Сила Мира II. Смысл мира, символ веры

Предисловие

Он посмотрел на часы: без четверти полдень. Через пятнадцать минут наступит время, когда все стрелки сходятся в одной точке. Двенадцать. Полдень. Когда-то в его жизни и эта цифра, и это слово значили очень много. Стоило ли обращать на них особое внимание? Стоит ли вообще придавать значение каким-то символам, цифрам, словам?

Что вообще важно в жизни? Власть? Деньги? Любовь? Всё вроде бы видел, всё попробовал, всё почувствовал. Что понял? И почему этот «полдень» вдруг так вспомнился? Неужели он был настолько важен? Для него, для неё… Видимо, да, важен.

До встречи оставалось пятнадцать минут. До встречи не с ней… Можно ещё подумать, повспоминать. Молодость, романтика, любовь. И при этом нежелание ни с чем, ни с кем себя связывать. Не только собственное нежелание. Нельзя? Что значит «нельзя?» Ему – и нельзя?! Просто так не делают. Он – другой. Это пусть ментам жёны мозги утюжат.

Но совсем без чувств не получалось. Этого он другим не рассказывал и не расскажет. Но он любил. И любовь эта была настоящей. Потому что не получалось «не париться». Потому что это – та женщина, к которой он приходил и, уйдя, снова возвращался… Женщина, которая родила ему двоих детей… Женщина, которая годами ждала его, в том числе из мест не столь отдалённых…

В кармане пиджака задребезжал телефон.

– Слушаю тебя, Ваня.

– Сан Саныч, как договорились? В полдень?

– Да-да, я уже на месте. Жду.

– Я уже близко.

Александр Александрович закурил. Это была одна из двух «совмещаемых» привычек, от которых он не хотел отказываться: курить и думать. Думал он гораздо больше, чем говорил. И дело даже не в том, что ему приходилось что-то скрывать, например, мысли или задуманные действия. Это само собой. Много болтает только шпана малолетняя, да телеведущий Малахов. А он… Он человек немногословный. Однажды его сравнили за эту особенность с Понтием Пилатом из романа Булгакова. Для него такая параллель стала весьма неожиданной: он и прокуратор! Который, к тому же, вступил с Иешуа в довольно долгую беседу. Каких только ассоциаций не возникает у людей. Может быть, в основе этого сравнения лежали совсем другие факторы?

Сам же он, если вдруг речь заходила о литературе, почему-то чаще вспоминал произведение Фазиля Искандера «Думающий о России и американец». Не то, чтобы сравнивал себя с одним из героев этой смешной, но очень умной маленькой повести, просто считал, что автора книги недооценивали и его современники, и сегодняшние читатели. А ведь по его рассказам когда-то сняли фильм «Вор в законе». Культовое, как бы сейчас сказали, кино «лихих 90-х». Кто ж его тогда не видел? «О нелёгкой судьбе тружеников криминала и женщин, которых они выбирают. Или – которые выбирают их…».

Да, была эпоха! Где теперь те «бумеры»? Сегодня у него тоже BMW, но – последней модели. И пиджак – не малиновый из синтетики, а кожаный. И часы – не тот электронный ширпотреб. Внешний вид Александра Александровича говорил окружающим, что он – человек достаточно обеспеченный. Но когда раздавался телефонный звонок, доставал он из кармана не последнюю модель айфона, а обычный «кнопочник». Впрочем, что теперь «обычно», а что нет – это тоже вопрос, над которым можно подумать. Такой телефон – это тоже своего рода «фишка», «винтаж», и, скорее всего – тоже одна из тех привычек, от которых он не хотел отказываться.

«Ну и кто сказал, что мы не умеем дружить? Умеем! Можем! Если хотим, – думал он, глядя в окно на спешащего Ивана. – Всю жизнь носится – «волосы назад». Куда? Зачем? Посидел бы пару лет на зоне, весь ветер в голове и в ногах успокоился бы».

Иван почти бежал, уж очень он хотел выглядеть пунктуальным. А волосы, и, правда, были назад. Услышал бы мысли Сан Саныча – посмеялся бы. «Да это не от спешки, это у меня причёска, стиль у меня теперь такой!».

Иван, несмотря на все усилия, всё же немного опоздал, но Сан Саныч, как его называли близкие, на друга Ваню не злился. Знакомы они были с юности. Лет, наверное, с пятнадцати-шестнадцати. А такая дружба, если она ничем (бабами, деньгами) не была омрачена, не забывается. Даже если время и жизненные дороги разводят в разные стороны, всё равно увидеться приятно.

– Сколько лет, сколько зим! – Иван налетел на Александра, обнял, посмотрел по сторонам: вроде нет никого за соседними столиками. Но всё-таки чуть понизил голос и, смеясь и раздеваясь одновременно, добавил: – Или как там у вас? «Вечер в хату»!

– Жизнь ворам! – рассмеявшись, ответил друг юности. – А годы в другом месте считают.

Когда-то Иван познакомил его на своём дне рождения с той самой женщиной, а потом стал крёстным его детей. Давно это было. А не виделись они, наверное, пару лет. Иван всё время бегал. Разводился – бегал, стройку спасал – бегал, правда уже по Питеру. А Сан Саныч решал свои дела спокойно, размеренно.

– Как жена? Как дети? – спросил он. Вопросы, конечно, «дежурные», но как без них?

– «Не жана она мне боле, не жана!» – вроде и в шутку, но как-то не слишком весело ответил Иван. – Как-как, а вот так: алименты плачу и по исполнительному листу, и «сверхурочно».

– Знаешь, Ваня, жена – не жена, а мать детей твоих, и это ты детям платишь.

– Да, понимаю, понимаю. Всё по-честному. Так и на суде говорили, что, мол, у матери и отца права равные, а потому и делим поровну, и присуждаем справедливо: женщине – детей, мужику – алименты. Ладно, проехали. Давай лучше о тебе: два года ничего про тебя не слышал. Я уж грешным делом подумал, что ты снова… «По ленинским местам». А потом думаю: «Какие уж «ходки» в 50? У солидного-то человека?» У тебя ж, я слышал, банковский бизнес? Или ты опять в подполье ушёл?

– Ну, о подполье давай не будем! А молчал, потому что так надо было.

– Тогда о женщинах! Чего один? Где муза?

– Ой, Вань, ты же меня знаешь! Я не из тех, кто подвигами половыми хвастается. Это ты у нас герой, «настоящий полковник».

– Да не было у меня как-то в последнее время никаких подвигов. «Полковнику никто не пишет», а ко мне никто не приходит. Была тут одна особа. По подсказке психолога. И смех и грех! Была или есть? Сам ничего не понимаю.

– Ну-ка, рассказывай!

Так всё и встало на свои места: Александр, много говорить не любивший, стал в основном слушать, а Иван, который просто не мог не делиться наболевшим, рассказывал. Они вышли в зону для курения, затем снова вернулись, а Иван всё говорил. Если б он был чуточку наблюдательнее, то наверняка оценил бы тот факт, что старый друг с какого-то момента стал слушать его уж слишком заинтересованно, даже зрачки его глаз время от времени расширялись. Как будто слушал он не про друга, а про себя. Но Иван был настолько поглощён собой, что, ничего этого не замечал.

Да, друзья были очень разными. Но ведь что-то их связывало с детства. С тех давних пор, когда год длился дольше, чем сейчас десять, когда всё было просто и понятно: где разведчик, а где шпион; где друг, а где враг; где справедливость, а где… Со справедливостью-то как раз и начались у Александра непонятки-заморочки. Как-то слишком рано он заметил, что «по закону», то есть по законам государства, и «по справедливости» – это не всегда одно и то же. А иногда и наоборот. Хотя в фильмах тогдашних бандиты были исключительно негодяями, а милиционеры – героями, но фильмы от жизни всегда отличаются. И только идиоты этого не понимают.

«Наоборот» в этой ситуации тоже не работает. Всё настолько близко, что иногда не замечаешь, что ты пересёк грань. Да и нет никакой грани. «Вор и полицейский – профессии смежные, – шутил один его старый приятель, – и не всегда знаешь, кого надо бояться больше».

Что такое справедливость, Александр теперь оценивал по своим меркам. Если свои люди виноваты – значит с них спрос, если чужие – то с них. Другое дело, что своим можно дать шанс, простить, а чужим…

Когда-то ещё в молодости психолог сказал ему, что из него мог бы получиться классный криминалист, следователь, если не больше. «Не получился!» – смеялся про себя Александр. А годы спустя уже другой психолог, женщина, которую он встретил на воле, высказалась гораздо глубже: «Воры и полицейские служат одним программам, помни это! Сегодня ты воруешь, завтра за воровство наказываешь. Сегодня ты – палач, завтра – жертва!»

* * *

Иван возвращался домой пешком. Он потому и опоздал на встречу, что не привык на метро добираться, не рассчитал время. А машину не взял, потому что точно знал: уж коньячку-то они с Саней выпьют обязательно.

Выпили, и он разговорился. Саня – молодец, умеет слушать, а он любит говорить о том, что в душе бурлит-кипит. Рассказал и о работе, и о жене, детях. И о Наде. О том, какая она гордая, красивая! О том, как ему было с ней здорово, как его последний день рождения они встречали вместе. О том, что ничего он не понимает в отношениях с ней, хотя далеко уже не мальчишка.

Что у него с ней? У него-то всё понятно, у него – любовь. А вот что у неё с ним? Вроде как «роман на расстоянии», он – товарищ московско-питерский, она – ростовско-кубанская. Города разные, да и менталитет, судя по всему, тоже.

Рассказал Иван и про Миру-Веру, куда ж без неё?! Или без «них»? Про сильную женщину-психолога, которая, помогая разобраться в запутавшихся проводах его жизни, одновременно распутывала и свою, и жизнь своей сестры, в которую он и влюбился, ещё сам того не зная.

Так и возникли Мира и Вера – две «ипостаси» одного человека^[1]. Мира Александровна, как называл он её в первые дни знакомства, стала для него сначала находкой, а потом и «кладезем» для изучения своих программ, страхов и сомнений. Это чуть позже они, можно сказать, подружились. Она даже стала делиться с ним некоторыми «секретами профессии»:

– Любой психолог, если он грамотный и делает всё правильно, умеет работать со многими, в том числе, и собственными глубинными страхами, программами, опасениями. Своими и своих близких.

«Это она про сестру Надю», – «зафиксировал» в голове Иван.

– Как правило, люди, умеющие лечить любой «душевный насморк и кашель», – продолжала Мира, – сами всем этим когда-то переболели. Психологи, психиатры – они ж, в принципе, все – люди непростые. У нас разве дедушка Фрейд простой? Ох, не простой! Когда накопишь каких-то своих «заморочек» и избавишься от них, когда научишься лечить свои собственные «душевные болезни» и «моральные переломы», подходить к чужим становится в разы легче. Только после этого психологи могут брать большое количество клиентуры.

Набравшись от Миры этих «секретов», подлечив тот самый «насморк», Иван уже и сам почувствовал себя если не Фрейдом, то уж точно человеком непростым, и тут Мира взяла и отстранилась. Нет, она никуда не уехала, не оказалась «вне зоны действия сети», а просто перестала вмешиваться в их с Надей отношения. В конце концов, мол, она не только психолог, но ещё и сестра. Дала им возможность покопаться друг в друге, в своих отношениях без её «чуткого руководства»: «Попробуйте-ка сами! Что ж вы всё время «с костылём?!»

Может, она и правильно сделала, да без этого «костыля» Иван явно «хромал». Их с Надей роман «завис», превратившись из яркого и стремительного в затяжной, с туманными перспективами. Они не расходились, но и не сближались. Способствовало этому и расстояние. «И теперь, как две планеты, мы с тобою далеки», – вспомнил он слова песни, которую в годы его молодости пела София Ротару. «Правда, в те годы, – подумал он, – она выглядела гораздо старше, чем сейчас. В отличие от меня».

Ивана это беспокоило. Не то, как выглядит он и как выглядит певица. Беспокоило непонимание того, что он значит для Нади. Она моложе его. А, вдруг, он для неё – всего лишь «московское развлечение»?

Для него же Надя была второй женой, пусть пока и не зарегистрированной. Проблем с тем, чтобы это стало «официальной историей» с его стороны уже нет и не будет. Она для него уже сейчас – главная женщина в жизни!

* * *

«Ване действительно лучше прогуляться, быстрей протрезвеет», – подумал Александр, садясь в машину. Ни один гаишник не догадался бы, что он выпил, но привычки должны быть правильными, поэтому он вызвал собственного водителя. А что касается «степеней опьянения», то разница между ними и Ваней была всегда: тот веселел уже со второй стопки, а Александр – будто воду пил. Впрочем, за количеством он и не гнался: «стопку выпил, две в уме». Хотя была и в его жизни одна история.

Восемь лет прошло, а как вчера. Напился. Была причина, уважительней которой и не придумаешь. Женщина, которую он любил, ушла от него. Она устала и уехала. За двадцать лет могла устать. Он её не винил, но и не прощал.

Сильно пьяный он вошёл в церковь. Зачем? Что он там искал? Утешения или чуда? Было, конечно, в голове, что может нарваться на «отповедь» священника или на шипение старушек, но он даже придумал, что им скажет, чтобы не сорваться на что-то более грубое: «Я не к вам пришёл, а к Богу!». Его состояние, конечно, заметили, но ни батюшка, ни «божьи одуванчики» ни словом в его сторону не обмолвились, ни взглядом не обидели.

И только «девушка в белом», как он её про себя назвал, обернулась и задержала на нём холодный взгляд своих синих глаз. Такой взгляд, что он едва не протрезвел.

Через час, может меньше, служба закончилась. Прихожане начали выходить. Образ Богородицы и «девушки в белом» начали сливаться. «Всё-таки не протрезвел», – подумал он, понимая, что идёт за ней. Он – большой, чем-то перепачканный, злой. Она – маленькая, в белом, наверное, добрая.

Она подошла к своей машине и повернулась к нему лицом. Ну да, не заметить преследователя она не могла. Однако страха в её синих глазах не было.

– Послушай, помоги мне, – сказал он.

– А чем я могу вам помочь? – в голосе страха тоже не было. Звучал он спокойно, даже мягко.

– Забери меня к себе, я тебе пригожусь! У меня есть деньги. Хотя, тебе деньги не нужны – ты же ведьма!

Что он городил? Сам не понимал. Самым естественным её решением было бы послать его туда, куда не стесняются посылать даже юные ведьмочки-стервочки, коли уж не испугалась его. Слова лились потоком, чтоб хуже не сказать. Гораздо хуже было то, что лились ещё и слёзы. У него! У мужчины!

– Да какая же я ведьма? Видишь – у меня машина, а ведьмы на мётлах летают.

– Врёшь! Женщина с такими глазами не может не быть ведьмой. А машина у тебя – для конспирации. Сейчас где-нибудь, где народу поменьше, она метлой и обернётся, ну или ступой.

Да, гусар продолжал оставаться гусаром, несмотря на то, конь под ним явно был убит.

– Не обернётся. А ты ступай! Не то твоя женщина – не знаю уж какие у неё глаза – точно тебя в полёт отправит. Да не на метле, а метлой!

– Нет у меня больше женщины, и я хочу её забыть! Вы ж, бабы, умные, хитрые, знаете, как это – забывать тех, кого любили. Помоги мне! Мне плохо. А я потом помогу тебе.

– Да я вроде в помощи не нуждаюсь.

– И я никогда не нуждался. А теперь вот помощи у тебя прошу. Ладно, я сейчас пьяный, понимаю тебя. Дай мне свой телефон, я тебе позвоню, когда протрезвею. Я ведь не всегда такой, вернее, я таким вообще, можно сказать, никогда не бываю. В общем, протрезвею, и мы будем друг другу помогать.

Она ответила не сразу. Смотрела на него и то ли улыбалась, то ли о чём-то думала.

– Знаешь что? Телефон я тебе свой, конечно, не дам. А вот ты мне свой скажи, я запишу. Может, и позвоню, если надо будет. А ты сейчас лучше матери своей позвони. Она в порядке?

– В порядке.

– Вот прямо сейчас ей позвони, к ней и поезжай. Думаю, что она тебе сейчас больше поможет, чем я. Сделаешь так?

– Ну как же ведьму не послушаться?!

– Хорошо. Кстати, скажи-ка мне лучше не свой, а её телефон, я ей вечерком позвоню, спрошу, не обманул ли ты меня. Если ты действительно будешь у неё, то Бог с тобой, я и твой номер запишу. А перед тем, как к матери ехать, вернись в церковь, там батюшка добрый, с пониманием. Подойди к трём иконам, попроси простить тебя и вразумить.

Она села в машину и «улетела», а он действительно опять пошёл в церковь. Батюшка подозвал его к себе и после недолгой беседы дал ему благословение. А потом он поехал к матери. Он вообще всё сделал так, как она сказала. Год он не пил вообще. Вера его тогда просто спасла. Спасла, как женщина, как человек, как друг. Они ведь не просто созвонились, но и виделись, общались какое-то время. Он так и остался ей должен, а вот отдать долг так и не получилось.

Полдень. Полдень и полночь – важные моменты, не зря он про полдень сегодня вспомнил!

Глава 1. Кабардинка. Взросление

Когда дети рождаются, родители думают: «Скорее бы они выросли». Когда дети вырастают, родители думают: «Ну не настолько же быстро! Вон уже на девчонок заглядывается. Не рано ли ему?».

А он действительно смотрел на убегающих вдаль девчонок и думал о том, что мама просила быть к обеду вовремя. Думал о том, что вечером очередная тренировка по карате, и о том, что лето летом, а вопросы с математикой никуда не исчезли, да и что с настроением в целом – тоже вопрос.

Паша любил бывать «без никого». Наверное, в нашем современном сумасшедшем мире, в этом потоке событий, телефонных звонков, вотсапов-вайберов, твиттеров-инстаграммов внутренняя тишина, потребность хоть иногда оказываться «вне зоны действия» всех этих «сетей» стали очень важны для любого человека. А уж тем более – для подростка, которому к сентябрю исполнится тринадцать. «Несчастливое», говорят, число, к тому же он, как человек, у которого мама – психолог, прекрасно понимал, что после этого «рубежа» проблемы не заканчиваются. Вон сколько окружает маму разных людей возраста явно «тринадцать плюс», и у всех у них что-то в жизни не так, все они что-то с мамой обсуждают, обсуждают…

«Мне бы ваши проблемы!» – эту фразу не только взрослые детям могут сказать с обидным вздохом, но и дети – взрослым. Они же ведь просто забыли, сколько всего наваливается на молодого человека даже летом в каникулы, даже если он в деревне.

Кабардинка – не совсем деревня, если официально – село, бывший «посёлок городского типа». Какое смешное это выражение: что за тип, из какого он города и почему этот посёлок – его?

Село не обычное: не где-то в лесу или у реки, а на море! На берегу Цемесской бухты, которую когда проезжали портово-промышленную часть Новороссийска, хотелось назвать Цементной. Но и в этой приморской деревне, куда они сначала приехали с тренером, а затем уже и мама подтянулась (официально – чтобы «закалиться здоровьем», а на самом деле – чтобы за ним присмотреть), здесь тоже пахло молоком, пахло блинами. А ещё пахло девчоночьими интригами. И это напрягало мозги не меньше, чем полуденное солнце.

Даже в Москве не было такого психологического напряжения, как здесь, в деревне летом. Как же Паше всё это не нравилось! Не понимал он, почему с самого утра девчонки его трясут: «Кого ты любишь? С кем будешь дружить?». Да какое их дело?! «Той, которая нравится, я бы сказал. И скажу! А остальным – не обязательно!»

Очень Паша всё это не любил, но эта «тряска», эти постоянные «кто кому нравится, кто с кем дружит» надоели ему ещё прошлым летом, когда они в первый раз приехали сюда с тренером по каратэ. Настолько надоели, что хотелось уйти куда-нибудь в горы или в поля, погулять с собакой или с деревенским другом, с которыми можно просто помолчать, и всё равно будет хорошо. Уж точно лучше, чем все эти выяснения.

Солнце палило, пахло морем и какими-то южными растениями. Ему нравилось просто гулять, не слишком приближаясь к шумному и горячему пляжу. Пляж был переполнен людьми, которым в этом году не довелось вырваться в Таиланд или на Бали, а также теми, кто просто привык отдыхать именно здесь, на курортах Краснодарского края, распевая вечерами: «Не нужен мне берег турецкий…».

В тени деревьев было не так жарко, можно было не спеша прогуливаться, не боясь обгореть, и спокойно обдумывать мамины слова:

– Мышление, Паша, – дело такое, – приговаривала она, сжимая двумя руками кружку чая, будто дело происходило не южным летом, а северной зимой, – оно может нас завести как в дебри, так и на радугу. Кому как выпадет. Но, знаешь, главное, что всё всегда вовремя!

Вспоминал он и бабушкины слова, которыми она по телефону напутствовала его в дорогу: «Отдохнёшь там месяц, а потом дни считаешь до следующей поездки и скучаешь. Там воздух морской, чистый, травы удивительные, там растут можжевельник и пицундская сосна. Они как два защитника, поправляют дух и тело». Бабушка всегда говорила присказками. Одними и теми же. Самое интересное, что он уже знал и чувствовал: без этих присказок и воздух был бы не так свеж, и блины не так вкусны.

* * *

Она медленно спускалась по довольно опасной лестнице среди огромного количества деревьев, обрамлявших её со всех сторон и создававших полумрак даже днём, что уж говорить про вечер. Южный вечер. Здесь темнеет быстро, не так, как в Москве. Несколько минут – и дорогу надо подсвечивать фонариком телефона. Потому что столбы уличного освещения установлены не везде, а там, где они и есть, свет сквозь густую листву не всегда хорошо пробивается. Но всё равно вечерами здесь замечательно – не так душно, как днём.

Лестница вела от старого здания со спортивным залом, где проходили тренировки её сына. Мира Александровна шла и вспоминала дневной разговор:

– Вы – женщина, поэтому просто не понимаете! Вас, наверное, пугает, что вашего мальчика на тренировках и соревнованиях бьют. Но каратэ – это не просто спорт, а гораздо большее. Это – целая философия. Отдайте мне его на пару лет. Сделать из него чемпиона я вам не обещаю: это не у каждого получается, и главное – не каждый этого хочет. Но мастером спорта он будет точно!

– Что значит: «Отдайте»?!

– Совсем, на пару лет. А то ведь можно опоздать, если уже не опоздали. Паше многое дано! В нём, что называется, «заложено». Богом ли, вашими ли родительскими генами – это уж, как говорится, смотря во что вы верите. Он парень крепкий, собранный, у него есть и реакция, и видение, и мышление. Паша может многого добиться, но на это нужно время. Научиться нескольким приёмам и успокоиться, а может и возомнить о себе что-то – удел маленьких людей. Киокушинкай каратэ – это совсем другое. Киокушинкай переводится с японского как «общество высшей истины». У нас есть клятва, а в ней такие слова: «Мы будем тренировать наши сердца и тела для достижения твёрдого и непоколебимого духа». Это, простите, что повторяюсь, не «пара приёмчиков» для самообороны. И ещё, мы клянёмся, что будем стремиться к мудрости и силе, не ведая других желаний. Понимаете? Не только к силе, но и к мудрости, а это не каждому дано, не у любого получится. У вашего сына хорошая «почва». На ней многое может вырасти. Главное – не упустить! Вот начнут гормоны играть, и станет не до каратэ. А пока мы будем тренироваться, ездить с командой на сборы и соревнования, ему будет интересно. И, что самое важное – полезно! Вы понимаете, что сейчас решаете судьбу собственного сына?!

Что-то в его словах было неверным, «неэкологичным». Она пока не могла понять, что именно. Мира то и дело поправляла пряди своих каштановых волос, которые ветер отправлял в полёт по каким-то своим делам, при этом поглядывая на руки тренера: большие, с какими-то «шишками» на костяшках. Ей уже рассказывали, что у каратистов-профессионалов так всегда, что они эти костяшки специально «набивают», отжимаясь не на ладонях, а на кулаках. В этот момент это не показалось ей «плюсом».

– У каждого своя жизнь: кому-то летать, кому-то на земле работать, – сказала она, пусть и не вслух. – Кто-то рождён приносить пользу всем людям, кто-то – близким, кто-то – себе. Нет у меня, как у матери, ощущения, что Павлу нужно туда. Если бы оно было, то я отдала бы его в большой спорт ещё пару лет назад.

– А может это эгоизм твой, Мира Александровна?

Мира про себя усмехнулась: «Снова в «Веру» играешь? Разговариваешь со своим «вторым я»? Да вроде нет. Веры давно уже не было, и сегодня, что называется, «не вызывали». Нет больше в этом надобности, вроде как.

Но с сыном нужно обязательно поговорить. Узнать, чего хочет он сам. «Чего хочет женщина», я уже понимаю, а вот чего хочет мальчик-подросток, нужно выяснить. Чтобы расти, ребёнку нужно научиться проводить свою границу между настоящим и тем, что он уже прожил. Иначе застрянет в той «ракушке», которую «нарастила» для него мама, в том уютном мирке, которым стал для него родной дом. Мальчик, мужчина должен создавать, строить и свой дом, свой мир.

* * *

Утро следующего дня заливало террасу солнцем, поздний завтрак подходил к концу. Соседки щебетали за столом, вместе с ними сидели и мамины друзья, кто-то уже с утра ел шашлык, а кто-то, как Паша, поставил перед собой только омлет, молоко да пирожки с яблоками и корицей. И так любимый мамой травяной чай.

Пашу удивляло, что почти никто, кроме него, не замечает летающих вокруг летней веранды ос. Их было просто огромное количество: и над столом, и прямо около чашки, и жужжали они, казалось, даже больше чем соседки! Пашу это нервировало. Они сбивали его с мыслей. Мама намазала маслом поджаренный в тостере кусочек чёрного хлеба, налила на него из ложки душистый мёд и пересела поближе к сыну.

– Паша, а вот эти занятия с тренером – это для тебя что?

– Не понял. В каком смысле? Опять психология, что ли, с утра пошла?

– Пашенька, давай серьезно, – мама сделала грустный вид.

– Что? Мам, ну мы же с тобой это уже обсуждали! Тренировки – это возможность быть сильнее, это умение постоять за себя, за близких. Вообще, парни должны заниматься хотя бы какой-то борьбой.

– Вот сейчас будет очень важный вопрос: ты мог бы на своих этих единоборствах сделать карьеру? Есть у тебя желание отдавать этому больше своего времени?

– Я не знаю.

– А ты попробуй это почувствовать. Закрой глаза и просто чувствуй.

– Может, да, а, может, и нет. Знаешь, мама, мне неприятно бить людей. А бой – это, если, как ты любишь, переводить на эмоции, – «эмоция злости». А мне неприятно быть злым. Злых вокруг и так много.

Мама вздрогнула:

– В смысле?

Мира и Вера в её голове заговорили хором: «Ну ты, матушка даёшь! Чужих спасаешь, а своего упустила».

Она сделала «очень важное» дело – поправила плед на скамье – и голосом настолько спокойным, насколько получилось, уточнила:

– Паша, а когда ты в первый раз это понял? Что злых много?

– Мама! Давай не будем?! Ты что, даже здесь не можешь без работы? Ну, расскажу я тебе снова про этих девчонок, а ты мне снова про их возраст скажешь. И что?

У Миры «отлегло». Она даже улыбку не смогла сдержать. Значит всё не так страшно: история про девочек, которые обманывали, хитрили, управляя Пашиным настроением, была ей уже известна. Всё было старо как мир: сын понравился сразу двум девочкам, одна из которых, настоящая вредина, не получив взаимности, оговорила Пашу перед той, другой, которую он и выбрал, а та подруге поверила. В итоге первая любовь, в соответствии с «классикой жанра», оказалась несчастной.

– Сынок, я не хочу обсуждать их некорректное поведение, тем более что ты сейчас уже дружишь и с другими ребятами, и с девочкой другой. Но я готова обсудить с тобой вот что: почему тебе выгодно держать эту обиду?

– Чтобы больше не ошибаться. Они же всё равно приходят: то ещё чего-то приврут, то… Мама, а почему люди врут?

– Сынок, этот вопрос ты мне задавал ещё три года назад. Давай так: ответственность за других людей мы на себя не берём. Следим за своей реакцией на то и на тех, кто тебя окружает. И главное: давай уберём обиду и, хотя бы частично, злость? Зачем она тебе? Чему она служит? Мотив какой?

– Я стал более наблюдательным и теперь не ошибусь. Да и не обижаюсь я уже. Мужчины не обижаются, они запоминают.

– Паша, ты и так уже больше в такую историю не попадёшь, потому что у тебя есть опыт. И это прекрасно. Пусть будет и другой опыт, что тоже неплохо.

Стрелки часов показывали 11:30. «Скоро полдень, а мы всё ещё на «поздней утренней трапезе», что-то затянулась она сегодня. Хорошо, что мы на море уже почти месяц, акклиматизация пройдена, не сгорим», – подумала Мира.

– Ладно, пойдёмте быстренько к морю, хоть на часик-полтора. День сегодня планировался насыщенный, как минимум четверть его уже прошла.

«Продышишь своё огорчение разок-другой и всё пройдёт», – подумала она, а вслух уже громко и для всех добавила:

– Волна умная, через лёгкие лечит!

– Это звучит прямо как лозунг нового времени! «Эпохи пандемии». Или как рекламный слоган для твоих летних консультаций с клиентами, – пошутил мамин друг. – «Все на волну!»

* * *

Чётки постукивали в левой руке мужчины, смотревшего, как заходившее солнце укутывало в сумрак берег моря и всю Кабардинку. Он стоял у входа в спортзал и ощущал, что именно здесь, на этой старой, уже порядком ободранной летней деревенской площадке решается всё. И он может это решать. Он повторил про себя ещё одну фразу из клятвы: «Всю нашу жизнь через каратэ мы будем стремиться выполнять истинное предназначение пути Киокушинкай». И он должен идти по этому пути, должен это решать. Потому что он – мастер.