Читать книгу: «Как Жаба-не-царевна счастье искала», страница 5

С ней что-то произошло – что именно, она еще не понимала, но жабья ее сущность настойчиво просила борща ему что ли сварить, или кофе приготовить – и она пошла на кухню.

Он любовался ей, восторгаясь собой, и осознавая постепенно, какая ему подвернулась удача, кто бы мог подумать – он, с такой женщиной, в такой роскоши, и она готовит ему завтрак!

А дальше? Дальше – началась проза жизни. Вот как-то так и бывает всегда. И уже меньше сияния лучили ее глаза, и утратил смысл макияж и роскошные одежки куртизанки, и все чаще приходил он и удивлялся ее халату – сначала шелковому, потом махровому, а потом и фланелевому. И все чаще раздражалась она от вида лужи мыльной воды на мраморном полу в ванной комнате, и от запаха грязных носков, и уже начинала выговаривать за поздние приходы домой. И вот уже наступил пик семейного благополучия – они впервые поссорились на кухне из-за мусорного ведра и невымытой посуды.

Все происходящее с ними доказывало, что упоение от ожидания обладания всегда лучше самого обладания. А еще подтверждало правоту народной мудрости – натуру не вытравишь и не спрячешь.

Жаба была счастлива. Мотылек ее стал ручным и домашним. Она устроила ему свой теплый (и даже жаркий) уют – ужин под телевизор, газеты по утрам и ссоры по выходным. Она просто не знала другого уюта. А мотылек страдал. Его раздражала фарфоровая кукольность ее лица, ее постоянные кудряшки (и даже в супе), и словно нарочитая ломкость походки, и неумение готовить, и любовь к сериалам, и нежелание вместе сходить куда-нибудь, неважно -в кино или в кафе –просто выбраться куда-нибудь вместе, из этого душного мехового роскошного плена. А еще его сильно пугало то, что слова, произносимые очаровательным ротиком, звучали так, словно говорила старая брюзга, вредная, гадкая, злобная.

И постель (а ведь мы забыли о том, что он у нее был единственным, то есть она ничего не умела и вовсе не стремилась к обучению) наскучила и не радовала больше, и стал он все чаще пропадать по вечерам, а потом и по ночам.

И тогда в ее жизни появилась новая цель – уличить, поймать, приручить и привязать его к себе насовсем. Она начала следить за ним, наняла частного детектива, принялась запоздало лечиться от бесплодия, чтобы попытаться родить ему хоть как-нибудь и какого получится (в силу ее возраста) ребенка. Она даже купила обручальные кольца, в надежде удержать его узами брака.

Но он, устав от всех этих проблем, и больше всего – от ставшего уже явным несоответствия ее внешнего и внутреннего облика, коему объяснения он дать не мог (да и не хотел особо заморачиваться, опять же, в силу своего возраста) – он снова стал Мотыльком, легкокрылым и легковесным, он ускользал из ее рук.

Она устроила ему дикий скандал. Швыряла в лицо откровенные фотографии с разными подробностями его похождений, добытыми частным детективом, кричала визгливо о том, что он разбил ей жизнь, упрекала в том, что он – жалкий студент, содержанец, нищеброд и низкопробный бабник, что он просто подлец и изверг. Она плакала, размазывая дорогую косметику по кукольным щекам и утираясь грязной кухонной тряпкой.

Он стоял, слушал, курил и криво улыбался. Затем он отшвырнул бычок и сказал: "Какая же ты жаба! Прости, но я с детства не люблю жаб, особенно говорящих!" – и направился к двери, сняв с крючка свой измятый белый плащ и сжимая в руке зубную щетку.

И снова застучала кровь колоколами в ее висках – и ослепил гнев, и захлестнули обида и отчаяние, и в руки вполз холодной змеей нож для колки льда (ах, какие были коктейли!). И не промахнулась она – точно над левой ключицей вошел нож этот в шею ненавистного и любимого мотылька…

Наступила ночь. Громила вывез легкое, как перышко, тело за город, и отмылись мраморные плитки в прихожей, и сидела она, опустошенная и мертвая, перед люминесцентными, как в операционной, лампами над зеркальной стеной ванны, и отрешенно, безучастно, смирившись, смотрела, как облетают лепестки ее волшебной красоты, осыпаясь на пол, как трещат по швам легкие одежды под штурмом желеобразной массы тела, как выступает бородавчатая кожа жабьего лица, как ломаются шелковые ногти и слетает позолота с волос.

Сидела она так до самого утра. А потом Жаба встала, шмыгнула носом и пошлепала тяжелой походкой к шелковой постели, плюхнулась туда и сразу провалилась в тягучий сон, черный, густой, как вся ее будущая жизнь. Выжег этот спасительный сон остатки ее души, и теперь легко и спокойно будет ее существование. Без радостей и без печалей пойдут ее дни, без воспоминаний и надежд, без боли и слез, без любви.