Читать книгу: «Хэллоуин навсегда!»

У всех Хэллоуин каждый год. У меня – каждый вечер.

(с) Оззи Осборн

Шел три тысячи шестьсот пятьдесят второй день и десятый по счету Хэллоуин, как мир чуть не был уничтожен. Правда, никто совершенно не знал об этом. Никто из живущих вне Тонкого мира, за пределами этого Осколка. Сегодня исполнилось ровно десять лет, как Он находился здесь, и этот Хэллоуин должен был быть отпразднован ровно так же, как и предыдущие девять.

В хэллоуинский вечер Он первостепенно отправлялся на поиски своего Соседа и неизменно его находил. Тот каждый раз вел себя по-разному: когда с горьким смехом сдавался добровольно, когда, цепляясь за одежду, умолял взять его с собой, когда пытался прятаться, когда убегал, когда дрался… Когда просто беззвучно плакал, невидящими глазами вытаращившись в пространство. Все реакции Соседа были словно колода из нескольких десятков карт – некоторые из них Он уже хоть раз да наблюдал, но никогда не знал, выпадет на этот раз новая или та, которую Он уже видел.

Не знал Он и то, какую эмоцию будет испытывать в момент связывания. Иной раз ему было ужасно Соседа жаль, иной раз Он приходил в лютое бешенство. Иногда, снедаемый виной, почти соглашался на уговоры (однако вовремя одумывался и давал заднюю). А иногда просто не испытывал ничего: в такие моменты внутри него будто разверзалась пустота, совсем как в тот самый первый Хэллоуин, когда он на спор решил сюда взобраться.

Злоба, сострадание, симпатия, отчаяние, жестокое ликование – чувства сменяли друг друга, точно кто-то без конца встряхивал их, яростно перемешивая в калейдоскопе его уставшего разума. Сменялся за годом год. За осенью приходила следующая осень. За очередным отгоревшим Хэллоуином непременно наступал другой, и тогда все происходило согласно одному отработанному сценарию.

Он подтаскивал Соседа к железной, покрытой шероховатой ржой балке с табличкой. Тот вырывался, точно безумный (или покорно шел следом, или прыгал вниз, или орал сиреной), а с начинающих понемногу темнеть небес на них в этот миг лился пронзительный алый свет первого зарева, знаменующего намерение Древних.

Потом Он крепко, надежно приматывал чужие тонкие руки к балке веревкой, свитой из обыкновенной разорванной на лоскутья простыни. Нельзя было позволить Соседу отпраздновать Хэллоуин! Нельзя было допустить, чтобы он еще хоть единожды вошел в Потсфилд, чтобы заговорил с кем-нибудь, а после привел сюда и упросил завершить начатое… Иначе этому миру точно наступит крышка!

Разумеется, Сосед пытался порвать веревку. Тысяча двести тридцать раз – Он считал. Но это было попросту невозможно, ведь веревка принадлежала самому Соседу, в буквальном смысле являлась его частью.

Накануне Хэллоуина Сосед старательно эту веревку прятал. А Он не менее старательно искал ее. Однако радиус в сто ничтожных футов внутри Осколка никак не позволял организовать достаточно много незаметных мест для схрона. Поэтому веревка рано или поздно находилась, а после Хэллоуина Сосед в очередной раз пробовал ее разорвать. У него это, конечно же, получалось, но наутро та опять была как новенькая.

Иногда Он задумывался: кто они вообще друг для друга? Товарищи по несчастью? Непримиримые враги? Жертва и ее хладнокровный палач? Друг и его предатель? Приятели, которым стоит забыть, наконец, былые обиды? Случайные знакомые?

Временами Он чувствовал к Соседу и привязанность, и братское чувство, будто они вместе росли, воспитывались в одной семье. Временами ощущал обиду, внезапную едкую ненависть и стремление причинить боль. А временами его целиком, до самой макушки затапливало равнодушие. И тогда Он предпочитал искренне считать Соседа просто соседом. Человеком, которого ты не выбираешь. С которым вынужден находиться рядом до поры до времени. И от которого в твоей жизни не так уж много зависит, ведь один сосед может в любой момент смениться каким-нибудь другим соседом, стоит только одному из вас переехать.

Это был, разумеется, самообман: ведь Он никуда переехать не мог, а Сосед его не мог никем смениться. Однако мысль о том, что ничто во Вселенной не вечно, слегка успокаивала.

Он несколько раз проверил, крепко ли привязал Соседа к балке. На всякий случай. И как только уверился в том, что тот не освободится, принялся проворно спускаться вниз. Скрежет дряхлых перекладин перемежался с рыданиями, дрожащими мольбами и сносимыми разгулявшимся ветром обрывками проклятий, которые Сосед то тоненько выкрикивал, то рычал сквозь зубы – с каждым годом он становился все несчастнее и безумнее. Вероятно, это происходило по причине того, что аккурат десятилетие назад Сосед навсегда лишился самого для себя дорогого – единственного дня, в котором заключался смысл всего его беспросветного существования – Дня Всех Святых, ужасающе веселого, черно-золотого Хэллоуина.

Тогда как Он Хэллоуин просто ненавидел…

И этот ненавидимый им Хэллоуин был точно такой, как все ненавидимые Хэллоуины до этого. Так же, как и во все Хэллоуины прошлого, Он таки набрал в синий матерчатый мешочек конфет, и ровно как и в каждый из миновавших Хэллоуинов порывался выкинуть чертовы конфеты минимум раз пять, прежде чем вернулся к их общему с Соседом обиталищу.

Все равно никто из них эти долбаные конфеты не ел. Однако Он помнил, что Соседу очень нравятся сладости, завернутые в яркие цветные обертки и задизайненные под всякие там глазные яблоки, мозги или языки, под пауков, сороконожек, червей и прочие подобные мерзости. Помнил, что до его появления здесь (когда Хэллоуин все еще был Соседу доступен) тот клянчил праздничные угощения вовсе не за тем, чтобы жрать, а забавы ради.

Пока над их Осколком гасло последнее третье зарево, завороженный Он стоял у подножия, задрав голову, и смотрел, смотрел… А как небесное пламя унялось, выжгло за собой остроконечный рожок месяца и звезды, сделав их блеклыми, словно водянистый акварельный набросок, тогда Он показал светлеющей вышине средний палец и медленно пополз вверх.

Он аккуратно отвязал сегодня очень тихого, видимо, вконец измотанного собственным буйством Соседа, и почти робко протянул ему раскрытый мешочек, молча предлагая угоститься. Тот вяло взял карамельку «Кэнди Корн» и, не глядя ему в глаза, спросил ломким голосом, полным беспросветной тоски:

– Как думаешь, мы все еще друзья?

И Он упрямо ответил:

– Мы соседи.

***

Алан не выглядел устрашающе. По мнению старшего брата это являлось проблемой. Ведь у Алана не имелось ни когтей, ни клыков, ни кожистых крыльев за спиной, а, значит, «своим бесхребетным видком он не мог напугать и трехлетнего». Однако Алан прекрасно понимал: для Джеймса его внешний вид был не более чем предлогом лишний раз докопаться. Ибо сам Джеймс не потрудился пальцем о палец ударить, чтобы смастерить себе приличный костюм. Так и пошел: в размалеванных надписями джинсах, дебильной футболке с принтом по «Марс атакует» и любимых кроссовках.

«Мне Лемперт выдаст наряд», – ехидно ухмыльнулся Джеймс, когда Алан предъявил за хэллоуинский образ уже ему. – «А вот твоя халтура мне не по душе. Дай-ка лицо подправлю, для симметрии». И сунулся к нему с перманентным фломастером.

По лестнице в этот момент спускалась мама, смерившая поистине убийственным взглядом мгновенно замерших при ее появлении братьев – Джеймса, в стойке квотербэка¹ перед броском мяча, и Алана, принявшего позу мастера лимбо² – в вытянутой руке зажат аэрозольный баллончик с краской, угрожающе направленный Джеймсу в лицо.

– Мистер Беннет и мистер Беннет, – строго начала мама, остановившись у входа на кухню. – Что опять…

– Все супер, мы уже собрались и уходим, ма! – весело бросил Джеймс. После чего бесцеремонно вытолкал за порог Алана, не успевшего в свое оправдание раскрыть и рта. Вот только за порогом все сделалось только хуже. Ведь там, прямо на садовой дорожке дома Беннетов, Джеймса поджидали его приятели.

«Жуткое оружие, таким хоть от грабителей в гетто отбиваться, хоть апокалипсис устраивать», – насмешливо фыркнул Джеймс, дернув подбородком, пока они неторопливо приближались к его развеселой компании. Очевидно, под «оружием» он подразумевал баллончик младшего, каким в последнее время тот частенько рисовал на стенах.

Баллончик Алан сжимал в руке весь путь по садовой дорожке. От Джеймса, как и от его приятелей, можно было ожидать чего угодно, поэтому ощущение от сжатия холодящего ладонь бока алюминиевой баночки внушало мальчику чувство некоторой защищенности.

В ответ на замечание брата молчаливый по своей натуре Алан лишь поднял на Джеймса глаза, и тогда мигом стало ясно, кто самый одаренный ученик миссис Беннет, которой явно стоило начать преподавать мастерство взгляда «а не пойти бы тебе…» заместо испанского.

Джеймс обменивался рукопожатиями с друзьями аж вплоть до расположенного напротив Желтого Дома мини-маркета, будто у каждого из этих идиотов рук было как у Шивы – в среднем по четыре пары. Алана так утомили все эти расшаркивания, что он старался смотреть куда угодно, лишь бы не на компанию рядом.

Желтым Домом у них в Потсфилде называли вполне симпатичный коттедж, который, однако, чаще пустовал, нежели был обитаем. Сколько Алан себя помнил, почти всегда на его газоне красовалась табличка «СДАЕТСЯ». Никто из переезжавших в Желтый Дом жильцов надолго в нем не задерживался. Лишь когда-то давно, больше десятилетия назад в нем, по слухам, длительно проживала семья с детьми, да и та переехала. Местные риелторы уже даже не украшали коттедж шариками, чтобы привлечь арендаторов – в небольшой городок вроде Потсфилда в принципе нечасто кто-то переезжал.

Ожидая, пока братец с верными прихвостнями закупятся газировкой, Алан лениво наблюдал за противоположной через дорогу стороной улицы. Табличка «СДАЕТСЯ» по-прежнему виднелась на положенном ей месте. Желтый Дом, в отличие от своих близстоящих собратьев, сегодня оставался единственным нисколько не украшенным зданием, оттого по сравнению с изобретательно наряженными и обложенными горящими тыквами соседями смотрелся убогим сироткой.

За единственное его украшение можно было бы зачесть строение, высящееся далеко позади, отчего с ракурса Алана казалось, будто из черепичной макушки Желтого Дома тянется к мрачному небу длинная узорчатая антенна с красным глазком на самой-самой верхушке. Алан на эту «антенну» боялся даже лишний раз смотреть, помня, что ему сегодня предстояло. Однако нет-нет да бросал осторожный взгляд, точно хотел убедиться, что строение не растворилось среди набрякающих дождем облаков.

В отчаянных попытках игнорировать существование «антенны» Алан вдруг заприметил, что на подвешенных цепями верандовых качелях Желтого Дома, год за годом нервировавших своим скрипом каждого, кто проходил по этой улице в ветряную погоду, сегодня кто-то сидел. Присмотревшись, Алан понял, что это некто в костюме (если так, конечно, можно было сказать о тряпке с дырками) призрака-простыни, из-под полов которого торчали худые ноги в рваных джинсах и черных высоких кедах со звездами.

Призрак все то продолжительное время, пока Джеймс с приятелями по очереди обирали дом за домом вплоть до самого перекрестка, медленно раскачивался на качелях, почти неподвижно созерцая текущую мимо него суету. Алан же, фланируя туда-сюда по пешеходной дорожке, силился делать вид, будто непринужденно прогуливается, стараясь при этом не выглядеть слишком уж одиноко. То и дело он украдкой поглядывал на Призрака.

Мальчик и сам не знал, почему этот позер вообще привлек его внимание. Наверняка Призрак считал, будто выглядит нереально жутко, эстетично, очень впечатляюще, пока демонстративно сидит вот так на видном месте в наискучнейшем из всех возможных хэллоуинских прикидов, не двигаясь, мерзко скрипя качелями и игнорируя мир вокруг. Алан, однако, находил подобное поведение крайне тупым и унылым, при этом в какой-то степени чувствуя со Скучным Призраком некоторое духовное родство. Ибо в этот Хэллоуин он ощущал себя исключительно неприкаянным и таким же невероятно тупым.

Ведь умный занятой человек никогда бы не повелся не провокацию Джеймса…

Когда компашка последнего направилась к коттеджу миссис Дэвис, Алан еще раз взглянул в сторону Желтого Дома. Скучный Призрак был все еще там – больше он, правда, не держался за цепи, скрежеща петлями качелей, а забавно растирал скрытое под простыней лицо.

Наверняка ненужная простыня валялась год где-нибудь на самом дне ящика, собрала всех пылевых клещей или еще хуже – гранулированный наполнитель гигиенических саше, какие мама обычно раскладывала «для освежения» в отделения бельевых шкафов. Так что стопроцентно теперь у мистера Посмотрите На Меня Я Вовсе Не Такой Как Сотни Призраков-Простыни Вокруг А Особенный морда чесалась так, что хоть опасной бритвой скреби. Мысленно хихикнув, Алан обнаружил отставание от своих несимпатичных попутчиков и с демонстративной неохотой шаркающей походкой вразвалочку двинулся их «догонять».

– Сладость или гадость?!

– Боже, Джейми, вы ведь уже такие здоровые, ну вам-то куда?

– Миссис Дэвис, да ладно вам!

– Таковы правила!

– А иначе – смерть!

Алан с кислой физиономией наблюдал, как старший брат в компании своего заклятого приятеля и этой мерзкой крашеной девки с пирсингом в носу грозят из-под простыней смеющейся миссис Дэвис пластиковыми ножами. Ну, вот действительно: «им-то куда»? Лбам уже по шестнадцать лет, здоровые, вон, какие детины, не всегда даже водительские права при покупке пива спрашивают в «СуперАмерике», так нет же! Организовали поставку этих чертовых простыней из комода Лемперта, наделали в них дырок, угнали тележку из мини-маркета, и давай шататься по всему Потсфилду, как полудурошные; в довесок, принялись выпрашивать подобно детсадовцам конфеты.

Одно у Скучного Призрака, по сравнению с этими кретинами, имелось преимущество: он хотя бы просто смирно сидел на своих скучных качельках и никого целенаправленно не доставал.

Алана сложившаяся ситуация нисколько не забавляла. Напротив, его бесило буквально все: гомонящие дети в костюмчиках нечисти, обирающие соседний дом под присмотром взрослой симпатичной ведьмочки; Лемперт, трущийся рядом с таким видом, будто Алан был осквернителем могил, а Лемперт поймал его на горячем и теперь до приезда копов был обязан удержать любой ценой. Бесил чертов Джеймс, бесила девица с пирсингом. Какой-то парень в черных кедах, также замотанный в подранную простыню и весело промчавшийся мимо, опасно толкнув здоровяка Уолли, тоже бесил. Бесили горящие тыквы у порогов и на лестницах чистеньких украшенных к Хэллоуину коттеджей, бесил высящийся вдалеке черный скелет злосчастной Вышки. Бесил, в конце концов, сам чертов Хэллоуин!

Раньше Алан всегда очень любил этот праздник, находил его забавным, немного зловещим, но чарующим. Любил его влажный сумрак, тыквы, расплывающиеся в горящих щербатых ухмылках, мешки с конфетами, которые родители коробками закупали в «Уолмарт», дурацкие самодельные костюмы, «традиционные» фильмы и мультфильмы, которые полагалось пересматривать как раз в грядущую ночь страха и ужасов. Все это было довольно мило и близко сердцу Алана, но ровно до той поры, когда в его интимные с этим праздником отношения не влез хренов Джеймс со своими паршивыми Рудиментами.

Джеймс и Рудименты – так Алан называл компанию приятелей своего старшего братца, состоящую из лучшего друга Джеймса – Дилана, девицы с пирсингом (то ли Эллы, то ли Беллы, Алан все время забывал, как ее зовут), тихого как тень Лемперта и старого доброго Уолли, больше похожего на одичалого медведя гризли, нежели на человека. Неудивительно, что последний выпрашивать конфеты со всеми не подходил, а просто курил в стороне, держа Алана на прицеле своих косоватых водянисто-голубых глаз.

Чтобы не видеть невыносимых кривляний Джеймса и Рудиментов перед непринужденно веселящейся миссис Дэвис («Джейми» травил ей какую-то забавную байку), Алан, сунув руки в карманы, вновь обернулся на Желтый Дом.