Свой сорок второй день рождения Тася встречала одна. Можно было пригласить Лену с Катей – бывших одноклассниц, с которыми Тася иногда виделась. Они бы непременно пришли, и весь вечер, перебивая друг друга и радостно тараторя, вспоминали школьные развесёлые времена… Почему-то воспоминания о школе и детстве принято считать радостно-светлыми, разноцветно-весёлыми и безмятежно-счастливыми. Тася так не считала. Ей не хотелось – вспоминать. И она никого не пригласила.

С утра устроила уборку, скатала в рулон ковры, сняла покрывала с дивана и кресел, вынесла во двор и долго чистила снегом, азартно колотя по ним бадминтонной ракеткой. От снега ковры налились свинцовой тяжестью и стали неподъёмными, а их ещё надо было донести до подъезда, втащить по лестнице к лифтовой площадке и втиснуть в лифт, а потом вытащить из лифта и внести в квартиру. Тася выбилась из сил, а ковры надо было ещё раскатать и расстелить по своим местам – то есть во всех комнатах и в коридоре. Тася подумала, что не сможет этого сделать, потому что сейчас умрёт от усталости, которая навалилась на неё тяжелой волной, сковывающей движения, парализующей волю. Волна что-то лениво нашёптывала в уши, но Тася заставила себя стряхнуть с плеч её дремотные объятия и заняться делом.

Бросив на пол последнюю дорожку, она ощутила непреодолимое желание лечь и немножко полежать… Почему бы нет, она ведь заслужила – отдых! Кто ей запретит? Улеглась на полу, испытывая райское блаженство и уткнувшись в ковровую дорожку лицом. Дорожка пахла подтаявшим снегом и морозной сладкой свежестью. Тася явственно ощутила запах весны, хотя была ещё только середина февраля, и весной на улице не пахло. А в квартире у Таси – пахло! Тася могла в этом поклясться, хотя клясться ей было некому.

Ещё она поменяла местами кухонный стол и холодильник (отчего кухня стала словно бы не её, Тасиной, а чужой, незнакомой) и повесила новые занавески. Занавески были Тасиной гордостью: она сама выкроила их по рисунку в журнале и сшила на машинке, и теперь они красовались на кухонном окне – сказочно красивые, с ламбрекенами и длинной шелковой бахромой.

Когда вся квартира сверкала и блестела, Тася взялась за антресоль. И в дальнем углу обнаружила старый, видавший виды рюкзак, выбросить который у неё никогда не хватало сил: с ним было связано столько воспоминаний… Собственно, сам рюкзак был воспоминанием – зеленый, с брезентовыми лямками и ремнями из свиной кожи. Таких теперь не делают. Рюкзак был – из Тасиной юности.

Тася достала рюкзак и, обтерев мокрой тряпкой от пыли, принялась исследовать его содержимое – впрочем, знакомое ей как свои пять пальцев: тетради с институтскими лекциями по стилистике, эстетике и истории искусств; блокнот с юношескими стихами… Тася писала стихи. Подруги говорили – хорошие. Но из издательства «Юность», куда она, набравшись храбрости, отправила стихи ценной бандеролью (поехать самой не хватило мужества), блокнот вернулся, как догадалась Тася, так ни разу и не раскрытый. Вместе с блокнотом в конверте лежал тоненький листок – полстраницы машинописного текста. Листок скупо сообщал Тасе, что план издательства утверждён на два года вперёд, и её стихи, к сожалению, напечатать не могут. Стихи ей тактично предлагали отправить в другие издательства, но она больше никуда не обращалась, поняв, что последняя фраза – просто акт вежливости, как и слово «к сожалению», и её стихи никому не нужны. Как и она сама.

Кроме тетрадей и блокнота, в рюкзаке обнаружился Тасин дневник двадцатилетней давности. Дневник Тася решила оставить на десерт. Закончив разбирать антресоль, вымыла полы, отдраила жесткой щеткой плинтуса (покрасит летом) и блаженно вытянулась на диване, чувствуя, как гудят усталые ноги. Вот теперь можно открыть дневник. Хотя зачем? Она всё помнила. Такой характер: ни о чём не забывала, сколько бы лет ни прошло…

За окнами бесновалась метель и ничего нельзя было разглядеть: дома и деревья исчезли в белых сумерках, словно чья-то рука стёрла их ластиком с белоснежного листа бумаги. Мир стал белым листом. Ничем. А четырнадцать лет назад в этот день – день её рождения – вовсю светило солнце. Только радости на душе не было, а было как сейчас – бело и непроглядно. И не хотелось жить. Тася закрыла глаза и погрузилась в воспоминания…

Двадцать восьмой день рождения она встречала вдвоем с мамой (это был семейный праздник, гостей на него не приглашали, как и на новый год). А могли бы – втроём, но Тасин папа умер за пять дней до её дня рождения.

В проектном институте, где работала Тася, на день рождения «виновник торжества» покупал торт, и всей машинописно-корректорской группой устраивали чаепитие. В группе было шестнадцать человек, так что праздников хватало. Эти чайные посиделки всем поднимали настроение, и нельзя было понять, кто именинник – у всех радостные и счастливые лица, все гомонят, перебивая друг друга и смеясь, у всех светятся глаза, у всех праздничное настроение.

Тася тогда купила два торта: один на день рождения, другой на поминки. Чай пили молча. Тасю никто не поздравлял, никто не улыбался, сказали только: «Ну, зачем ты… Не надо было…». Тася согласно кивала в ответ и изо всех сил сжимала губы, чтобы не заплакать.

Дома её ждал накрытый стол, на котором стояло три прибора (третий – папин). Они с мамой в молчании сели за стол, молча подняли бокалы. Отец смотрел на них со стены и улыбался. Тася дружески ему кивнула и тоже улыбнулась – через силу, потому что хотелось плакать. И подумала о том, что папа всегда-всегда будет с ними, пусть и – на стене.

– Ты бы подружек пригласила, что тебе со мной сидеть? – сказала мама. Но Тася помотала головой: ей никого не хотелось видеть, да и приглашать было некого: последний год она почти ни с кем не общалась, старательно обрывая все связи и не отвечая на телефонные звонки. – «Мама, скажи, что меня нет. Что я уехала. Что я здесь больше не живу!» – и уходила к себе, не дожидаясь ответа.

Нет у неё больше подруг и не будет. Можно ли считать подругой ту, которая на твоих глазах строит глазки твоему парню? Собственно, он уже не твой, он уже её, а ты улыбаешься и делаешь вид, что тебе безразлично, потому что – не плакать же при всех…

Глава 2. Как выяснить, что на уме у твоего парня

В студенческие времена у неё было много подруг, они любили собираться у Таси на девишники (парней на факультете было всего четверо, а к четвертому курсу не осталось ни одного) – слушали музыку, танцевали, гадали на картах и на кофейной гуще… По воскресеньям всей компанией отправлялись в Парк культуры и отдыха, катались на речном трамвайчике, ели мороженое и до мельтешения в глазах крутились на аттракционах. Было суматошно и весело. Потом подруги одна за другой вышли замуж, и неожиданно для себя Тася осталась одна. Парень, которого она считала своим женихом и который ухаживал за ней уже полгода, её предал. То есть, это Тася так считала, что предал, а парень не считал.

Он ничего ей не обещал и не говорил, что любит, так что – какие претензии, подружили и разбежались. Претензий Тася не предъявляла, просто старалась не попадаться ему на глаза и чувствовала себя так, словно была в чем-то виновата. В чём?..

Парня у неё увела подружка – как говорится, из-под носа. Тася сама пригласила Галю в свою компанию, да ещё и уговаривала! Компания (тренировочная группа Московского городского клуба спортивного туризма) была молодая, спортивная, дружная и весёлая. Тасю к ним привела подруга, с которой они занимались в школе-студии современного танца и без которой Тася никогда не узнала бы о существовании походов выходного дня.

Вы спросите – зачем она привела в группу Галю? Цель была вполне определенная. В группе за Тасей ухаживал парень. Давно уже, с полгода, но как-то странно: держался всегда рядом, разговаривал только с Тасей, остальных претенденток на престол (как Миша называл женский состав группы – и никто на него не обижался, потому что так и было на самом деле) он словно не замечал.

Тасе льстило, что Миша всем нравится, что из всех он выбрал её, Тасю, и всем дал это понять, в своей шутливой манере… Но что-то в Мишином поведении её тревожило: Миша не делал в их отношениях никаких шагов – ни вперед, ни назад. Впрочем, последнее несколько успокаивало.

– Мишка у нас такой, ни одной юбки не пропустит! – говорили Тасе девчата. – Ты в группе первый год, а он уже вокруг тебя крутится, ни на кого не смотрит.

Девчонкам верить не хотелось. Это они от зависти говорят. Мишку ни одна из них не упустила бы, но он никому не «давался в руки». Только Тасе. Вот и наговаривают напраслину…

Девчонки завидовали Тасе и тихонько злились, а она никак не могла понять, любит её Миша или просто развлекается, крутится вокруг, как единодушно сформулировал женский состав группы. Они давно его знают, а Тася в их группе всего полгода. Вот и привела Галю – похвастаться женихом и заодно выяснить, что у него на уме.

Новеньких в группе встречали приветливо. И безоговорочно принимали в свой круг (если ты молод, лёгок на подъём, и двадцать пять километров по пересеченной местности в кедах или резиновых сапогах тебя не испугают). Галя подходила по всем параметрам, и Тася была уверена – она получит немалое удовольствие от похода и найдёт здесь друзей. Если бы она знала, чем закончится этот день…

Тася заботливо проинструктировала подругу – что надеть, что взять с собой, как собрать рюкзак.

– У вас там ребята хоть есть, или одни девушки? – выспрашивала Галя.

– Ой, да ребят у нас больше, чем девчонок!

Галино любопытство не знало границ, и незаметно для себя Тася рассказала ей обо всех – кто с кем дружит, кто чем увлекается. Она и о Мише рассказала, стараясь ничем не выделять его из всех.

– Этот Миша, он странный какой-то, и вообще… Не поймёшь, что у него на уме, – забывшись, брякнула Тася, и Галя сразу ухватила самую суть:

– А что у него на уме? Или – кто?..

– Да никто! – отмахнулась Тася и покраснела. Галя прицепилась к ней как репей.

– А он что, нравится тебе? Симпатичный хоть?

Тася молча пожала плечами.

– У тебя с ним… серьёзно? – приставала Галя, и Тася уже жалела, что рассказала ей про Мишу.

– Да ничего серьёзного, так просто, – смутилась Тася, которая вовсе не горела желанием посвящать подругу в свою личную жизнь. И неожиданно решилась:

– Галь… А если я тебя попрошу…Ты присмотрись к нему. Приглядись, пообщайся… если он захочет. Он вредный, если не захочет, его не разговоришь, будет всю дорогу молчать…А потом расскажешь, как он тебе… Договорились? – заторопилась Тася, испугавшись, что подруга откажется от такого не очень-то деликатного поручения. Вопреки её опасениям, Галя восприняла предложение с энтузиазмом и даже предложила составить план действий.

По замыслу Таси, Галя должна была познакомиться с Мишей (Тася сама их познакомит, представит Мише Галю как свою лучшую подругу, а дальше дело пойдёт само – Галя умела разговорить кого угодно, обладая редкой способностью говорить ни о чём) и выяснить, что он думает о Тасе.

– Только ты мне не мешай, – сказала Галя. – И рядом не иди. И не переживай, всё будет понарошку. Я потом тебе всё расскажу. Если мы будем всё время вместе, как же я у него о тебе спрошу?

На том и порешили.

Вышло всё – не так. Едва увидев Мишу, Галя буквально повесилась ему на шею. Она очень натурально изобразила испуг, когда переходили вброд мелкую речушку – да что там речушку, просто ручей! Но Галя громко объявила, что сапоги у неё короткие, промочит ноги и простудится, и весь день ей придётся идти в мокрых сапогах… брррр!

– Так сними, – предложил Миша, с которым она предусмотрительно оказалась рядом.

– Ага, сними… Вода-то ледяная!

– Да откуда она ледяная, просто холодная. Обыкновенная. Ничего с тобой не сделается, перейдёшь, тут пять шагов всего.

– Это тебе пять шагов, а мне все десять. Вон у тебя ноги какие длинные… и сам высоченный! Метр девяносто?

– Метр восемьдесят пять, почти угадала, – улыбнулся польщенный Миша.

– А меня на тот берег слабО перенести? – не растерялась Галя. И ловко устроившись в Мишиных руках, обняла его за шею, зашептала в ухо…

Миша рассмеялся. Радостно пёр свою драгоценную ношу через речушку, громко бухая сапогами. Запоздало оглянулся на Тасю: «Ты в сапогах? Перейдёшь? Здесь мелко…» И больше уже не оглядывался.

Шёл, держа за руку Галю, которая испуганно ойкала, поминутно оскальзывалась на устилавших тропинку прелых листьях, старательно спотыкалась о каждый камешек и цепляла рюкзаком за каждую ветку. Тася знала, что она нарочно спотыкается, чтобы Миша был рядом. Он вёл её за руку всю дорогу, весь этот нескончаемый день. Или это Галя его вела? И увела – от Таси!

После привала (на котором Галя не отпускала Мишу ни на шаг, расспрашивая о походах и восхищаясь на все лады. Миша, что называется, клюнул и повёлся) Миша с Галей шли последними, пропустив группу вперёд – Галя мастерски изображала усталость… Тася всё оглядывалась на них, пока они вовсе не исчезли за поворотом и больше не появлялись в поле зрения.

– Ой, Галя моя пропала! Отстала! – всполошилась Тася. – Давайте её подождём!

– Не переживай, Таисия! – это Мишин приятель Валерка. Он один звал её всегда полным именем – Таисия. Валерка не мог допустить, чтобы девушка его друга огорчилась, и вот – пришёл на помощь. Помощник, тоже ещё мне… Получилась не помощь, а медвежья услуга.

– Ты за неё не волнуйся. Она там не одна, она с Мишкой (сзади сдавленно засмеялись, Тася начала медленно краснеть, а Валерка то ли не слышал, то ли не понял). Мишка этот лес как свою квартиру знает, с ним не пропадёшь!

Тасе некстати вспомнился разговор, от которого у неё осталось ощущение брезгливости – словно зачерпнула в ладони вязкую болотную грязь.

– Миш, что ж ты девушку в гости не приглашаешь? Тась, у Мишки знаешь какие хоромы? Он в центре живёт, в высотке на Калининском(Новый Арбат).

Тася знала, что – в центре, но «в гости» ни за что бы не поехала, и теперь с волнением ждала Мишиного ответа.

– Да у меня ремонт, – громогласно объявил всем Миша и повернувшись к Тасе, столь же громогласно продолжил: «Но ты, если хочешь, приезжай вечерком как-нибудь».

– Зачем же я поеду, если у тебя ремонт? – включилась в игру Тася. – И что мы там делать будем? Там грязи, наверное, по колено. Ты, наверное, и сапоги не снимаешь, когда из похода приходишь, – поддела его Тася.

– А то! Конечно, не снимаю! – довольно улыбнулся Мишка. – А зачем? Пылища кругом, цемент… Ты приезжай давай. На ночь останешься, обои клеить будем, как раз к утру закончим.

– Кто же ночью обои клеит? – удивилась Тася, которой активно не нравился этот диалог, но как говорится – тема задана, зрители ждут, молчать не получится. – Ночью темно, как же в потёмках рисунок подбирать?

– Ночью лучше всего! – авторитетно заявил Мишка. – Ночью очень удобно, всё равно ведь не видно… А ты говоришь, рисунок подбирать! Да какой рисунок, можно любой стороной клеить, ведь не видно ничего… А утром, как говорится, стерпится-слюбится.

Вся компания согласилась с ним и долго хохотала. А Миша обнял Тасю за плечи и примирительно забубнил: «Ну чего ты, шуток не понимаешь, что ли… Я ж пошутил!». Тогда они тоже шли позади группы. Как сейчас Галя с Мишей. С её, Тасиным, женихом.

– Они давно уже отстали, – зачем-то сказала она Валерке.

– Ну, отстали, ну и что? – загудел добродушно Валерка. – Они же не дети, они взрослые уже. Отстали – значит, захотели… отстать. Догонят! – под общий смех заключил Валерка.

От такого доходчивого объяснения Тасины и без того красные щёки запылали кумачом. Ей было невыносимо стыдно за Галю. Впервые появилась в группе и сразу «отстала», да не с кем-нибудь, а с Тасиным парнем! В группе давно привыкли, что Тася с Мише всегда шли вдвоём, а сейчас она одна, Миша «отстал» с её подругой, а добряк Валерка ещё и утешает её, Тасю, понимая, в каком незавидном положении она оказалась. «На миру и смерть красна» – вспомнилась глупая поговорка. Тасе она не подходила, ей ещё хуже было – на миру. Сдерживая близкие слёзы, она не обращала внимания на Валерку, который, похоже, решил заменить ей Мишу. От этого она ещё больше обижалась и злилась.

На последней десятиминутной остановке, перед самой станцией, к ним присоединилась Галя, с раскрасневшимся от быстрой ходьбы лицом, запыхавшаяся и злая.

– Еле догнала! Можно подумать, вы на пожар торопитесь!

– Не-еее, на пожар мы бы так не бежали, зачем бежать, без нас сгорит… Мы на электричку бежим. Следующая только через два часа, – резонно возразили Гале (каков вопрос, таков ответ, у них в группе иначе не бывает).

– А Миша где? – подступила к ней Тася.

– Не знаю! Ушёл. Что ты привязалась ко мне, сама ищи своего Мишу! – зло ответила Галя.

– За Мишку не беспокойтесь, – встрял вездесущий Валерка. – Он тут все дороги знает наперечёт, ночью не заблудится. Да он, наверное, уже на платформе, нас дожидается. Он всегда так, любит один… Грибов ещё наберёт по дороге, и раньше нас придёт, вот увидите!

Так и вышло. Когда они наконец пришли на станцию, там уже маялся Миша.

– А я ждал, ждал… В магазин сходил. Так себе магазинчик. Но пиво там есть! – Миша всё рассказывал, как ждал группу, как пил пиво, как скормил собаке колбасу, которую купил себе, но ей тоже хотелось, а денег у неё не было… Мише остался хлеб, который пах колбасой, и если закрыть глаза, то можно представить…

Группа хохотала и подначивала, Мишка радостно балаболил, старательно не замечая Тасю. Она к нему не подошла, стояла в сторонке, с хмурой и обиженной на весь свет Галей. Наконец подошла электричка, и Тася вздохнула с облегчением.

– Пойдём в другой вагон. Я с ними не хочу, – заявила Галя. Они сели в соседний вагон, и Тася всё ждала, что вот сейчас к ним придут ребята (Миша!) и скажут: «Что это вы тут одни сидите, пошли к нам, у нас веселей, и баранки ещё остались, и чай!».

Но к ним никто не пришёл, и всю дорогу Тася ехала одна. «Нет, не одна, а вдвоём с Галей, – поправила себя Тася. И возразила самой себе. – Нет, всё-таки одна».

Мишу она с тех пор не видела – сначала не хотела видеть, а потом от кого-то услышала, что Миша уехал на Сахалин. Насовсем уехал. Не попрощался даже, не позвонил.

Глава 3.Приветик!

Миша позвонил через тринадцать лет, и вёл себя так, словно они не виделись всего-то пару недель. Позвонил, чтобы снова причинить ей боль.

– Приветик! Не узнала? Это Миша Копчугов.

–Ты… с Сахалина звонишь? – спросила Тася, чтобы хоть что-нибудь сказать.

– Нет, я в Москве. Я часто в Москву приезжаю, по делам фирмы. Работа такая. Вот решил позвонить. Ведь дружили когда-то… Помнишь хоть меня? А я всё помню! И как ты меня пригласила в гости, и как твоя мама поила нас чаем с пирожками. С повидлом. И квартиру твою помню. Такая уютная двухкомнатная квартирка, и коврики вышитые кругом… Слушай, давай встретимся где-нибудь? Поговорим… Столько лет не виделись… Давай, а?

У Таси упало сердце: двухкомнатная квартира была у Гали, Тася жила в трехкомнатной, с родителями и бабушкой, маминой мамой, и никогда никого не приглашала к себе домой. Это у Гали он пил чай, а красивые коврики вышивала Галина бабушка. Тася много раз была у Гали дома, в квартире повсюду висели и лежали узорчатые салфеткик ришелье, коврики-гобелены, искусно расшитые цветами скатерти, на стульях – нарядные чехлы… Стулья были старыми, как и вся мебель, а под чехлами и ковриками казались новыми.

Все эти годы она не вспоминала о Гале, а сейчас вспомнила – и в сердце вонзилась острая игла: это у неё Миша угощался пирожками, Галя мастерица печь. И чужих женихов приманивать мастерица, вот и пригласила – Тасиного, с мамой познакомить… на второй день знакомства, стыд-то какой, Тася никогда бы не посмела! А он и не помнит, у кого чай пил… «Он меня совсем не помнит. С Галей перепутал. У него, наверное, много было таких Галь».

– Ты меня не помнишь совсем, – спокойно сказала Тася. – Ты, наверное, Гале хотел позвонить, а позвонил мне. Хочешь, дам телефон, и она тебя опять накормит пирожками.

(Боже праведный, что она такое говорит! Сейчас он скажет – ну давай, диктуй…)

– Да нет, я тебя помню. У тебя волосы темные, а у Гали светлые. Ты на пианино играешь, на лыжах бегаешь и на коньках, помнишь, мы на каток с тобой ездили («Ездили, но лучше бы не ездили: Мишка катался как слон, падал с завидной регулярностью и злился на Тасю, за то что она не падала»).

– И в гостях ты у Гали был, не у меня, – перебила его Тася. – Адрес напомнить?

…Не хватало только расплакаться перед ним, не хватало только… Не позволяя себе слёзы, Тася говорила резко, с равнодушно-отстранённой интонацией. Точнее, совсем без интонации. Так легче было – говорить. Миша не отозвался, и она повторила вопрос:

– Адрес-то помнишь? В соседнем доме она живёт, туда и звони, с ней и встречайся! – бухнула Тася в молчащую телефонную трубку.

– Да есть у меня Галин адрес, и телефон есть. Я… тебя хотел увидеть, – неловко признался Миша, и Тася ему не поверила.

– А зачем? У тебя своя жизнь, у меня своя. А Галя развелась недавно осталась вдвоём с дочкой, мама умерла семь лет назад, так что давай, звони. Она обрадуется. И на чай пригласит.

– Подожди, подожди… Развелась она или нет, меня это не касается. Я с тобой хотел… – обиженно забубнил Миша, и Тася не поняла, на что он обиделся. И неожиданно сказала:

– Я тоже хотела – с тобой. Тринадцать лет назад. А теперь не хочу.

– Да погоди ты! Ты же не знаешь всего… Мне тогда письмо пришло, с Сахалина. Дочка у меня там родилась. И сын. Близняшки. А я и не знал! Вот и поехал, женился. А что прикажешь делать? Двое ведь у меня, двое детей, понимаешь ты?!

– Так ты и на Сахалине… чай пил. Я думала, тебе Галя нравится, а ты не только меня, ты и Галю обманывал?! Какое же ты дерьмо…

Тася аккуратно положила трубку на рычаг. Сейчас он позвонит ещё раз, и хочешь не хочешь, ей придется выслушать, что он скажет в своё оправдание. Впрочем, он уже сказал. Так зачем же она ему нужна? Она любила его, очень долго. А теперь не любит. И ни ей, ни ему не нужна эта встреча.

Телефон молчал. Она поняла, что Миша не будет больше звонить. Всё правильно, она так и хотела. Отчего же так тяжело на душе? Как тринадцать лет назад…

Тогда ей было очень больно, и не хотелось жить, и не хотелось никому верить. Тася переживала свою первую любовь так сильно, что не смогла скрыть этого от Вики, с которой они вместе работали. Вика была настоящей подругой, не то что Галя. И пригласила Тасю на вечеринку к своему другу. Тася не хотела идти, Вика мягко настаивала, и уговорила-таки, и Тася неожиданно для себя самой познакомилась с Толиком. Толик был уроженец Дагестана, учился в московском вузе, жил в институтском общежитии на юге Москвы и по-русски говорил без акцента.

– Ты почему так поздно учиться надумал? Почему не сразу после школы? – допытывалась Тася.

– Я после школы работал, сестре помочь надо было, родители нас двоих не потянут, тяжело им. Когда замуж вышла, в институт поступил, с четвертого курса в армию забрали, отслужил, вот решил доучиться, – обстоятельно рассказывал Толик. – Перевёлся в Москву, в такой же институт, восстановился. Теперь на третьем курсе учусь. А по выходным вагоны разгружаю. Платят сдельно, мы с ребятами каждое воскресенье ездим. Стипендии-то не хватает, а так ничего, и жить можно, и родителям посылаю.

– Что посылаешь? – не поняла Тася. Ведь это родители должны были посылать ему деньги, стипендия – то ли будет то ли нет, да на неё не проживёшь, а ему надо одеваться, и на питание надо, и развлекаться тоже надо, в кино сходить хотя бы… Так почему же – всё наоборот?

– Деньги посылаю, каждый месяц.

– У них разве нет?

– У них есть, но так принято. Они меня растили, а теперь я им помогаю… Да ты не волнуйся, на разгрузке платят хорошо, мы с ребятами не ленимся, – усмехнулся Толик, и Тася удивилась – уже в который раз за сегодняшний вечер! Она ведь не сказала ничего, а он ей ответил. Откуда знает, о чём она думает?

Тасе нравился этот скромный и вежливый парень, к которому она испытывала уважение. Разгружает вагоны. Родителям денежные переводы шлёт. А наши с родителей тянут, лет до тридцати. А после тридцати они уже внукам помогают, пока на пенсию не выйдут, а после и от пенсии отщипывают, исхитряются – внуку любимому на шоколадку, на сноуборд, на смартфон, на «Хонду» деньжат сколько-нисколько подкинуть, не на «Ладе» же ездить? Как не помочь – любимым внукам? А этому никто не помогает, он сам помогает, вагоны разгружает. Тяжело, наверное…

– А тебе не тяжело? – глупо спросила Тася.

– Я мужчина. Тяжело, конечно. Поначалу было здорово тяжело, потом ничего, нормально. Привык.

– А ты где служил? В каких войсках?

– В Афганистане. Ты подружкам своим не рассказывай, ни к чему это. Видишь, какая штука… Целым вернулся, поцарапало только. Повезло. Другу моему не повезло… – губы у Толика задрожали, он вдруг замолчал. Тася словно чувствовала его боль, и как ему трудно говорить. Но Толик продолжил:

– Домой нас отправляли. Последняя ночь, утром самолёт. Вечером в казарме сидели, радовались, что домой завтра. Он за водой к колодцу вышел, у нас колодец во дворе, шагов пятнадцать всего… Ну, он и пошёл… – Толик повторялся в словах, не в силах сказать главное. – У колодца его снайпер застрелил. Мы всей казармой матери его письмо написать хотели, чтобы она не казённый ответ получила, чтобы по-человечески. Весь вечер писали… что геройски погиб. Он ведь героем был, войну прошёл… Он героем был! – повторил Толик, и Тася согласно закивала головой. – Так и не смогли написать, ведь пиши не пиши, а Витьку не вернёшь, мать не увидит его, никогда не увидит. На фотографиях только. Плакали мы, – признался Толик. Из Тасиных глаз брызнули слёзы.

Он поцеловал её в глаза, смывая слёзы губами, и улыбнулся: «Солёные, как море… Не плачь. Аллах его душу взял, она теперь в ком-то другом живёт, Витькина душа, – буднично сказал Толик, и Тася как-то сразу ему поверила, и ей стало легче… – А матери Витькиной мы помогаем, деньги шлём, и приезжаем каждый год, на годовщину. Ну, там… Сарай поставить, забор подправить, крышу… Сена накосить на зиму. Мы теперь вместо Витьки – её сыновья. Мы все.

У Таси сдавило горло от этих слов, она взяла его руку в свои, ощутила загрубелые мозоли… и поцеловала, прямо в ладонь. Толик обеими руками взял её лицо и, запрокинув ей голову, поцеловал уже по-настоящему. Дома Тася подошла к зеркалу – губы распухли и немного болели, и эта боль доставила ей удовольствие.

Толик позвонил на следующий день и пригласил в кино. Потом на футбол. Потом на спидвей. Потом на вечер юмора. Потом на балет… И каждый раз дарил ей букет гвоздик – Тасиных любимых, розовых. И откуда он знал, как догадался?..

–Толик! Зачем ты так тратишься каждый раз? – протестовала Тася, но Толик только усмехался. И смотрел на неё, не в силах оторвать глаз.

– Моя девушка всегда должна быть с цветами в руках. Пусть все видят! – объяснил Толик, и Тася не поняла, при чём тут все? Она любит его просто так, без цветов и подарков, ей ничего не надо. Но Тася молчала, боялась его обидеть, боялась, что не поймёт. Он совсем другой…

Тася многого не понимала из того, что объяснял ей Толик. Он рассказывал об обычаях и традициях, о том, как следует вести себя мужчине, и как – женщине. Получалось что мужчине позволено всё. А женщине непозволительно даже обидеться на него за это. Тася слушала и молчала, и Толику нравилось, что она молчит. Не возражает, значит, согласна. А ей просто не хотелось его обидеть. Пусть себе говорит… Главное – он любит её и хочет сделать своей женой. Он сам ей это сказал.

– Поедем к моим родителям, дадут благословение, женюсь.

– А если не дадут? Если я им не понравлюсь? – спрашивала Тася.

– Понравишься. Ты только молчи. Ничего не говори. Дадут благословение, тогда можешь говорить что хочешь, тогда уже всё равно, – улыбнулся Толик, и Тася снова его не поняла… Переспрашивать она не решилась.