фантазий до социальных проблем. Слишком много вещей смешались в одной голове. Не было прежних посылов к мыслям о прошлом или о будущем. Будущее – стоит ли оно того, чтобы о нём думали, мечтали о нём, если настоящее слишком неизведанное. Прошлое я изведал слишком досконально, слишком часто прибегал к нему. Само настоящее по существу труднопонимаемо: это сегодняшний день, это минута, секунда, мгновение. Настоящее разное у всех и такое неуловимое, что длится слишком быстро во времени и пространстве. Через минуту будет будущее, которое в тот же миг станет настоящим, которое в тот же миг станет прошлым. Миг – это жизнь. Не важны часы и дни, годы, века и тысячелетия. Формальности, сентиментальности – они могут быть утешениями, рамками жизненного пространства, но никогда не заменят саму жизнь.

Я пропустил через мозг все наши нарушения законов, порядков, морально-этических и нравственных норм и признал, окончательно и неоспоримо, что это правильно. Мы всё сделали правильно, законы и тому подобное не так важны, если факт правильности действий налицо. Юридические законы – это социальная мораль, но это не значит – человеческая мораль.

Благоговение людей перед законодательной системой вызывает опасение. Законы всё античеловеченее, с каждым годом. Но что идёт не так? Почему люди перестали обращать на это внимание и только и знают, что строго выполнять их? Смотреть на это слишком больно; веришь в неминуемую гибель поколения – оттого становится ещё поганей. А ведь все эти люди – часть единого целого; и я – часть всего этого. По этой же причине обывателям никогда не понять различных хиппи, юппи, нудистов, го́тов, растаманов и представителей множественных субкультур и воззрений. Протест против власти есть всегда; всегда есть свой нонконформист на любого конформиста. Это протест против всего и всех – такие люди не видят смысл в притворстве и хотят жить по-настоящему.

Я подъехал к придорожной круглосуточной закусочной и разбудил Барона. Внутри забегаловки была парочка дальнобойщиков, которые показались мне просаленными и пропитанными дорогой людьми. По ним сразу видно, что они – профессионалы своего дела, гуру дороги и всего с ней связанного. Словно в дальнее плавание выходят они однажды из дома и возвращаются спустя несколько недель. Телевизор находился на стене и по нему шёл какой-то советский фильм прошлого века. Барон уселся за столик; выглядел он вполне удовлетворительно: слегка помятый и сонный, но со здоровым и непонятным блеском в глазах.

Официанта как такового не было. Был молодой нерусский парень, улыбающийся во все тридцать два зуба, видимо, чтобы расположить к себе. Такой улыбки стоит опасаться. Он стоял за прилавком и смотрел на меня в ожидании, пока я рассматривал меню, если его можно так назвать. Меню не особо отличалось разнообразием, поэтому я решил ограничиться двумя двойными порциями пельменей и кофе. Спустя десять минут наш заказ был выполнен. В то время пока мы ожидали, фильм показался мне вполне занятным.

– Мы сейчас где? – спросил Барон.

– Примерно в часе езды до Московска, при въезде в какой-то посёлок.

– Мне уже намного лучше, знаешь. Правда чувствуется отходняк.

– Может купим эту забегаловку. Деньги есть. Останемся тут, будем содержать бизнес, жить-поживать. И подальше от этого проклятого города, от всей этой суеты. Найдём пару красивых, здоровых девиц. Как думаешь?

– Брат, это уж ты без меня. Меня не привлекает это село. Как-то в нём всё грязно, что ли. Всё старое, люди глупые, запах навоза. А инфраструктура? Это же дикость. Нет, брат, не моё это.

– Ну, говоря о глупых людях – их везде хватает. А к остальному быстро привыкаешь. Да и тут грязь вся на виду, её взял да убрал, а в городе всё невидимо: в воздухе, в воде да в еде – там уже ты зависишь от того, что тебе дают.

– Не знаю, не знаю. Хотя твоя правда – в чём-то ты прав. Я всё же предпочту город – мне он ближе по духу.

– Ладно, каждый при своём мнении. Я вот думаю основаться где-нибудь вдали от города. Да хоть даже здесь. Правда пельмени я больше брать здесь не буду – это невозможно есть.

– Да, пельмени – гадость ещё та. Травят людей.

Моё стремление к уединённой жизни было иное, чем у Барона. Наши идеалы слишком различались. Почему собственно не основаться вне зоны городской суеты? Жизнь здесь иная, конечно. В деревне дел возникает много и часто. А что мне трудности? Трудности есть всегда.

Мы поужинали, или уже позавтракали отвратительными пельменями и растворимым кофе и снова помчались по трассе. Барон взял в дорогу бутылку водки и сока. На улице было прохладно – ночью стало особенно ветрено и пробирало до костей.

– Понимаешь, системная нравственность – это не нравственность человека. Нормального человека. Дело в том, что нормальный человек – это тот человек, модели которого придерживается большинство, – сказал я, въезжая в посёлок.

– Что же тогда делать, если большинство – дебилы? – спросил меня Барон.

– Тогда я не хочу быть нормальным.

– Да мы и есть ненормальные. Самые чокнутые.

Барон засмеялся, но сразу прервался от боли в плече. Я тоже посмеялся, ни сколько над сказанным, сколько над Бароном. Он начал рассказывать историю о том, как он познакомился с парнем, к которому мы направляемся. Они учились вместе с ним в военном училище и в первый же день учёбы устроили драку. Барон сказал, что прилично навалял Васе (так его звали). Потом, уже на следующий день, их обоих чуть не отчислили, но приехали родители Барона и всё «разрулили». Он закончил рассказ тем, что сказал:

– Тебе стоит познакомиться с моими родителями – они тебе обязательно понравятся.

– Непременно, – сказал я, но подумал: вряд ли мне предстоит с ними увидеться.

Мы проехали уже второй посёлок, после остановки в закусочной. Дорога была ровной, однако знак ограничивал скорость: «80 км/ч». Я решил прибавить скорости и поддал газу до ста пятидесяти. Примерно за триста метров я заметил машину ДПС, но они меня, естественно заметили раньше. Я сбавил до шестидесяти, чисто символически – было понятно, что мы в дерьме. Взмах палочки и я притормозил на обочине; Барон сидел и молчал.

– Старший сержант Гончаров. Предъявите ваши документы, – холодно отстучал представитель государственной дорожной полиции.

Я достал свои права, разузнал, где хранятся документы на машину у Барона, и подал их ему.

– Я нарушил? – прикинувшись дурачком, спросил я.

– А вы как думаете? Превышение точно, сейчас проверим вас на состояние алкогольного опьянения… У вас здесь что-то. – Сотрудник показал на часть моей левой ноздри.

Я посмотрел в зеркало и увидел белый след от кокаина в области ноздри. Всё к одному. Я подумал: «Может меня хоть не посадят. Надеюсь на это. Сука, я ведь должен был предвидеть эту ситуацию».

– Выйдите из машины, для прохождения медицинского освидетельствования, – произнёс сотрудник.

– Может, решим всё по-человечески. Я могу поднять вам настроение на весь день, а вы поднять его мне. Просто я еду почти сутки, мне буквально осталось километров пятьдесят – вот и решил ускорить время. Десять вас устроит?

– Что? – теперь уже прикинувшись дурачком, спросил меня сотрудник ДПС.

– Пятнадцать, – сказал я и увидел в глазах сотрудника согласие, но на устах его было безмолвие. Тогда я решил окончательно свести его с ума и предложил ему двадцать тысяч рублей.

– Думаю, мы сможем порадовать друг друга, – заулыбался сотрудник ДПС и подошёл к машине вплотную. Он съел всё, что я ему преподнес и теперь он готов был даже за отдельную плату поработать для меня проституткой часок-другой. Барон достал из пачки купюр четыре новеньких пятитысячных банкноты, пахнувших печатной краской, и дал мне. Я протянул сотруднику деньги, он отдал нам честь и мы ринулись, как ни в чём не бывало. Перед этим я решил поинтересоваться: «На пути к городу есть ещё посты?». Он ответил: «Нет-нет, всё спокойно, ребята».

– Вот так чудеса! – сказал Барон. – Ты видел его улыбку?

– Ещё бы, – засмеялся я.

– С этими деньгами, мы – сраные короли. Можно делать всё, что угодно, – сказал Барон и занюхал порошок.

– Дайка мне, – попросил я порошок у Барона и тоже занюхал дозу. – Да, чудеса ещё те!

Четыре бумажки действительно оказали для нас непомерную помощь. Что было бы без них? – нас бы поимели сначала эти господа; нас задержали бы, само собой; потом бы нас поимели в отделе; потом нас ещё поимели бы в суде. Нас много раз бы поимели: вся иерархия – структура ГИБДД, ФСКН, МВД, прокуратура и суд. Ребятам на дороге дали бы медаль и новые звания, а нам место в первом ряду новой игры под названием «Тюрьма». Деньги действительно делают волшебство во многих сферах цивилизованного общества – в этом я окончательно убедился.

Мы въехали в Московск, когда на часах было три часа с копейками. Барон объяснил, куда нужно ехать. Потом он попросил меня завернуть в киоск за сигаретами. Сразу мы не решились ехать к Васе – было слишком рано. Поездили туда-сюда, заправили машину, заехали в автомойку – старались оттянуть время до рассвета.

Рассвет мы встречали, оперевшись на Lacetti, пристально бутафорно глядя на горизонт. Мы вдыхали колючий воздух и выдыхали его густым паром; город молчал, но мимолётно пускал в своё существо ранних «жаворонков». В большом городе такого вида никогда не испытаешь – там всегда идёт цикличная жизнь, а люди находятся в бесконечном марафоне событий, передавая друг другу странную эстафету. Эта эстафета – их жизнь, заранее продуманная и, в общем-то, бесполезная жизнь, которую они способны изменить, но никоем образом не хотят менять.

Как рассказывал Барон, Вася полжизни посвятил армии. В училище он был еле-еле троечником и уже ближе к выпуску начал более-менее учиться, но всё равно не смог сдать один из главных экзаменов и вылетел. Потом сразу же загремел в армию, там и остался по контракту. Барон в свою очередь окончил училище, и сто лет не виделся с Васей, хотя в последнее время они снова возобновили связь. Совсем недавно Вася позвонил Барону и предложил встретиться, посидеть, выпить, вспомнить былые годы. Этот случай подвернулся как никогда кстати.

Мы въехали во дворы с дороги и начали пытаться искать намеченный адрес. Проехали скамью с утренними выпивохами; школу; затем начали мелькать дома тут и там: всё сталинки, хрущёвки, исписанные матерными словами, – дома повидали не одну жизнь. Вокруг дворы, да гаражи, – таких районов много. Подъехали к старенькой пятиэтажке, и вышли из машины. Меня удивила старенькая «Волга» ГАЗ-21, в прекрасном состоянии, стоявшая напротив подъезда. Она была чистая и будто даже отполированная, вся блестела.

– Вот это машина! Классика, брат, – сказал довольный Барон.

– Да, класс! Не то что сейчас стругают, – поддержал его я. Хоть и не так фанатично относился к отечественному автомобилестроению, единственное что меня и привлекало – это старые образцы отечественных автомобилей, как раз как эта «Волга».

Мы вошли в подъезд. Запах бросается с порога: стоит перегар, запах старья, разрухи, мочи – всё вместе образует нечто необычное. И если хотя бы раз ощутить этот запах, то он навек въедается в память. Кругом затушенные бычки; плевки; пивные банки и бутылки; на полу следы пролитого пива; стены ободраны, а где-то и до кирпича; весь потолок в чёрных спичечных узорах. Поднялись на второй этаж. Дверь открыл сонный Вася – худой мужичок, очень учтивый и гостеприимный, несмотря на наше раннее появление. По его жене Насте было видно, что она сдерживала нетерпение – она не желала нас видеть. Барон был рад видеть Васю, как Вася был рад видеть Барона. В них была именно та, покрытая мхом дружба, которую достали из запыленного сундука.

– Эта не твоя у подъезда ласточка? – спросил Барон.

– Да-а-а. Нравится? – гордо заулыбался Вася.

– Ещё бы! Со вкусом у тебя порядок, друг, – Барон тоже заулыбался и таким образом намекнул о выборе жены.

Вася предлагал остаться и уже достал выпивку, попросил жену сделать чего-нибудь не закуску, но мы учтиво отклонили его предложение. Мы не решились остаться у Васи. Всё же он настоял на том, чтобы мы выпили с ним, хотя бы по рюмке. Барон сообщил ему, что кое-какое время мы будем в городе. Мы выпили. Вася проводил нас до двери со словами: «Ну, с богом».

Мы сели в машину, занюхали порошка и помчали в неизвестную сторону.

– А что ты вообще хотел от него? – спросил я.

– В смысле?

– Мы же ехали не просто так повидаться с ним. Или просто так?

– Он может помочь нам с жильём и работой. Он живёт тут уже бог знает сколько лет. Сейчас нет резона интересоваться обо всём – деньги есть, и жильё можно найти. Но, ты ведь понимаешь, что нам придётся основаться здесь на некоторое время?

– Видимо да. И как ты думаешь, долго придётся тут жить?

– Я думаю не важно, сколько мы будем жить здесь. Важно то, что домой нам возвращаться опасно.

– В этом ты прав.

До вечера мы поездили по городу, сходили в кино на пресный голливудский боевик, дважды остановились в кафе и отменно поели на солидный счёт. Хотелось побольше разузнать об этом городе, в котором нам, видимо, придётся основаться на некоторое неопределённое время.

Ближе к вечеру мы помчались развлекаться по-настоящему. Мы куролесили по городу; город нам попался удачный: пестрил разнообразием клубов и баров. Мы прикупили двадцать грамм травки у одного дилера, которому мы предложили примерно десять грамм кокаина за то, что он забежит в самую середину танцпола и оросит струёй мочи всех танцующих. Не знаю, почему мы ему это предложили. Впрочем, он это сделал. Смешной парняга.

Дальше всё происходило баснословно аморально: занюхались порошком; приехали в клуб; выпили; подцепили по девице и совокупились в туалете, потом поменялись девицами, потом девицы поменяли позы; выпили; покурили травки; сели в машину; занюхались; поехали в другой клуб; зашли и начали танцевать; казалось, что все вокруг нам аплодируют, будто мы какие-то светские львы; выпили; сняли девушку и поимели её вдвоём в машине; там же занюхались; опять клуб; опять травка; наркодилер пытается впихнуть нам таблетки, говорит, что хороший экстази, правда по высокой цене; Барон его посылает, слишком агрессивно; «что на него нашло?»; тёмный туман в глазах – потеря сознания; просыпаюсь в машине и спрашиваю: «Как долго я спал?»; получаю в ответ: «Спал? Ты за рулём»; действительно – впереди дорога, позади туманная пропасть.

Спустя часов десять мы были в настоящую стельку. Мы лежали в парке, на разных скамейках. Люди шли по своим делам, на работу, учёбу и смотрели на меня осуждающим взглядом; я смотрел на них таким же взглядом. Взаимность необходима, если ты находишься в обществе. Я призадумался о напалме и морфине.

Мне захотелось свалить от сюда – вырваться от окутавших меня людей. Я совершил этот злосчастный трип по городу и убедился в его несовместимости со мной. Я считал, что проблема кроется в системе; что какой-то огромный монстр с длинными щупальцами властвует над бедными людьми. Да, может он есть, но люди вовсе не ангелы. Скорее даже наоборот, они чувствуют прикосновение этого монстра, хватают его за щупальца, тащат к себе и насилуют по-собачьи. Я оседлал мудрость и понял, что нужно со всем этим срочно что-то делать, иначе мне придёт конец.

От дремоты меня отвлёк патрульный полицейский, словами:

– Вставай, давай!

– А не пойти бы тебе в жопу? – сказал я, даже не осознав, кому я это сказал – у меня были закрыты глаза.

Он схватил меня с лавочки, на которой я лежал, и бросил на землю. Я лежал неподвижно, и мне было наплевать на него. Он опять начал трясти меня руками и говорить: «Эй, вставай, вставай, давай!».

– Что тебе надо? – послышалось где-то рядом – это был голос Барона.

– Мы вас с другом забираем отсюда – поедете в обезьянник, – говорил другой патрульный Барону. – Оформляй его, Саня, – сказал он своему напарнику, который стоял возле меня, и указал на меня.

– Да вы хоть знаете, с кем имеете дело? Вы знаете генерала Гончарова? – закричал Барон. – Это мой одноклассник, который вынесет вам всем мозги через полчаса. Засекай время… Вы хотите этого?

– Что за генерал Гончаров? Не знаю такого, – смутившись, сказал патрульный.

– И не должен, – сказал Барон. – Всего три буквы: Ф-С-Б, – тебе о чём-то говорят?

– Знаете, – обратился патрульный ко мне, – лучше вам утихомирить своего друга. И уходите, прошу вас.

– Так… – пытался найти что-то в телефоне Барон. – Вот он: Гон-ча-ров.

Он был абсолютно уверен в том, что делал и это произвело впечатление на патрульных. Это произвело впечатление и на меня. Они пытались поднять меня с земли и уговаривали меня, чтобы я убедил Барона никуда не звонить. Их отношение к нам сменилось в одночасье. Я всё-таки встал, и, отряхиваясь, сказал:

– Слава, я думаю, что эти ребята осознали свою неправоту и готовы принести тебе свои извинения.

– Да? – Барон сделал вид, как будто оторвался от разговора по телефону. Его бутафорское поведение вызывало смех, а если не знать о его блефе, то настоящий страх. – Что-то я ничего не слышу…

– Простите нас… э-э-э… гражданин, мы обознались, извините, – сказал один из патрульных.

– Ну, мы пойдём? – задал я риторический вопрос, схватил Барона за плечо, и ушёл.

Слишком глупые ребята, чтобы отличать дешёвый блеф от настоящих проблем.