Кнут и пряник

Эпилог в начале книги

Вот и пришёл ХХI век. Сколько мы ждали его, надеялись на перемены, на чудеса техники, на то, что он принесёт нам что-то новое, неизведанное. Мы мечтали, что в ХХI веке шагнём навстречу внеземным цивилизациям, всю работу за нас будут делать роботы, а мы будем наслаждаться достижениями прогресса. Будущее виделось нам в сверкающей блестящей золотистой мишуре, как подарок под новогодней ёлкой. И вот пришло оно, будущее. Я сижу в холодной комнате, где нет ни тепла, ни света, ни горячей, ни холодной воды. ХХI век… Зато захолустные провинциальные городишки вдруг стали столицами, а на окнах домов появились решётки, словно там сидят не добропорядочные граждане, а отъявленные преступники; ну а бывшие партийные лидеры, способные разве что неуклонно следовать генеральной линии партии и вовремя выкрикнуть нужный партийный лозунг – они теперь сплошь национально озабоченные президенты да олигархи, их возят на «Мерседесах»…

А ведь было же когда-то по-другому. Неужели было? Неужели бесплатно лечились и учились? Неужели было тепло в квартирах? Неужели не боялись завтрашнего дня? Неужели верили в светлое будущее?…

* * *

…Я шла домой абсолютно растерянная. Сегодняшний выпад Зои Кузьминичны выбил меня из колеи. Всё так здорово шло! Мне оставалось получить зачёт по деталям машин и подъёмно-транспортным устройствам, а потом уладить дело с историей КПСС. Вернее, не с ней, а с её преподавателем Виктором Дмитриевичем Загоровым. Он не только требовал безукоризненного знания всех съездов партии, их участников, резолюций, дат и т. д. и т. п. – он, этот искушённый партийный босс, парторг института, требовал от студентов в обязательном порядке участвовать в институтской самодеятельности. Без этого просто невозможно было сдать историю КПСС. На экзамене наш коварный экзекутор собирал списки ото всех руководителей кружков и секций, и, едва студент пытался выйти и начать отвечать по билету, Виктор Дмитриевич сурово его обрывал:

– Да подожди ты со своими троцкистскими уклонистами! Ты сначала расскажи, как ты поддерживаешь студенческую самодеятельность. Танцуешь? Что именно? Латиноамериканские танцы? Кто твоя партнёрша? – он старательно искал нужную фамилию в списках и говорил: – Ну-ну, покажи-ка, на что ты способен. А зачем тебе партнёрша? Стул возьми…

Вот так у нас проходили экзамены по истории КПСС. В аудиториях пели, плясали, декламировали, а потом с испариной на лбу рассказывали о VI съезде партии, к концу ответа с ужасом обнаруживая, что говорили не о VI, а о VII съезде. Но парторг института уже коварно потирал руки:

– Надо подучить, надо подучить! – и отправлял жертву с пустой зачёткой.

Со съездами у меня было всё в порядке, я даже знала всех членов Политбюро, а также кандидатов в члены Политбюро, я не боялась никаких дополнительных вопросов, потому что дома у меня была круглосуточная политинформация. Бабушка слушала новости каждые полчаса по «Маяку» и целый вечер потом мне всё пересказывала со своими комментариями. Так что я была в курсе партийной жизни чуть ли не с младенческого возраста. Тут я была спокойна. Но вот самодеятельность… В хор меня не приняли: едва я попыталась спеть «Смело, товарищи, в ногу», со мной тут же стали прощаться. В танцах тоже не сложилось. После того, как я оттоптала ноги всем кавалерам из танцевального кружка, у меня не осталось партнёра, и мне пришлось уйти. С тяжёлым сердцем я толкнула дверь, где декламировали стихи. На прослушивании я что-то бормотала себе под нос, никто ничего не понял, но посоветовали заняться балетом. Хвала Аллаху, такой студии у нас нет и не было. А то пришлось бы показывать, как я умею задирать ноги. Вообщем, сессия с экзаменом по истории КПСС неотвратимо приближалась, а у меня ещё не было главного – самодеятельности. Казалось, это единственная проблема на предстоящей сессии. Но сегодня Зоя Кузьминична подкинула ещё одну – по ДМ и ПТУ. То есть по деталям машин и подъёмно-транспортным устройствам.

Зоя Кузьминична была женщиной лет шестидесяти. Злые языки поговаривали, что она никогда не была замужем. По другим агентурным данным, у неё был взрослый сын, которого она тщательно оберегала от женского влияния. Согласно обеим версиям она ненавидела всех девчонок, девушек и женщин вместе взятых. Я уже имела счастье убедиться в этом на своей шкуре. А теперь, когда предстояло сдать курсовой по ДМ и ПТУ, мужество покинуло меня. Я видела, как она принимала чертежи и расчётную часть у однокурсников. Она пыталась быть современной и потому вставляла в свою речь разные дикие словечки.

– Прекрасная работа! – хвалила она Витю Хомича, нашего старосту. – Вот только двутавр надо раздраконить на отдельном листе, – говорила она, сладко заглядывая ему в глазки.

– Это что?! – орала она на Нинку Москальчук, которая от ужаса вжалась в стул и боялась поднять глаза. – Это – швеллер?!! Да это костыли для нищего калеки! Переделать! – и она писала ручкой на её листе ватмана: «переделать».

Толик Чернышев, не будучи уверенным в своих чертёжных возможностях, с трепетом подал ей свой курсовой проект.

– Сразу видна опытная рука, – похвалила его Зоя Кузьминична. – И придраться не к чему. Ставлю 5 и гуляй вальсом.

Наверное, сама себе она казалась очень остроумной.

Надя Седых, чистопородная зубрилка, чувствовала себя намного лучше, так как у неё всегда всё было выучено. И только с Зоей Кузьминичной этот номер не проходил.

– Смотрела я твои расчёты, – говорила она голосом, не предвещавшим ничего хорошего. Надя смотрела на неё, как кролик на удава, который вот-вот его сожрёт. – Это бред. Бред сивой кобылы в лунную ночь. Получи и распишись, – она небрежно бросила Наде её курсовую работу, но тут же забрала её и старательно вывела на титульном листе: «Бред сивой кобылы в лунную ночь».

– Полозов! – вызвала она следующего. – Саша, у тебя отличная работа. То есть всё хорошо, а вот этот аппендицит надо отсюда убрать. И тогда будет замечательно.

Пока я ждала своей очереди, успела много чего передумать. Глядя на Зою Кузьминичну, я думала о том, как не остаться бы и мне в старых девах.

– Что ты хлопаешь своими голубыми глазами, как кукла Мальвина? – это уже мне. – Для чего ты пришла сюда, на механический факультет? Замуж выйти? Да кто ж тебя возьмёт, если ты роликовый подшипник в аксонометрической проекции не можешь начертить? Кому ты нужна такая?

Не подписала она мне курсовой. Потому и брела я, заплетаясь ногой за ногу, в нелёгких раздумьях. К проблемам по истории КПСС добавились ДМ и ПТУ. Хорошо, хоть ТММ вчера сдала. Хотя и не ожидала так быстро это сделать. ТММ – это теория машин и механизмов. А по-студенчески – тут моя могила. Или – теория мычания и молчания. Жуткая тупость. После того как я рассчитала и начертила двадцать четыре вектора скорости и ускорения какого-то колеса в движении, оказалось, что всё надо было изображать с точностью до наоборот. То есть в обратном направлении. А ведь Емельянов, наш преподаватель, только что получивший кандидатское звание, на прошлом занятии собственноручно на моём чертеже начертил направление скорости и ускорения.

– Вот как надо! – тогда самодовольно заявил он.

А на прошлом занятии он принимал курсовые проекты.

– Так начертить можно только после того, как выпьешь литр водки! – заявил он Виталику Кузнецову.

– А так чертят даже не после литра водки, – он говорил с Валерой Кудрявцевым. – Так чертят только после тяжёлых родов.

– Вы все, как японские шифровальщики, которые нарочно в схемах чёрти что рисуют, лишь бы сохранить секрет фирмы. Кто следующий? Ну, братец мой, так могла начертить только жертва неудачного аборта.

– Соколова! – это мне. – Чем вы нас порадуете? Да…

Долгое молчание. Потом тирада.

– Я приму этот курсовой проект. Но только потому, что вы НИКОГДА не будете инженером. К концу пятого курса вы выйдете замуж и у вас будет двое детей, которые не позволят вам работать по данной специальности. Вам вообще нечего делать в этом институте.

Как он был прав! С каждым днём учёбы в политехническом я понимала это всё яснее. Но отступать было некуда: позади маячила фигура моей бабушки, которая, мягко говоря, не поняла бы моего поступка.

Вспомнив о бабушке, я скорчила Емельянову гримасу, похожую на улыбку: пусть говорит что угодно, лишь бы подписал курсовой.

Он вздохнул, покачал головой, посмотрел в окно, потом – на моих притихших однокурсников, потом – на меня… Я затаила дыхание. Казалось, сердце перестало стучать. Он занёс руку над чертежом, снова оглянулся на меня…

– Подписать вам курсовой или отправить переделывать?

Казалось, он издевался. Нет, не казалось. Он точно издевался, наслаждаясь своим садизмом.

– Пожалуй, я не приму этот курсовой.

У меня внутри всё оборвалось.

– Забирайте.

Он протянул мой курсовой проект. Я взяла, но он не отпускал его.

– Это ж вы опять принесёте его, – рассуждал он как бы сам с собой, – будете действовать мне на нервы. Нет, давайте я вам его подпишу, чтобы только никогда вас больше не видеть.

Получив размашистый автограф, я почти упала на свой стул. Не каждому везёт так сдать ТММ!

…А вот и моя родная дверь. Перед ней я всегда сбрасывала с себя эмоции, впечатления и всё остальное, что можно было принести с собой из внешнего мира. В нашей квартире властвовала бабушка, только она и решала, кому и о чём говорить, что должно нравиться, что – не нравиться, чему надо радоваться, а чему – огорчаться.

Возвращаясь домой, я непременно должна была сказать: «Добрый день, бабушка!», поцеловать её в щёчку, потом справиться о том, каково её самочувствие, как прошёл день. Только после этого неизменного многолетнего ритуала мне разрешалось переступить родной порог. Мне обязательно напоминали помыть руки и звали к столу. Садиться за трапезу надо было только в самой лучшей одежде, иначе бабушка за стол не пускала. А подойдя к столу, надо было спросить разрешения сесть за стол. Ну и само собой – столовые приборы. Разнокалиберные вилки, ножи, бокалы для разных напитков, тарелки различных диаметров – всё это было освоено мною ещё в детстве.

Пока я усаживалась на своё место, расстилая на коленях белоснежную салфетку, бабушка гремела тарелками и сообщала последние новости:

– Большой театр опять на гастроли в Англию поехал. С хлебом ешь. На заседании Политбюро ЦК КПСС обсуждали выполнение Продовольственной программы. Ольга, ты рыбный нож к мясу взяла, срам какой! Выступил Юрий Владимирович Андропов по поводу укрепления трудовой дисциплины…

Я не сразу услышала паузу в её словах. А когда поняла, что она молчит, подняла глаза и увидела, куда она смотрит. Чёрт, забыла смыть лак с ногтей! Сегодня Нинка мне их накрасила на лекции по ВСИТИ – всесоюзной стандартизации и техническим измерениям.

– Та-ак…

Я положила нож, вилку, поджала пальцы и приготовилась слушать. Я уже привыкла к бабушкиным нравоучениям. Смысл их сводился примерно к одному: как я со своими недостатками буду жить в обществе, которое, конечно же, состоит сплошь из кристально честных граждан, абсолютно гуманных и человечных, прямых и открытых… И стоит мне выйти в большую жизнь, я, как слон в посудной лавке, нарушу гармонию этого мира. Именно этого и боялась моя дорогая бабушка. Поэтому каждую минуту, каждую секунду она старалась посвятить моему воспитанию. Однако стоило ей открыть рот, как моё сознание тут же отключалось. Эту драгоценную привычку я выработала в детстве, и она очень мне пригодилась в институте на лекциях. Я абсолютно ничего не слышала, зато могла заниматься чем угодно: писать письма, разгадывать кроссворды, решать семестровые, списывать конспект работ Владимира Ильича Ленина, мечтать о заморском принце или читать журнал «Юность». А в среду на большой перемене я бежала в близлежащий киоск, покупала там «Литературную газету» и на лекции по первичной обработке лубоволокнистых материалов, не смущаясь, переворачивала страницы, шелестя ими на всю аудиторию. Преподавательница Воронцова красноречиво взглядывала в мою сторону поверх очков, но замечаний не делала. Очевидно, приберегала эмоции на экзамен.