Ответ г. Градовскому на его разбор «Записки» К. С. Аксакова

«Записка» К. С. Аксакова упоминает, между прочим, о призвании русским народом государственной власти в лице Рюрика с братьями… Напрасно г. Градовский трунит над этим указанием и противопоставляет ему, мимоходом, отрицание этого факта в ученых трудах г. Иловайского. Дело не в действительности самого Несторова рассказа, а в том, что еще в XI веке было записано такое сказание, – конечно не вымышленное самим летописцем-монахом, а взятое из изустного предания. А в предании этом воплотился взгляд народный на начало государства, его политическое миросозерцание: этот же последний факт, достоверность которого не опровергает и сам г. Иловайский, для нас несравненно важнее внешней, фактической достоверности самого призвания варягов. Что же говорит записанное в XI веке предание? Оно истинно замечательно: оно уже само по себе зрелый, отчетливый акт сознания необходимости государственного строя. «Земля наша велика и обильна, но наряда в ней нет» (наряда, а не «порядка», как обыкновенно цитуют). Что такое наряд, как не государственный строй с его внешнею властью, внешними юридическими формами? Понятно, что, сославшись на это сказание Несторовой летописи, К. С. Аксаков имел в виду выразившееся в нем народное воззрение на значение государства… Как же объяснить себе подобную отважную превратность уверений бурзого профессора и его лихие выходки? Мы могли бы и еще продолжать выписки и сличения, но полагаем, что приведенных примеров достаточно. Не в первый раз, впрочем, подвизается г. Градовский в подобных полемических приемах: навяжет своему противнику какую-нибудь дикую теорию своего изобретения, станет в позу, грозно выпадет против созданного им же призрака и затем – торжественно, самодовольно этот призрак или самого себя побивает!.. И при всем том мы охотно допускаем, что это происходит у него вовсе не mala fide, a bona fide – от недомыслия и от удивительной легкости, с которой он, добровольно и по собственному сознанию, умеет отрешаться от «понятий, связанных с законами логики»… «Я, – аттестует к тому же сам себя ученый профессор в цитуемой нами статье, – не поэт, не моралист. Я скромный юрист». Это и видно. Что он не художник и что ему недоступно то орудие постижения истины, которое дается искусством, художественным творчеством и чувством, – этого мы ему в вину, конечно, ставить не можем, – но что он не «моралист» – этим хвалиться нечего. Хорош «юрист», не подбитый «моралистом», игнорирующий учение о морали как об основе права, о нравах, об их могущественном значении в жизни обществ и государств и об их отношении к внешним законам и юридическим формам! Прав г. Градовский: он действительно скромный, очень скромный юрист, для которого имеют смысл только одни внешние юридические формы, как нечто существующее само по себе и для себя, an sich и fur sich, – который вне их и за ними ничего не видит и не признает, поклоняется только форме, только в ней одной видит спасение. Обузив сам себя таким образом, г. профессор предстает пред нами даже не как юрист, хотя бы и скромный, но просто как формалист в области внешнего права.