Между делом…

Пока цветёт тюльпан…

Она тонула. Не было сил подать голос,

поэтому просто отчаянно гребла к берегу

и надеялась, что её заметят. Хоть кто-ни-

будь. Чёрный плащ сбился на сторону и тя-

нул ко дну, пушистая жёлтая шерстяная

шапка намокла и отяжелела, окрылась,

словно иглами, слипшимися от воды пуч-

ками…

– Ы-ы.…– она смогла, наконец, выдавить из

себя тяжёлый, как толща воды под ней,

звук, – Ы-ы-и…

Пытаясь оттолкнуть от себя липкую как

мёд и густую, словно смола, жидкость, она

гнала волну, которая оказывалась несоиз-

меримо мельче приложенных к этому

усилий.

–Ы-ы-ы.…– облетали розовые лепестки её

недолгой жизни, бок о бок с сёстрами: вес-

ёлая возня по утрам, совместные забо-

ты…сладкий густой запах весенней

травы… Так хотелось закрыть глаза, чтобы

не видеть, как вода смывает остатки радо-

сти бытия… Но разве это возможно?!

Внезапно она почувствовала под ногами

опору. "Не может быть!"– первое, что

пришло ей в голову, и она крепко ухвати-

лась за вовремя подставленную руку…

– Здравствуй, малышка! Какая же ты мок-

рая… Давай я тебя согрею… Ты так отчаян-

но барахталась…было слышно даже через

закрытое окно!Какая же ты храбрая! И му-

жественная! Я боялась, что не успею добе-

жать… Ты слышала, как я кричала? Нет?

Ну, ещё бы… Я бежала и вопила, что есть

мочи "Держись!" Давай-ка я высушу твой

плащ…и шапочку… Ну, что? Что ты так

смотришь?! Испугалась… Давай-ка отой-

дём подальше от воды…

Я сажаю мокрого насквозь шмеля себе на

ладонь, сгоняю воду с его чёрных крыльев,

ерошу мизинцем жёлтую шапочку, чтобы

поскорее просохла… Согреваю

его своим дыханием и укладываю в колы-

бель жёлто-красного тюльпана, что растёт

в самой гуще кроны вечнозелёного дерева

семейства кипарисовых.

– Вот, сиди тут, обсушись, успокойся… Жи-

ви здесь! И никогда больше не подлетай

туда, где много воды… Слышишь?! Нико-

Гда!

Третий день шмель наслаждается тиши-

ной и покоем.Днём прогуливается по вет-

кам туи, а перед заходом солнца устраи-

вается в объятиях цветка, льнёт к

лилейным! – и счастливо дремлет, пока на-

двигающаяся темнота запирает на все зам-

ки купол бутона… Пока – так… Пока цветёт

тюльпан…

Наивность

Небо нахмурило брови туч, чихнуло

прилично сверкнув очами и мы, – кто куда.

В подъезд, в тень норки, под небритый

участок травы… А тюльпанам…куда им?!

Стоят, гордые и невозмутимые. Даром, что

цветочки…

Один, шевельнув широкими зелёными

плечами навстречу ветру, скрипнул желва-

ками лепестков и замер. Убедившись в на-

мерениях бесцеремонного в своих поры-

вах ветра, прищурился и затих упруго. А

другой…рядом, подле, не по примеру, а су-

против… Встряхнул ладошками, раскинул

их навстречу отрицанию погоды.

Мгновение, и вот уже поник. Лишь пара

жеваных лепестков удержалось в разумных

пределах…

Кто и когда оценит подобное, миру откры-

тость?! Пчела или шмель, другая какая

букашка, – и те уж не вымажут щёки в ду-

шистой и пряной пыльце…

Наивность, всё-таки, претит всему, что

подле…

Вороны

«ВоРоны пРишли подкоРмиться на

свалку. И мне их, пРедставьте, нисколько

не жалко!»

СтРелки, стРелки птичьих лапок.

БРодят без пальто и шапок.

Сонный хРиплый голосок.

В клюве – кость, в ноздРях – песок…

Апрель 1967.

Мать обучила меня грамоте довольно

рано. Первым словом, которое заставили

прочесть, было не "мама" или "папа", а фа-

милия первого космонавта планеты, в ко-

торой так много сложного рычащего звука.

Он был основным, воинственно настроен-

ным против меня, и моего непослушного

языка.

Логопед, к которому обратилась за по-

мощью мать,постаралась на совесть.Пока-

зала как можно сворачивать язык в трубоч-

ку. Заставила повторить великое множе-

ство цоканий и прищёлкиваний. Но из-

влечь из моих уст искомый звук, с по-

мощью все этих нехитрых приёмов, ей так

и не удалось. Однако дефект речи был ис-

правлен. Легко и случайно. Что неизбежно

сформировало уверенность в том, что у ка-

ждой проблемы, помимо массы сложных и

утомительных решений, есть одно—един-

ственное, необременительное и правиль-

ное.

Неким прекрасным ясным, летним, про-

зрачным и весёлым утром, я в совершен-

ном одиночестве шла к бабуле. Отец опаз-

дывал на работу, и потому не повёл меня

за руку до нужного дома, а просто выса-

дил на остановке.

– Сама дойдешь? – с надеждой спросил

папа.

– Дойду! – радостно подтвердила я.

В предвкушении вкусного сытного

завтрака без понуканий и нотаций, безза-

ботной прогулки до обеда, я шла и пела

песенку из «Бременских музыкантов». О

том, как пролетают мимо нестрашные до-

роги… И тут, в самую верхнюю ноту, чи-

стым воспроизведением которой я особен-

но гордилась в ту пору, вторгся чей-то

смех:

– Ха-ха-ха!

Я остановилась и покрутила головой. В

этот утренний час, когда весь советский

народ, как один стоял у станка, прилавка

или кульмана, рядом со мной просто физи-

чески не мог никто находится.

– Странно…– произнесла я негромко, но

предательская согласная исказила до неу-

знаваемости даже такое простое слово и…

Смех раздался вновь… Обшаривая взгля-

дом листву близстоящего дерева, в поис-

ках источника оскорбительного звука, я

увидела… ворону, которая укоризненно

смотрела на меня с ветки, своим красивым

чёрным глазом. Одним! Она не стала тра-

тить на какую-то маленькую картавую дев-

чонку, блеск двух, подозрительно умных

глаз, одновременно.

– Зачем ты дразнишься? Я не могу выго-

ворить эту проклятую

«ры!». Не могу!

– Кар!

– У тебя-то получается, как надо…

– Кар!

– Что «кар»?! – вскричала я, внезапно

ощутив во рту неведомое доселе волнение

языка.

– Кар-р-р-р! – крикнула истошно воро-

на, и наклонила голову

пониже так, что я не просто УВИДЕЛА, а

почувствовала, как вибрирует её острый

язык. Ворона даже и не думала смеяться

надо мной. Она просто решила помочь ма-

ленькой девочке, которая так весело напе-

вала, направляясь к дому своей бабушки.

Я остановилась прямо под деревом, и за-

драла голову:

– Кар! – я привычно уронила раскати-

стую согласную в серый песок у ног.

– Кар-р! – возобновила свой урок воро-

на.

– Кар! – повторила я послушно, и не по-

верила собственным ушам, – Кар-р-р! Р-

р-р!

– Кар-р-р-р! – возликовала моя блестя-

щая преподавательница, и захлопала

крыльями.

– Я умею говор-р-рить «р-р-р»! Спасибо!

Вор-р-рона! – закричала я, что есть мочи,

и побежала к бабушке, повторяя на ходу

удивительный урок, который преподала

мне замечательно мудрая птица, холодея

от ужаса, что потеряю этот звук по доро-

ге…

– Кар-р! Кар-р-р! Кар-р-р-р-р! Бабушка!

Ба-буш-ка-а-а! ВоРона! Научила меня го-

воРить букву Р-Р-Р-Р-Р!

– Ну, что ты выдумываешь, – грустно

вздохнула бабушка,пропуская меня в квар-

тиру.

– Ну бабусечка, ну, пожалуйста, ну давай

я тебе скажу!!! Любое – пР-Р-Р-елюбое

слово!!!

– Тихо. Не шуми, пожалуйста, не раздра-

жай дедушку. Он плохо себя чувствует.

Я помню то дерево, с которого ворона

учила меня правильно выговаривать са-

мый ребристый звук русского алфавита. Я

помню и саму птицу. Но на том дереве я

не видела больше ни единой вороны. Ни

разу! За сорок с лишним лет.

Время от времени я встречаю похожих

птиц в иных местах.Обычных ворон во-

круг всегда довольно много. Но тех необы-

кновенных птиц, со ЗНАЮЩИМ проница-

тельным взглядом, так же мало, как хоро-

ших и умных людей.

Райская птица с чёрным крылом… Лет

через тридцать, или даже немногим боль-

ше, мне показалось, что я сумела отпла-

тить добром за добро.