Читать книгу: «Сын Йемена», страница 2

– Ты будешь пялиться на меня? Когда все закончится, я подарю тебе свой портрет на память, – пошутил Салим и постучал по листку бумаги, намекая, что надо писать.

– У тебя кровь на рукаве, – с брезгливостью заметил Муниф, подумав, что этот разведчик не гнушался кого-то бить, как те двое. Он и с ним, Мунифом, так поступил бы, если бы не сломал его сразу же морально.

– Шайтан! – Салим начал расстегивать камуфлированную куртку, морщась. Под ней обнаружился тренированный торс и пропитавшийся кровью бинт на левом плече. Салим достал из того же рюкзака черный вакуумный ИПП. Когда он его разорвал, Муниф узнал израильский перевязочный пакет. Видел такие у схваченных властями бойцов «Аль-Каиды» – AQAP. Этот был с двумя подушечками для сквозного ранения, которое, собственно, у Салима и наличествовало.

– Помоги, – попросил он и протянул нож, чтобы распороть прежнюю повязку, нисколько не опасаясь вооружить своего пленника.

Муниф и в самом деле не решился на него напасть. Аккуратно снял повязку, обнаружив под ней неприглядное незашитое отверстие с рваными краями, из которого вяло сочилась кровь.

– Где это тебя? – Муниф довольно ловко его перевязал, затянув эластичным бинтом, чтобы кровь остановилась.

– Здесь же, в Эс-Сауре, – Салим снова постучал по бумаге.

Пока Салим одевался, Муниф разглядел заинтересовавший его нож. Американский «Вестерн» с деревянной ручкой из красного дерева, довольно старый, истертый и поцарапанный, по-видимому, сменивший не одного владельца. Ведь наверняка Салим не участвовал в «Буре в пустыне», где использовали эти ножи «последнего шанса». А почему, собственно, не участвовал? Ему сейчас около сорока, даже чуть больше. Если был иракским солдатом… Иракцев побили в Кувейте, но ведь мог быть у него трофей? Однако как мог разведчик России в качестве иракского солдата да еще в таком юном возрасте оказаться в той заварушке?..

На одном листке Муниф быстро написал биографию, благо она небольшая. Несколько раз Салим заглядывал ему через плечо и указывал пальцем на те слова, которые не мог разобрать. Муниф тоже молча приписывал сверху более четко.

«Я, Муниф ибн Наджи аш-Шараф…» – вывел он дрожащей рукой. Пот струился по вискам. Было ощущение, что он сейчас собирается прыгнуть с вершины Эн-Наби-Шуайб⁸ в неизвестность и холод.

Он в произвольной форме написал согласие работать на разведку неведомой ему страны, о которой не знал практически ничего. Только то, что это часть могущественного СССР, который участвовал в создании МГБ Южного Йемена, да и всех видов войск. В гражданской войне в Йемене Советский Союз поддерживал в большей степени Аден, но все же имел дела и с Саной. У Мунифа, как и у многих йеменцев, дома хранится советское оружие еще с тех времен, особенно ценятся автоматы Калашникова. Тем более не требовалось для этого никаких разрешений и лицензий. Власти пытались регулировать владение оружием, но тщетно.

Салим все время поглядывал на часы, явно кого-то ожидая. И наконец они оба услышали, что к дому подъехала машина. Он забрал листки, исписанные небрежной рук'ка⁹, сложил их и спрятал в нагрудный карман. Кивнул на дверь. Но вышли они не на улицу, а снова на задний дворик.

Стало светлее, звезды словно приблизились, и заметно похолодало, что заставило ежиться обоих мужчин.

– Быстро договорим, в двух словах, – уже не присаживаясь на скамью, сказал Салим. – Связь может быть только через несколько месяцев, точнее сейчас не скажу. Все зависит от моих успехов… Короче, держи ствол, – он ткнул в руки Мунифу пистолет. – На случай если мои люди поведут себя неадекватно. Не должны, но мне важно, чтобы ты добрался до дома в целости и сохранности. Так и тебе будет спокойнее. Это турецкий девятимиллиметровый СМ9. Предохранитель слева. Семнадцать патронов. Выбросишь его, когда убедишься, что тебе ничего не угрожает. Отсидись на съемной квартире, как я уже говорил, пока не сойдут синяки. Лучше квартиру сменить. Но это как получится. Лишних телодвижений делать не стоит.

– Если я начну воевать с твоими людьми, как они сделают фото моего паспорта?

– Обойдусь, на худой конец, но не рекомендую самому нападать. Толку не будет. Твоя подписка все равно у меня, – он постучал по карману, Муниф услышал характерное шуршание. – Спрячь пистолет как следует. Если эти люди увидят, им не понравится, поверь.

Они молча проследовали через дом и вышли с другой стороны на улицу, где стоял джип с выключенными фарами. Даже когда открылась дверца на заднее сиденье, свет в машине не зажегся – никому не нужны внезапно прилетевшие снаряды.

В салоне остро пахло оружием и потом. Сидели двое – водитель и пассажир рядом с ним. Муниф уселся на заднее сиденье, не зная, как себя вести – не здороваться же, в самом деле. Его тоже не поприветствовали.

Салим, подойдя к машине со стороны водителя, облокотился о кромку опущенного оконного стекла и быстро заговорил на незнакомом Мунифу языке, вроде бы на турецком. Водитель засмеялся, хлопнул по подставленной ладони Салима, и машина тронулась с места.

Измученный Муниф и хотел бы заснуть, но только крепче сжимал рукоять пистолета и таращился в темноту за окном. Ехали, останавливались, пережидали, иногда с кем-то созванивались по спутниковому телефону, переговаривались на том же языке, на каком водитель разговаривал и с Салимом. Муниф подумал, что они не знают арабского и даже вздрогнул, когда водитель ему велел, не оборачиваясь:

– Ляг на пол и лежи тихо, лицом вниз.

Муниф не заставил просить дважды и уткнулся носом в резиновый коврик, ухитрившись так изогнуться в позвоночнике, что коленки при этом уместил в выемку под сиденьем водителя.

Услышал снова турецкую речь, когда машина остановилась и водитель, не выходя из машины, с кем-то заговорил. Обливаясь потом от неудобного положения, духоты и страха, Муниф подумал, что люди Салима решили того обмануть и отправились к границе с Турцией. Однако прикинул, что до границы доехать еще не успели бы, к тому же не стали бы прятать пленника, если приехали к своим. И все же Муниф сдвинул флажок предохранителя на пистолете и замер. Боковым зрением увидел свет фонарика, скользнувший по заднему сиденью, но скрюченного на полике человека не заметили. Машина тронулась с места, набирая скорость.

– Вылезай, – сказал водитель.

Больше прятаться не приходилось. Ехали до рассвета, не останавливаясь. Муниф не спал уже третьи сутки. Вполглаза дремал в машине, но ни мозг, ни тело не отдыхали и не восстанавливались, он испытывал только щекочущее ощущение в голове от раздражающей усталости, словно термиты пробрались в черепную коробку и вгрызались в кости изнутри.

В очередном доме из череды бесконечных перевалочных квартир игиловцев они провели часа три. Первый час водитель лежал на ковре в комнате и храпел, задрав бороду к потолку. В его приоткрытый рот норовила залететь муха, которую лениво отгонял второй игиловец. Муха отлетала к потолку, кружила какое-то время вокруг лопастей вентилятора и снова пикировала к приоткрытому рту спящего. Потом спал второй.

Муниф не сомкнул глаз. Ему дали бутылку воды и велели сесть под окно, что он беспрекословно и сделал. Старался не встречаться глазами ни с тем, ни с другим своим проводником. Знал всегда, что хищникам – лисам или волкам, если встретятся в горах Йемена, – не стоит смотреть в глаза. Эти двое, хоть и двуногие, хищники.

Поехали дальше уже при дневном свете. И вскоре Муниф увидел долины, засаженные оливами и финиковыми пальмами, росшими под Идлибом. Теперь уже после недавних боев в этих рощах слишком много железа, и к тому же взрывоопасного железа. Муниф потер распухшие от ударов подбородок и скулу, подумав, что такие парни не остановятся на достигнутом. Вовсе сожгут эти рощи и разломают то, что пока еще не доломали… Впрочем, Сирия мало его волновала, а уж тем более ее сомнительное будущее. Свое будущее куда интереснее.

Когда въехали в Идлиб, Муниф воспрял духом и указал водителю, куда ехать. Однако до последнего не верилось, что все закончится мирно. Он подозревал, что, зайдя в квартиру, боевики заберут документы и вещи и либо отвезут его обратно вместе с барахлишком, либо прибьют тут же. Зачем им нужен его труп, он не додумал воспаленным от бессонных дней и ночей мозгом. Сознание пробуксовывало и ходило по замкнутому кругу, в котором движителем был инстинкт самосохранения.

Он отдал паспорт одному из боевиков, поднявшемуся с ним в квартиру. Другой остался в машине, и это вселяло надежду на мирный исход. Боевик быстро сфотографировал все страницы паспорта и даже обложку. Бросил небрежно документ на столик у двери и сказал со злостью:

– Скажи спасибо Аббасу. Из-за тебя мы рисковали.

Муниф кивнул машинально. Запер за боевиком хлипкую дверь съемной квартиры и почувствовал, что вот-вот упадет. У него опустилась голова и руки повисли плетьми, словно из него вынули сразу все кости и мышцы. Он стоял так несколько минут, боясь сделать шаг и потерять сознание. Оно ему еще было нужно, чтобы сообразить, стоит ли тут же сбежать или лучше не дергаться, как советовал Салим. Позвонить знакомым Джазима, чтобы подыскали другую квартиру? Или пойти на ближайший базар и там найти того, кто сдаст на несколько дней квартиру или хоть комнату?

Покачиваясь, он таращился в зеркало на свое лицо в кровоподтеках, осунувшееся, со щетиной на щеках, с густым кровоизлиянием вокруг темно-коричневой радужки глаза, с бледностью, проступившей через природный загар. Чуть вьющиеся смоляные волосы были встрепаны, когда он стянул с головы гутру, заметив на ней кровь.

Нет, сейчас идти куда-то немыслимо. Нет сил, нет понимания, куда идти, да еще в таком виде. На базаре он может привлечь излишнее внимание. Его могут снова захватить в плен. У него вид жертвы, подранка, от него исходит сигнал слабости и уязвимости. Даже если существует риск оставаться здесь, в квартире, адрес которой известен недружественным силам, больший риск выйти из дома.

Муниф дошел до кровати в комнате, упал на нее и уснул свинцовым сном. Обрывки событий монотонно и тошнотворно мелькали перед глазами. Спал он почти сутки. Потом помылся, постирал одежду с чувством брезгливости и вдруг ощутил, насколько он голоден, даже голова закружилась.

Выглянув в окно, увидел мальчишек, гонявших мяч во дворе. Некоторые играли босиком, другие ухитрялись это делать в драных вьетнамках. Подозвав одного из них, Муниф попросил его подняться на второй этаж. Дал ему денег и поручил купить хлеба, фиников, блок сигарет и пару бутылок воды.

Чумазый мальчишка, не сильно отличающийся от йеменских парней, сочувственно посмотрел на его избитую физиономию и согласился сбегать в магазин за символическое вознаграждение. Через пятнадцать минут все принес.

Муниф поел совсем немного и еле успел добежать до туалета. Его рвало неудержимо. Он даже испугался, что ему отбили внутренности. Однако, умывшись теплой водой из-под крана, решил, что раз нет сильной боли, то это реакция на переутомление и стресс.

Ему хотелось как можно быстрее вырваться из Сирии, но, если судить по тому, как на него таращился мальчишка, становилось понятно, что лучше переждать хотя бы дней пять. Телевизора в квартире не было. Мобильный у Мунифа отобрали еще в плену. Однако о том телефоне он не жалел – купил его здесь для одноразовой акции, там никакой персональной информации о нем и его связях.

Совершив омовение, Муниф долго молился, обнаружив на стене метку направления Киблы¹⁰. Ему было за что благодарить Всевышнего. Завершив молитву, Муниф почувствовал себя окончательно очистившимся от плена и омерзения, которое испытывал все это время, в особенности омерзения от собственной слабости и постоянного металлического привкуса крови, возникшего во рту не столько из-за разбитых губ и расшатанных зубов, сколько из-за страха.

Улегшись на кровать, Муниф поставил рядом с собой железную пепельницу, взятую с кухни. Предстоящее ожидание казалось бессмысленным и мучительно долгим. Муниф вынужденно остался наедине со своими мыслями. Никаких отвлекающих факторов – ни телевизора, ни интернета, ни компании, жующей кат¹¹.

Он закурил, пожалев, что под рукой нет ката, чтобы, набив рот, пожевать его и забыть обо всем, как он это делал, хоть и нечасто, в последние годы. Ощутить чувство эйфории и обезболить нывшее от побоев тело.

Муниф не слишком злоупотреблял катом, а уж тем более не любил жевать его в компании. Закрывшись в своей квартире, купленной благодаря Джазиму и прибылям от плантации ката, полулежа на ковре, он обычно смотрел телевизор, если электричество не отключали, забив за щеку листья наркотика. Хотя жевание ката считалось престижным занятием и все знакомые должны видеть степень твоего благосостояния (делали это, как правило, публично), Муниф ходил на подобные посиделки с катом только по просьбе Джазима в компанию его приближенных.

Кат запрещен и в соседнем с Йеменом Омане, а здесь, в Сирии, тем более. Поэтому сейчас Муниф довольствовался табачной отравой. Выдыхал дым, выглядел сонным и вялым.

Он пялился в потолок съемной квартиры, пытаясь сосчитать мух и думая, что упал еще ниже, чем мог предполагать. Он смирился с тем первым падением, случившимся девять лет назад. Тогда у него фактически не было выбора – или смерть, или безбедная жизнь и предательство, правда, не в таких масштабах, о каких его попросили вчера. Буднично попросили, усталым хриплым голосом из темноты сирийской ночи. И снова безальтернативно, и опять же он один на один с решением своего дальнейшего пути…

Муниф давно чувствовал себя почти стариком. Средний возраст в Йемене восемнадцать-девятнадцать лет. Именно юнцы активно участвовали в «арабской весне», когда американцам, англичанам, израильтянам и некоторым стабильным странам арабского мира удалось взбаламутить население в Тунисе, Сирии, Йемене, Египте… Ставку делали на молодчиков, необразованных, неустроенных в жизни, да и не особо желающих работать. Подобные им всегда готовы на решительные действия, при этом они зачастую искренне верят в свою правоту.

Однако уже тогда Муниф смотрел на все это с позиции взрослого человека, умудренного опытом. Он стоял по другую сторону баррикад, носил офицерские погоны, неплохо разбирался во взаимоотношениях племен и йеменских партий, знал цену подковерной борьбе, невольно оказавшись непосредственным свидетелем многих перипетий во власти. Успел окончить Военное инженерное училище в Сане, оказавшись опасно образованным в стране, где чуть меньше половины населения не умеют читать вовсе. Особенно женщины. Афаф, вдова брата, неграмотная. Только деньги очень ловко считает и благополучно сидит на шее Мунифа. Одно утешение: она в Сааде, в доме родителей Мунифа, а он в Сане, и они не видятся. И тому есть объективные причины.

Он не желал задумываться, зачем и кому возит деньги в Сирию. Его это не касается – так он считал, хотя, конечно, не верил в благотворительность генерала и тех, кто за ним стоит. Такая «работа» уж точно не имеет отношения к безопасности Йемена. Генерал же выполняет, по-видимому, какие-то обязательства, чтобы его продолжали поддерживать не только американцы, но и саудовцы.

После вчерашних событий Муниф вынужденно задумался, почему такие парни, как Салим, внедряются в ИГИЛ и ведут активную работу против вызревающего халифата. В Йемене есть свои такие же игиловцы, только их более раннее издание – алькаидовское, но того же производства, совместного саудо-американского, их спецслужб.

Муниф уже успел понять, что бывший президент Али Абдалла Салех использовал AQAP в своих интересах, да и нынешний президент Хади тоже. Вливание денег с помощью таких курьеров, как Муниф, позволяло руководить очередными терактами или на время прекращать деятельность боевиков, когда правительству и президенту это было нужно, и возобновлять ее снова, чтобы под борьбу с терроризмом получать финансирование от США и саудовцев. А самим Штатам и Саудовской Аравии подпитка террористов позволяла получить внешний повод для вторжения на территорию Йемена для борьбы с теми же самыми террористами, которых они подкармливали.

На деле в стремлении хоть что-то заработать террористами становятся местные жители. Обычные йеменцы хотят прекращения войны, получить рабочие места и достойную оплату труда. А получают пули, страну, набитую оружием, чужаками, отсутствие еды, воды и электричества. Они мешают своим существованием Штатам и саудитам выкачивать нефть, газ, добывать другие полезные ископаемые на их собственной земле.

Первым звоночком грядущей для Йемена катастрофы стала попытка самосожжения очередной жертвы западной пропаганды, экзальтации, умелой работы психологов спецслужб, обрабатывающих молодежь через соцсети. В случае с Йеменом и с его безграмотным населением такая пропаганда велась в том числе и через культурные центры, в мечетях, везде, где только можно.

В начале 2011 года произошло самосожжение таксиста из Адена. Такой же акт предварял события в Тунисе. Это могло бы выглядеть как жест отчаяния – из-за нищеты и тирании несменяемой власти, если бы перед этим не была проведена капитальная психологическая обработка и материальная. Уже подготовленные и накачанные морально-психологически люди вышли на улицы Йемена, как и в Тунисе, Иордании и Алжире, практически одновременно с египетскими волнениями. Все происходило после Нового года немусульманского мира, когда европейская и западная общественность еще шуршит обертками бессмысленных подарков, находится в расслабленном состоянии и не слишком возбуждается по поводу арабских беспорядков. Да и что им эти арабы – народ дикий и никчемный по их представлениям! Кто из правозащитников будет вопить о гуманитарной катастрофе! Даже если кто-то и воспылает желанием, ему закроют рот руками с пальцами, унизанными изумрудными перстнями, какие носят шейхи, и не только. Им мало своей нефти, нужен еще удобный и спокойный проход по Баб-эль-Мандебскому проливу, без пиратов, контроль над всеми территориями, присоединение их к королевству.

Два года Йемен лихорадило. Одна «пятница гордости» сменяла другую «пятницу толерантности», за ними следовала «пятница ухода» – манифестации. По митингующим стреляли снайперы, принадлежность которых приписывали Салеху, а на самом деле наемники, оплачиваемые из тех же источников, из каких снабжали демонстрантов. Снайперы «тирана», трупы невинно убиенных – все это было нацелено на активизацию нового витка противостояния, усиление градуса всеобщего негодования.

Так называемую оппозицию финансировал Катар, и не только. Все соседи норовили подлить масла в огонь. Салех обвинял в организации беспорядков и США, и Израиль, но он уже упустил власть из рук в тот момент. Да и зависело ли что-нибудь от него, или Саддама Хусейна, или Каддафи? Они стали разменными пешками на шахматном поле больших игроков, хотя сами считали себя уж если не игроками, то ферзями, способными на многое в этом мире.

Муниф никогда не стремился в ферзи, он согласен был на роль пешки, ну в самом лучшем случае слона, офицера, которым, собственно, и являлся. Так легче всего удавалось выжить в сложившейся обстановке.

…Мухи на потолке сменили диспозицию, напоминая карту звездного неба. Муниф сонно прикрыл глаза, и тут же под веки заползли бородатые боевики, избивавшие его, стена с лозунгом, под которым могли подписаться почти все арабы, в том числе и хуситы. Затем откуда-то предательски добавилась стираемая им тщательно все эти годы картинка из прошлого: окровавленные камни дороги, носилки, на которых тело брата, его белые судорожно сжатые пальцы, на одном из них платиновый перстень с коричневым агатом с розовыми прожилками…

Вздрогнув, Муниф проснулся, сел, вытирая пот с лица. Давно он не вспоминал тот день, запрятав это воспоминание поглубже. Он подумал, что весьма предусмотрительно не взял с собой в Идлиб перстень, а оставил его на работе. Благо в его распоряжении имеется отдельный кабинет с сейфом в генштабе Йемена.

– Никогда не знаешь, когда тебя захватят в плен, – пробурчал Муниф, подбадривая себя самоиронией.

Он решил поесть. Со второго захода организм принял и кусок хузбы, и финики. Муниф слегка повеселел и подумал, что этот Салим нескоро до него доберется. Сам же сказал, что у него какие-то проблемы. Эти проблемы Муниф и сам наблюдал на расчерченном трассерами черном небе, их олицетворяли «коллеги» иракца, источающие злобу и недоверие.

«Интересно, сколько он за меня заплатил?» – подумал Муниф. Это не было праздным любопытством. Племена Йемена промышляли похищением людей, но чаще речь шла даже не о выкупе. Захватывая высокопоставленных людей или иностранцев, шейхи таким образом стремились манипулировать руководством страны, чтобы получить преференции для своего племени, в своей мухафазе. При этом с пленником обращались как с дорогим гостем. Кормили его, вели с ним беседы и терпеливо ждали, когда выполнят их требования.

За Божье провидение, проявившее себя очередной раз в жизни Мунифа, теперь уже в Сирии, говорила неподготовленность Салима к эвакуации пленника обратно в Идлиб – разведчик импровизировал. Кроме того, он упомянул о проблемах со связью и о том, что контакт с человеком из Центра будет возможен не в ближайшее время. Значит, сам он в шатком положении, но все же отказаться от приплывшего в руки потенциального агента не смог. Профессиональная жадность. «Люди Салима», доставившие Мунифа в Идлиб, – понятие условное. Не толпа же российских разведчиков орудует в стане ИГИЛ. Этим людям просто по пути с Салимом на данном этапе, и он явно до конца не был уверен, что они не кинут его, но все равно рисковал, причем слишком сильно, добывая агента в лице Мунифа.

«Однако он фанатик! – решил Муниф, с кровати пытаясь попасть косточками от финика в пепельницу, переставленную им на подоконник. – Если сам находится на острие (не в отпуск же он приехал в Сирию), а при этом не удержался от вербовки моей персоны».

Теперь предстояло придумать достоверную версию для Джазима о причине незапланированной задержки с возвращением из Идлиба в Йемен. Причем Муниф решил привязать эту причину к категорическому отказу от дальнейших поездок в Сирию, чтобы тем самым выполнить указание Салима. Что бы там ни было дальше, но игнорировать просьбу разведчика он не осмелится.

Чувствовал себя как мышь в мышеловке, раздумывающая, имеет ли смысл съесть сыр напоследок, и питающая надежды, что либо сломается механизм ловушки, либо удастся вырваться, когда мышеловку приоткроют. Но с учетом того, что он не сейчас попал в мышеловку, а давно уже обитает в ней, приноровился к такому положению, когда тебя в любой момент могут прикончить, Муниф обладал определенным опытом жить сдержанно, осмотрительно и не слишком печалился и беспокоился. Как-то все уладится…

Он подумал, что лучше всего подойдет для Джазима туманная история о том, что после встречи с Васимом за ним увязался «хвост», а когда попетлял по городу, пытаясь сбросить преследователя, в одном из районов на окраине его обстреляли.

«Сбежать!» – эта мысль взорвалась в голове фейерверком и так же, как фейерверк, потухла, сползая гаснущими искрами по небосклону сознания.

Куда? Кому он нужен где-то на чужбине? Податься разве в ИГИЛ? Но это противоречило его человеческой сущности. Стать таким же, как эти костоломы? И в конце концов, погибнуть за мизерные деньги, за эфемерную идею? Муниф точно знал, что создание всеобщего халифата, живущего по законам шариата, невозможно. Йемен и так живет по законам шариата, а по сути, делает это формально. Шейхи обходят любые правила, если пожелают. Законы ударяют только по незадачливым и нищим грешникам. А уж для ИГИЛ идея халифата как воплощения справедливости в нынешнем мире – это словно огромный плакат о нравственности и богобоязненности, висящий на публичном доме. К тому же ИГИЛ создано с определенными целями людьми, далекими от веры вообще и Ислама в частности.

Исламское государство лопнет в какой-то момент либо само, либо благодаря чей-то военной мощи, более серьезной, чем могут явить миру войска Сирии. Однако лопнувший этот мыльный пузырь, надутый и собранный из сброда со всего мира, заставит слезиться глаза у многих из-за организованных боевиками разрозненных терактов, из-за расползания недобитков по арабским странам и не только. При желании тех, кто изначально создавал этот проект, его довольно легко реанимировать, когда, казалось бы, все заглохнет, развалится, распадется… Всегда отыщутся желающие острых ощущений, а при тотальной нищете в арабских, африканских и азиатских странах даже за те небольшие деньги – боевые выплаты – найдется довольно большое количество рекрутов (в Йемене около двух долларов в день – это удачный день для рядового йеменца), а еще фанатиков, которым импонирует тот самый плакат на публичном доме про благообразие и безгрешность. Он тешит их религиозное тщеславие. Когда они уже окажутся внутри здания «ИГИЛ» и под ногами будут хрустеть разбитые ампулы из-под наркотиков, одноразовые шприцы и кости менее удачливых предшественников, а вдоль стен обнаружатся истасканные шлюхи, которые услаждают похотливые взгляды, но так далеки от идеалов истового мусульманина, кто-то из новобранцев спохватится, но дверь за спиной уже захлопнется на крепкий засов с железным лязгом.

Не исключался Мунифом и самый худший вариант – прийти с повинной в Управление общественной безопасности Йемена. Мало того что полетят его офицерские погоны, которыми он втайне гордится, но и голова. Понимание презумпции невиновности для шариата – пустой звук. Как он докажет, что дальше разговоров с Салимом дело не пошло? Может, он уже продал военные тайны Йемена? Но страшнее то, что Джазим не простит такой выходки с признанием о попытке его вербовки русским разведчиком. Полковника вряд ли волнует судьба выкормыша Мунифа, а только то, что в ходе расследования и, несомненно, пыток всплывут детали манипуляций Джазима и стоящего за ним генерала – финансовые тонкости и закулисные игры. Пытки прекратятся быстрее, чем можно ожидать, поскольку Джазим предпримет все возможное, чтобы Муниф ничего не рассказал.

Если задержанным боевикам АКАП удавалось довольно легко сбежать из тюрьмы с помощью людей Джазима, работающих надзирателями, то и прикончить незадачливого Мунифа, чтобы не наболтал лишнего, дело пустячное.

Нет, попасть из одной ловушки в другую никак нельзя. Это Муниф понимал слишком ясно, прохаживаясь по тесной комнате съемной квартиры от подоконника до кровати и обратно.

А чтобы прятаться в других странах, надо, во-первых, иметь большие капиталы, а во-вторых, надежные связи в этих самых других странах. Он не знал, насколько недовольны будут его пропажей русские, потерявшие агента, и насколько хорошо они умеют мстить, но в любом случае его станут разыскивать люди Джазима, недоумевая по поводу его пропажи и опасаясь опять-таки, что Муниф со своими знаниями попал в руки, скажем, тех же саудитов или по своей инициативе продался кому бы то ни было, впоследствии способному навредить Джазиму и генералу. Он не жилец при любом варианте.

А если замереть? Плыть по течению легко, по поверхности, притворившись упавшим с дерева листом или веткой. Тогда, может, удастся проскочить даже самые злые пороги с острыми, как бритва, камнями?

Мунифа тревожила мысль: намеренно охотились за ним и за ним ли конкретно, случайна его встреча с Салимом или спланирована опытной рукой? Если намеренно, то он завяз сильнее, чем ему могло показаться на первый взгляд. Тогда его, несомненно, возьмут в оборот, и рассчитывать не приходится, что с гибелью Салима в боевых действиях в Сирии (а такой расклад нельзя исключать) закончится вся эта история, по-настоящему не начавшись. При таком раскладе о существовании Мунифа ибн Наджи аш-Шарафа знают еще люди, которые вывели разведчика Салима на этого самого Мунифа.

Однако многие факторы убеждали его, что Всевышний послал ему избавление от гибели в таком компромиссном варианте. Выжить удастся, но так, что придется начать новую жизнь, тайную, еще более опасную, чем прежняя. Испытания, которые и так с лихвой выпали на его долю в жизни, не иссякли, а только щелкал счетчик.

Муслима – единственного близкого Мунифу человека – убили люди генерала. Бой был в горах, и брата привезли домой на следующий день для похорон. Пришли друзья Муслима, чтобы помочь обмыть тело. Из родственников-мужчин был только Муниф, но он никогда еще не совершал гусль¹². Когда израненное тело Муслима оголили, прикрыв, как положено, на бедрах тканью, Муниф, увидев его раны, крепкое, но безжизненное молодое тело, закричал так страшно, что Рушди бросился к нему, чтобы вывести. Сам Муниф помнил все это смутно, только из рассказов Рушди.

…Ему было тогда пятнадцать лет, он жил безмятежно со старшим братом, несмотря на то что они остались без родителей давно. Мать умерла при родах вместе с ребенком, новорожденной сестрой. Отец за два года до гибели Муслима скончался от малярии.

Муниф, как и все, ходил в мечеть с братом в джума и очень хорошо запомнил, как в те годы начали в мечетях после салята скандировать: «Смерть Америке! Смерть Израилю!» Зарождалось и крепло движение хуситов, но в то время они еще не обрели это название, по которому их узнали через несколько лет во всем мире.

Тогда они просто пытались сохранить свою самобытность и веру. Шииты-зейдиты – не радикальные исламисты, тем более среди шиитов они и вовсе умеренные (близкие во многом по традициям к суннитам). Живут на северо-западе Йемена и на юге Саудовской Аравии – среди саудовцев их около миллиона. Зейдиты стали объединяться, организовываться под началом хашимитов¹³ аль-Хуси.

Брат состоял в охране лидера хуситов – Хусейна Бадр ад-Дина аль-Хуси. Был не просто охранником, а человеком приближенным, как и его друг Рушди. Летом 2004 года аль-Хуси провозгласил себя имамом и обвинил президента Салеха в том, что тот продался американцам и саудитам. Салех в ответ уличил Хусейна в связях с иранскими спецслужбами и с ливанской «Хезболлой».

Муниф в то время не интересовался политикой. Но позднее, повзрослев, уже не сомневался в правоте слов аль-Хуси и был убежден, что в тот период хуситы не имели отношения к иранцам. Салех заигрался со Штатами, а когда возомнил, что достаточно самостоятелен и может повысить голос, его решили сместить и поставить кого-то более сговорчивого и тихого. Но произошло это значительно позже.

А в 2004 году Али Абдалла Салех царил еще полноправно и после открытых обвинений аль-Хуси в его адрес велел арестовать «самопровозглашенного имама». Добровольно сдаваться аль-Хуси не стал бы, да и его последователи отдавать своего лидера не собирались. Они нарастили силы, вооружились в горах, обустроив там базы, и надеялись, что уже способны противостоять правительственным войскам.