Найти чемпиона

– А как там мои? Ты их не обижаешь? – Фея почесала Барабашку за ухом. Тот мыркнул и прижался к ее толстому боку.

– Нет, что вы. Бабушка у них уж больно хорошая. Всегда мне денежку дает.

– Ты ей глянулся, что ли? – В голосе феи просквозил испуг.

– Так вышло. Она пришла, а я котом. Она и говорит, мол, выходи, покажись, знаю, что не кот!

– А ты?

– Показался.

– Не испугалась?

– Нет. По голове гладила и плакала. Жалеет меня.

– Видать заберут ее скоро. – Фея тяжело вздохнула. – Ну, да хорошему человеку дело подходящее там всегда найдут.

Фея потыкала пальцем в небо, и Барабашка закивал.

– Может, к нам? – поинтересовался он с надеждой в голосе.

– Они решат. Хочешь денежку?

– А то. – Личико Барабашки расплылось в счастливой улыбке.

Гражданка Симагина достала из кармана жетон метрополитена и протянула его Барабашке. Тот схватил жетон, засунул его в рот и проглотил:

– Вкуснятина. Вот у Полины булавки гораздо хуже.

– Хулиганничаешь?

– Не, только булавки.

– Правда?

– Ну, еще шутю иногда.

– Надо говорить шучу. И как шутишь?

– Газеты беру у папы, мне ж надо почитать чего-нибудь. У бабушки не беру. Только у папы.

Фея улыбнулась и погладила Барабашку по голове. Тот опять муркнул.

– И все?

Барабашка вздохнул и сделал честные глаза.

– Ну? – Гражданка Симагина явно не собиралась от него отставать.

– Не люблю я Скворцова этого.

– Почему?

– Врет он все. Даже когда поет. Песню вроде бы поет хорошую, душевную, а без души. Зря Полинка надеется, что его в телевизор возьмут. Без души не возьмут.

– Согласна, ну а ты чего Скворцову этому делаешь?

– Проездной прячу и пропуск на работу. – Барабашка шкодливо захихикал.

– А он чего?

– Орет как ненормальный и бесится.

– Так он же небось на Полину орет?

– Вот и хорошо.

– Чего ж хорошего?

– А она его быстрее разлюбит, если он на нее орать все время будет.

Гражданка Симагина засмеялась и взлохматила непослушные вихры Барабашки.

– Не может она его разлюбить.

– Почему? – удивился Барабашка, аж губу нижнюю выпятил.

– Потому что она его не любит.

– Как это?

– Просто. Так бывает. Думает, что любит, а на самом деле не любит.

– А Чемпиона?

– Его любит, только об этом еще не знает.

– О. – Барабашка шмыгнул носом. – Больше денежки нет?

– Нет.

– Ну, я пойду?

– Иди. Береги бабушку.

– Угу. – Барабашка спрыгнул со скамейки и помчался к выходу из сквера. Ни дать ни взять шестилетка.

Гражданка Симагина еще минуту посидела в задумчивости, а потом тяжело поднялась и направилась вслед за Барабашкой.

Полина

В научно-исследовательском институте, куда ее устроил папа через своего чрезвычайно благодарного пациента, Полине понравилось. Там в советское время проектировали подводные лодки, а с началом перестройки приспособились к проектированию нефтяных платформ для добычи нефти на шельфе. В отличие от других научно-исследовательских и проектных институтов этот институт не бедствовал, а очень даже процветал. И платили там вполне прилично. Полина понимала, что ей повезло. Ведь, когда она заканчивала институт, там уже полностью отменили распределение, и устроиться на работу, особенно с ее технической специальностью, стало практически невозможно. Инженеры стране не требовались. Стране нужны были бухгалтеры, экономисты и юристы. Многие однокурсники Полины пошли переучиваться, некоторые челночили в Польшу и стояли на рынках, а кое-кто даже открыл свои продуктовые ларьки. Самые везунчики каким-то чудом устраивались в банки, а особо одаренные уезжали на работу в Америку. Один даже в Швейцарии пристроился. За особо выдающиеся мозги взяли.

У Полины мозги были самые обычные, но в институт, где она теперь работала, с улицы было не попасть, даже с выдающимися мозгами.

Директор института был человек заслуженный, академик, у которого чудесным образом оказалась очень развита коммерческая жилка. Он не сидел, как другие, ожидая от военно-промышленного комплекса привычных субсидий, заказов и прочей манны небесной. Он пытался извлечь максимальную выгоду из доставшегося ему благодаря перестройке ресурса. А ресурс, надо сказать, был весьма и весьма незаурядный. Жирненький такой. Кроме работы на нефтяные компании страны, институт имел заказы и от крупнейших иностранных нефтяников. Недостроенные новые корпуса были срочно реконструированы под бизнес-центр и гостиницу. Рядом, опять же на собственной территории, строился новый океанариум. У института даже имелась доля в одном из крупнейших банков. Благодаря этому институт был оснащен суперсовременной техникой и новейшим программным обеспечением.

Полину приняли в отдел вычислительной техники. Отдел был небольшой, с устоявшимся дружным коллективом и обворожительным начальником Сергеем Петровичем Ивановым. Правда, он настаивал, чтобы Полина, как и все в отделе, звала его Сережа, хоть он и был старше ее аж на целых десять лет. Называть такого взрослого дядьку Сережей у Полины язык не поворачивался, и она стала звать его Петрович. Это начальника устроило. Даже вроде бы понравилось. Петрович соответствовал всем бабушкиным представлениям о чемпионах. Каковым он, собственно говоря, и являлся, выиграв в свое время какой-то ленинградский чемпионат по боксу среди юниоров. Он был высок, не так уж чтобы красив, но определенно породист. И квартира с машиной у него тоже была. И машина была не какая-нибудь, а «Волга». Правда, был у Петровича и явный недостаток – он хоть и не был женат, но отличался широким сердцем и невероятной любвеобильностью. То есть, как самый настоящий кобелюка, ни одной юбки не пропускал. Но, как кобелюка не простой, а породистый, получив отказ на свои домогательства, не расстраивался, а весело бежал дальше, моментально переключаясь на какой-нибудь другой объект. Только что хвостом не вилял. Расставался он со своими пассиями тоже как-то легко и непринужденно. Без слез и скандалов. Дружил обаятельный Петрович со всеми, поэтому и его самого, и его отдел в институте любили, баловали хорошими зарплатами и премиями. Как ни странно, Полина оказалась единственной, к кому Петрович со своими кобелиными чарами не подкатывался. Он как-то сразу определил ее как «дитё» и стал терпеливо обучать специальности.

Атмосфера в отделе и в самом институте царила чудесная, поэтому Полина по утрам буквально летела на работу. Особенно ей нравилось идти по утрам по длиннющему институтскому коридору, здороваясь со всеми встреченными по пути сотрудниками. В институте работало очень много мужчин, и Полина, проходя по этому коридору, видела в их глазах восхищение и чувствовала себя топ-моделью на подиуме. Это было очень приятно. Кроме того, старания Петровича по ее обучению не пропали даром, и Полина стала разбираться в предмете своей работы. Петрович ее хвалил, а Полина уже строила большие карьерные планы, и вот на тебе!

Когда у нее случилась задержка, она первым делом сообщила об этом бабушке, справедливо рассудив, что именно она знает все на счет капусты, в которой находят детей.

– Буль, может мне в ванне посидеть? Говорят, это помогает.

– Ха! – Бабушка спустила очки на кончик носа и внимательно посмотрела на Полину. – У тебя, милая моя, такая наследственность, что никакая ванна не поможет. Уж если в наш организм чего попало, то все – одна дорога в роддом! Я в свое время даже с яблони прыгала. Аборты ж запрещены были. Ничего не помогло. В результате у тебя дядя имеется. Правда, может, он такой непутевый уродился из-за той самой яблони? Так что не советую я тебе ни в какую ванну лезть. Делай аборт, ну, или рожай. Небось прокормим как-нибудь. Ясное дело, что на барда твоего песенного надежды никакой.

– Рожать чего-то не хочется. – Полина вздохнула и представила, как она идет по институтскому коридору с огромным пузом. Уж какое там восхищение? В лучшем случае сочувствие. Опять же подводить папиного пациента, который устроил Полину на работу, совсем не хотелось. И что о ней Петрович подумает? Не успела еще толком разобраться, что к чему, и сразу в декрет. Вот так работник! Да и вообще, роды в ее планы совсем не входили. Полина хотела сначала карьеру сделать. Уж если не на место Петровича попасть, то как следует в институте закрепиться, прослыть незаменимым специалистом.

– А если не хочется, так чего не предохранялась? Сейчас чего только нет, живи да радуйся. Спираль чего себе не поставила? – Бабушка проявила недюжинную осведомленность в современных средствах контрацепции.

– Дура.

– А я тебе о чем с утра до вечера талдычу? Что ты дура и мать твоя дура, а вы все почему-то со мной спорите.

– Буль, не ругайся! А аборт больно делать?

– Конечно больно, если без наркоза.

Полина испуганно посмотрела на бабушку.

– А что, бывает, что без наркоза?

– А ты как думала? В той мясорубке на улице Комсомола, в нашем городском абортарии, наркоз дают?

– А как же?

– Да вот так. Мать свою спроси.

– Это ж фашисты какие-то, а не врачи!

– Фашисты и есть. Я вот надеюсь, что их скоро во всех в газетах поименно пропишут. Гласность как-никак. Но дело даже не в этом, а в том, что после первого аборта женщины, бывает, становятся бесплодными. Ты готова?

– Нет. – Полина не на шутку перепугалась. – Значит, рожать придется?

– Сама решай. Ты ж бабушку не слушалась никогда, чего сейчас вдруг меня спрашиваешь?

– Может, еще просто задержка?

– Я-то откуда знаю. Сходи к доктору. Только в консультацию вашу не ходи. Там не доктора, а черт знает что. Дай мне книжку мою записную. В сумке лежит.

Полина достала бабушкину огромную записную книжку.

– Так, посмотрим. – Бабушка листала записную книжку, внимательно вглядываясь в каждую страничку. – Ох, не разбери поймешь меня. Тоже дура, как и все вы. Вот спрашивается, как можно в книжку записать доктора-гинеколога Тамару Михайловну Андрееву? На букву «Д», на букву «Г», на букву «Т» или на букву «А»?

– Наверное, все-таки на «Г». Гинеколог.

– А вот и нет! На букву «Р». Нашла. Роддом на Фурштадской, это бывшая ваша улица Петра Лаврова – убийцы.

– Почему убийцы? Он же вроде философ был?

– Ну, да! «Народная воля», наверное, известная подпольная философская организация. Все они философы, а самый главный у них – Ленин.

– Буль, сейчас уже обратно переименовали. И Петра Лаврова, и Воинова, и Каляева.

– Есть бог на свете, – бабушка перекрестилась. – А Чайковского?

– Оставили. Он же композитор.

– Это Петр Ильич композитор, а этот Николай, тоже, как и Лавров ваш, народоволец, это потом уже он эсэром заделался. Конечно, он из них самый толковый был, хоть и после революции, а ошибки свои признал и стал антисоветчиком. Это революционэры наши ленинградские обделались, когда улицы в честь своих идеологов и героев переименовывали. И чего им в результате осталось? Только постную мину сделать и сказать, мол, Николай Чайковский тут ни при чем, мы за композитора Чайковского старались. Он, видите ли, на этой Сергиевской проживал. Смешно, ей богу! Петр Ильич на Сергиевской всего-то один год и жил. Ну да ладно, пусть будет улица композитора Чайковского.

– Буль, ты так переживаешь, как будто всех их лично знала. И Петра Лаврова, и Каляева.

– Не знала, слава тебе господи. Я ж в революцию совсем еще сопливой девчонкой была, но нашу жизнь до этого безобразия хорошо помню. И камин в парадной, и ковровую дорожку на лестнице, и канделябры бронзовые, и зеркало, и Глафиру, домработницу нашу, помню. Да упокоится ее душа. И как из нашей собственной квартиры коммунальную сделали, тоже помню. И как потом ночами мы не спали, ждали, что придут. Они ночами приходили и забирали. Так я ночей уже до смерти боялась. Чего уж тут удивляться, что я всех подряд революционэров недолюбливаю.

– Наша квартира была коммунальной?! – Ничего такого Полина не помнила.

– А как же! Это уж после войны дед твой, царствие ему небесное, обмен с разменом и доплатами учинил, чтобы нам свое же вернуть. Ну до чего ж хороший человек был Иннокентий. Вот бы тебе такого найти, я б тогда спокойно померла. А то у одной хоть и хороший мужик, да ни рыба ни мясо, а у другой и вовсе недоразумение. – Бабушка вздохнула и махнула рукой. – Ты как себя чувствуешь-то? Не тошнит?

– Не-а. Вот только… – Полина задумалась.

Она действительно чувствовала себя очень хорошо, однако последние дни у нее не было никакого желания покурить. Более того, курение вызывало у нее отвращение. Но не говорить же об этом бабушке.

– Что?

Ну вот. Проболталась, теперь бабушка ни за что не отцепится.

– Да так, буль, ничего.

– Ну-ну! Небось курить совсем не хочется?

Полина аж рот разинула. Ну и умная же у нее бабушка, как только догадалась.

– Дура ты, Полина, думаешь, я не знаю, что ты втихаря в форточку куришь. Я и сама в твоем возрасте курила. Тоже дура была. Уж очень мне папиросы с мундштуком нравились. Красиво. Мне очень шло, между прочим. – Бабушка при этих словах кокетливо поправила прическу.

Полина представила бабушку с длинным мундштуком. Картина получилась просто восхитительная, почему-то черно-белая, какая-то киношная.

– А потом, когда забеременела в первый раз, все, как отрезало. Как только этот мундштук видела, так сразу нехорошо мне становилось. И вино пить не смогла. Тот же эффект. Так что ты, Полина, беременна. Факт.

– Буль, а чего ты потом курить опять не начала?

– Так дурой быть перестала. Ты же знаешь, что я в семье у нас самая умная. Вот помру, тогда уже ты будешь. На мать твою надежда совсем плохая. Поэтому перестань быть дурой и ступай к врачу. Она женщина толковая и все тебе грамотно объяснит и про аборт, и про наркоз, и про последствия.

Чтобы сходить в роддом к врачу, которая принимала только в дневные часы, Полине, к неудовольствию Петровича, пришлось взять день за свой счет. Докторша была дамой в возрасте и Полине очень понравилась. Она подтвердила бабушкин диагноз о беременности, рассказала, где и за какие деньги можно безболезненно от ребенка избавиться, а потом в красках расписала Полине последствия первого аборта. И Полина тут же решила, что будет рожать ребеночка, тем более что за это время уже как-то привыкла к присутствию его у себя в животе. Ребеночек-то ничем не виноват. Это Полина полная дура, почему ребеночек через ее дурость должен жизни лишаться? Интересно, что Скворцов скажет?

Такие вот мысли теснились у Полины в голове по дороге домой. Она вышла из метро на Петроградской, и тут же подошел нужный автобус. Повезло. Автобус был полупустой, и Полина заняла свое любимое место у заднего окна. Ей нравилось стоять здесь, смотреть из этого огромного окошка на людей и на машины. Автобус вывернул на Кировский проспект и не спеша потащился в сторону дома. Кировский уже переименовали в Каменноостровский, но Полина еще не привыкла к этому названию. Вон, бабушка всю жизнь к советским названиям привыкала и не особо-то и привыкла. А Полина ведь родилась в городе Ленинграде и жила всю жизнь на площади Мира, что на Кировском проспекте Петроградской стороны. Сейчас, никуда не уезжая, можно сказать, живет в другом городе и площадь Мира теперь Австрийская.

Из окна автобуса Полина разглядывала знакомые с детства дома и переживала за то, что они буквально разваливаются на глазах. В городе царила откровенная разруха. Ну как в таких непонятных условиях ребеночка рожать? Ведь никакой уверенности в завтрашнем дне у Полины не было. Это у всего советского народа в полном составе такая уверенность была.

От печальных мыслей ее отвлекла старуха, стоявшая рядом у заднего окна.

– Ишь, морды черномазые, понаехали! – злобно проворчала она, глядя на дорогу.

Полина очнулась от своих дум и увидела, что за автобусом едут потрепанные «жигули», из окон которых, размахивая руками, выглядывают два парня. Парни были очень даже симпатичные и привлекали внимание не кого-нибудь, а именно Полины.

– Почему черномазые? – спросила Полина у старухи.

Негров в машине вроде бы не наблюдалась.

– А какие они, по-твоему? – удивилась старуха.

– Да вроде бы нормальные. Даже симпатичные.

– Вот найдут тебя изнасилованной с перерезанным горлом, тогда и поймешь, какие они симпатичные!

Полина аж отшатнулась. Ничего себе мысли у старушки.

В это время гаишник остановил «жигули». Один из парней выскочил из машины и с тоской посмотрел вслед удаляющемуся автобусу. Лицо его показалось Полине смутно знакомым. Она улыбнулась и помахала ему рукой.

Вечером, когда Скворцов пришел с работы, Полина рассказала ему про беременность и поделилась всеми своими сомнениями, включая неуверенность в завтрашнем дне. Скворцов никакой такой неуверенностью не страдал и беременности Полины обрадовался.

– Не бойся, Полька, проживем как-нибудь! А давай в деревню жить уедем! На свежий воздух. Козу заведем. Козье молоко очень полезное.

Полина представила, как она доит козу, а Скворцов играет на гитаре. Картина ей совершенно не понравилась.

– Нет, Вадик, я надеюсь, что ситуация у нас еще не до такой степени аховая, чтобы на козу рассчитывать.

– Вечно тебе не нравится все, что я предлагаю, – обиделся Скворцов.

– Это потому, что ты ничего путного обычно не предлагаешь. Ну что за фантазии такие? Деревня, коза…

– Ничего не фантазии, а конкретное предложение.

– Конкретное? Тогда скажи, пожалуйста, где находится эта деревня, где нас ждут не дождутся, и сколько стоит коза?

– Ну-у-у, я так глубоко вопрос не изучал.

– Тогда не мели чепухи. Я козу доить не собираюсь. – Полина разозлилась, и в первую очередь на себя. Ну чего она, спрашивается, с ним в полемику вступила. С фантазером.

Скворцов насупился и достал сигареты.

– Вадик, в присутствии беременных курить нельзя. Это для ребенка вредно.

– Может мне вообще уйти? – Несмотря на решительность в голосе весь вид Скворцова говорил о том, что конечно же он никуда уходить не собирается.

– Я этого не говорила. – Полина подошла к обиженному Скворцову и поцеловала его в щеку. – Иди курить на лестницу. Только пепельницу возьми, а то соседи ругаться будут из-за окурков.

Скворцов обнял Полину и поцеловал ее в макушку. Вот, кстати, еще одно положительное качество ее супруга. Он никогда долго на нее не обижался.

– Извини. А чего еще нельзя? Сексом-то можно заниматься?

– Нужно, – рассмеялась Полина. Вот никогда бы не подумала, что его будет волновать этот вопрос.

– Хорошо. Это очень хорошо.

– А вот нервировать меня нельзя. Буду психовать, и ребеночек психованным родится.

– Я постараюсь.

– Ты, главное, пой и играй. Это у тебя лучше всего получается. Дети музыку слышат. Хорошо бы, чтобы у нашего ребеночка твой музыкальный слух оказался.

– Как думаешь, кто там у нас? Мальчик или девочка? А вдруг оба? – Скворцов сделал большие глаза.

– Типун тебе на язык. Нам бы одного прокормить.

– Тогда пусть будет мальчик.

– Хорошо. Как скажешь, так и будет. Пойдем-ка на кухню, я там целую кастрюлю борща наварила и ног куриных нажарила с чесноком и сметаной, как ты любишь. У меня ж сегодня вроде как выходной день получился.

– Ух ты! То-то я думаю, так вкусно пахнет. А твои дома? Что-то телевизора не слышно. – Скворцов прислушался, даже руку к уху приложил. В квартире стояла тишина.

– Они в гостях, всем коллективом.

– Ура!

Скворцов подхватил Полину на руки и потащил ее на кухню. Полина чувствовала себя совершенно счастливой.

Городские

– Самый страшный зверь – это человек! – торжественно провозгласил Змей, почесывая нос.

Вместе с Барабашкой с улицы Мира они развлекались, развесившись на антенне дома номер десять по Стрельнинской улице. У Змея, зацепившегося ногами за антенну, съехал его стильный пиджачок, и тому, кто мог бы увидеть, открылась бы картина крепкого загорелого мужского живота с кубиками мышц. Такой живот совершенно не вязался с обликом опустившегося ловеласа, который Змей облюбовал последние сто лет. У Барабашки с улицы Мира от висения вверх ногами тоже задралась рубашечка и оголился его совсем недетский животик. Очень далеко недетский животик. Животик Барабашки был шерстяным, рыжим и полосатым. У стороннего наблюдателя, опять же, если б он мог бы видеть всю картину, обязательно возникло бы желание этот животик почесать.

– Ты про что? – поинтересовался Барабашка, вслед за Змеем потирая нос.

Нос нестерпимо чесался, но Барабашка вовремя спохватился и остановился. Ведь доподлинно известно – тот, кто чешет нос, будет сегодня же выпивать в больших количествах. А уж если нос чесать в компании со Змеем, то не приведи господь! Барабашка этого себе позволить никак не может.

Барабашкам выпивать совершенно противопоказано. Ведь пьяный барабашка первым делом чего делает? Правильно! Балуется со спичками. А уж если барабашка взял в руки спички, то пожар неминуем. А за пожаром и сам барабашка может сгинуть. Ну, это, конечно, зависит от того, сколько выгорит. Раньше-то, когда дома деревянные были, целый квартал выгореть мог. Тут уж и барабашке приходил конец. Он же без домов никто. Чистый исчезник. Эта истина крепко-накрепко сидит в башке у каждого барабашки, но срывы все-таки иногда случаются. А отчего, вы думаете, вдруг дома ни с того ни с сего загораются? Уж не от старой же проводки или утечки газа в самом деле! Смешно, ей-богу.

А тут еще и Змей непосредственно под боком. Так и вьется, так и вьется. Ведь спит и видит, как бы барабашку какого-нибудь запутать да прибрать к рукам. Всем известно, как Змей фейерверки любит. Вот и дискуссию непонятную про страшных и злых людей небось неспроста затеял. В доверие втирается. Мол, Барабашка расстроится и напьется с горя.

– Да, удумают всякого, а потом разгребай! – раздраженно пояснил Змей свою мысль.

Барабашка все равно ничего не понял.

– Ты про бибиков? – задал он Змею уточняющий вопрос.

По его разумению, беспокоить Змея должны были только бибики, до которых напивались его клиенты. Ведь за явлением бибиков к человеку обычно приезжали уже санитары и сам доктор-алкоголик с капельницами. Страждущего определяли больным, выводили из запоя, и тому некоторое время с перепугу было не до Змея.

– Ха! Бибики – это полная ерунда. Они меня только усиливают. Это поначалу клиенты мои пугаются и идут в завязку. А потом как миленькие ко мне скачут. В рученьки мои. Ведь редко кто, допившись до бибиков, на этом останавливается. Во всяком случае, мне о таких людях ничего не известно. Любопытство-с! Они-с, видать, хотят знать, что там дальше. За бибиками. А там я собственной персоной. Так что бибики – это определенно некая точка невозврата.

– Тогда не понял, – откровенно сознался Барабашка с улицы Мира. Уж больно все мудрено. Чего он, этот Змей, о себе думает? Ишь, кроссворд нашелся.

– Я тут вчера на Бармалеева куролесил, – со значением сказал Змей и подмигнул Барабашке.

– Ну? – Барабашка уже начал терять терпение.

– Знаешь, кого повстречал?

– Неужто самого Бармалеева? – с раздражением заметил Барабашка.

– Его, да не совсем. Как говорится, он, да не он. Да, Федот, да не тот. Усищи, как у таракана, шляпа треугольная и нашлепка круглая на одном глазу. И в целом как артист Роллан Быков. Глазами вращает, шпорами гремит. Народ обалдевает.

– Как это? И народ его видел? – удивился Барабашка.

– Ну не все, конечно. – Змей скромно потупился.

– Ага. Это те, которые бибиков не дождались, значит, с Бармалеевым повстречались. – До Барабашки наконец дошла мысль Змея.

– Так я тебе о том и талдычу. Я ж процесс как-то контролировать должен. Бибики, чертики, зеленые человечки! А теперь вот уже и улицы ходячие.

– Странное дело, раньше я про улиц ходячих не слыхивал.

– То ли еще будет! Говорят, процессы усиливаются. Мысли материализуются чуть ли не моментально. А мне ли не знать, чего у этих уродов в голове понапихано!

– Ты, это, на Скороходова на всякий случай не ходи, – решил пошутить Барабашка.

– Думаешь, Скороходов там?

– Он, да не он! Федот, да не тот! Не исключено, что в сапогах-скороходах с королевским указом в руке!

– Жуть какая. – Змей заржал, видимо представил этого самого Скороходова.

– Слушай, Змей, сдается мне, что ты людишек сильно недолюбливаешь. С чего бы это?

– А чего мне их любить? С какого такого перепуга?

– Ну как! Ведь без них и нас бы не было! Это ж они мысли своими головами думают, а те потом материализуются. Вон, даже улицы сами по себе появились. А не будет головы с мыслями, и нас с тобой тоже не будет. Мы же с тобой кто?

– Кто?

– Вымышленные персонажи. Плод народной фантазии и устного народного творчества.

– Не уверен. Абсолютно не уверен. Мы же кроме всего прочего зрим в будущее и можем влиять на ситуацию. На тех же людишек. Руководить ими так или иначе. Это что ж выходит? Они своими мыслями нам с тобой силу дали?

– Выходит, что так.

– Не может быть. Ведь люди – существа мерзкие, подлые и злобные. А мы по большому счету существа вполне даже добродушные.

При этих словах Змея Барабашка аж фыркнул и замахал руками. Добродушных нашел. Особенно Змей из всех самый добродушный!

– Вот смотри, – не унимался Змей. – Ты, я, гражданка Симагина, даже зловредная Францевна, мы когда-нибудь друг другу гадости делали?

– Нет, мы только людишкам, и то иногда. Конечно, гражданка Симагина не в счет, она ж фея, а те мухи не обидят. – Барабашка с улицы Мира во все глаза глядел на Змея. Видать, чувствовал, что Змей сейчас близок к откровению. И не какому-нибудь там дурацкому, найденному в вине, а откровению свыше!

– Вот, именно! – Змей поднял вверх указательный палец. Но так как он висел вверх ногами, то палец его уставился в грязную питерскую крышу. – А вот людишки с самого своего рождения друг другу гадости делают. Добро б еще только сами, они еще и нас в свою войну вовлекают.

– Неужто все поголовно друг другу вред приносят?

– Все! Ты сам подумай. Вспомни жильцов своих на Мира.

Барабашка задумался.

– И бабушка?! – воскликнул он после недолгой паузы.

– Насчет бабушки не знаю. Не уверен. Может, она фея прижизненная. Но вот мои клиенты все как один, подлые вредители.

– А я слышал, что наши Питерские алконавты – люди безобидные. Даже в газетах прописано. Мол, в Питере бомжи и те философы.

– Это они для посторонних людей безобидные философы, а для своих родных и близких они и есть самая настоящая ходячая беда. Людишки ведь так устроены, чтобы в первую очередь насолить родным и близким, а потом уже соседям и участковому.

Барабашка тут же вспомнил семью Рябинкиных из одиннадцатого дома. Уж до чего мальчишка Рябинкин вредный уродился. А как не быть вредным при такой сумасшедшей мамаше? Сначала сюсюкает, потом орет как ненормальная, еще и ремня всыпать может. Дура психованная. А как ей такой психованной не быть, если Рябинкин-старший, чуть что ей назло идет пиво пить с друзьями. Да и того понять можно. Когда в доме полная психбольница, мужику одна дорога – в объятья к Змею. Или к любовнице. У Рябинкина-старшего любовницы нет, вот он к Змею потихоньку и наладился. А младшему Рябинкину ничего не остается, кроме как безобразничать, чтоб родительское внимание к себе привлечь. Да уж! Замкнутый круг какой-то и одна сплошная вредность. Выходит, Рябинкины друг друга нашли, про любовь слова сказали, поженились, а потом и ребеночка завели, чтобы сподручней было кого-то терзать. Чтобы, так сказать, предмет личной ненависти всегда под рукой находился. У Барабашки аж сердце защемило. Жалко ему стало Рябинкиных, особенно младшего. Ведь вырастет малец и по тому же пути пойдет. Он же ничего другого в жизни не видит.

– Это все – нелюбовь, – печально заметил Змей. Как будто мысли в голове Барабашки прочитал.

Барабашка тяжело вздохнул.

– Змей, скажи, ты-то сам любовь посредь людей видел хоть раз?

– Не-а. Там, где я, любви не бывает. Я заместо нее. – Змей сделал кульбит в воздухе и легко приземлился на обе ноги. – Ап! Вот она любовь в чистом виде.

Крыша под весом змея жалобно заскрипела. Барабашка захлопал в ладоши.

– Спасибо тебе, Барабашка, за компанию. Пойду я, пора мне, контингент проснулся, трубы горят. Надо ниспослать им заветной жидкости, – Змей подтянул свои тренировочные штаны и направился к выходу на чердак.

Барабашка осторожно слез с антенны и присел на краешке крыши, свесив ноги на Стрельнинскую. Слова Змея необходимо было обдумать. Он вспомнил Полину и ее Скворцова. Вот гражданка Симагина говорит, что Полина Скворцова своего не любит, только об этом не знает. А любит она на самом деле неизвестного ей Чемпиона. Чудно все как-то у этих людей устроено. Сами не знают про себя ничегошеньки! Тогда по всему выходит, что Скворцов этот противный вскорости к нашему Змею угодит в самые его распростертые объятия. Как Рябинкин-старший. Ну, или к любовнице пойдет. Скорей бы уже. А то Полинин ребеночек такой же зловредный будет, как и Рябинкин-младший…

Нет, наш Кешка не такой, он хорошим человеком будет, как его дедушка.

Барабашка встал и легко перепрыгнул через Стрельнинскую улицу на соседнюю крышу. Так и поскакал по крышам в сторону улицы Мира. Лишь на Ленина задержался. Там, в середине, на знаке «Уступи дорогу», уцепившись передними лапами за знак, висел здоровенный черный кот. Кот устал орать и обреченно смотрел в серое питерское небо. Внизу мчались машины и сосредоточенно сновали хмурые люди.

– Ты и правда думал, что умеешь летать? – поинтересовался Барабашка у кота.

Кот вздохнул и мявкнул явно из последних сил. Барабашка легко и непринужденно прошел по тросу, на котором был закреплен знак, осторожно подхватил кота подмышку и пошел дальше.

«Надо будет Францевне сказать, что люди на дорожные знаки никакого внимания не обращают», – подумал он, отпуская кота на ближайшей крыше. Кот благодарно потерся о ноги Барабашки, жалостно посмотрел ему в глаза и поплелся к ближайшему чердачному окну.