ЛЯДЬ

Телефон хранил два с лишним десятка номеров, на которые лишь требовалось отправить «встретимся», чтобы получить разом несколько заманчивых предложений. Все они быстро усвоили преимущества оперативного ответа, а потому от решения до исполнения проходило не более полутора часов – совсем немного, учитывая ритм и загруженность мегаполиса. Необходимость соревноваться с более проворными наполняла процесс здоровой природной конкурентностью, к тому же добавляя избранникам требуемую долю агрессии примата, без которой ничего действительно стоящего не выйдет. «И не войдёт», – как непременно добавила бы пошлая острячка, судя по звукам, отправившаяся прямиком в ванную. Чаще всего это означало далеко не самую удачную смену, и она поспешила обласкать подругу. Вопреки предположению, Натали чувствовала себя отлично, причём настолько, что рядом нежилась в пене молодая аппетитная деваха.

– Знакомься – Мари, моя несбывшаяся любовь, лучшая баба в радиусе четырёх тысяч километров. Именно так, потому как и белого медведя, кроме шуток, ушатала бы до сердечного приступа. И ты, медведиха, принимай пополнение, – она прервалась, чтобы сделать глоток, – вода пойдёт и из горла, но всё ж принеси нам бокалы, родная.

По возвращении Малая застала обитательниц ванной страстно целующимися.

– Только не подумай ничего, моя радость. Машка у нас не по этой части, ей вообще всё физкультура и никакой радости, – безрадостная продемонстрировала полный немой покорности взгляд. – Но и заводит притом с пол-оборота. Мужики её любят, не так, конечно, как тебя, но прямо светятся – глядь, какой бормотухи на радостях отгрузили шесть бутылок. Вот только без ума совсем, пропадёт одна, – бестолковая согласно закивала головой. – Ты же не против компании, площадь ведь позволяет…

– Нет, конечно, только никаких гостей, наркотиков и шума.

– Уже всё объяснила, Мари на всё согласная.

– Она немая у тебя, что ли?

– Наоборот, но если рот откроет не для дела – пиши пропало, такая дура, что хоть святых выноси. Правда ведь, моя радость, – и она плотоядно вцепилась долгим поцелуем ей в губы. – Хороша девка, огонь. Будешь у меня заместо гребного тренажёра.

– Не помню, чтобы ты занималась спортом. Тем более однополым.

– Перестань, в самом деле. Или лезь к нам, или дай покуражиться – с такими-то дойками. Напилася я пьяна, – затянула Натали более, чем характерную песню, обеспечив себе долгожданный покой наедине с зазнобой.

Мария, или Мари, появилась в их жизни случайно, как и положено являться всему сколько-нибудь стоящему. Отсидевшая на тяжёлых наркотиках два года и бросившая в один день заодно с поставщиком-сожителем, руководствуясь единственным «надоело», молодая девушка с дешёвым, но внушительным бюстом поимела от Малой прозвище «Длинный Чулок» за… за всё. Пребывавшая в абсолютном перманентном безденежье, вечно в чём-то виноватая, гениальная в выборе наименее подходящих мужчин – которые в лучшем случае оказывались жестокими трусливыми ревнивцами, она оставалась, пожалуй, самым жизнерадостным человеком из всех. Трое благоверных, предшествовавших знакомству трёх подруг, по очереди пытались её зарезать, удачно продать в Марокканский бордель и нашпиговать опиатами до распада личности. Обо всех вспоминала она с теплотой и всем готова была протянуть руку помощи, заодно уж с чем-нибудь более приятным, если не имелось на тот момент в активе иных серьёзных взаимоотношений полов. Кончила девизом «секс только с любимым», который закономерно и привёл её в профессию, ведь чувство, рождённое одним лишь эстетическим притяжением, нежизнеспособно от природы.

Её быстро оценили за бесхитростную весёлость и готовность развлекаться без оглядки на утро, погоду и обстоятельства, включая непреодолимой силы. Что решительно не изменило её материального положения, зато желанных горестей и разочарований в жизни существенно прибавилось. Без них она не могла, не чувствовала и не жила вовсе. Без них, наверное, Мари сошла бы в привычном значении слова с ума, не в силах выдержать и трёх часов, не омрачённых чем угодно. Магическим образом превращая всё вокруг в неразрешимые конфликты и проблемы, купалась в этих трудностях с радостью, которой не знавала и плескаясь с законным мужем в наполненной розовыми лепестками ванной с шампанским и видом на Пале-Рояль. Вечно куда-то переезжавшая, конфликтовавшая с арендодателями из-за всякой мелочи, опаздывающая, невыспавшаяся – но исключительно бодрая, оставалась в памяти каждого, кому посчастливилось оказаться на её пути. Именно посчастливилось, ведь и пяти минут, проведённых наедине, неподготовленному человеку порой оказывалось достаточно, чтобы усомниться в наличии объективной реальности и собственной в ней скромной, где-то даже подчёркнуто непритязательной до тех пор роли. По выходу из мистерии тут же являлись вновь желанные границы, приятные на ощупь товары, услуги, товарами предоставляемые, и восхитительно беспрекословная логика ценника. Мари, словно добрый детский доктор в очках, протягивала каждому по несколько капель горького полезного настоя, сглотнув который, можно было снова ощутить радость – уже лишь в силу отсутствия необходимости снова пить эту дрянь. Хотя бы до поры.

В постели она была до смешного бестолковой, но притом податливо-исполнительной, что быстро завоевало ей популярность среди жаждущих превосходства эротоманов. Такие, заплатив за всё под ключ, будут непременно стремиться утвердить примат собственной воли, которая по сути и нужна им лишь в качестве демонстрации. Есть у них и близнецы-братья: те, что станут озадачиваться удобством и наслаждением дамы прежде своего, заискивая мямлить «на что ты обижаешься», пока не спровоцируют долгожданный разлад по-настоящему. Тогда, придав голосу баритона вселенской мудрости, товарищ скажет ему, кивнув головой в сторону расхристанной гетеры: «Твоя, похоже, не в настроении». Три четверти мужчин играют во всякой связи исключительно в матриархат, то ли сублимируя чувства к матери, то ли насаживая всюду расцветший в подсознании алгоритм семьи. Малая таких терпеть не могла, но душка-Мари, обаятельная взбалмошная дура без тормозов, играла роль охотно, часто доводя пользователей до приятного исступления. Оскорблённые до глубины души, они принимались расписывать ей систему жизненных координат, аккуратно подводя нить к текущей бизнес-модели, предполагающей восприимчивость подрядчика к чаяниям клиента. Выслушав наставление и пустив иногда зачем-то слезу, она обрушивала тело на кровать со словами «ну ладно», предоставляя настырному потребителю самостоятельно управляться с остальным. И они управлялись, становясь поклонниками её строптивой привлекательности. Подчинять красоту и ей безропотно служить – эмоции в корне идентичные. Более сообразительные практикуют оба варианта одновременно, в том числе сугубо физиологически, находя в контрасте ожидаемый вертеп из перевоплощений.

Что до источника прелестных наслаждений, то Мари не чувствовала ничего и никогда – грустное наследие примата влюблённости над желанием, но вряд ли об этом даже задумывалась. Чиста, как летний день; ведь неспособный осознать предательство своего естества не заслуживает и осуждения за греховность воздержания. Сопутствующая новому знакомству сцена разогнала хандру самокопания, и Малая ринулась в бой. Проворнее всех оказался тамбовчанин, приехавший в столицу за новым оборудованием для родного «цеха уделки».

Тамбов. И снова, и по сути, и не город даже. Местные говорят, название в переводе с татарского название означает «яма», и это правда уже потому, что иначе быть не может. Он словно зачатый по жуткой пьяни ребёнок: агрессивный, неконтролируемый, но исключительно самобытный. При том, что и злиться на него без толку, все претензии очевидно к авторам сей чудной иллюстрации русской степи. Мужское население старой закалки в принципе не осознаёт в привычном понимании значение слова «страх». Который здесь не то чтобы игнорируется или, тем паче, побеждается. Вроде и эмоция в быту полезная, и жить с ней дольше, да сытнее, но как-то не дано. Понимают, что бояться действительно надо, вот только отчего-то не выходит ни черта. В бытность особливо жаркой борьбы с пьянством за рулём там позакрывали вне территории населённых пунктов большинство стационарных постов дорожно-патрульной службы. Здешний народ простой, но, со времён антоновщины, предусмотрительно запасливый. Откопал в посадках «Шмель», выглянул из лесочка и нажал на пуск – вполне эффективный метод донести до администрации несогласие с данным конкретным параграфом Кодекса об административных правонарушениях.

В тех краях нет характерного типа ветеранов современных бессмысленных войн, то есть спивающихся, рыдающих ночами несчастных, заново переживающих кошмар скудно оплаченной мясорубки. Оттрубив срочную, а затем ещё год по контракту, они возвращаются в родное село, пьют положенное дембелю время и спокойно пересаживаются прямиком с кровавых воспоминаний за трактор, оставаясь жизнерадостными вечно молодыми любителями халявы, выпивки и девушек. Им вся эта ностальгия по боку: стрелять так стрелять, копать так копать, умирать так… неохота, конечно, но – что поделаешь, бывает. Получить в военкомате «неуд» равносильно потере статуса мужчины, так что будет налегать на спорт и обивать пороги каждый год, пока не отправят служить. Попасть на войну – редкостная удача: почти загранкомандировка, почёт, масса новых впечатлений, да и подзаработать можно. Погибнуть тоже, но статистически у деревенского подростка в расцвете сил тут больше шансов разбиться на машине, получить нож в печень или утонуть, купаясь ночью. Всё вышеперечисленное, естественно, в состоянии жесточайшего алкогольного опьянения. Ибо культура питья унаследована от монголов, а потому не предполагает остановки иной, кроме как по воле непосредственно организма, в крайнем случае, вестибулярного аппарата.

– И я ему по тихой грусти накидываю, – встревал Димон в повествование уверенно и резко. Для взаимодействия с миром он давно и осознано выбрал игру. Не только покер, где молодой и наглый всякий раз почти брал сильной рукой банк, легко вживаясь в образ раздухарившегося буратино. Приземистая столичная ежедневность в исполнении находчивого пользователя расцветала пышно, точно растение на податливом чернозёме. Тривиальная внешность компенсировалась настойчивым природным обаянием вкупе с умением подать – историю ли, банальные обстоятельства, или ещё какую даже гадость, и тогда, испещрённое приятными излишествами лицо смеялось буквально целиком. До тех пор недвижимые черты оживали разом, и каждый мускул, жадно отзываясь на веселье, стремился не отстать от остальных в приверженности счастью.

Уныния в его скудном, но приятно образном словаре не значилось. Не говоря уже про всякие там сломить, подавить и направить. Мужчины и женщины одинаково сильно любили его за неподражаемое мастерство жизни, очевидно и безысходно переродившееся со временем в талант. На протяжении бесконечности, если верить авторитетным знатокам вопроса, рано или поздно случится абсолютно и что угодно, но Вселенная пока что оказывалась не в силах смоделировать данность, из которой Дима не выбрался бы. К тому же, в безотчётном стремлении к новым испытаниям – в его случае лишь свежим впечатлениям, он давно оставил позади козни судьбы и сотоварищей: ни друга, ни врага значительнее себя самого за тридцать куда как насыщенных лет так и не явилось. Его энергии хватило бы на заселение соседних планет, но несостоявшийся колонизатор знал цену человечеству, а потому сколько-нибудь посильной помощи деградирующему виду не оказывал. Удивительно, как он вообще снисходил до мира под ногами, настолько блёклым и трусливо-бессильным казалось с ним рядом всякое действие. Предназначенное к банально случившемуся, в его исполнении нарождалось буйством ярких обстоятельств, ответвлениями сюжета и приятно неожиданными участниками.

Впрочем, то были лишь доступные стороннему наблюдателю подробности восприятия образа. Корень, идеология всех бед и побед – волею сильного неизменно обращаемых в причинно-следственную связь, засел в детском ещё умении не отступать и брать всё сполна. Настроение всегда и везде являлось определяющим, и власть его признавалась абсолютной. Навык подобного восприятия окружающего вскоре оставил на обочине и страх, так что бедолаге часто приходилось искусственно стимулировать необходимые позывы, дабы картина предстала в требуемом великолепии. Недо: питая бутылка, еденный ужин, куренная самокрутка – в память об искренне обожаемом деде, ни разу не опошлило его аристократически отточенных желаний. Последствия волновали мало, и судьба, как всякая пресыщенная дама, тем охотнее откликалась на растущие запросы своего баловня. Которым, впрочем, тот сделался исключительно и бесповоротно сам, а следовательно, и вексель к оплате не предъявлялся. «Жизнь, карма, смерть, – уверял Дима в редкие минуты серьёзности, – это подруга, а не друг. Оттого ей, прежде всего, должно быть с тобой интересно. Или хотя бы не скучно. А торговаться с ней, строить планы, рассчитывая перспективы ответственно пронумерованных действий…» Он не имел привычки заканчивать особенно трезвые мысли, тяготясь последними слишком явно.

Калина-космос, или, сокращённо, Калина, был весельчак, халявщик и балагур – идеальное сочетание качеств, равносильное уважаемой профессии. Которая, к слову, у него тоже была: резать глотки плывущим вверх ногами по конвейеру свиньям на нужды мясокомбината. Последний, в целях экономии да и природной экологичности для, не колол означенным хрюшкам успокоительное, что, соответственно, наполняло помещение нескончаемым визгом, рёвом и предсмертным хрипом сотен живых существ. Ежедневно. То есть день за днём, пять дней в неделю. С девяти до семнадцати ноль-ноль без перерыва на обед он резал горло остро отточенным ножом под вальсы Чайковского – приятный довесок супружества в виде окончившей музыкальную школу жены. Затем принимал душ, переодевался и в голову не брал. Ночами спал крепко, а за работу только и говорил: «Близко к хате, в тепле, платят исправно, тяжести таскать не надо – лафа». В порядке исключения не очень-то уважал труд, всячески отлынивая от любой дополнительной нагрузки дома. Благо любая компания жаждала иметь такого провожатого – знал все областные злачные места и бордели, вожака – умел вдохнуть жизнь в любое мероприятие до похорон включительно и дипломата – кого угодно и на что угодно мог, при желании, уболтать. Никогда и ни за что не платил, но должность свою исправлял так, что остальные участники действа на том непременно выигрывали. Особо приближённые звали его Кум, и было в этом умелом прозвище что-то непревзойдённо точное, чутко отражающее натуру, характер, – само, пожалуй, естество былинного русского селянина, которому вся жизнь копейка да море по колено.

Всё это она знала исключительно от него, но другого и знать не хотела: лучше верить в посредственного бога, чем сожительствовать с умелым плотником. Кум мог травить байки часами, теряясь в нагромождениях правды и пестуя единственно непогрешимую ложь, покуда рассвет и вездесущий счётчик не останавливал назойливое, но всякий раз умелое приключение. Любовник он был так себе, зато умел растопить лёд стеснения, заодно подсказав остальным, как продолжить общение за пределами койки. Естественное, без трусливой грубости и показательного разврата. Ведь пошлить в постели – уместно и приятно, но оставлять текущую парадигму в минуты покоя и откровенной беседы – значит пошлить вдвойне и невпопад; за такое у востребованной дамы легко попасть в немилость. А шлюха, в отличие от просто женщины, отказывает раз и навсегда.

С годами Калина малость обрюзг и поблёк, как сам выражался: «В результате детей, супруги и хозяйства», но задор сохранил, казалось, уже навсегда. У него был талант жить, смотреть на вещи легко и не держать зла – такие люди заслуженно процветают в любые времена, и уж тем более нынешние, когда стадное чувство приравнено к изысканному стилю. Снабжая за негласный, но умеренный процент подвизавшихся граждан всеми мыслимыми из «почти законных» – авторство очевидно – удовольствий, сам воздерживался ото всего, за исключением особо соблазнительной продажной любви, к коей, безусловно, принадлежала его «милашка Ксю». Выбор имени, однако, был весьма тривиален: первая безудержная страсть, застуканная в объятиях лучшего друга. Попробуй после такого верь людям и, тем паче, женщинам, но Кум, тот редкий случай, когда уместно повторение, «в голову не брал». У него там всё оставалось девственно чисто, только что ветры не гуляли, и никакие метаморфозы сломить жизнелюбивого сына степи не могли. Красная подсветка вполне нестарого «Форда» с механической коробкой, атмосферная музыка и запал скаковой лошади – инстинктивно пытался обогнать по встречке, даже следуя в траурном кортеже.

Там вообще много и обильно умирают. Отпевание – часами в душной комнате у начавшего смердить тела, прощание – истерики и плач навзрыд, поминки – в заставленном столами помещении ночного клуба под вывеской «Домино», где покойник вчера ещё жил и любил. Где в этот день будет двое поминок. Где распорядитель – невнятный чванливый алкоголик с претензией на церковность, в ответ на комментарий официанта касательно превышения заявленного числа гостей и недостатка стульев, хихикнув, будто несбывшийся суженый Дюймовочки, горделиво проквакает: «У меня всегда так». Где сцену эту вместе с остальным посёлком накроет вездесущий запах сахарной свёклы с ближайшей фабрики, оставив сладковатый привкус даже в ноздрях – даже её величества смерти. Где всё это взаправду, по-настоящему, без тени фарса или примеси гротеска. Где просто такая вот жизнь.

На закономерный вопрос шокированного чужака вдова ответит покорно: «А что сделаешь. Надо выдержать». И страшная гордость обуяет рефлексирующего эмигранта, заскочившего проститься с мимолётным приятелем юности. Принадлежность – или хотя бы только причастность – к эдакой силе расправит грудь и поднесёт к губам сигарету, назло и вопреки тысячам предостережений из того, пусть ненадолго, но радостно чужого мира. Который считает часы и отмечает дни в календаре – вместо того, чтобы смело жить и умереть. Наплевав на всё приходящее, смотреть в лицо судьбе с такой уверенностью, что рафинированная гречанка Мойра, обомлев, быть может, даже отведёт взор. А то и выронит с испугу поводья.

He woke up feeling pain in the stomach. Which was quite unusual, considering he was just an exclamation mark of this very sentence. Quite alive to being able to consider… The fact of resurrection at all times and scenarios. From sentence to sentence, hiding above every little coma, waiting. Once appeared again, highlighting the idea for a very moment, while making it once and forever dead. Just a piece of a joy – including all the motivation. It was strange how anyone could have been so uncertain, but it worked every time. For years, centuries and pasts.

Poetry was still usual here in cheap bordels, but never in expensive ones. He therefore stopped for a moment, even though not understanding much.

 
– Как если б мы во дни по стилю
Грегорианского числа
Вплели в повествование моржа.
Достойно, в меру деликатно,
Хотя не очень, впрочем, кратко
Изобразили бы его
В плену отдохновений. Но
Семья и дети, кознь немалый,
Что та Москва, спалённая пожаром,
Поругана и обесчещена она,
Что самка нашего моржа.
Которую забыли мы превратно
А если быть прямей, то гадко
Оставив воле случая и честь,
И сломленную повествованьем лесть.
Означенную выше столь же гладко,
Сколь можно ожидать нападки
 
 
На представителя профессии одной,
Не погнушавшегося как-то и совой.
Любви все возрасты покорны,
Ну так умалчивает ведь
Наука про другую снедь.
Точнее смесь, но воля рифмы —
Себя повсюду расставлять
И тем сказание менять.
Отдав проклятого моржа
На растерзание ежа.
Морского гадкого ленивца,
Способного упасть столь низко,
Как никогда из вида ведь
Не поступал и сам медведь.
Хоть политически пристрастный,
Но в целом, право, очень ластный
На мёд и похоть – в меру ей
Задача властности своей.
Царя зверей, владыки мира,
Избы хозяина. Елей
Тут проливается скорей,
Легко сворачивая суть,
В небесной сказки баламуть.
 

– Political issue number sixty-nine, – pathetically noticed someone and she took him away to the invisible darkness. Small, office-style room, looked like recently used for staff meetings. He attended aforementioned once to share foreign customer’s experience. Everything was pretty usual and therefore boring. Lateness, drunk at a working place, additional services that were supposed to be priced accordingly, but sometimes pro bono. Business always remains business, no matter what exactly you do sell. By the way that very personnel was much more adequate in comparison to office colleagues: didn’t argue with management, didn’t require protocol. Quite remarkable, considering the fact that penalties were not in place and there was not a one perversion, which could have frighten then. Woman at her very best work maybe, or just a matter of compliance to insightful standards. Even grades were applicable here, fairly granted by satisfaction survey and tips. These ladies were the only ones, who – rarely, not right from the start, but understood client service best. Once customer is willing to do something extraordinary, and you start asking questions, his readiness to pay exhales. With not a piece of a thought – just triple the rate. Be wiser.

– Иди уже ко мне, – здешняя претензия на страсть оказывалась тем естественнее, чем искреннее была её фальшь. К тому же отсутствие сдельной оплаты исключало бездушность конвейера, всякий почти раз превращая рутинный, по сути, процесс в некое подобие лёгкого приключения с неизменно удовлетворительным финалом. Кто и что ещё, кроме дамы полусвета, может гарантировать как минимум последнее. Любовь, искусство, вдохновение… Сколько раз они обманывали и обманут своих наивных почитателей, здесь же всё могло быть или хорошо, или прекрасно. В худшем случае недолго, но искомый результат всегда достигался. Гарантированное удовлетворение отдельно взятой потребности, вполне себе претендующей называться основной. Or is it still not enough? – говорил он уже вслух.

Бордель – всегда атмосфера. Выпуклого богатства, скрывающего привкус нищеты и упадка, жалости и безысходности, торжества. Детали не столь, по сути, важны, когда есть приключение. Не возбраняется, оставшись с дамой наедине, послушать в жуткой тишине классическую музыку – и только. Редкостная пытка для всякой, по долгу службы вынужденной сидеть и внимать. Не доставляет наслаждения, но, при прочих равных, вполне себе занимательно. Когда основная задача – банально дожить до сна, по возможности не слишком напившись или приняв ещё какой адреналин, брезгливость перестаёт быть основополагающей. В каждой такой каморке страстей на дюжину трагедий Шекспира, разве что некому их передать, а без красивого описания всякий ужас – просто ужас и ничего более. Слегка возбуждает, немного пугает, но в остальном вызывает исключительно отторжение. Если бы за летопись их страданий взялась кисть художника, сколь восхитительно самобытное являлось бы всякий раз полотно! Ни у кого из них нет одинаковых историй – то есть абсолютно. Не в мелких даже эпизодах или незначительных деталях разнятся они, но идут каждая своим путём. Через трагедию, пресыщенность или настырную похоть. Боль и трепет, месть и наслаждение, удовольствие и страх. По количеству пережитых эмоций один год в профессии вполне стоит среднестатистического пути относительно успешного клерка от полового созревания и до могилы. Если найдётся у покойного бухгалтера какая-нибудь afterlife, то и она потянет не более, чем на пару кварталов клиентской отчётности хорошей гетеры.

У них почти всех случаются романы, причём, возлюбленные охотно эволюционируют до в меру практического взгляда на отношения, не исключающего, среди прочего, возможности стабильного заработка. В таких случаях они охотно делятся кровными, хотя бы и подразумевая в ухажёре очередного подонка – уж больно недвусмысленно объяснила последнее судьба. Трудность в том, что на дивиденды от многолетнего труда всё одно не купить тихого девчачьего счастья. И в самом деле, кому нужен дом, где каждый метр напоминает о славной огневой юности, растянувшейся на с лишком десяток лет?! Редкие умные, кто умеет ценить наслаждение, воспоминания лелеют, охотно переводя в драгоценности и недвижимость полезный опыт, но не всякое существо женского пола есть женщина.

С именем Evan, маняще созвучному русскому Иван, так приятно ежевечерне шляться по наполненным отчаянием захудалым квартирам, наспех переделанным в приёмные покои. Случалось, кто-нибудь из соседей выходил одновременно с ним в коридор, чтобы спуститься вместе на лифте. Стоило признать, что ни фешенебельная родительница из дорогой высотки, ни опаздывающая в школу девочка-подросток, ни даже пожилая жительница ушедшего столетия не глядели на него презрительно. Обычного неодобрения и то не читалось в глазах, соседство с вертепом приучало смотреть на вещи без прелюдии собственного мнения, доставляя радость молчаливого созерцания. Тем интереснее, возможно, наблюдать прилично одетого почти респектабельного гражданина, уверенно покидающего дом терпимости. Уверенность в себе, когда естественна и органична, импонирует окружающим. Впрочем, три поколения назад они встречали на лестничной клетке публику, куда многогрешней эротоманов-потребителей.

От большинства неприятностей его избавлял акцент, ломаный местный язык и вопиюще интеллигентная внешность. С таким лицом в этой стране не доживёшь до старости, но синий паспорт гарантирует неприкосновенность. Операторы на телефоне чураются откровенных подлогов, не сомневаясь в похвальных пристрастиях англосакса достойному сервису. Девушки радуются новым переживаниям, а остальные, хотя бы и в сильном подпитии гости, предпочитают не связываться с иностранцем. К тому же хлипкий европеец уважающему себя бойцу не добыча – такого и ребёнок соплёй перешибёт, откуда уж тут взяться куражу. Вообще же народ дружелюбный, и если бьёт друг другу в лицо, то неохотно, чаще изыскивая возможность, замирившись, вместе выпить. Вот уж где универсальное средство от всех недопониманий державного толка, болезней уязвлённого самолюбия и остального политического момента. Поговорить. А если тебя ещё и слушают, то никакой экспансии не надо: к чему пытаться объять, если объяли уже необъятное?..

В тот день занесло его в какое-то особенно злачное место, хотя бы и в центре, где по случаю полудня в одной из трёх комнат присутствовало шесть заспанных после ушедшей смены барышень. Сказалась ли бессонная ночь, или пара утренних бокалов крепкого, о чём свидетельствовал характерный запах, но похожи они были на нечисть из свиты гоголевского Вия, столь обворожительно уродливы казались их черты. Да так, что и звуки, ими издаваемые, напоминали шипение состарившихся змей, растерявших с годами зубы. Неопределённого возраста и едва определённого пола. Уверенность в собственной востребованности, однако, имелась столь поразительная, что большая часть их даже не повернулась в сторону вошедшего. Светский раут высшего общества, на который по недоразумению занесло удачливого нувориша, и он охотно принимал роль. Помявшись и изобразив смущение – ничто не ценится здесь более, поинтересовался, нельзя ли видеть милую барышню, открывшую ему дверь. «Гуля, тварь тощая», – раздался в ответ крик настолько истошный, что вздрогнули, наверное, все, не исключая и громогласного автора.

В ответ явилась миловидная стройная девушка лет двадцати пяти без макияжа, но уже на каблуках, хотя лишь минуту назад порхала перед ним в одном халате и мужских не по размеру тапках. «Ну шо, интурист, жизнь начинает налаживаться, – прохрипел ещё кто-то из группы довольно засмеявшихся фурий. – Бери давай нашу чернушку – для порядочного, как чуяли, всю ночь берегли, и совет вам да любовь. А то мешаешь похмеляться». Кивнув и показательно засуетившись, счастливый обладатель молодости получил от, как видимо, старшей «час в подарок за скромность».

Первое мгновение так называемого знакомства всегда бывало для него новым. Ощущением, переживанием, эмоцией. «Leave the shoes», – указав для доходчивости на белые, точно пластиковые, туфли, он разместился на вполне удобном диване, к тому же застеленном свежей простыней. Все они раздеваются по-разному. Мельчайшие детали выдают черты характера не хуже, чем анкетные данные заявителей на райские врата. Отрывистость и строгость движений, последовательность, взгляд – сняв только первую завесу, он неизменно развлекался предположениями. Женщину открывает лишь едва заметное, всё сколько-нибудь значительное она легко и успешно сублимирует, чаще не отдавая в том отчёт и себе самой. Как и с какой стороны подойдёт, что при этом скажет, вымученно или искренне улыбнется. Калейдоскоп из ярких мазков по периметру основного действия, неподражаемо естественный и волнующе притягательный. Краткий диалог со ссылкой на его стилистическое бессилие и нежные, но уверенно действующие руки с хорошим маникюром. Добрый, ласковый взгляд, который перед зеркалом на досуге не поставишь. Равномерно загорелое под лампами тело, оставшееся в одном белье. Запах кожи, чуточку смрадный атмосферой заведения, но в остальном лёгкий и приятный. Голос ровный и тихий, такой работа уж точно не в тягость. Взяв его руку в свою, она долго рассматривала испещрённую ранними признаками увядания внутреннюю поверхность ладони. Затем будто очнулась, вспомнив нечто важное, и перешла непосредственно к действию.

Которое, как обычно, не доставило и тени радости прелюдии, разве что стонала его gipsy на удивление звонко, вызвав одобрительный хохот коллег за стенкой, да небольшое отклонение от рутины священнодействия в финале. Затем она принесла ему в постель вполне сносный кофе – преимущество этой страны в совершенной непредсказуемости её преимуществ – и к нему два приторно сладких круассана. Видимо, приняв его за француза или полагая таковым всякого европейской внешности «заграничного» – детски наивное прозвище выдумщицы Гали, прозванной на восточный манер за копну длинных чёрных волос, служивших предметом беззлобной зависти коллектива. Эффект оказался столь неожиданным, что кофе так и остыл невостребованный, равно как и изделия из техногенного подобия теста. Странный разговор затянулся, время шло, но услужливые подруги не спешили напоминать о времени, которое, отступив, погрузило его прямиком в вечер. Милый в своей нелепой претензии эпизод избавил от декантера за обедом, подарив забытое уже отчасти чувство ночной трезвости и тем нарушив устоявшийся график. Ощущение не слишком приятное, но волнующее.