ПАЗЛ

Дорога в ад

Как-то раз мне с одним товарищем пришлось выехать в Хунзах на соболезнование.

Мы могли бы управиться за один день, но он был родом из расположенного рядом небольшого селения, названия которого уже не помню, и, конечно же, не мог вернуться в Махачкалу, не навестив родителей.

Отдав свой долг родственникам усопшего, мы поехали в этот аул, где и переночевали в скромном доме его отца.

Утром, после завтрака, прощаясь с нами, отец товарища – старый сельский учитель вручил нам два совершенно одинаковых пакета, в котором лежали по куску овечьего сыра и сушённой колбасы.

Сыну и мне – человеку, которого он видел впервые в жизни и неизвестно, увидит ли ещё когда-нибудь, он фактически оказал абсолютно одинаковое внимание.

Меня растрогал этот, вроде бы обычный для дагестанца поступок, когда хозяин ради гостя может даже отказать себе в чём-либо, и по дороге думал, что бы сделать ему приятное в ответ.

Вспомнив, что видел у него на столе какой-то дряхлый, потемневший от времени транзисторный радиоприёмник, видимо, служивший окном в мир, решил купить и передать ему через сына что-нибудь более современное и качественное. Однако, по возвращению как-то закрутился в суете дел рабочих и домашних.

Иногда вспоминал о своем намерении, но всегда почему-то невпопад – то поздно ночью, то рано утром, то ещё что-то мешало сразу поехать в магазин и купить.

Прошло много лет и у меня давно уже потеряна связь с его сыном, да и старика, наверное, нет в живых, а я до сих пор всё ещё покупаю ему приёмник.

Народный контролёр

Была как-то у меня в одном из районов небольшая организация.

По этой причине начальник её – почтенный человек, имел соответствующую ей небольшую зарплату.

Семья же у него была большая и для того, чтобы как-то помочь, по его же просьбе я принял туда и жену, хотя работы для неё, как штатного работника не было никакой.

Честно говоря, она там лишь числилась, а я таким образом повысил зарплату её мужу.

Так продолжалось несколько лет, но в какой-то момент обстоятельства сложились так, что содержать жену стало невозможно и я, пригласив мужа, выразил сожаление и сказал, что придётся штат сокращать.

Тут началось нечто неожиданное.

Он стал энергично возмущаться, сначала устно, а когда получил на руки приказ о сокращении, то посыпались жалобы в разные инстанции.

Ладно бы только на факт увольнения, но он начал буквально поливать меня по чёрному, обвиняя в самых невероятных вещах. Прямо иллюстрация к поговорке о добре, за которое тебе потом отомстят.

Добралась жалоба и до республиканского комитета Народного контроля. Если кто не знает, то была в советские времена такая организация с правами прокуратуры и МВД вместе взятых.

Явился оттуда какой-то многозначительно улыбающийся субъект и начал проверку, увенчавшуюся актом.

Часть акта состояла из столь очевидных глупостей, что в объяснительной записке указывать на них было одно удовольствие. Другая же часть представляла собой нечто невразумительное, которое вообще невозможно было понять. На дурацкую жалобу ещё более дурацкий акт.

На мою просьбу объяснить смысл того или иного предложения он лишь улыбался и говорил, что в комитете поймут.

Я взорвался и, не дожидаясь вызова, сам поехал туда. Председателя не было, а первый заместитель, перед которым я положил акт с просьбой пояснить мне смысл некоторых фраз, прочёл его и впал в задумчивость, выйдя из которой, начал рассказывать о том, какой замечательный человек автор этого самого документа.

В конце – концов, в комитете тоже, вроде, поняли что к чему и жена осталась уволенной, меня не четвертовали и, к тому же я сам, разъярённый клеветой и проверками, уволил вдогонку и самого пакостника, у которого и без этого хватало грехов.

Но это не всё.

После увольнения он явился ко мне в кабинет вместе с ходатаем – вполне вроде приличным человеком, к тому же знакомым мне доктором наук из пединститута (что-то мне везло на ходатаев из этого самого института), который начал настойчиво уговаривать меня восстановить его в прежней должности.

Самое поразительное, что он никак не хотел понять невозможность этого после всего происшедшего.

Выслушав мой рассказ о мерзостях, учинённых его протеже в знак благодарности за сделанное, он должен был, наверное, извиниться и уйти, а он – профессор ушёл обиженным.

Железная леди

Во времена СССР советский человек имел право на загородний садово-огородный участок, называемый в народе дачей. И ещё имел он право иметь на этом участке садовый домик – комнатка с верандой строго ограниченных размеров каждая. Не дай бог их нарушить. Метр влево, метр вправо – огонь на поражение

Вот и я, получив надел, начал строить свой домик.

Собственно говоря, только на начало в виде фундамента и цоколя у меня и хватило времени и терпения после чего стройка замерла на несколько лет.

И вот в этот «мёртвый» для меня строительный сезон в республике началась очередная компания против злодеев, которым не хватало дачных квадратных метров и они строили черт-те что.

Комиссия, среди прочих, наткнулась и на мою незавершёнку. Измерив её без меня и почему-то решив, что фундамент подготовлен только под комнату, а не комнату с верандой, хотя там явно было видно это разделение, она внесла меня в список, который для начала попал в райисполком (прообраз нынешней районной администрации).

Кампания была начата обкомом КПСС и как я не пытался с чертежами в руках объяснить главе управления жилищно- коммунального хозяйства, что размеры моего фундамента точно вписываются в нормы, определённые для комнаты с верандой, он ничего не хотел понимать.

На него магически действовал акт, где фигурировала только слово комната, а от слова «обком» вообще наступал паралич мозга.

Материалы были переданы в райком партии.

Я знал неплохо его первого секретаря и, встретившись с ним, объяснил ситуацию. Он сказал, что если всё так, как сказал, то, действительно, и говорить не о чем, но так как материал уже поступил, мне придётся всё-таки придти на заседание бюро райкома, где вопрос и будет закрыт после моих разъяснений.

Пришёл я на бюро, а там масса таких же как я бедолаг, а может и реальных нарушителей.

Секретарь начал выступление и, клеймя всех позором, так разошёлся, возбуждая сам себя, что в порыве праведного гнева, уже, как глухарь, ничего и никого не слушая, предложил объявить всем скопом по выговору с занесением в личное дело (была в то время такая мера партийного взыскания).

Бюро послушно проголосовало.

Эта мера располагалась где-то по середине шкалы партийных взысканий, крайняя из которых – исключение из партии означала автоматическую потерю кресла руководителя.

Выговор, принципе, ничего страшного не означал, но, поскольку я виноватым себя не чувствовал и, к тому же столь неожиданное поведение секретаря райкома так возмутило меня, что я написал заявление в горком КПСС, при этом, естественно, не поскупился на сарказм в адрес обидчика.

Там до рассмотрения на бюро уже горкома, своё заключение должна была вынести партийная комиссия, состоявшая, как правило, из старых заслуженных коммунистов.

Пришел я на её заседание.

Сидят несколько очень приятных людей почтенного возраста, которые, улыбаясь, выслушали меня, задали несколько наводящих вопросов, а решение уже выносилось без моего присутствия.

На следующий день мне сообщают, что комиссия считает выговор незаслуженным и рекомендует бюро горкома отменить его.

Ну, думаю, всё.

Прихожу на бюро, а там уже горкомовский первый секретарь – такой же глухарь, как и райкомовский, вопреки решению собственной парткомиссии, после уже своей эмоционально-обличительной речи в адрес нарушителя заявляет, что райком всё сделал правильно и, как принято в таких случаях, бюро единогласно, даже не обсудив мнение своей же комиссии, голосует за его предложение оставить выговор в силе.

Естественно после этого давление у меня нарастает и я уже обращаюсь в обком партии.

В отличие от горкомовской парткомиссии, там моё дело предварительно рассматривает в одиночку какой-то тип, который даже не пожелав выслушать мои объяснения, почему-то самолично решает, что всё было сделано правильно и обкомовские ни партийная комиссия, ни бюро моё заявление рассматривать не будут (?).

Аргументы почти такие же как у того самого чудаковатого проверяющего из Комитета народного контроля – смысл их понять невозможно.

Тут уже меня понесло, благо каждая очередная инстанция даёт дополнительный материал для всё более резких оценок. Нарастающий маразм партийных функционеров очень даже способствовал росту сарказма.

Короче, отправляю очередное заявление теперь уже в Москву в ЦК КПСС, приложив мои предыдущие заявления, ответы на них и мои комментарии на ответы.

Спустя некоторое время вся эта писанина проделывает обратный путь и через обком партии приземляется в горкоме. Естественно, с соответствующими визами, чтобы рассмотреть дело повторно.

Круг замкнулся.

Но ситуация-то уже совсем другая.

Я в своих писаниях не просто жаловался, а уязвлённый очевидной, на мой взгляд, несправедливостью, поочерёдно издевательски высмеивал все три инстанции республиканской партийной вертикали.

Вполне логично было ожидать, что теперь-то они на мне и отыграются.

Ну, сообщили мне дату очередного заседания бюро горкома, на котором будет рассматриваться дело. Жду…

И тут совершенно случайно узнаю, что первый в отъезде и бюро проведёт второй секретарь горкома – дама, известная своим независимым и твёрдым характером, но за которой ни самодурства, ни кровожадности не числилось.

Мы были знакомы и поэтому, не дожидаясь заседания бюро, я решил встретиться с ней и в спокойной атмосфере объясниться. Встреча состоялась.

Она выслушала и без всяких витиеватостей коротко сказала, что решение будет пересмотрено.

Это и произошло через несколько дней.

Как я уже говорил, дело моё по своей сути было пустяковым. Объявленный выговор ничем мне не грозил, ничего я не терял и вообще, через год его было положено снимать. К тому же следует отметить, что пока я воевал с партийными функционерами, этот срок как раз и подходил к концу.

То, что сделала дама, формально для меня ничего такого не значило, кроме как утешение уязвлённого самолюбия.

Но я никогда не забываю, что с её стороны пойти против мнения всех партийных инстанций, в том числе и её непосредственного начальника, которые я фактически высмеивал, это был поступок, на который мог бы решиться далеко не каждый мужчина.

Двойная мораль

В одном горном районе председатель райисполкома, что по нынешним временам соответствует должности главы администрации муниципалитета, сделал сыну обрезание крайней плоти.

Дело это было житейское, в основном потерявшее давно свои религиозные корни.

Просто традиция такая, которая по умолчанию не предполагала никакой реакции со стороны соответствующих органов.

Однако, нашёлся «доброжелатель», который настучал в обком партии.

В такой ситуации не реагировать, сами понимаете, уже невозможно.

И вот вызывают провинившегося на бюро обкома, и грозит ему исключение из партии – коммунист должен быть атеистом. А «партбилет на стол» автоматически означает лишение должности.

Состояло бюро обычно из 11—13 человек, среди которых, для приличия избиралась и одна женщина.

Так вот, песочат его эти партийные бонзы и наконец-таки дают слово самому виновнику.

Не знаю, присутствовала ли на заседании единственная дама, когда тот без всяких хождений вокруг да около взял «быка за рога», предложив присутствующим мужчинам спустить штаны и продемонстрировать свои собственные «необрезанные» достоинства.

Возникла, как в гоголевском «Ревизоре», немая сцена, которая сменилась гомерическим хохотом, который нивелировал бросающуюся в глаза двойную мораль, которой вольно или невольно следовали присутствующие.

Короче, начальству хватило ума, чтобы отпустить товарища с миром.

Директор

Был у меня один директор.

В девяностые годы, когда всё рухнуло его предприятие еле держалось на плаву и я не досаждал ему особыми требованиями. Задача была одна – выжить.

Но время шло, пора было уже переходить к каким-то действиям, прекратив проедать остатки когда-то наработанного, а у него положение не менялось.

В развитие не вкладывалось ни копейки, на счету смешные деньги и так далее. Причины были по его словам в высоких налогах, низких ценах на его услуги и ещё черт его знает в чём.

Я указывал ему на какие-то конкретные вещи, которые необходимо делать, чтобы выправить положение, но всегда находились причины, почему это невозможно.

Наконец мне всё это надоело, к тому же у меня появились подозрения, что у него вовсе не так все, как преподносится, и я предложил ему уволиться.

И тут мой директор с позорно мизерной зарплатой, на уровне уборщицы заволновался, демонстрируя явное нежелание уходить.

Как обычно бывает у нас в таких случаях, в первую очередь я был обвинён в том, что хочу посадить на его место своего человека, а дальше – ещё хуже. И понеслось…

Я попытался выразить недоумение, тем, что он цепляется за работу, от которой ему давно следовало бы бежать.

Что же касается какого-то «своего человека», то, даже если бы он был, то на ту работу, какую он описывает мне, его можно было направить только в качестве наказания. Но директор меня не слышал и повторял одни и те же обвинения.

В конце концов был привлечён и национальный фактор, но в прямо противоположном от традиционного смысле.

Он стал вопрошать: – Что скажут лакцы, когда узнают, что один лакец уволил другого?

Мысль (раз уж на то пошло), что и ему, как лакцу, следовало бы работать так, чтобы не создавать проблем другому лакцу, принявшему в своё время его на работу, у него при этом как-то не возникала.

Ну и что было ответить?

Я предложил ему привести трёх лакцев, которых он сам лично выберет и, если, выслушав аргументы сторон, они посчитают мои придирки, не заслуживающими увольнения, я сниму все претензии и вообще больше никогда не буду его трогать.

Но он совершенно не слышал это и продолжал твердить своё. Мой вопрос: – Почему же он не ухватывается за столь заманчивое предложение, он тоже не слышал абсолютно.

Тогда я не стал больше ничего изобретать и на каждое его высказывание начал с маниакальным упорством повторять своё предложение о трёх представителях с его стороны.

Наверное, не ошибусь, если скажу, что это я сделал раз пятьдесят, пока всё-таки не пробил его броню.

Видя, что ему некуда деваться, он, наконец, пообещал придти со своими личными судьями.

Через несколько дней он пришёл… с заявлением об увольнении по собственному желанию.

При новом же директоре положение дел резко изменилось в лучшую сторону.

Отец сторожа

В одном из махачкалинских вещевых рынков имеется довольно популярный ювелирный магазин.

После завершения рабочего дня его владелец, от греха подальше, складывает наиболее дорогие изделия в «дипломат» и уносит с собой. Слабонервным в тот чемоданчик, когда он заполнен, лучше не заглядывать.

Так вот, как-то, после одного из очередных рабочих дней этот бизнесмен присоединился к тёплой компании работников рынка, которая по какому-то поводу, а возможно и без, выпивала и закусывала.

Не знаю, закусывал ли хозяин ювелирного магазина, но напился он до такого состояния, что ушёл (уполз?) домой, забыв при этом свою сокровищницу, а утром не мог вспомнить, где её оставил.

Помог ему отец одного из охранников рынка, который подменял сына и после того, как компания разошлась, наткнулся на этот самый чемоданчик.

Опять же, не знаю насколько торжественно, но он был прилюдно вручён хозяину, который в знак благодарности презентовал благодетелю… бутылку водки.

Подарок был с достоинством отклонён.

Отец сторожа поблагодарил забывчивого предпринимателя за любезность и сказал, что он верующий, мусульманин и посему не курит и не пьёт.

Присутствовавшая рыночная общественность при этом изображала финальную сцену из гоголевского «Ревизора».

Национальный вопрос

Недавно, безуспешно пытаясь в очередной раз навести порядок в своих бумагах, я наткнулся на свою статью тринадцатилетней давности, опубликованный в «Дагестанской правде».

Прочёл, вспомнил – ничего необычного, по нынешним временам. Сколько раз обо всём этом уже сказано-пересказано. А тогда…

С ним связана достаточно интересная, как мне представляется история:

В начале девяностых годов, когда еще только – только начинали пробиваться первые ростки гласности, но КПСС всё ещё оставалась «руководящей и направляющей силой», вдруг как-то разом и резко дали знать о себе проблемы, существование которых было известно, но они замазывались толстым слоем славословия.

Наиболее острыми и взрывоопасными были ситуации в Новолакском районе и связанная с кумыкским вопросом. Обстановка нагнеталась многими, стремящими не столько найти выход, сколько заработать политический капитал любой ценой.

Власть в совершенно новой для себя ситуации из одной крайности, к которой привыкла, бросилась в другую, превратившись в мягкотелого уговорщика и этим только провоцировала экстремистов.

При этом, действовал старый советский стереотип – замалчивание проблемы, уход от определения причин и их честного озвучивания.

А если о диагнозе молчат или он неверен, как лечить? Уговорами?

Я не выдержал и написал об этом статью. Суть её заключалась в том, что вместо того, чтобы продуманно заниматься национальной политикой, мы всё время культивировали мифы, что надо называть вещи своими именами (и я назвал их.), что, вместе с тем, если пытаться сейчас решать проблемы силовым путём, произойдёт катастрофа и поэтому никому не позволительно, спекулируя, угрожать силой.

Помимо прочего, в статье говорилось, что причина напряженности в кумыкском вопросе во многом заключается в непродуманном переселении.

Что в своё время было немало возможностей закрепления людей на местах своего коренного обитания в горах, которые не использовались.

Вместе с тем, существует такой объективный фактор, как урбанизация, который невозможно отменить и кумыкам следует с пониманием относиться к этому.

Ну, а всем остальным дагестанцам тоже следует относиться с уважением и пониманием к интересам кумыкского народа, оказавшегося в такой непростой ситуации.

Были там и другие вещи, но общий смысл именно таков.

Я и сейчас готов подписаться под этими вроде бы очевидными соображениями.

Когда принёс статью в редакцию и дал для обкатки почитать кое-кому из ребят, её приняли чуть ли не на ура, но сказали, что редактор не пропустит.

Он выбивался из «линии партии», а Дагправда была, как писали тогда, органом обкома КПСС. Предполагаемая позиция главного редактора была волне объяснима. Хвост не может вертеть собакой.

Выход нашёлся, когда вспомнили, что она собирается в командировку.

Дождавшись отъезда, материал был пущен в номер.

Он имел эффект разорвавшейся бомбы.

В день выхода газеты я случайно встретил на городской площади министра внутренних дел и первое, что он сделал, это спросил – зачем я всё это написал?

В результате ожидается чуть ли не марш протеста в Махачкалу.

Я, в свою очередь, спросил: – А что там написано неверного? По моему, не убедил.

Позже начали звонить знакомые и незнакомые уже с другим вопросом: – Как мне удалось это напечатать?

Здесь ещё следует отметить, что никаким штатным или нештатным публицистом я никогда не был, да и сейчас не являюсь.

Литература, публицистика это моё своеобразное хобби.

Буквально на следующий день (удивительная оперативность – как материалы со съезда КПСС) та же «Дагестанская правда» вышла с большой ответной статьёй на первой полосе – признак чрезвычайной важности – автором которой был почему-то литературный критик.

Однако, оценивал он вовсе не литературные достоинства моего опуса.

Не знаю, может его роль заключалась в демонстрации гласа народа, но уши обкома КПСС все же проглядывались. Иначе, с чего бы ему, едва прочтя газету, оставить все дела и броситься строчить статью, чтобы успеть сдать её в редакцию в тот же день?

Крамолу нужно было душить в самом зародыше.

Выступление его было в духе стандартов советской пропаганды о счастливой жизни братских народов и, естественно, обвинений в адрес того, кто всё это разрушает своей нехорошей публикацией. Ну и немного грязи в адрес автора. Как же без неё? Детали не помню, да и дело не в них.

Вечером того же дня ко мне домой позвонил Народный поэт Дагестана Аткай Аджаматов.

Почтенного возраста и весьма уважаемый в республике человек поблагодарил за публикацию, где, по его мнению, наконец-то сказана правда о кумыках, посоветовал не обращать внимание на ответное выступление и неожиданно (видимо, как кумык) попросил извинение за некорректность его автора. Следом звонит ещё один известный кумыкский писатель.

Он оказался однофамильцем критика и начал с того, что попросил не путать их, ну а в дальнейшем примерно то же, что и Аткай.

Хотя о существовании этих людей мне было известно, нужно сказать, что лично мы не были знакомы совершенно.

Наверное, излишне говорить, как я воспринял эти звонки.

С учётом национальной принадлежности моего оппонента, было понятно, почему тогда власть для критического залпа захотела использовать именно его, а не кого-либо, например из аварцев или даргинцев.

Тем не менее, до сих пор удивительным для меня остаётся то, почему соплеменник Аткая сам согласился стать рупором власти в этом деле.