Я молчал и лежал с закрытыми глазами. Я чувствовал, что она смотрит на меня и ждёт ответа на свой вопрос. Кристина решила, что я сплю, и притронулась к моему плечу в надежде разбудить меня. Как только она притронулась ко мне, я схватил её руку, повалил её на кровать и вцепился губами в её губы. Она не сопротивлялась, но спустя пару минут сказала:

– Хватит. Вдруг войдёт мой отец.

– Пусть присоединяется, – не подумав, сказал я, а потом только понял сказанное. Вырвалось невзначай, как-то рефлекторно.

– Дурак, – сказала Кристина непонятно в каком тоне. То ли это был такой тон, типа «ха-ха, какой ты остроумный пошляк», то ли типа «это глупо и совсем не смешно».

Как-то меня «прижало» и я помчался в туалет справить нужду. Будучи один на один с унитазом, тотчас я вспомнил про Гену. «А где Гена?» – сказал я вслух.

Когда я сделал все дела в отведённом месте, выйдя в коридор, я услышал знакомый голос, среди прочих, доносившийся из гостиной. Я пошёл на его зов и прислушался к такому диалогу:

– Ты славный парень, – говорил отец Кристины, по голосу пьяный

– Да вы тоже… – пытался поддержать разговор Гена.

– Просто, понимаешь, Крис… она… она у меня единственная, драгоценная, мой маленький алмазик… – продолжал отец Кристины.

– Да, я понимаю.

– Береги её. Я вижу, как ты на неё смотришь: это неподдельная страсть блеском отдаётся… прям так… понимаешь… Я на её мать – Людку – так же смотрел, царствие ей небесное…

Я слушал их разговор и не воспринял данную информацию всерьёз – обычный пьяный угар. Гена, однако, ничего не сказал в ответ.

– Давай выпьем за неё, – сказал отец Кристины.

Они выпили.

– Слушай, мы сейчас собираемся уходить. Я вижу, вы парни хорошие, хотя сначала показались мне, по правде говоря, дебилами, – сказал отец Кристины и посмеялся. – Ну ладно, мы друг друга поняли. Поняли?

– Да-да, – кротко отвечал Гена.

Спустя полчаса квартира оказалась в полном нашем распоряжении. В миг сюда сбежалось как минимум по десять представителей обоих полов; алкоголь и наркотики естественно пришли вместе с ними.

Уже потом, в самый разгар празднества, под звуки всеобъемлющей вакхической песни, я падал вниз на ковёр, примерно так же как тянулся вверх – только вниз. Я упал и не решался встать; вокруг всё кружилось. Послышалось приближение ступней.

– Ты в порядке? – спросил Гена.

– Нет, – сказал я. – Как ты думаешь, мы правильно живём? – Я смотрел в потолок и задавался этим вопросом.

– Да правильно всё, ты чего? – сказал Гена и хлопнул меня по плечу.

– Представь такую ситуацию. Русского парня усыновили арабы, к тому же мусульмане. Позволь этой фантазии достигнуть головных долей мозга, осознать всю полноту. Представь детство этого парня: как он ходит в мечеть с родителями, как он молится на коленях и возглашает «Аллах Акбар», как он читает Коран, как у него постепенно рождается ненависть к инаковерующим – христианам, язычникам, атеистам и прочим. Теперь представь его юность: вокруг такие же фанатики, кругом арабский диалект и мусульманские нравы, и всё молитвы, молитвы, чтение Корана и бесконечная ненависть к неверующим. Кем он станет? Русским ли он будет? Будет ли он видеть мир правильно? Что будет для него правильное? Что вообще значит: видеть мир правильно? Подумай и скажи мне.

– Не знаю, – сказал Гена и прилёг рядом со мной. – Тут нужно пораздумать.

– Я вот представил, что было бы, если я попал в такую семью.

– Ну, это ты уже начал загоняться, друг. Могло быть, что угодно. Да сейчас на нас может астероид упасть и расхреначить весь дом к чёртовой матери. Стоит задаваться вопросами, но не сходить с ума.

– Может ты прав. Всё-таки, что нас делает нами?

– Мы… – сказал Гена. – Только мы. Всё остальное – фигня.

– Но как же тот парень, о котором я тебе рассказал?

– Просто ему не повезло.

«Просто ему не повезло… и он стал не собой», – так я довёл до конца Генин ответ.

Мы лежали на полу посередине комнаты и смотрели в потолок. Уже не говорили друг с другом, и каждый задумался о своём. Вокруг происходил праздник: громкая музыка, полный дом далеко нетрезвых людей и наш диалог с Геной, – этим мне запомнился тот Новый Год…

Пока мы лежали с Геной на полу, к нам подошёл парень (пусть будет Слава – не помню как его звали). Этот парень совсем недавно демобилизовался из армии и чувствовал себя не как не меньше чем бог среди людей. Слава подошёл к Гене и пнул его в бочину со словами «Эй ты! запах, вставай, давай!» – и всё это с хорошим хмельным акцентом.

Гена, ничего не ответив, схватил его за ногу и повалил наземь. Слава начал кричать, что-то типа: «Ты кто такой?! Кто такой, чтобы служивому перечить?». В общем, завязалась драка. Я стоял и смотрел, даже не думая их разнимать: во-первых, я верил в Гену, тем более он был крупнее этого Славы; во-вторых, Слава был виноват и должен был получить по заслугам; в-третьих, мне было по-человечески интересно. Никто не видел и не слышал драки. Сначала они бились на равных и сил у обоих было достаточно, чтобы убить друг друга; у Славы ручьём шла кровь из разбитой брови; а я получал сильнейшее удовольствие, которое по-сути было неуместным, однако настоящим.

Кульминация событий. Началось самое интересное, от чего у меня захватило дух и перехватило дыхание: Гена сидел на Славе и долбил (как молотками) его лицо; Слава видимо отключился, или просто не сопротивлялся. Гена бы его убил, вполне определённо и я бы вполне осознано не пресёк это убийство – что самое занимательное, когда я вспоминаю те времена сейчас. Слава не был убит, потому что драку заметила Кристина и будто сумасшедшая скинула Гену со Славы. Она всё испортила тем, что спасла жизнь Славе, – как это звучит? Так я тогда думал.

Я задумался о человеческих ценностях. Каковы они? И могут ли быть правильные или неправильные ценности? Та моя фраза на полу, в пьяном бреду: «что вообще значит: “видеть мир правильно”?» – серьёзно вошла в моё длинное осмысление. Я понял одно: общественные ценности не создаются обществом, а преподносятся обществу так, что любое им несоответствие считается ненормальностью. Это тенденция, вполне определённо. И пусть этому присваивают ярлык «общественная договорённость», на деле это абсолютный, проникающий в саму пучину бессознательного, аппарат получения чего-либо необходимого от безликой толпы. Общественные ценности очень редко имеют морально-нравственное значение для человека – их придерживается большинство, но их почему-то необходимо придерживаться всем. Просто либо ты принимаешь ценности – то ты свой парень среди других сторонников этой моды ценностей, либо отрекаешься от них, и тебя пожирают с дерьмом. Эта дилемма ставит под сомнения такие явления как демократия и свобода выбора.

Исключение из общепринятых общественных ценностей могут быть только общечеловеческие ценности, играющие роль в глобальном осмыслении мира человеком.

Выходит, что проще примкнуть к тенденциозным ценностям, чем иметь понимание собственных. Выбор человека от моды общественных ценностей к созерцанию собственных ценностей лавирует от того насколько человек интеллектуально развит и способен к здоровой критике, а также насколько человек самокритичен. Этот выбор будет скорее подсознательным. Именно здесь критерием выбора будет являться интеллект и способность его применять. Несомненно, что без критики подобие происходит на автомате – что может произойти вне зависимости от интеллекта человека. Недалёкие люди не будут противостоять интеллектуально развитым, нет, они будут составлять общество – жить плечо к плечу. Такова правда общества, к которому я и не испытываю особой симпатии.

Иногда, происходит так, что люди, которые являются недалёкими, стараются показаться обществу абсолютно противоположными. Здесь имеет смысл сказать о восприятии их мира: они видят мир настолько ограниченным, насколько они сами ограничены. И оттого все проблемы с такими людьми. Эгоцентрическое понимание мира таких людей характерно для детей восьми лет. Это плохо для всех, но, в первую очередь, для них.

Если тенденция – стремиться к тому, чтобы казаться развитым, во всех смыслах, а никак не являться таким, то в этом вина общества. Полноценная вина всего общества. Человек всегда зависит от общества, если он живёт в нём. В этом проблема, которую не видно за толстым слоем безразличия. Именно безразличие даёт полноценную власть невежеству.

Безразличие кругом и всюду. Я от него тоже бежал когда-то и это опять же моя слишком наивная ошибка. Безразличие – элемент социальных ценностей, и я считаю это действительно верным, без сарказма. Безразличие защищает человека от раздражителя тем, что разрешает ему просто не обращать на него внимание, по крайней мере, внешне не показывать этого. Я и сам безразличен ко многому и недоверчив. Я считаю, что это достойно общества. Нет смысла верить в человека. Каков смысл верить в абсолютно нестабильное существо? Не верить даже проще, ибо зависишь только от самого себя и не создаёшь напрасных надежд. Это натолкнуло меня на ассоциативный момент в истории моей жизни.

Как-то раз сидели мы с Геной и вели задушевный разговор. Был вечер, и мы обычно выпивали. Помню, Гена сказал:

– Как тебе Кристина?

– Я чувствую, что она мне нравится, она классно целуется, вкусно пахнет. Меня возбуждает её голос – он такой, понимаешь, приятный, – ответил я.

– Повезло тебе, парень, – грустно сказал он, но я сделал вид, будто этого не заметил. Я знал, что он хотел, чтобы я спросил у него типа: «Ты в порядке? что-то ты грустный». Он делал всё, чтобы я это сделал: и выражение лица, и тот же тон голоса. Но я ненавидел такие намёки, поэтому сделал вид, будто не понял его намёка. Мы сидели, молчали, и я ожидал повторных действий от него. Я чувствовал превосходство в своём искусственном притворстве. Он вымолвил:

– Ты её любишь?

– Честно? Не знаю, – сказал я. «Странный вопрос. Ах да, мы же под градусом – совсем забыл».

– Я думаю, у вас всё должно быть прекрасно.

– Наверное, – сказал я. Отчётливо помню, что подумал: «Вот притворщик, выделывается только». Он, несомненно, что-то хотел мне сказать. Что-то сокровенное, тайное, очень интимное. Я имел достаточно любопытства для того, чтобы поинтересоваться об этом, но непомерный протест против этого лицемерия затмевал всё что угодно.

Ночью меня разбудил Макс. Я встал со словами: «Что случилось?». Меня немного насторожил его нездоровый испуг на лице. Но я помню, подумал, что он обкурился или напился, что было не такой уж новостью. Я встал и пошёл за ним в ванную, мечтая поскорее лечь обратно в кровать.

В ванной при тусклом тёплом свете лежал окровавленный Гена. Крови было прилично; мне стало дурно и поэтому, как только я успел добежать до унитаза, меня тут же вырвало. Гена был бледен как сама ванна и выглядел совершенно безобразно. У него была располосана рука – он порезал себе вены. Я подумал: «Гена, что случилось, твою мать? Зачем это всё?». Задавать вопросы было уже поздно, и я проклял себя за то, что не поинтересовался о его секрете минувшим вечером.

Я ушёл из ванной и сел к себе на кровать абсолютно опустошённый, чувствовал утерянную возможность его спасти. Я сидел так и, по правде говоря, проронил слезу. Там, в стороне ванной бегали, кричали, но это всё было как-то глухо, едва слышно и чётко параллельно моим внутренним переживаниям. «Какой же я дурак… хладнокровно уничтожил собственного друга», – сказал я шёпотом, сидя на кровати с закрытыми глазами и напрочь забыв о сне.

Я не могу понять, почему я вспомнил тот случай именно сейчас. Мне захотелось выпить, но желание приутихло из-за банальной лени идти в магазин. Воспоминания полились дальше.

Прошло два дня спустя смерти Гены. Приезжали его родители и ревели. Они искренне сожалели о потери единственного сына. Его родители всегда считали его отличником и хорошим мальчиком, были рады каждому его успеху, пятёрке, удачно сданной сессии. Они не подозревали об его истинных увлечениях, да что тут говорить, они даже не знали о том, что Гена курит.

Все преподаватели были мутные. Я видел их притворство и дань Гене, что-то типа минуты молчания, которая длилась в общей сложности пару недель. Жалкий стереотип, преследующий это общество, – этим Гену всё равно было не вернуть. Я пошёл на занятия пьяный, но держался нормальным, глаза изрядно выдавали, но я был лучшим другом Гены и все считали, что я просто не выспался или ненароком всплакнул. Я винил себя в его смерти и пил, но не испытывал к нему жалости и не вёл этого гнусного траура – традиционной чепухи. Все помешались на этом случае; приезжали с телевидения. Я понимал, что от этого университет только выиграл – это был пиар, причём пиар абсолютно бесплатный и нисколько не пахнувший рекламой. «Да это самый чистый пиар в мире», – подумал я, когда смотрел, как брали интервью у директора.

Как-то вечером, мы сидели вдвоём с Максом в комнате и он проговорил:

– Наверное, он сейчас на небесах среди райских угодий Господа.

– Макс, самоубийца падает в седьмой круг ада.

– Гена ведь был хороший человек. Зачем ему вообще это было нужно?

– Не знаю. В этом я думаю весь смысл человеческой глупости – её невозможно понять.

– Слушай, а как у тебя дела с Кристиной? – спросил он вдруг.

– Всё в порядке. Только вот она последнее время тоскливая стала. Все мы такие сейчас.

– Я знаю, что тебе не понравится то, что я скажу, но я считаю не стоит больше молчать. Гена мне признался, что любит её.

– Ты это сейчас придумал? – сказал я и улыбнулся, не почувствовав всей искренности сказанного.

– Это правда. И ещё правда в том… он утверждал, что она его тоже любила, – как-то виновато сказал Макс, смотря в пол.

– Ты же понимаешь, что это бред?! – сказал я и встал в ожидании того, что он возьмёт свои слова обратно.

– Какие шутки. Не надо было молчать, я это осознаю.

Я помчался к Кристине и хотел узнать всю правду из её уст. Я подошёл к её комнате и постучался. Она открыла мне дверь, и не было сомнения в том, что Макс наврал мне. Я спросил:

– Как у тебя дела? – я начал издалека, потому что не смог решиться спросить напрямую.

– Всё хорошо. – По её лицу было видно, что она до моего прихода плакала.

– Слушай, – начал я, – я хотел у тебя спросить, как ты относишься к Гене?

– Он был хороший человек. – Она сказала это максимально правдиво, но меня это не убедило – было какое-то чутьё.

– Скажи правду, – сказал я, глядя ей в глаза, и взял её руку.

Она припустила голову в пол. Свободной рукой я поднял её голову, зачесал волосы за ушко и заметил, что она плачет. Я всё понял, но не мог в это верить.

– И давно ты его любила? – сказал я, глядя ей прямо в глаза. Она не могла смотреть в мои глаза и всё время пыталась скрыть свои.

– Давно…

– Зачем же ты встречалась со мной?! – яростно и громко сказал я. – И к чему нужно было пудрить мне мозги?

– Я… я не знаю, – сказала она, забрала свою руку из моей и пошла вглубь комнаты.

– Ты хоть понимаешь, что ты дура? – сказал я ей вслед, и спросил: – У тебя с ним что-то было? Ты встречалась с ним и параллельно со мной?

– Так получилось, – кротко сказала она и добавила: – Я тебя не люблю, я люблю его… любила.

– Ты дура, ещё и шлюха, – сказал я и ушёл, хлопнув дверью.

Я выбежал в коридор и находился в яростном чувстве, называемом измена. Вернувшись в комнату, я хотел уничтожить свою кровать и начал долбить её кулаками. Я орал: «Сука! Почему именно так?! Со мной!». Я закурил сигарету.

Вот тогда видимо всё и начало рушиться: Гена умер, да ещё и оказалось, что Кристина вела с ним шашни. Ещё позже, когда оказалось, что скрывать нечего, я узнал о том, что они переспали. Мне было уже глубоко наплевать на них. Я презирал и её, и его, и беспробудно пил. Я не любил её, но Гена был мне хорошим другом, поэтому я горевал по его измене. Я не ходил на занятия, пил дешёвый портвейн и материл Гену. Я хотел, чтобы он был сейчас жив, чтобы набить ему лицо.

Дальше было больше. В комнате постоянно было напряжённо, и Макс стал редко бывать в ней до вечера. Он чувствовал свою вину передо мной. Как-то, устав смотреть на меня и моё полное опустошение, он ушёл. Он тогда ушёл к Кристине, чтобы узнать её состояние и поддержать её. Позже оказалось, что он часто с ней виделся и утишал её. Может быть, поначалу он реально делал это платонически, я думаю, так оно и было, но вот чем всё закончилось, тем оно по идее и должно было закончиться – они всё-таки спелись, но мне это показалось уже вообще безразличным. Я потерял веру в людей.

Я узнал об этом от Макса, который рассказал мне это в том же тоне, в котором рассказал о ситуации с Геной и Кристиной: виновато, постоянно извиняясь и вставляя слово «друг». Я слушал с глупым лицом и широко улыбнулся, когда Макс начал рассказывать. Он закончил и сказал: «Друг, так вышло». Я плюнул ему в лицо смачным плевком и сказал: «Друг, так вышло».

Вот так, в один миг, я потерял двух лучших друзей и свою первую девушку. После этого всё уже было совершенно иначе. Макс переехал из нашей комнаты и ко мне подселили пару кретиноватых ботаников, с которыми я просто сожительствовал без эмоций, без дружественной атмосферы, без всего того, что у меня было. Всё совершенно изменилось, резко, неожиданно и безвозвратно. Да, видимо я нащупал именно тот миг, когда моя жизнь круто изменилась.

Длинная вереница событий, каждое из которых поимело меня, как человека считающего жизнь в своих руках, привело меня к текущему затворничеству. Я никогда не думал, что стану таким как сейчас, даже презирал таких как я. Я понял, что жизнь имеет вескую цель, и человек не понимает в ней ни черта. «Люди – результат глобального жизненного эксперимента», – я услышал это где-то и только сейчас осознал истину сказанного. Теперь я понял то, о чём догадывался ранее, что, чем человек увереннее в понятии жизни, тем он сильнее всего ошибается.

ЧАСТЬ 2

Жизнь меняется вне зависимости от того, хочет человек меняться или нет. Она никогда не спросит тебя об этом. Вроде живёшь себе в своём мирке, как вдруг что-то происходит и меняет твою жизнь. Такова природа жизни и смысл прогресса – я это так понимаю. Теперь я тут, живу в хорошей квартире, один, работаю и пишу – достаточно для того, чтобы как минимум не ненавидеть свою жизнь.

Совершенно случайно, в обычный, даже не солнечный день, выполняя отточенный рутинный алгоритм, со мной произошло нечто необычное. Я подходил к своему дому, как вдруг произошла моя встреча с Ней. Это было странное чувство, как бы желания каким бы то ни было образом добавить эту девушку в свою жизнь.

Эта девушка лет двадцати была невысокого роста с мягкими чертами лица. При всей её простоте лица, глаза были чётко выделены, и её рот как бы был статичен, но края губ были чуть приподняты, почти незаметно, как у Джоконды, придавали лицу доброжелательность – тем самым оно завораживало и располагало. По такому лицу можно сказать, что этот человек не может совершить ничего плохого. Даже, если бы такой человек что-либо совершил плохое, то в это невозможно было бы поверить, по причине того, что такое лицо не несёт в себе порочности и греха. Хотя, кто знает как меняется лицо человека, хоть и такое целомудренное как у неё, если он совершает нечто ужасное.

Я не решился познакомиться, даже отвернул голову, попытался сделать безразличный вид, но всё же это были лишь мои внешние проявления, внутри всё было иначе. Внутри возник полный накал страстей: если бы это можно было представить физически, то тогда бы я сказал, что всё бурлило и кипело. Тогда, весь вечер и весь следующий день я провёл в мыслях. Ни сколько в осмысливании этой девушки, а сколько в осмысливании этого чувства.

Такое ощущение возникло у меня впервые, но теперь не покидало меня. Это было похожее чувство, на то, когда человек встречается с лучшим другом, после года, а то и двух лет разлуки. Раз в десять сильнее такого чувства. Я, было, дошёл до того, что подумывал о буддистском учении: что человек испытывает такое чувство при встрече с незнакомым человеком, потому что в прошлой жизни эти люди были друзьями. Но моё неверие в эту гипотезу оказалось сильнее веры, поэтому пришлось её отбросить.

Тот момент немножко пошатнул мою жизнь, именно в части её рутинности. Эта новизна чувств такая захватывающая и такая непонятная, что мне беспричинно это нравится.

Былое постоянство пропало, возникло новое. Теперь я часто вижу снова и снова эту девушку, и иной раз веду себя совсем неестественно и даже неискусственно – не так как я обычно веду себя на людях.

Каждый раз моё уже новообретённое чувство пробуждается, становится более совершенным, а в последнее время оно требует большего от меня, как бы старается подвигнуть меня чтобы я узнал какова Она. Каждый раз я мечтаю к Ней подойти, хотя бы узнать Её имя, но во мне всегда идёт настоящая борьба между чувством желания и чувством страха начать разговор.

Так продолжалось, по меньшей мере, около месяца. Я же стал зависимым от этого чувства, как наркоман. В минуты размышлений я задавался вопросом: почему причина желания увидеть эту девушку так сильна, но всё же недостаточно сильна для того чтобы Она стала мне кем-то иным нежели простым незнакомцем? В последние дни я даже постарался создать у себя в голове образ нашего диалога и был серьёзно нацелен на его исполнение. Была уверенность, что всё получится. Но она разбивалась с сильнейшим треском, стоило мне только вновь завидеть Её.

Я обречён на то, чтобы вновь и вновь испытывать это. Сразу вспоминается миф о Сизифе, который из раза в раз вкатывал камень на гору, и в момент блаженного чувства успеха, камень скатывался с горы, и ему приходилось закатывать камень снова; и так каждый раз, снова и снова. Таким образом, я, подобно Сизифу, с полной уверенностью взбираюсь на гору, но в тот же миг испытываю Сизифово чувство – неизбежности своей участи. Моя участь – снова и снова питать надежду, но в то время, когда есть шанс ею воспользоваться, я этого сделать не могу. Самое страшное, что можно представить – это то, что конца не будет, и каждый раз, заканчивая, предстоит понять: это только начало.

Сейчас я ненавижу себя такого сильнее, чем прежнего. Я ненавижу эту слабость, которая возникла неожиданно и неясно откуда. Может быть, она всегда была во мне, и я этого не замечал? Так или иначе, я ничего не могу с ней поделать; это очень тяжело: чувствовать свою беспомощность перед собой же самим. Никто не сможет мне в этом помочь – всё зависит лишь от меня и от моей силы воли. Я всегда считал себя волевым, но вот сейчас, перед этим главным испытанием проявления власти над самим собой, я понимаю, что я ошибался.

Сегодня я действительно решусь, чего бы мне этого не стоило. Я подойду и скажу: «Здравствуйте! Меня зовут Михаил. Я вас часто вижу здесь и вот у меня возникло желание узнать вас поближе». Хотя… «поближе» – это как-то пошло, всё же лучше сказать: «вы меня заинтересовали, и потому я решил с вами познакомиться», – это слишком эгоистично: «я решил», и что вообще за «заинтересовали»? Я скажу: «Здравствуйте! Меня зовут Михаил. Я вас совсем недавно стал видеть здесь. Вы сюда недавно переехали?» – вот, мне кажется, это самый достойный вариант, так и следует сказать.

После обычного рабочего дня, я, с сильно приподнятым настроением, уверенный и целеустремлённый шёл в сторону дома. Я дал себе установку: чего бы это мне не стоило, я должен подойти к Ней, ибо иначе я никогда не узнаю ничего о ней, ни хотя бы её имени, ни того как повлияет наше знакомство на наши жизни. Конечно, сомнения витали по моему сознанию, но я им больше не доверял – теперь для меня важнее всего только эта девушка. Нельзя было не думать о последствиях этой встречи: у меня в голове уже сложились некоторые прогнозы.

Вот я уже подхожу к дому, но Её нет. Придётся подождать. От ожидания мои эмоции накаляются всё сильнее, и где была просто неуверенность, возникает полный страх. Мой мозг старался меня остановить, впрочем, я решился и хотел исполнить то, что задумал. Что бы со мной не происходило внутри, самым странным оказалось внешнее проявление этого страха: я заметил, что почему-то у меня задрожала рука.

В тот момент, когда я смотрел на мою дрожавшую руку, произошло то, что я никак не ожидал: она стояла примерно в двух метрах от меня, и заговорила со мной:

– Здравствуйте!

– Здравствуйте, – сказал я, чуть громче шепота, резко переводя взгляд с руки на девушку. Я выглядел круглым болваном.

– Вы не меня случайно ждёте? – сказав это, она улыбнулась и прикрыла рот кончиками пальцев.

– Нет, я просто… гуляю, – сказал я и понял, что вывел на свет из своего рта полную чушь. Внутри у меня всё бурлило так, что перебивало дыхание и мне с трудом удавалось говорить полноценной фразой.

– Я часто вижу вас здесь. Вы здесь живёте? – спросила она.

– Да, меня зовут Михаил, – с какой-то неожиданной уверенностью промолвил я.

– Приятно с вами познакомиться. Я – Софья.

Я всё же решил поддержать разговор:

– Мне тоже приятно… Вы сюда недавно переехали, я так полагаю? – В этот момент я осознал, что моя главная миссия: заговорить с Ней, – свершилась.

– Да, совершенно верно, – с простодушной улыбкой отвечала Софья. – Я совсем недавно окончила университет, жила с родителями, но теперь нашла хорошую работу в этом районе и решила снять комнату вот в этом доме. – Она показала на дом, в котором я живу.

– Вы, я полагаю, здесь ещё не совсем освоились? Может я смогу вам чем-то помочь?

– Знаете, это верно, но я не смею вас просить об этом. У вас ведь своя жизнь и просить вас будет не совсем порядочно. У вас, наверное, есть семья?

– Нет, я совсем один. Да и как-никак я сам предложился помочь, – с улыбкой сказал я.

– Знаете, это было бы здорово. Тогда давайте увидимся завтра, здесь же, в это же время. Вас это устраивает?

Я был счастлив услышать её голос, а теперь и ещё и слышать такие желанные слова. Я не сразу поверил своим ушам.

– Да, я согласен.

– Тогда, до завтра, – сказала она и ушла в сторону дома.

– До встречи, Софья! – крикнул я ей вслед и сел на лавочку, упиваясь чувством, которое сейчас играло во мне. «Она отличный человек, – начал размышлять я. – Всё произошло как-то не по плану – я такого не ожидал. Я счастлив, бесспорно, но всё-таки я чувствую свою слабость перед самим собой. А теперь чувствую слабость перед ней».

Её взаимное желание познакомиться со мной меня поразило. Я много анализировал ещё, и долго. Ощущения всё были новые и неизвестные. Большинство из них я определил и «приручил». Самое главное позади: знакомство произошло, и теперь каждая наша встреча будет создавать наши отношения. Каждый диалог, рассказ, смех, сочувствие – всё это будет поэтапно выстраивать нас с ней, нашу дружбу. Теперь появилось «я и она» – это уже ни как та тень – наши с ней безмолвные встречи у дома, а вполне настоящее – то, что отдаёт свою тень.

С того момента моя жизнь опять подверглась изменению. Всё началось под предлогом помочь освоиться. Мы теперь часто вели разговор. Мы можем говорить час, можем два. Мы словно старые друзья: так хорошо друг друга понимаем, как будто знакомы несколько лет. Я ей рассказываю об этом месте, в которое я сам переехал, лет десять назад. Софья рассказывает мне о себе. Мне очень приятно её слушать: у неё чудесный голос, который словно музыка ласкает мой слух. У меня теперь полностью пропал этот страх. Совсем странным мне кажется тот факт, что всё оказалось таким простым: словно так было предрешено за нас.

Хоть я и не верю в судьбу, сейчас начал верить. Это необъяснимо. Наши судьбы являлись совсем недавно параллельными, но сейчас они пересеклись. Они взаимно пересеклись, словно так и должно было быть.

Мы уже знакомы с ней около двух месяцев. Мы часто видимся около дома, гуляем по окрестностям. Это доставляет мне удовольствие. Иногда я задаюсь мыслью: «Совсем недавно совсем незнакомый, я уже сейчас имею для неё какой-то смысл. А она для меня ведь тоже не простой человек. При встрече мы улыбаемся друг другу, делимся ещё не совсем откровенным, но достаточно волнующим нас».

Мы как-то гуляли недалеко от дома, вели очень живой диалог. После прогулки мы уже подходили к двери дома, как вдруг, она сказала:

– Может быть, вы желаете как-нибудь зайти ко мне? На улице сейчас становится холодновато, поэтому мы могли бы пообщаться у меня. Что вы об этом думаете? У меня, конечно, тесновато, но вполне уютно.

– Действительно хорошая идея. Знаете, давайте лучше вы ко мне: у меня места много и есть хороший чай. Хотите попробовать?

– С удовольствием. Хорошо, тогда мы с вами договорились.

– До свидания, Софья.

– До свидания, Миша.

– Зайдите всё же завтра ко мне, моя квартира семьдесят четыре. Мне очень понравился сегодняшний вечер. Я буду ждать встречи с вами, – не удержался я и сказал ей вслед. Она повернулась, улыбнулась мне и, стоя у двери дома, поиграла пальцами кисти, что означало: до встречи.

Переполнение чувств внутри меня было колоссальным. Но это было теперь частым состоянием для меня, а потому привычным. Я поднялся к себе домой, с мыслью о том, что необходимо подготовить квартиру к моей гостье – привести всё в порядок.

В квартире был полный бардак: вещи раскиданы, книги лежали везде, на столе разбросаны ручки, карандаши, листы бумаги, а на полу у стола – разбросанные комки бумаги. После небольшого анализа, я приступил к уборке. Я убирался с мыслями: «завтра она придёт сюда», «будет сидеть вот здесь», «будет пить чай из вот этой кружки».

Что же касается моего увлечения, то я теперь почти не писал: у меня не было времени и сил – всё уходило на Софью. Она часто посещает мои мысли, я анализирую все диалоги с ней, её саму и с нетерпеньем жду новой встречи с ней. Это что-то очень сильное, что заставило меня позабыть обо всех моих прежних мыслях и проблемах. Она меня поглотила, полностью, как болезнь поглощает организм без иммунитета. У меня нет к этому иммунитета, да и в этом нет необходимости: я обожаю это состояние, теперь оно – часть моей жизнь; Она – часть моей жизни.

Прошедшую ночь я провёл в наведении марафета: из хаоса я достиг порядка. Спал я часа три от силы. Хоть и с дефицитом сна, я встал бодрый и этот день мне показался самым великолепным из всех.

Сегодня – суббота. День особенно прекрасный. Эйфория от жизни переполняет меня и затмевает всё остальное: чувства, мысли, желания. Голова чиста и свободна, и это даже очень странно: ни одной мысли о Ней, – хотя вот же мысль. Я получал кайф от момента, без использования вспомогательных средств. Подумать только: когда человек по-настоящему счастлив, ему больше не нужны ни наркотики, ни алкоголь.