Уральская пленница

Уже лежа в спальнике, Ольга еще раз провернула в голове свой удачный выстрел, потом всплакнула от жалости к бедняге зайцу, повздыхала на тему «что с нами жизнь делает» и уснула как всегда без сновидений.

Последнее, о чем она подумала, что теперь она не просто жиличка в доме на поляне, а полноправный партнер.

***

На защищенной от ветра отрогами гор поляне ветер был редким гостем, а вот ледяная сырость доводила до жуткого озноба, даже если выбегаешь из избы на несколько минут. Да и одежда после дня шатаний отсыревала, делалась тяжелее и за ночь едва успевала просохнуть.

Но жаловаться Ольге было некому. Семёна все устраивало, для него сырость, мороз или неожиданная оттепель проходили незаметно, если это не влияло на количество и качество добычи. Теперь он охотился полдня, а остальное время занимался шкурками. Руки от кислотного раствора у него не просто стали красными, но и покрылись язвочками. Вечерами он смазывал кисти рук какой-то домашней мазью, которая отвратительно воняла, напоминая запахом и цветом мазь Вишневского.

Жизнь текла размеренно, в постоянных заботах, ленивых разговорах по вечерам и десятичасовом сне. Семен вел себя спокойно, а Ольга старалась не провоцировать его на ссоры. Хотя многое её стало сильно раздражать. Например, вечером Семен начинал громко, со стоном зевать, открывая рот во всю ширь. После еды частенько икал, однажды взялся чихать и чихал до слез, до соплей, и все никак не мог остановиться. А ночью бывало… Да что тут говорить: для него женщина была чем-то вроде предмета обстановки. Так чего же её стесняться?

Леса на вершинах гор уже сплошь покрылись снегом, внизу снег покрывал землю и кустарник. Весело смотрелись на белом фоне зеленые свечки елей и пихты – вечнозелёные деревца до тридцати метров высотой, с красивой конической кроной. Ольге нравилось гладить стволы пихты, ощущая под рукой их ребристую поверхность. Тонкие ветви деревьев опускались почти до самой земли, образуя что-то вроде шалаша, укромного местечка, где можно было отдохнуть или переждать непогоду. Иногда Ольга находила на стволах утолщения, заполненные душистой прозрачной живицей. Это природное лекарство она запасла на всякий случай и теперь смазывала им трещинки на руках, а Семену оно помогало при болях в пояснице.

Вот уже несколько дней, как пропала Геля. Семен неоднократно кричал, звал её, но все без толку. Ольга по-прежнему выносила для собаки остатки за порог, но еда к утру оставалась нетронутой, только смерзалась в ком.

– И где её носит? – недоумевал Семен, готовя ружье к охоте. – Не зверь же её порвал! Алабай против стаи волков выдержит. Если только рысь её подкараулила. У этой хищницы повадки коварные: притаится на дереве, не разглядишь, а потом сверху прыгает. Чуть замешкался, и артерию перекусит. А то спину так издерет, что кожа и мышцы в клочья. Видел я такие следы у одного охотника.

Однажды после обеда на поляну заглянуло солнцу. Снеговые тучи разошлись, образовав ярко-синее окошко. Снежные вершины засверкали, пар от незамерзающих горных речек превратился в искрящуюся пыль и оседал на ближних деревьях серебристым облаком.

Семен вернулся с охоты, сбросил добычу под навес, снял лыжи и поставил у порога.

– Оль, воды принести, пока не разулся? – крикнул он в дверь.

Ольга вышла с двумя пустыми ведрами.

И тут они увидели Гелю, приближающуюся к избе. А в пасти у неё был мохнатый комочек. Щенок! Люди застыли. Собака приблизилась, присела на задние лапы, осторожно положила на снег шевелящийся комок и виновато глянула на хозяина. Семен молчал, но как-то нехорошо. Ольга отметила про себя сузившиеся глаза, заходившие туда-сюда желваки на крепко стиснутых челюстях.

Спокойствие людей обрадовала Гелю, и она потрусила к дальним кустам.

– Ой, какой хорошенький! – нагнулась к щенку Ольга. – Слепой.

Ни слова не говоря, Семен зашел в дом, проигнорировав стоящие у порога ведра. Ольга вздохнула и сама побрела к ручью. Берега ручья покрылись ломким льдом, но середка не замерзала – слишком сильное течение. По словам Семена, ручей даже в сильные морозы не промерзает до дна. В принципе можно ходить за водой в другое место, только там слишком крутой сход, и пока почва не застыла, выбраться с ведром было проблематично: ноги скользили, и не за что было держаться. Так что пока женщина пользовалась старым источником, а там видно будет.

Вернувшись от ручья, Ольга увидела рядом с первым щенком еще трех. И все были разные: один серо-коричневой масти и с белым брюшком, другой белый с серым чепраком и темным пятном в половину морды, третий в палевых пятнах. Четвертый, на взгляд Ольги, был самым симпатичным: белый с головы до пят, с темными полукружьями над глазами, как будто кто-то брови ему нарисовал, и коротким галстуком на груди. Не решаясь взять щенков в руки, она разглядывала их, а они искали грудь матери, толкались и ворчали, показывая с первых дней непростой характер.

Вышел из дома Семен. В руках мешок, за плечом – ружье. Взяв за холку собаку, он затащил её в избу и привязал к железной скобе, вбитой в стену для накладного запора. Через минуту, не церемонясь, запихал щенков в рюкзак, закинул на спину и зашагал к одиноко стоящей на краю поляны разросшейся ольхе. Ольга как завороженная тоже потянулась за ним, не понимая, что бы это значило. В избе надрывно взвыла Геля.

Возле ольхи Семен вытряхнул пищащих от обиды щенков на снег, перехватил винтовку и прицельно выстрелил в первого. Выстрел подбросил вверх живой комочек, окрасив нежный мех и снег вокруг красным. Затем был еще выстрел. Двое оставшихся, почуяв смерть, прижались друг к другу в ожидании неминуемого. Охотник перезаряжал ружье. Нескольких мгновений хватило, чтобы Ольга очнулась, ринулась к ольхе, схватила щенков и прижала их к себе.

– Зря, – глухо проговорил Семен. – Положи на место.

Женщина промолчала и только отрицательно покачала головой. Она не могла сообразить, что делать дальше, но понимала, что силы у них неравные. Что стоит Семену врезать ей и докончить начатое?

Оставалось одно – бежать! Она рванула в сторону, но обегая ольху, зацепилась за выступающую из-под снега ветку и чуть не упала. Удержалась, только один из щенков выскользнул из рук. Наклоняться и подбирать несчастного не было времени. Она так резво взяла с места, что только снег взлетал из-под сапог. Позади раздался третий выстрел.

Не оборачиваться! Бежать! Быстрее! Она неслась к противоположному краю поляны, потому что к дому нельзя, назад нельзя, а с северной стороны острые валуны преграждали путь к лесу. Там она не пройдет.

Сзади слышались тяжелые мужские шаги и громкий мат в её адрес и в адрес всех женщин, которые «суки похотливые». Услышала она и имя Алки, и еще какое-то, и что-то вроде «путаны с Тверского бульвара».

Пусть хоть оборётся, прыгало в голове Ольги, но она не отдаст ему последнего щенка. Уйдет с ним в лес, пересидит. Может, потом вернется, когда Семен успокоится. Зачем, зачем он это сделал? Чем помешали ему щенки? Ну, ходил же он на охоту без Гели и еще бы походил. Геля сама прокормила бы свое потомство, а там, глядишь, снова пошла на охоту.

– Ты, гад, возомнил себя хозяином не только этого места, но всех, кто рядом с тобой, – задыхалась от бега женщина. – Не нравится, когда из-под твоей власти выходят. Ты же вершитель судьбы, главный…Да пошел ты!

Земля вдруг ушла из-под ног, и она покатилась вниз. Через секунду очутилась в ледяной воде. Небольшая речка спряталась под крутым обрывом, и женщина не заметила, как скользнула вниз, погрузившись в воду по грудь. Берега с этой стороны практически не было – только крутой обрыв. Перебираться на другой берег опасно – вдруг там глубоко? В намокшей одежде и со щенком в руках она не выплывет. Значит, надо идти по-над обрывом, искать более пологое место.

Ледяной панцирь сковал тело спасительницы новорожденных щенков. Вода наполнила сапоги, пропитала каждый миллиметр одежды, идти становилось все тяжелее. Сколько метров она так пройдет? И где Семен?

Ольга задрала голову вверх: мужчина смотрел на неё сверху, и лицо его не сулило ничего хорошего. В какой-то момент ей даже показалось, что он выстрелит в неё, чтобы она вместе со щенком погрузилась в свинцово тяжелую воду речки. Передернув плечами и крепче прижав к себе намокшего щенка, который от ужаса перед смертью даже не пикнул ни разу, она брела по пояс в воде и молилась всем богам, чтобы обрыв кончился.

Кто-то на небесах услышал просьбу замерзающей женщины и послал ей небольшой пологий спуск, поросший колючими кустами с цепкими ветками. Ольга схватилась за одну, вскрикнула от резкой боли, но вытерпела, подтянулась и выбралась из воды. С неё текло и тут же ледяным панцирем заковывало сверху донизу. Чтобы не окоченеть, надо было двигаться. Вперед, вперед. Еще немного.

Выбравшись наверх, она огляделась. Изба была на противоположной стороне поляны, чуть правее, до неё метров четыреста. Сможет ли она добраться до тепла? И что её ожидает там?

– Н-н-нич-ч-чег-г-го, п-п-прорв-в-вемся, – клацала зубами женщина. – З-з-з-акалив-в-в-вающие п-п-п-роцед-д-д-дуры п-п-полезны…

Вдруг откуда-то сбоку к ней метнулась тень. От ужаса у Ольги перехватило дыхание: Семен! Нет, это Геля.

– Г-г-геля, д-д-девочка, как тебе удалось вырваться? – женщина упала перед собакой на колени. – Держи, вот…

Она протянула мокрого щенка. Собака осторожно взяла того за шкирку, каким-то особым взглядом поглядела на женщину и прыжками помчалась к чернеющей кромке леса.

А окоченевшей женщине оставалось собрать силы и дойти до жилья. Удастся – хорошо, нет, значит, отмучается.

Дошла. Сил хватило, чтобы переступить через порог и упасть между печкой и столом. Её не волновало, что с ней дальше будет, просто у неё внутри не осталось ни искорки тепла, ни капли живой крови. Только ледяная вода в жилах и острые льдинки под веками и в затылке, которые рвутся как крохотные мины, скручивая мозги в толстый неповоротливый жгут.

Жгут все скручивался и скручивался, а потом лопнул от собственного напряжения. Но ей было уже все равно.

…Как приятно нежиться на белом песке теплого океана, как ласково касается ног теплая волна, как щекочут пятки невидимые водоросли и юркие разноцветные рыбки. Она на пляже, сверху припекает тропическое солнце. Сначала она радовалась этому, потом лучи стали обжигающими. Надо бы перейти в тень, но такая лень…

Прикосновение ласковой волны приятно, но жар все усиливается, и вот уже волосы, не защищенные шляпкой, начинают скручиваться спиральками, лоб охватывает раскаленный обруч, а в расплавленные легкие не попадает воздух. Она хочет закричать, позвать на помощь, но сухой рот палит как от кислоты, и даже ведром воды невозможно его увлажнить и остудить. Повернуться бок она тоже не может – невидимая тяжесть прижимает её к нагретому песку, не дает свободно вздохнуть.

Почему ей никто не поможет? Она здесь одна? А где Кирилл?

– К-к-к-крил, – шепчут пересохшие губы.

Но вместо улыбающегося лица Кирилла появляется чужое – злое, бородатое. Воспаленные веки прикрывают красноту глаз, зрачки расширены, в самой глубине мелькает страх. Чего он боится? Может, с ней что-то не так?

Женщина пытается пошевелиться, но ей удается лишь повернуть голову. Это явно не пляж, не берег моря…Все вокруг темное, мрачное. Как в подземелье. Где она?

– Оля, Оля, – губы мужчины в отросшей щетине шевелятся, – очнись.

Откуда-то появляется кружка, мужчина приподнимает ей голову, подносит кружку к губам. В кружке теплый чай. Сладкий. С каким-то знакомым запахом. Мята? Нет, липа. В детстве бабушка её поила липовым цветом при кашле. А еще добавляла мед. Бабушка, бабушка…

После чаю в голове стало проясняться. Видения морского берега растворились, на смену им поползли жуткие воспоминания вчерашнего происшествия. Геля, Семен, щенки, выстрелы, ледяная купель. Какой ужас! А почему она лежит? Ночь? Тогда зачем Семен поит её как маленькую? И почему так трудно дышать?

Снова появился Семен. В руках шприц. Расстегивает спальник, поворачивает её на бок и всаживает иглу в бедро. Ольге больно, будто кожу стеклышком режут.

Антибиотик, понимает она, значит, простуда. Он её лечит.

– Семен, – шепчет она, поворачивая к нему голову, – дай пить.

Снова в поле зрения появляется кружка. Она жадно пьет, чувствуя, как теплая струйка течет по подбородку. Теперь язык хорошо проворачивается во рту, и горло уже не так саднит.

Она пытается приподняться, но толстый спальник не дает такой возможности.

– Помоги.

Мужчина подхватывает её и прямо в спальнике, как в коконе, усаживает так, чтобы она спиной опиралась о стену. Теперь ей видна изба, в печке весело горят полешки, сверху исходит паром чайник, на столе укутанная в полотенце кастрюля. Семен наливает из неё бульон в кружку.

– Сможешь удержать? – спрашивает он её.

– Угу.

– Тогда пей бульон, тебе силы нужны. Совсем в скелет превратилась.

Если бы у неё были силы, она бы усмехнулась: ей до скелета, как до луны. Но тут она видит свою руку. Свою? Вот эта тонкая, полупрозрачная, еле удерживающая кружку веточка её рука? Когда же она успела так исхудать?

– Сколько я так?

– Сегодня восьмой день. Думал, не выхожу тебя, – Семен тяжело вздыхает. – Убить тебя мало.

– За что?

– За твои выкрутасы, вот за что! Ты чего тут раскомандовалась? Здесь я главный, и собака – моя собственность! И я устанавливаю правила общежития!

– Ну и устанавливай, кто мешает. Только я причем здесь?

– Вот это я понимаю – женская логика! Вначале лезет под пулю, потом сигает в реку, потом валяется полумертвая, а я, вместо охоты, должен с ней нянчиться! С ложечки поить, уколы делать, ночью каждую минуту вскакивать и слушать, дышишь или уже окочурилась. И ты считаешь, что ни при чем?!

Он почти кричал, и каждое его слово молотком било в висок, вызывая новый приступ боли. Ответить на его обвинения она не могла, поэтому просто закрыла глаза и постаралась отключиться. Как хорошо было там, на океанском берегу. Теплый песок, ласковая волна, тишина…

Где ты, далекий южный берег? Увижу ли я тебя вновь, услышу ли шум прибоя, крики чаек, хруст песка под ногой? Она бы год жизни отдала за возможность оказаться сейчас далеко отсюда, чтобы не видеть это обросшее лицо, не слышать злых слов и не сжиматься от боли, когда игла входит в тело.

Проходили дни – отступала болезнь. Благодаря заботе Семена и его предусмотрительности. Вот что значит бывалый охотник – запасся лекарствами на все случаи жизни. Кто знает, что было бы, не окажись в его аптечке упаковки антибиотика. Лекарство выполнило свою задачу, а уход и внимание со стороны Семена довершили дело.

Ольга уже потихоньку вставала, двигалась по избе, делала кое-какие домашние дела: то картошку почистит, то кашу сварит. Семен оставлял её без опаски одну, но старался приходить засветло.

Однажды Ольга спросила его о Геле. Он зыркнул зло, но ничего не ответил. Собака не появлялась. Наверное, больше не доверяла человеку и растила щенка в лесу. Она, конечно, не пропадет, не останется голодной, но Ольге так не хватало Гели, её преданного взгляда, выразительного сопения и благодарного прикосновения к руке, когда та получала свою порцию еды.

Частенько женщина выходила за дверь, оглядывала пространство в надежде увидеть лохматую подружку. Возвращаясь с охоты, Семен иногда сообщал, что видел следы, то ли волчьи, то ли собачьи. Непонятно было, смягчился он по отношению к собаке или нет, а женщина не заводила разговора, потому что видела, насколько это его раздражает. И вообще со временем она начала понимать, что агрессия Семена возникает только в ответ на чью-то агрессию. Если с ним разговаривать грубо, дерзко, не соглашаться, он впадал в ярость и мог ударить, оскорбить, толкнуть так, что костей не соберешь. Видать, характер у него такой был от природы. А вот если уступать ему, соглашаться, то он был вполне обходительным.

Чего стоила его забота о ней, больной. Семен не только поил её, лечил, но и на горшок сажал, и обтирал уксусной водой, и компрессы на горло ставил. Не забыл даже сухой горчицы ей в носки насыпать. Она ему благодарна за свое спасение, несмотря на то, что причиной её болезни был именно он. Может, не надо было встревать между ним и Гелей? Жалко, конечно, пушистиков, зато она не искупалась бы в ледяной купели, не подхватила воспаления.

Но женщина признавалась себе, что не смогла бы бездействовать, когда щенки погибали от метких выстрелов. Хотя чему удивляться? До сих пор, как заходит разговор об Алке, Семена корежит от ненависти, причем не к Алке как таковой, а к Алке и её ребенку. Может, у него бзик по поводу детей, и он ненавидит все, что относится к рожденным и не рожденным, будь то человеческие детеныши или звереныши?

Знала она в своей жизни довольно симпатичного мужчину, по которому сохли многие красавицы. Да и он не обходил стороной очередную блондинку, брюнетку или рыженькую. Женившись по любви, он не мог надышаться на жену, возил её по пафосным местам, на острова, заваливал подарками, был на седьмом небе от счастья, когда она забеременела. И что же? Не успела жена выйти из роддома с сыном, как муж охладел к ней, брезгливо морщился, когда она дотрагивалась до него, и не выносил присутствия ребенка. Он жаловался, что ребенок беспокойный, от крика нет покоя ни днем ни ночью, что жена обабилась и не вызывает в нем прежнего чувства. Развелись.

Через два года он женился вновь. Опять счастье, любовь, поездки, подарки. Мир и благодать до момента, как женщина вышла из роддома с младенцем на руках. Тут папашку снова как подменили. Повторилась та же история.

Старший брат незадачливого отца посоветовал сходить к психологу. Тот согласился, долго выслушивал советы и пожелания, но так и не понял, почему его отношение к женщине меняется, когда на свет появляется ребенок. Его ребенок!

Загадку разрешил один доморощенный экстрасенс, но верить ему или нет, мужчина не знал. Тот сказал, что у такого здоровяка, спортсмена и пробивного бизнесмена детская карма. И именно она не терпит рядом с собой никаких детей. Вот такой порок. И сделать с этим, по словам экстрасенса, ничего нельзя. Происки бога.

Не поверил экстрасенсу, женился в третий раз. История повторилась. Чуть руки на себя не наложил. Опять выручил старший брат: познакомил его с женщиной, которая в их тусовке была известна тем, что не терпела никаких детей. Даже племянников, детей своей сестры. Её раздражали детский лепет, раскиданные по квартире игрушки, пугали изменения, которые происходили во внешности женщины после родов. Никогда и ни за что, говорила она всем, когда заговаривали о том, что пора бы уже обзавестись потомством.

Это была ЕГО женщина. Сейчас они живут душа в душу, снисходительно улыбаясь и переглядываясь, когда кто-то заводит речь о детях, наследниках и прочем.

Может, и Семен из той же породы и не терпит рядом детей? Тогда все понятно. Алку он не простит, и Гелю не простит. Бедная собака, что с ней будет? Неужели Семен бросит её здесь со щенком? Нет, она не допустит этого. Уговорит, пригрозит, денег предложит, но Геля здесь не останется.

Конечно, собаку придется забрать с собой. Но она что-нибудь придумает: приют или объявление повесит: «Отдам в добрые руки». Не может быть, что такая собака никому не будет нужна. Она же умница, красавица!

Тепло из избы постепенно выдувалось. Надо идти за дровами и раскочегаривать печь. Может, приготовить что-нибудь особенное, так сказать, в благодарность за спасение. Можно, например, испечь булочек. Семен уже показывал ей, как готовить тесто. Если она поторопится, то к вечеру успеет.

Сказано – сделано. Разболтать сухое молоко, добавить сахарного песку, немного муки, пакетик сухих дрожжей, поставить ближе к печке. Как забродит, добавить муки, соли, масла, помесить и еще подождать немного. Потом основательно вымесить, нарезать одинаковые комочки, разделать руками в лепешки, вместо начинки положить карамельки, снова закатать и на сковороду. Как дрова прогорят, угли расшвырять ровненьким слоем и на них поставить сковороду. Главное, чтобы не горящие дрова были, а угли. И не проворонить, а то булки будут жесткими или сгорят.

На все про все ушло часа три. Когда окно занавесилось сумерками, у порога послышались шаги охотника. Он долго возился под навесом – свежевал тушки. Вошел усталый, но лицо было довольным.

– Что случилось? – спросила Ольга. – Лося подстрелил?

– Может, и лося. Не веришь в мои способности?

– Верю. Раздевайся, мой руки, будем ужинать.

– А чем это пахнет? Неужели хозяйка пирогов напекла?

– Булочки с конфетками.

– Не верю.

Не вступая в дальнейшие пререкания, Ольга разрезала на куски копченую рыбину, из-под спальника достала кастрюлю с разварным горохом, а потом с полки сняла картонку, покрытую чистой тряпкой. На картонке штук восемь поджаристых колобков.

– Сегодня пир на весь мир, – хмыкнул Семен. – Придумаем повод?

– Ну, повод один, – медленно проговорила женщина. – Сказать тебе спасибо за мое спасение.

– Осознала?

Ольга промолчала.

– Ты поняла, что была не права? Еще раз повторяю, это моя территория, я здесь хозяин! И все здесь происходит только с моего разрешения. Усвоила?

– Да.

– Тогда выпьем? И чтобы сразу все было ясно и до конца, скажу: попадется мне Геля со своим отродьем, я его порешу. И ты мне не сможешь помешать.

Выпили, не чокаясь, как будто заранее помянули малыша-пушистика.

Где ты, Геля? Как твой щенок? Хорошо ли ты его спрятала? То что ты выживешь в дикой природе, в том нет сомнения. Но не попадайся на глаза хозяину. Не оставляй следов, иначе он тебя легко найдет, где бы ты ни спряталась. Может, еще свидимся.

***

Ужин проходил мирно, а во время чая с булочками хозяина и вовсе потянуло на воспоминания.

– Знаешь, откуда все это? – неопределенно взмахнул рукой Семен. – Здесь раньше была опытно-научная станция, вернее, это часть её. Если смотреть от середины поляны на север, то через несколько километров была еще одна, точно такая же, а еще севернее третья. Может, еще дальше были станции, не знаю. Мне отец рассказывал, что работал при одном НИИ рабочим. Как начинался полевой сезон, то бригады из трех-четырех человек расходились по таким вот станциям и вели наблюдения, как говорится, за флорой и фауной Урала.

Тогда до долины натуралисты добирались на лошадях, ни о каких вертолетах и речи не было. Вход в долину был через единственный перевал. Только местные знали тропу, по которой можно было пройти и не заблудиться в многочисленных каменных ответвлениях, заросших кустарником и засыпанных крупными валунами и мелкими камнями. Эти осыпи были главной опасностью: чуть в сторону сошел, и земля под тобой едет. И где ты окажешься, никто не мог предположить, многих таких оступившихся больше никто не видел. Даже лошади пропадали без следа.

После перевала тропа расходилась в две стороны: одна вела на юг, другая на северо-запад. Ученые расходились и весь сезон жили вот в таких типовых избушках, исписывали тетради наблюдениями, делали замеры и прочее. Рабочие, которые их сопровождали, обеспечивали их быт и смотрели, чтобы дикие животные не напали на лошадей, ведь лошади были единственным средством передвижения через перевал. Потеряешь животину – на себе попрешь весь собранный материал.

Семен долил себе еще чаю, взял очередную булочку.

Из его рассказа выходило, уже тогда отца поразило богатство долины, зажатой между отрогами гор. Зверья здесь было видимо-невидимо, так как в заповедник никто не совался с ружьем или капканом. В быстрых горных речках частенько попадались золотые или серебряные самородки. Небольшие, конечно, но если постараться, за сезон до килограмма и больше можно было насобирать.

Однажды отец Семена разговорился с одним из ювелиров, что работал по частным заказам, и тот предложил хорошие деньги как за самородки, так и за интересные экземпляры уральских самоцветов. Вот тогда дело пошло! После каждого сезона отец Семена имел выручку, намного превышающую его годовую зарплату. Тот же ювелир посоветовал деньги не транжирить попусту, а при случае покупать валюту и складывать в чулок.

– Батя у меня прижимистый был, хорошо, если с зарплаты килограмм пряников купит да сестренке шоколадку. Всегда говорил, что зарплата рабочего не велика. Правда, копченым мясом и рыбой он нас обеспечивал – охотником и рыбаком был отменным. Это продукт у нас всю зиму не переводился.

Кстати, ученые часто спорили между собой, с кем на этот раз пойдет расторопный рабочий, который обеспечивал их свежей рыбой и дичью. Видать, другие больше полагались на консервы, что выдавались каждой бригаде на сезон. А те, что с отцом Семена проводили сезон, не только свежатиной питались, но и весь запас тушенки-сгущенки, что полагался им, между собой делили и домой несли. Вдобавок каждому доставался небольшой запас копченой рыбы или вяленого мяса. Всем было хорошо. Поэтому на частые отлучки рабочего в горы ученые закрывали глаза и, возможно, даже не догадывались, что кроме рыбалки и охоты, тот занят поиском самородков и самоцветов.

– О том, что у бати есть долларовая заначка, я узнал, когда перестройка грянула. Но отец тогда уже не работал в НИИ, да и самого НИИ уже в помине не было. За несколько лет до того случилась в долине беда.

В тот год что зима, что весна были неустойчивы в плане погоды: холод резко сменялся теплом, потом снова налетал ледяной ветер, и так полгода.

Натуралисты долго не могли отправиться в долину. Только соберутся – ливень, только переждут и снова соберутся в путь – еще какая-нибудь напасть. Как потом оказалось, это их и спасло. После очередного затяжного ливня многотонная каменная громада сдвинулась и понеслась вниз, сметая все на своем пути. По мнению ученых от двух верхних станций не осталось и следа, а до самой южной добраться было невозможно, так как перевал закрыли огромные валуны. Обойти их не было никакой возможности.

На том полевые сезоны и закончились, а вскоре и сам НИИ прекратил свое существование из-за нехватки финансирования. Ученые разбрелись по фирмам и частным лабораториям, кто-то ушел на пенсию. Долина так и оставалась заповедным местом, которое даже нечего было охранять – никому не удавалось туда добраться ни пешком, ни на лошади.

– Кто больше всех горевал об утерянных возможностях, так это батя. За годы он так пристрастился к вольной жизни на природе, где, как говорится, под каждым кустом и стол, и дом, что просто заболел. Пить начал. А потом ему опять тот ювелир помог. Намекнул, что военные за бесценок распродают технику и посоветовал купить вертолет. Деньги у бати были, но летных корочек не было. И что ты думаешь? Пошел учиться в ДОСААФ! Просто отличником стал.

Денег из заначки отец Семена не жалел на учебу, знал, что все окупится. Года через три, весной, он в первый раз полетел в сторону долины. Ему тогда не повезло – на подлете туман накрыл все вокруг, словно заповедник никого не хотел пускать к себе. Отец не расстроился, подождал. Опять полетел, уже летом, – опять незадача: движок забарахлил. Пришлось ставить «птицу» на ремонт. Пока разобрали-собрали, отладили, осень наступила. Решил охотник попытал в последний раз счастья. В самом начале сентября загрузил машину всем необходимым, двинулся к заповеднику. Видимость прекрасная, погода само то! Несколько кругов сделал над предполагаемым местом расположения южной станции, пока не разглядел знакомый дом. Сел на поляну. Теперь он был полноправным хозяином этого места! Мог охотиться, рыбачить, искать самородки хоть двадцать четыре часа в сутки, и никто ему не указ!

– Так начался наш с батей бизнес, – с удовольствием вспоминал Семен. – Потом его ревматизм одолел, и он уже не смог больше сюда прилетать, зато меня всему обучил. Теперь я – хозяин всего этого. Поняла? И не смотри на меня так. Каждый зарабатывает себе на жизнь, как может. Этот сезон у меня четвертый! И заметь, все это время было хорошо, пока Алка, гадина, не сорвалась! И с тобой я ошибся, – Семен, прищурившись, глянул на собеседницу. – Чувствую, много еще хлопот мне доставишь. Ну да ладно, еще пару-тройку недель и домой. Потерплю. Но и ты потерпи, не мотай мне нервы.

Ноябрь засыпал долину снегами. Снег погасил все звуки, все движение вокруг. Поляна выглядела застывшей, сказочной, словно зачарованной, околдованной волшебником. Сквозь ватную тишину едва пробивался скрип несмазанных петель входной двери или стук топора. Тишина давила на уши, хотелось сглотнуть как в самолете при посадке, чтобы прорвались посторонние звуки. Тишина подавляла волю, не хотелось утром вставать, приниматься за дела, не хотелось выходить из тепла и видеть перед собой снег, снег, снег.

– Встряхнись, – увещевал Ольгу Семен. – Совсем рассиропилась. Алка в таких случаях стакан с утра примет и давай песни петь. Налить?

Ольга мотала головой и безвольно прислонялась к горячему боку печки. Она встанет, приготовит обед, но не сейчас. Не сейчас. Снежное безмолвие взяло её в плен, выдавило из сознания картины прошлого и настоящего. Ничего не хотелось.

Понимая, что жиличка не справляется с ситуацией, Семен принял, как ему казалось, единственно верное решение: однажды утром перед уходом на охоту он собрал в кучу вещи женщины, лыжи, её саму и выкинул из дома. На снег. Не торопясь навесил на дверь амбарный замок.

– Не хочешь замерзнуть, двигайся, – сказал напоследок и двинулся к лесу.

Растерянная Ольга минут пять сидела неподвижно, ошеломленная поступком хозяина. Но мороз быстро привел её в чувство. Преодолевая внутреннюю меланхолию, она натянула на себя теплую одежду, встала на лыжи. Семен сказал: «Двигайся», значит, она будет двигаться. Можно обойти поляну по периметру, можно дойти до ближайшего ельника, а можно проверить, не замерз ли ручей. Так и не выбрав маршрута, Ольга двинулась в сторону вертолета, замаскированного не только сеткой, но и налипшим снегом. Огромный сугроб посреди поляны.

Семен обещал, что скоро они отправятся домой. Это хорошо. Дом. Квартира. А еще у неё своя фирма. Что там происходит без её руководства? Наверное, все развалилось. Конечно, кому какое дело, сколько сил и нервов она вложила в собственное дело, сколько ночей провела без сна и отдыха, когда боролась за место под солнцем. А конкуренты? Эти акулы, без сомнения, уже сжевали без остатка все, что наработано таким трудом.

Странно, но Ольгу перспектива потери фирмы сейчас не очень пугала. Вернее, совсем не пугала. Возможно, это было воздействие белого безмолвия, когда чувства инертны, а мысли не могут пробиться сквозь толщу белоснежного покрывала, когда мороз выстуживает эмоции, оставляя единственное – инстинкт самосохранения. Вот он-то и заставил Ольгу двигать ногами быстрее.