Шелест ветра перемен

IV

Утро ясное, небо наливается голубизной. Солнечные лучи просачиваются снизу сквозь густые ветви. Над полянкой в золотистом воздухе кто-то варит похлёбку, жарит репу; кто-то чинит сани; кто-то возится возле лошадей, кормит их, чистит, осматривает сбрую, упряжь; кто-то, отлив в плошку из котла, что стоял в костерке горячей воды, умывается, опосля намазывает лицо мыльным корнем, затем старательно скребёт щетину ножом, который у каждого висит на пояске, оставляет лишь усы. Лезвие сверкает, отбрасывает блики, и солнечные зайчики скачут по веткам. Уж затем ополаскивают лицо в студёной водице вешнего родничка, громко фыркая и подшучивая, друг над другом.

Ждан и гусляр Яромудр пошли за хворостом, выбирали места по суше, но валежник и палые, оторванные и сломанные порывами ветра ветки от росы влажные и сырые. А в верху средь деревьев разноголосица птичьих трелей, перекликаются, звенят, как тонкая струна под руками гусляра. Прямо над головами заливаются, в спешке переговариваются серо-коричневатые птахи с хохолками на затылках, жадно расклёвывая и нечаянно сбивая на землю, укрытую бурой прошлогодней листвой, сморщенные коричневые маленькие яблочки, которые несмотря на бури и непогоду всё ещё висели, дождались весны. Услыхав хруст веток, шелест жухлой листвы, увидев людей, птички вспархивают, перелетают, взмахивая крылышками с тёмной и светло-жёлтыми полосами на другое дерево, усаживаются на верхние ветки, но едва люди отходят от яблоньки, возвращаются быстренько обратно и снова щебечут и клюют, клюют рыхлые плоды, ловко цепляясь своими маленькими тонкими трёхпалыми ножками за веточки, и так и сяк, поворачиваясь, чтобы поудобней ухватить кусочек, даже повисая вниз головой, а под хвостиками мелькают бордовые пятна.

– У нас таки не водятся, – сказал Ждан, наблюдая за птицами.

– Не, нету, наголодались птахи, – подтвердил гусляр, кивая в их сторону. Он тоже был родом из-под Новгорода.

Конечно, новгородцы правы, свиристели не гнездятся не только на их родине, но и в землях кривичей, они возвращаются с далёкого тёплого юга, а лететь им ещё немало, в таёжные леса.

Юноши беспрестанно нагибались, собирая хворостины. Стали попадаться редкие еловые шишки. Ждан поднял голову, могучий ствол ели, уходя ввысь, терялся в густоте переплетения ветвей и веточек, обвешанных щетинистой хвоей, и на фоне её зелени свисали сниски уже раскрывшихся шишек, будто щедрая рука празднично украсила разлапистую ёлку. Ждан грустно вздохнул, вспомнил родных, как они порой собирали в ближнем лесу шишки, и тогда из печи шёл вкусный терпкий хвойный запах, как приятно и легко было им дышать, быстро засыпалось, даже усталость скорей истаивала. Вздохнул Ждан, но сказал себе терпи, и зарок дал, в который уж раз возвернуться назад, но ежели ему любо станется, то забрать родичей к себе. С такой мыслью двинулся дальше, шепча молитвы лесным духам за их дары и доброту.

Справа стволы немного расступились, и молодые люди вышли к прогалине, здесь светлее и уютнее, и Яромудр, улыбаясь, молвил:

– Любо тут. Жить бы остался.

Ждан соглашаясь с новым дружком, что место доброе, обводил округу взглядом, скользнул по верхушкам и ахнул. Яромудр последовал за ним и обмер. Над макушками сосен и елей в нежной голубизне простёрлась гигантская птица из облаков. Воля незримого Бога сотворила из небесного пара объёмное изображение. Птица походила на коршуна перед взлётом. Крепкие ноги с растопыренными пальцами и острыми когтями, словно ещё держатся за невидимую опору, но уже вот-вот оторвутся от неё. Сильные широкие крылья, раскрываясь веером замерли при взмахе, корпус напряжён, шея вытянута, голова приподнята. Птица явно высматривает куда полетит и зачем, ещё миг, и она воспарит.

Облака просто так в фигуру не собираются. Конечно, то был знак, это поняли и Ждан, и Яромудр, переглянувшиеся озадачено. Но, что он означает? Быть может, это знак предупреждающий и обнадёживающий?

Видел птицу из облаков и Добрила, забредши в перелесок в поисках ранних грибов, и тоже дивился: «К чему чудо боги сотвориша?»

V

Лошадки за ночь отдохнули, поутру отведали всё ещё душистого, хотя и прошлогоднего сена, попили чистой воды вешнего ручья и теперь бодрым и скорым шагом везут будущих воев. А они прислушиваются к дальним звукам, доносящимся сквозь чащу. Но то не дятлы долбят, то ударяет топор по дереву, да не один.

Вот езженный путь сворачивает, огибает сосновый бор, справа вспаханное поле переходит в низину лога, вдали на бугре лепятся домики селища, а слева у края поредевшего леса вдоль берега реки сохнут новенькие лодьи.

Вереница саней скользит по молоденькой траве, ещё влажной, но уже подсыхающей земле кривичей. Они всю зиму делали лодьи, и сейчас продолжают рубить, долбить и строгать дерево, чтобы по вешним полноводным рекам было на чём отправиться за товарами, а князьям за данью. Кривичи издавна славятся мастерством, многие на Руси плавают в сработанных ими лодьях.

Молва донесла, кто и зачем едет, поэтому навстречу дружинникам поспешили старейшины, за ними, любопытство, не тая, стекались и стар, и млад.

После взаимных приветствий воевода Черныш, увидев, что собрались все жители, обратился:

– Князь Володимер, что сидит на столе³⁰ Киевском челом бьёт вам, люди добрые! Помощь ему нужна от печенегов поганых, что измучили люд. Скольких в полон увели, скольких крова лишили, сколько стад отобрали! Тяжкий труд славянских мужей и жён в степи рассеивается безвозвратно! Пленники утекают за море, обречённые на рабство вековечное! Скудеет земля, политая слезами и кровью! Надобно огородить, да не токмо землю руськую, а весь славянский мир…

Ждан в который раз слушал речь воеводы и каждый раз не мог остаться равнодушным, так как убедительно, настойчиво, искренне звучала речь Черныша и вызывала ответное желание помочь. Но только подступала ещё и обида. За себя, но больше за отца, да за осиротелых родных.

А Черныш всё говорил, обращаясь к старейшинам, но, не упуская из вида молодых и здоровых мужчин. Он по опыту знал, что до их прибытия наверняка и здесь были разговоры и раздумья, как поступить. Почти всегда находились желающие уйти с ними, но были и сомневающиеся, колеблющиеся, которые тоже могли пригодиться, вот их и надо было подтолкнуть, чтоб решились. И Черныш старался, он будто всю свою силу и тела и духа посылал вместе со словами жителям, а те внимали, проникаясь сочувствием и состраданием.

После речи Черныша собрание перешло в вече, решали, кому ехать на княжескую службу, а кому оставаться. Ждан улучил минутку и с укором сказал воеводе:

– Ко всем с добром, пошто на меня и родителя напали люто?

– Оговор был на вас, о том догадались, да поздно. Виной те две лиходейки, опорочили вас, будто вы поносите князя Володимера, да мужей подстрекаете супротив него… Прости нас.

Вздохнул Ждан, печаль свербит в груди, слезу выдавливает, а исправить содеянного нельзя.

Добрила слушал воеводу и улыбался, нравилась ему речь Черныша. Глаза Добрилы блестели от восхищения и азарта, если бы сейчас воевода позвал в бой, кажется, что большой, крупный Добрила полетел бы раньше других, первым ринулся бы на печенегов.

Грустный Ждан слонялся поодаль. Он мог отчасти понять парней и мужчин, которые поддались увещеваниям воеводы и согласились покинуть свои семьи и родичей. И всё же еле сдерживаемая готовность Добрилы броситься в бой и радостное, почти счастливое его лицо вызывали недоумение. Бывший кузнец добродушно усмехнулся.

– Ну, пытай что затаился, друже.

– Молви, Добрила, в чём радость твоя?

– Надежду имею мастерство новое познать. Ещё отроком стал я дяде в кузне помощник. Когда-то отец мечтал вместе с братом ковать, да не заладилось у него, не каждого металл слушается, не для каждого огонь кузнечный распаляется, ак должно. Я с младых лет вникал. Ох, ак любо мне бывало! Даже грохот молота не пугал. Брусок, вбирал жар огня Сварога, а дядя ловко выбивал из него меч, али рало иль гривну³¹. И казался он волшебником, владеющим тайнами, что металл ему одному поведал… Прошли годы, а с ними открылись мне эти неведомые тайны. Дядя научил. Люди хвалил меня за мастерство. Живи, да радуйся, ведь из нашей кузни изделия расходились, едва успев остыть, заказов хватало. А меня стала одолевать тоска неотвязная, душа просила, а чего не мог уразуметь. И вот пришли дружинники князя киевского веру предков рушить, а наши волхвы сначала было взбунтовались, а посля бежали, а ведь их всё селище всегда слушало безропотно, каждый за советом шёл к ним. И что ж? Где же их сила и власть? Уступили дружинникам, посланникам воли княжеской. Значит они сильнее наших волхвов, вот и загорелось мне познать воинское мастерство, что бывает сильнее ведовства.

– И ты, Добрила согласен, ак и оне заставлять люд поклонятся богу греческому?

– А, може, Жданушка бог греческий сильнее, ежели волхвы пятятся? Може наши боги, хвала им во веки вечные, слабее. Ак человек дитём слаб, повзрослел и силой напитался, а стар стал и мощь на убыль пошла. Вот и нашим богам сколько веков? Счёт утерян, може и оне силушку к старости порастеряли, да простят меня малоразумного. А, може тамо меж богами война идёт, и кто побеждает, тому иль тем более и веруют.

– По-твоему, Добрила выходит, надо сторону держать сильного, а не удерживать веру старую.

– Не совсем, Жданушка, в душу заглянуть не в силах человеков, кто может знать, кому я верую.

– Добрила, а крест на шею, а моления в хоромах греческого бога?

– Так, что ж. Ежели он в силе, може и пособит. А родную веру предков кидать не собираюсь.

– Разве добре тако, Добрила?

– А ты то, Жданушка, ак разумеешь?

– Ох, Добрила не ведаю ак быть. Думали мы с отцом, что верно содеяли, ушли, а всё ж напоролись на дружинников княжеских. И нет отца. Я ж иду биться с народом, который мне и моей семье никакого лиха не учинил, биться на стороне тех, из-за которых родитель мой сгинул. Душа изболелась от дум, в какую сторону метнуться, иль поздно уж, сам не пойму.

– Смирись, Жданушка, такова Доля.

– Трудно отличить Правду от Кривды, трудно не заблудиться среди дорог судьбы.

– Ох, трудно. Верно. Ты, Жданушка думай о другом. Вот познаем мастерство воинское, сразимся с поганными печенегами, мир изведаем, ведь любо станется, авось боги смилостивятся и живы, да здоровы возвернёмся, ждут же нас жёны горемычные, детки ждут.

– Ох, и ждут, Добрила, но, когда мы увидимся с ними, дороге этой конца не видать…

– Хе, Жданушка, не может того быть, чтоб конца земли не было.

Мимо них медленно шла группка юных и молодых селянок. Игриво косились на новобранцев синие и голубые глаза, лукаво улыбались розовые уста, весело позвякивали большие и тонкие медные височные кольца. Вот с ними рядом Яромудр, он оставил спорящих о чём-то сельчан и поспешил к молодкам, кивая Ждану и Добриле, чтобы присоединялись.

– Пошли, Жданушка, отвлекёмся возле таких пригожих голубиц от дум, прогоним кручину.

– Нет, Добрила, иди сам, а мне не станет легче возле чужых жён, в душе моей место только для Благуши, лучше поброжу.

– Ну, ступай друже, я к Яромудру.

Всё дальше смех, дальше уходили голоса, позади селение. Коконом окутывала тишина, изредка пронзённая птичьими перекличками. Ждан взошёл на холм. «Ух, какой простор! – вырвалось у юноши, – Земли края не видно!»

Противоположный склон холма полого опускался, в низине гребешком протянулся сосновый бор, за ним снова подъём, будто земля, вздымая грудь замерла и по этой возвышенности, словно россыпи теснятся крохотные домики селищ вперемежку с лесом, который у горизонта похож на мягкий мох, покрытый сизой дымкой. «Широка, раздольна земля, где ж мне в ней место?» – Ждан сел на молодую траву, весеннее солнце грело по-летнему. Припекло. Ждан поднялся, назад в селище идти не хотелось, сейчас ему лучше побыть наедине. Невдалеке прохладой манила осиновая роща. Ждан долго бродить не стал, сел на поваленное бурей дерево, задумался, привалился спиной к большому стволу и не заметил, как заснул.

– Молодец, встань, – Ждан открыл глаза, за плечо толкал седовласый бородатый старик, – уйди с дороги добрый человек, – попросил он.

Ждан огляделся, но не то, что дороги тропинки не заметно, кругом деревья, подлесок густой, да кусты и валежник. Предупредив вопрос Ждана, который недоумённо обвёл округу взглядом и удивлённо уставился на старика, тот продолжил:

– Вам она не видна, но дорога есть, и ты парень прямо улёгся на её середине, не объехать, да и обойти нелегко. Отойди куда-нибудь в сторонку.

– Прости, не знал, – Ждан быстро поднялся и направился из рощи, но вскоре остановился, глянуть, может, спросонья просмотрел дорогу. Оглянулся. Нет, всё по-прежнему: деревья, кусты, валежник и тропинки не видать. Хотел крикнуть старику, спросить про дорогу, а и его самого нет. Ждан туда-сюда, нет старика. Выходит, и знать ему больше не положено, и Ждан озадаченный, гадая, кто это был, направился в селище.

Вдоль берега реки выстроились лодьи из столетних ольховых стволов. Скоро их спустят на воду, они напитаются влагой, станут твёрдыми и прочными и после торжища перейдут под власть князя и поплывут собирать дань, а иные повезут воев в заморскую землю упрочать силу и власть княжескую.

VI

Далеко берег с однодревками. Полозья саней то скрываются под мутной жижей, то скользят по мокрым брёвнышкам. Заботливый народ уложил по болоту дорогу и сани мчатся по крепкой ольховой гати.

Всплески, шелест и шуршание воды, лёгкая деревянная дробь и снова хлюпы и всплески. За этим шумом едва различимы слабые удары по веточкам и нарождающейся листве от редких капель дождя. Но над вереницей саней нет тучи, а только небольшая часть её крыла оторвалась, и это облачко ветер разметал в клочья. А где-то впереди издали доносятся грозовые перекаты.

Дорога распрямилась, сани зашуршали по сочной траве. Вдали над уходящим к горизонту лесом от огромной сизо-серой тучи вниз протянулись серые частые тонкие полосы, «волосы Даждьбога» орошали землю.

Вдруг крик, гам, суета и зов помощи! Дружинники от передних саней повернули на шум к последним. Оказалось, задремавшие новобранцы не заметили, как парень, что крепко спал, съехал с предпоследних саней, да прямо под лошадей и следующие сани. Бедняга сильно стонал и с трудом дышал. От боли ручейками текли слёзы, и едва мог говорить.

Родом из-под Пскова Светозар, как прослышал, что дружинники собирают лучших людей, чтобы дать отпор печенегам, то сам пришёл, сбежал из дома против родительской воли, не желая оставаться в родном селище, да из года в год поле пахать да сеять, хотел руки свои приложить к чему-то более важному и нужному многим. Но вот сном забылся, а злые духи подстерегли, спихнули под копыта и полозья. И плакал Светозар не только от боли, сколько от обиды и беспомощности, что родителей рассердил, а пользы никому принести не успел, так и сгинет зазря.

Над людьми закружил пёстрый дятел, что уже немалую часть пути будто сопровождал сани, перелетая беспрестанно от дерева к дереву, сейчас он покружил над пораненным бедолагой, да и метнулся в сторону и скрылся средь ветвей. Вскоре меж стволов дубовой рощи показался безбородый старец в длинной пёстрой одежде, опираясь на посох он неспешно подходил к саням с ушибленным.

Тем временем воевода Чырныш распорядился, чтобы Светозара положили поудобнее, сам ощупывал его, пытаясь распознать повреждённые места.

Ветром пронёся приглушённый возглас «Волхв!» Черныш обернулся, увидел старца, быстро направился к нему, приветливо склонился в поклоне.

– Помоги парню, – глаза воеводы смотрели с мольбой и надеждой.

– За тем и пришёл, – ответил тот твёрдо, смело, взирая, добавил, – Но мне нужен… – и стал рассматривать каждого, – …вот он, – и указал посохом на Ждана, который от неожиданности онемел.

Зачем он понадобился волхву? Ждан с недоумением рассматривал постаревшее с резкими морщинами лицо решительного человека, кому ведомы тайны природы, что слышит богов, и почти со страхом на посох, указующий на него. Змейка искусной резьбы извивалась, теряясь под цепкой рукой старца. Глаза юноши опускались под уверенным и пристальным его взглядом, скользили по пёстрой длинной рубахе волхва и останавливались на навершие посоха, ярко разрисованной голове дракона с открытой красноватой пастью и пронзительными сине-зелёными глазами, что уставились тоже на Ждана.

Внезапно Ждан ощутил, что его тянет куда-то вперёд, туда, где стоял возле Светозара волхв, но тяга эта странная, будто изнутри он рвался наружу, но куда, как, зачем?

– Не противься! – сурово приказал старик, поднял руку и махнул ею, как бы от Ждана по направлению к Светозару.

В следующий миг Ждан почувствовал, что полетел, не в силах остановиться, он закрыл глаза от страха и выставил руку, чтоб не врезаться в Светозара. Темнота. Узко и тесно. Ждан ощущает, что продолжает куда-то двигаться, его по-прежнему влечёт неведомая сила.

Добрила приложил ухо к сердцу Ждана, который стоял не шелохнувшись.

– Жив, – кивнул он, – сердце едва бьётся, – Добрила посмотрел в немигающие глаза друга, а тот устремил невидящий взгляд мимо. – Что же сотворил волхв поганый, придёт ли в себя наш друже?

– Зря ругаешь, – попытался успокоить и себя и Добрилу Яромудр, – он такой же, – и кивнул в сторону волхва. Действительно старик недвижим, словно замер, опирается на резной посох и не моргает.

Ждан решился и открыл глаза. Сумеречно. Вдруг рядом пробился сначала слабый, но приближающийся свет. Юношу нагнал волхв. «Пошли», – сказал он и поднял посох, из пасти и из глаз дракона исходили бледно-жёлтые лучи.

Ждан и волхв пробирались по узким проходам, а то по каналам с почти прозрачной жидкостью, то мимо бугров, то опускаясь на дно впадин. А всё вокруг будто было живым, дышало, временами вздыхая, и дрожало и колыхалось и даже постанывало. Чем дальше, тем стоны громче, путники шли по колено в красно-бурой жиже.

– Пришли, – сказал волхв, – возьми меня за руку. – Ждан повиновался и тут же почувствовал, из него вибрируя, что-то утекает.

Волхв, продолжая крепко держать руку Ждана, другой оставил посох, который продолжал освещать округу. Из серо-сизой упругой, но мягкой глыбы кровоточила рана, в которую воткнулся кусок белёсого бревна. Этих сломанных брёвен вокруг было немало, они скрежетали и стонали, а глыба громче всех, да ещё и всхлипывала и, как бы задыхалась, содрогаясь. Волхв просунул свободную правую руку под бревно, пытаясь его вытащить. «Помоги», – кивнул он Ждану и тот левой стал тоже тянуть. Удалось. Сломанный кусок волхв положил у своих ног и простёр правую руку к кровоточащей ране, при этом, нашёптывая заклинания, которые Ждан не мог разобрать, а из пальцев старца заструились золотистые лучи, они скользили по краям раны и кровь, истекающая из неё ранее, прекратила сочиться. Тогда волхв собрал пальцы в горсть, из которой молнией сверкнула серебристая нить. Он пронзил ею дрожащую глыбу, та охнула. Волхв совершал кистью руки зигзагообразные движения, а серебряная нить скрепляла оба края раны. И глыба, наконец, вздохнула с облегчением.

– Помоги, – старец снова обратился к Ждану, наклоняясь, чтобы поднять кусок белёсого бревна, – будем сращивать сломанные кости, сказал он.

Ждан, совершенно не понимая, что делает, безропотно выполнял все требования волхва. Они подставляли выпавшие куски, соединяли разломанные части. Старец пронзал их в месте скрепления золотистыми лучиками, потом словно прошивал серебряной нитью. И вокруг всё меньше и меньше раздавалось стонов, напротив, участились вздохи облегчения, пронизывающее ощущения страха и безысходности таяло, заменяясь шёпотом благодарности и признательности.

Волхв продолжал своей левой крепко держать правую Ждана, а в свободной руке старика вдруг оказалась серебристая метёлка и он старательно очищал ею глыбу, особенно возле рубца раны и белёсые брёвна, тщательно в местах соединения сломанных частей и мёл по проходам.

Светозар уже не плакал от боли, она хоть и не прекратилась совсем, но значительно утихла. Он дышал ровно и временами даже улыбался, приговаривая: «Щекотно внутре…».

– Вот и вернулся, – расплылся от радости Яромудр, толкая Добрилу и глядя на Ждана, который заморгал и с облегчением отдувался.

Черныш кинулся к волхву, как только тот зашевелился.

– Ак на место прибудете, здоров станет, – не дожидаясь вопроса воеводы изрёк старец.

– Чем отблагодарить отче?

– Молитесь богам предков, они о вас заботу помнят, и вы их не забывайте, – ответил он и, кивая в сторону Ждана, Яромудра и Добрилы, добавил. – Добрыми воями станут, да прежде лиха хлебнут.

Вскорости волхв ушёл в дубовую рощу, но от жита и благодарственных подношений не отказался, взвалил на плечи и твёрдой походкой удалился.

Новобранцы устроили трапезу в честь Велеса и Макоши, а также духов лесных, полевых и водных. Дружинники-христиане не препятствовали, напротив, тоже приняли участие.

Светозар тихо спал. А дальше в пути к веренице саней иногда подлетал пёстрый дятел, кружил над санями, что везли Светозара, и после улетал в лес.