Красная Книга

Глава 8
Темница – Легендарный Колдун

Ингвар встал на колени, подчиняясь властному движению.

Тульпа без церемоний потянула за край колодки точно так же, как без лишних слов крестьянка принудила бы опуститься тягловую скотину, чтобы поправить ярмо. Женщина перетирала шнурки колодок острой бородкой ключа и говорила:

– Ты звал меня Тульпа… Когда-то… Ты можешь мне не верить. Но ты сейчас попал в передрягу. С этим глупо спорить. Я тебя вытащу. Но. Ты делаешь в точности то, что я говорю. Ты вспоминаешь Сейд, учишься резать и бросать руны. Ты не даёшь своему телу заболеть или сломаться в пытках. Ты даёшь друзьям знать, что план сработал, ты жив и опять обвёл всех вокруг пальца. Для этого нам придётся раздобыть гримуар и секретное слово. Ты в достаточной степени овладеваешь рунами и оргоном для того, чтобы воспользоваться колодцем и пропрыгнуть мир насквозь. Ты выныриваешь и встречаешь Эшера. Он объяснит, что делать дальше. Ты сам снабдил его инструкциями в своё время.

Тульпа перевела дух после долгой речи:

– Ух. Теперь спрашивай.

В голове у Ингвара шёл ливень из вопросов. Выбрать какой-то один означало бы различить звук конкретной капли во время проливного дождя.

– Ладно, – сжалилась она. – Предлагаю домашнюю заготовку.

Она разобралась со шнурами и отскочила на шаг, чтобы падающие колодки не задели её. Грохот нисколько не смущал Тульпу. Ингвар отметил, что она не боялась того, что стража услышит шум или увидит льющийся из-под двери свет.

Пленник со стоном опустил руки.

– Раны не трогай. Я потом с ними помогу. Даже не смотри на них. Не смотри.

Ингвар закутался в попону.

Боль прожигала залепленное мазью плечо.

В светлых сагах зачастую всё понятно с самого начала.

Вот чудовище, вот принц, которого чудовище похитило, вот отважная Мария Собачница и её летающие волкодавы. Мария достаёт серебряный меч и говорит что-то на языке, который понимает только она и её татуированный пёс.

Вот сбежавший преступник, вот плакат о его розыске, вот Барсум Воитель, к которому с этим плакатом приходит юная и прекрасная простолюдинка, готовая на всё ради справедливости.

Дополнительных разъяснений не требовалось.

В тёмных сагах напряжение нагнеталось именно этим дешевым приёмом. Дополнительные разъяснения требовались. И выдавались, конечно. Но с множеством оговорок. Некогда объяснять, вот сейчас хватаем всё и бежим. По дороге всё тебе расскажу урывками. А также назначу дату главного объяснения. Накануне которого умру.

Ингвар готов был обождать с объяснениями. Добравшись до кувшина, прополоскал рот, сплюнул несвежую кровь. Жадно пил отдающую железом воду. Язык понемногу оживал. Скоро можно будет задать вопросы.

Хотя пока лучше просто посмотреть и послушать.

– Другое дело, – одобрительно взглянула на него Тульпа. – Теперь лекарства.

Она подобрала юбку и села на корточки перед шкатулкой. С неуловимым движением пальцев провела рукой над гладкой поверхностью.

– Руна Инги, – прокомментировала она. – Открывает замки. Запоминай.

Тренькнул замок, крышка плавно отворилась.

На чёрном бархате лежали курительные принадлежности. Вычурная трубка с длинным прямым чубуком. Табакерки мерцали эмалью. В пазах стояли колбы с разноцветными зельями. Тульпа достала несколько сморщенных грибных шляпок из фиолетовой коробочки. Тугие пластинки рыже-розового лососёвого цвета с чуть сладковатым, совсем не грибным запахом.

– Родотусы. Ешь смелее.

Ингвар таких не знал. Плотные, мясистые, безвкусные. Тульпа сама укладывала грибы ему на язык, не давая пищу в руки. Внимательно следила за тем, как Великан пережёвывает шляпки. Грибы были упрямые, как завяленное год назад мясо. Когда он заканчивал с одним кусочком, Тульпа скармливала ему следующий.

Далее она заставила его одним махом выпить красную жидкость из прозрачной колбы.

Медный вкус крови. Свежей. В этот момент Нинсон вспомнил, что неоднократно пил кровь. Не то чтобы он выпивал по кружке ежедневно. Но иногда пил. Причём кровь тёплую, живую. Эта тоже была тёплой…

– Дыши! Дыши, зараза! Не смей блевать! Давай! Глубокий вдох носом! Вот так!

Действие жидкости и грибов было сложно охарактеризовать как-то однозначно. Но Ингвар понимал, что сердце бьётся всё быстрее, а дурная дремота сменилась желанием движения.

– Давай мне знать время от времени, что тебе всё понятно, хорошо?

Ингвар кивнул.

– Давным-давно… На одном далёком-далёком острове… Жил-был колдун. Любитель книг и женщин, лакомств и приключений. Сильный и мудрый.

Ингвар кивнул.

– Некоторые колдуны его очень любили. А так как девять из десяти колдунов – женщины, то любовь эта была взаимной. Но чем сильнее он становился, тем больше врагов наживал. Прежде чем убить колдуна, они хотели выведать секреты. Не знаю, какие конкретно. Ну, у всех колдунов много тайн, сам понимаешь.

Ингвар кивнул.

– Колдун был искусен и богат. Оборонялся в замке или скрывался в океане. Имел армию слуг и личную гвардию. Мог отводить глаза и обманывать преследователей. Мог переноситься по воздуху и подслушивать мысли. В бою к нему было не подойти – стрелял из колдовского лука. Издалека не достать – закрывался колдовским щитом. Древние машины слушались его. У него был оргон пилота. Ну и всё в таком духе. Мощный дядька. В смысле, легендарный колдун.

Ингвар кивнул.

– Он был не только умён, но и мудр. Понимал, что рано или поздно его схватят. Вот теперь представь себе, что это произошло. А он и говорит им: ребята, вы не того схватили. Может, я и похож. Но я никакой не колдун. Я – сказочник. Ему бы, конечно, не поверили, стали бы пытать. Проверять, пока не поймали бы на чём-то.

Ингвар кивнул.

– Поэтому он сам поверил в то, что он сказочник. Да так крепко, что даже под пыткой не мог признаться в том, что он колдун. Даже имени своего не мог произнести. О, нет-нет, никакого старого имени. У него теперь есть легенда, роль, в которую он вжился. Вжился, понял?

– И если меня пытать…

– То запытают до смерти, дружок. Потому что ты не можешь вспомнить того, что сокрыто. Если бы трюк раскрывался более изощрённой пыткой, то, согласись, это было бы не так уж хитро, да?

– Согласен. А если они проверят информацию? Ведь есть же Книга Лиц. Есть написанный мной карпэм. Есть барон Шелли, у которого я служил столько лет. Есть моя бывшая жена. Есть Лонека, жрица Десятой Лоа, с которой я прожил лет пять, наверное. Есть банк, который выдавал мне кредит. Их всех можно найти и расспросить! О нём. Обо мне. Ну, понятно, о колдуне. Обо мне, об Ингваре Нинсоне. Где-то меня знают как торговца, в другом месте как повара, в третьем как сказочника. Но это же всё – я.

– Они найдут. И расспросят. Но они найдут не людей. А лишь подтверждение, что таких людей нет. Ну, или их почему-то нельзя допросить. Кто умер, кто сошёл с ума, кто пропал без вести. Но в итоге они поймут, что жизнь Ингвара Нинсона – это сон.

– А красный Альфа-банк? А зелёный Сейф-банк? Ты что, хочешь сказать, что их кредитный отдел тоже поймёт, что это сон? Вот это было бы колдовство так колдовство. Прямо совсем легендарное.

– Нет, банк им, конечно, не взять, сколь бы сильными они ни были. Красным банком управляет Хорн, Первый Лоа. Зелёным банком управляет сама Доля, Шестая Лоа. Банки им вряд ли по зубам. Но и информацию о тебе из банков не получить.

– А колдовство? Есть много способов, известных колдуньям. У Инка есть руна Мадр. Она позволяет выведать правду. Ну… не то чтобы правду. Но, во всяком случае, показывает, что человек врёт. Почему они не пользуются колдовством?

– Ого. Ты так быстро запалишься, приятель. Ну что это за сказочник, который владеет Сейдом. Может, у тебя ещё и посох есть? И гримуар? И фамильяр?

– Я не владею Сейдом!

Нинсон отогнал Уголька, обратившегося в чёрную крысу с сияющими янтарными глазами и длинным хвостом из мелких чешуек. Призрак фамильяра обнюхивал шнурованный сапожок Тульпы, натирал мордочку, мыл усы, заглядывал женщине под юбку, вдумчиво втягивал воздух, снова намывал усы и принюхивался.

– Я просто знаю руны.

– И откуда же сказочник знает руны?

– Ну, это же не закрытая информация. Всякий человек знает одну-две руны. Их носят как украшения, как обереги. Главный герой в половине сказок – колдун. А в другой половине сказок – борец с колдунами. Поэтому кое-что о колдовстве я знаю. Это правда, да. Это отнюдь не делает меня колдуном.

– Скажи, ты помнишь какие-нибудь руны? И названия, и начертить сможешь?

– Да. Все руны. Я же был профессиональным рассказчиком. Можно добиться совершенно иной степени драматизма, если знать Сейд. Хотя бы примерно.

Тульпа усмехнулась.

– Ну-ну. И много ты ещё рассказчиков видел, знающих Сейд?

– Может быть, я просто хороший рассказчик?

– Тогда ты должен знать, что Мадр не устанавливает истину. Она лишь мешает сказать неправду. То есть если мужа-рогоносца, верящего жене, облепить колдуньями, бросающими в него Мадр, и при этом спрашивать о верности жены, то велика вероятность, что муженёк с чистой совестью поручится за её добродетель. И ни одна Мадр не напряжётся. Потому что он не говорит неправды. А живёт в своём мире. Каждый из вас, смертных олухов, живёт в своём мире. И в его мире правда является такой.

– Допустим. Значит, поскольку я уверен в том, что я – это сказочник Ингвар Нинсон, то в моём мире я действительно Ингвар Нинсон. Мадр не напряжётся, как ты выражаешься, если я назовусь сказочником. А вот если скажу, что колдун…

– Не знаю. Пока не знаю. Поэтому и не хочу тебе доказывать, что ты колдун.

– А ты можешь это сделать?

– Легко. Но, повторюсь, пока тебе полезнее побыть в сомнениях. И тут я вернусь к разговору о выводах, которые могут сделать твои палачи. Хорошо?

– Давай.

– Один вывод, что они ошиблись. Что ты не тот, кто им нужен. Ты просто случайный полусумасшедший сказочник. А колдуна они упустили. Тогда они продолжат искать колдуна. А тебя убьют. Ну не отпускать же тебя, в самом деле?

Ингвар кивнул:

– Да. Для нас это плохой вариант.

– А другой вывод, что они не ошиблись. Но ты сопротивляешься. Тогда они продолжат искать способ вытянуть признание из тебя. И рано или поздно перегнут палку. Слишком долго продержат под водой. Или слишком глубоко запихнут в жопу кочергу. Не учтут, в насколько изношенном теле ты им достался. Тогда они тебя убьют.

– Что там про изношенное тело?

Тульпа кивнула, показывая, что услышала вопрос.

– Или они поймут всё правильно. Как? Ну, не знаю… Пригласят пыточных мастеров получше, а не этих потрошителей. Или сами рискнут показаться на глаза и лично бросят в тебя руны. Но, так или иначе, придут к выводу, что ты слишком хорош, и твоя настоящая колдовская личность от них спрятана за этим жирным сказочником – всё равно что умерла.

Женщина на какое-то время замолчала, но только Ингвар собрался сказать слово, тут же продолжила:

– Нужные им секреты похоронены под фантазиями Ингвара Нинсона так глубоко, что до них уже не добраться. И тогда они тебя убьют.

Ингвар кивнул:

– Понимаю.

– Теперь следи за мыслью. В любом случае рано или поздно произойдет одно из двух. Либо они тебя сломают. Либо поймут, что тебя нельзя сломать.

– Оба варианта так себе.

– Но твой план это учитывал. Давал хороший шанс. Точка, где тебя поймали, отстоит от точки, где тебя убьют, на небольшое расстояние. Где-то там появляюсь я и напоминаю тебе, кто ты есть. Таков план.

– Ты можешь мне вылечить руку?

– Я? Нет. Я ничего не могу. Ты разве не понял? Меня здесь нет. Я Тульпа.

Глава 9
Лалангамена – Кин Лесник

Ингвар прошагал облака насквозь.

Рядом, метя дорогу фитильком чешуйчатого хвоста, тащился призрак фамильяра в облике чёрной крысы.

Со временем облака, как и положено, заняли своё место над головой. Тропинка уводила вниз, но теперь она не тонула в молоке, а вела к целому миру. Отсюда, с высоты, открывался сказочный вид на остров. Синева блестящих рек и озёр. Яркая зелень леса и лугов. Жёлтые и коричневые, как колонии грибов, проплешины, ещё не заросшие травой.

Ингвар то ли различил, то ли придумал другие острова атолла за дымкой океана на горизонте. А там вон на берегу город. А там ещё один. Но все далеко. Надо было остановиться здесь, попытаться запомнить, что где. Это было бы мудро.

Но сил не хватало. Пить хотелось так, что Нинсон тянул подкрашенную юшкой воду, пропитавшую мех. Но на ветру мех высох ещё в полдень. Ноги от колен так замерзли, что ощущались ледяными протезами.

Отсюда виднелись несколько стоянок, до которых он доберётся за ночь, если холод не прикончит. Одеяло и похлёбка с большей вероятностью найдутся там, где много народа. Так что нужно было идти в один из двух крупных лагерей.

Первый выглядел заброшенным. Разбитые там шатры прятались за лапником, маскировались листьями и прошлогодними иголками. Зелёные пятна древесного сока покрывали небелёную ткань палаток. Этот скрытный лагерь Ингвар оставил про запас, как место, куда можно будет податься, если нигде больше не примут.

Слабо верилось, что такими замороженными пальцами он сумеет развести огонь, даже при наличии сухих дров в кострище. Но оставалась возможность хотя бы раздербанить палатки и завернуться в несколько слоёв ткани. Мысленно Нинсон уже примеривался, как будет нарезать ткань с помощью медвежьих когтей – иного инструмента не было.

Промозглый день скатился в фиолетовый вечер, а к моменту, когда Нинсон окончательно спустился с горы, по небесам уже рассыпались звёзды. Мать Драконов светила парой белых очей с заоблачной высоты, на которой всегда облетала Лалангамену.

Ингвар шёл к большому лагерю у кромки леса. Там кипела жизнь.

Сушили обувь – костер был окружен частоколом жердин с надетыми сапогами. Готовили еду – запах чего-то невнятного, но съестного разносился над полем. Звучала музыка – тренькали струны, и пел нестройный хор мужских голосов. Ухаживали за лошадьми – слышалось ржание общительных животных.

Большой костер расположился на самом краю леса.

Ингвар шёл туда как заворожённый.

Уже различал слова песни:

 
Я – красный волк.
Пожелтела луна от тоски –
У неё календарный запой.
Неумелые, но яростные удары по струнам.
Я – красный волк.
Жить с волками, а выть по-людски –
Это значит остаться собой.
Дикий и дружный хор сплёлся в вой.
Я – красный волк.
Волчья ягода – мой талисман,
Я на ней настоял свою кровь.
И потом снова мощные удары по струнам.
Я – красный волк!
Но даже ночь недовольна весьма
Этой мастью, давая мне кров…
 

Стук посуды, дружный лязг кружек, бойкий треск струн.

Ингвар уже чувствовал, что не зря разменивает остатки последних сил на шаги к огню. Запах жареного мяса с чесноком вёл Великана надёжнее рун. Он топал напрямки, через заросли огромных папоротников в человеческий рост.

Остановился, когда почуял из зарослей недоброе внимание.

Эх, сейчас бы лук или рогатину. Да хоть медвежий вибросвисток. Он редко срабатывал, но исправно придавал уверенности в лесу.

Ингвар обрадовался, что первым заметил наблюдателя и обозначил себя как гостя, а не как пойманного лазутчика. Поздоровался, выплюнув изо рта каменную пирамидку:

– Эй! Гэлхэф!

– Руки вверх! – резко откликнулись заросли.

Призрак фамильяра не предупредил его об опасности. Уголёк почти истлел, превратился в невнятный комок дыма, упрямо сопротивлявшийся ветру.

Великан поднял руки. Откинул в сторону шкуру, показывая, что не прячет оружия. Вообще ничего не прячет. Так и пришлось стоять, выставив пупок на всеобщее обозрение.

Первые несколько секунд ничего не менялось. Потом листва заходила ходуном, и из зарослей возник лесник в утыканной ветками одежде. Сначала могло показаться, что он испачкан, прямо-таки вывалян в грязи и репьях. Но, когда он подошёл ближе, стало понятно, что костюм задумывался как кусочек леса, в который мог облачиться человек, чтобы раствориться в чаще, притвориться лесным духом, лесовиком.

Вооруженный коротким луком лесник не проламывался сквозь кусты, а исторгся из них. Заросли выплюнули его в дюжине шагов от Нинсона. Воронёный клювик стрелы смотрел Ингвару в живот. Тетива едва натянута. Тугому короткому луку хватит и этого малого натяжения.

По измазанному тёмно-зелёной краской лицу нельзя было прочесть намерений. Только сумасшедшие зверино-яркие глаза сверкали из темноты. Стрелять он не собирался, это Ингвар чувствовал. Но спустить тетиву мог без колебаний. Это тоже явственно ощущалось.

– Ну? – произнес Нинсон и подивился тому, каким деревянным стал голос.

Человеку, не знакомому с подоплёкой промёрзших костей и голодной тошноты, голос Ингвара казался деревянным, но совсем на другой манер. Не задеревеневшим. А деревянным в самом лучшем смысле этого слова – спокойным, ровным и твёрдым.

Лесник ослабил тетиву и согнул плечи в лёгком поклоне.

– Я Кин. Я провожу вас в лагерь. Гэлхэф, милорд.

Однако после этих слов Кин никуда не двинулся. Он оставил стрелу под указательным пальцем и достал из-за ворота трубочку на тонкой цепочке. Трель разлетелась по округе. В хитром свистке трепыхался маленький шарик. Перепуганные птицы шарахнулись с веток над головой лесного охотника.

Ингвар с болью подумал о костяной свистульке, которой пользовалась Тульпа.

– И тебе гэлхэф! – Нинсон ещё дружелюбнее поприветствовал лучника во второй раз. – Идём скорее к огню.

На поле ещё держались сумерки. Под плотным пологом ветвей уже настала ночь. Фиолетовые треугольники неба там и сям, да красный треугольник костра невдалеке. Ингвар уже не беспокоился о ветках, всё равно в темноте их не отвести. Только прикрывал глаза от хлещущих теней и старался не сбиться с пути.

Уголёк мерцал янтарными люмфайрами глаз, которые ничего не освещали.

Ингвар слышал, как Кин возится с медвежьей шкурой, а потом идёт за ним. Но вскоре лёгкие шаги привычного к лесным тропам часового исчезли. Ингвар чувствовал, что Кин неподалёку, и ожидал, что парень подаст второй условный знак – подудит в свисток, как полагается, подходя к лагерю. Но лесника было не видно и не слышно. Тогда Нинсон сам обозначил своё присутствие, ещё до того, как вышел на поляну.

– Добрый вечер! – громко сказал он. – Гэлхэф, парни!

Смолтолки стихли. Песня оборвалась.

Люди поднимались с чурбаков, расставленных вокруг нодьи. Рослые бородачи, похожие, как братья. Пивная одутловатость сытого безделья. Отметины засохшего пота и костровой копоти.

«Одни мужики», – подумал Ингвар. Это всё равно как не взять женщину на корабль. Ни один капитан не вышел бы в открытую воду с таким экипажем. Тогда вряд ли это его люди. Челядь колдуна наверняка должна трепетно относиться к удаче и фортуне. Должна их лелеять. Пусть не по благочестию, пусть по службе. Но на этих простых лицах было написано только скотское равнодушие.

Все оружные – при боевых топорах и ножах. Но без мечей. Стало быть, не служба поддержки. Рядом с каждым на бревне лежал тяжёлый стальной шлем. Мощные наплечники отсвечивали антрацитом, как панцири жуков. Воронёные кольчуги выставлены напоказ, не прикрыты кожухами от лесной сырости.

Ингвара не привечали, но и не гнали. Сложив руки на пупке, Великан медленно брёл к людям. Кем бы они ни были, нельзя ни словом, ни делом спровоцировать их на необдуманные действия.

На бросок топора, например.

Но никакой угрозы от собравшихся у костра мужчин не чувствовалось. Они с неохотой отрывали осоловевшие взгляды от ксонов. Распихивали чёрные зеркала по поясным карманам. Вынимали из ушей белые косточки наушников и бросали, оставляя болтаться на плетёных или кожаных тесёмках. Купеческий взгляд Нинсона мгновенно выцепил важное в торговом деле: ни камешков, ни заклёпок, ни резьбы. Обычные деревяшки да косточки. Значит, народ небогатый. Чего, конечно, при таких доспехах быть не могло. Что же тут случилось, если небогатые парни надели чью-то дорогую броню?

Вот за это Ингвар любил старомодные наушники с петельками для тесёмок. Глядь – и сразу всё понятно. А новомодные виднелись только гладкими хвостиками вложенных в ухо затычек. Наушных ремешков у них вовсе не было. Конечно, такие и вытащить было сложнее, и потерять куда легче, чем болтающийся на шее наушник.

Ингвар подозревал, что несподручность этих вещиц была отнюдь не побочным эффектом, а ещё одним способом проявления новой моды. Всё делать мешкая, с ленцой, как бы нехотя. Старые наушники можно было бросить к амулетам, болтавшимся на шее, и забыть до поры. Новые надо либо сразу выкидывать при переполохе, либо искать, куда убрать. Оба варианта отзывались у нынешней молодёжи.

Ингвар видел, что поколение, годившееся ему в дети, было другим.

Они были важны, неторопливы, знали себе цену. Хотя и не понимали, что знают неверную, беззастенчиво заломленную цену, которую им сулили родители – никто больше не желал раскошеливаться так щедро. Они снисходительно отрывались от ксонов. Они делали одолжение всем Лоа Лалангамены, раскрывая свои тощие Мактубы.

Оттого наушники и перестали покрывать резьбой и украшать металлом. Только лаком выглаживали, и всё. Это, кроме чисто утилитарного смысла, было очередной гранью новой моды.

Не держись за вещи, не держись за старое. Потерял – плюнь. Это ж наушник – камешек или косточка. Не более. Не наделяй вещи большим смыслом, чем у них есть.

Не музыка ж из них играет, в конце-то концов.

Мода вести себя с миром как ленивая, избалованная любовница всегда нравилась Нинсону, хоть сам он и не следовал ей. Он понимал, что среди рыхлых и квёлых модников всегда больше шансов обратить на себя внимание. Заслужить уважение тех, кто читает Мактуб.

Не говоря уже о своём собственном.

Нинсон глянул вверх.

На ночном небе было не разобрать строк.

Лес скрывал и луну, и пронзительные очи Матери Драконов.

Ингвар привычно понадеялся, что его читают, и под это испросил себе удачи: «Двадцать-двадцать-двадцать!»

Музыкант положил лиару. Четверо воинов, игравших в Башню Фирболга, постарались отодвинуть поле так, чтобы не сшибить расставленные фигуры. Игроки в Улей отложили нерастраченных кузнечиков и пожали руки, соглашаясь на ничью.

Хозяина лагеря было не видать. Он жил в алом шатре с зашнурованным пологом. Штандарт стоял недалеко от нодьи. Рыжие всполохи то и дело выдёргивали из темноты герб.

В красном поле три золотые саламандры головами друг к другу. Рядом маленький шалаш на одного человека, крытый шкурами. Кто там? Любовница? Телохранитель? Персональный алтарь?

Воины жили в большой палатке человек на двадцать. Из-под закинутого наверх полога струился дымок. До сигнала к отбою палатка окуривалась от насекомых. Воинский штандарт стоял ближе к огню.

Чёрный жук в красном поле. Тот же символ был и на щитах, пирамидой сложенных перед входом в палатку.

Ингвар призвал на помощь лучника:

– Кин, наверное, ты меня представь парням. А то как-то у нас туговато идёт.

Оглянувшись, Нинсон понял, что за его спиной остался только призрак фамильяра. Уголёк едва набрался сил, чтобы обернуться хромоногим котом. Кин исчез.

К Ингвару подошёл пожилой господин. Даже старый. В тысячу диэмов, что называется. Щётка седых волос над высоким лбом. Заплетённая серебряной косичкой бородка. Взгляд спокойной власти, без желания её утверждать или хотя бы показывать. Пояс без оружия. Руки без перчаток. Короткий хвост чёрной лисицы на плече.

– Гэлхэф, милорд Тайрэн! Это я, Рутерсвард! – Вояка учтиво поклонился. Каждый боец в лагере сделал то же самое.

– Гэлхэф! – повторил Ингвар, отвечая на поклон.

Он прикрывал постыдно выставленный на всеобщее обозрение пупок. Надо было прикинуть, как бы ловчее разыграть удачный жребий. Они приняли его за кого-то другого? Благодаря темноте или врождённой глупости? Или Тайрэном звали того легендарного колдуна, которого знала Тульпа?

Замёрзшие мысли медленно елозили в голове большими шершавыми ледышками.

Стражи, уже убравшие руки от оружия, настороженно переглядывались. Они не знали, что делать дальше. Великану явно требовалась помощь лекаря – благо все кровоточащие раны были хорошо видны. Но при этом командир не давал никаких распоряжений. Казалось, что-то выбило старика Рутерсварда из колеи.

Из шалаша, крытого шкурами, появился другой старик.

– Милорд, милорд! Гэлхэф! Гэлхэф! – Он сражался с тяжёлым пологом.

Отвоевав у занавеси чёрную шапочку, отряхнул её, водрузил на голову и бодро зашагал к Нинсону. Ингвар понял, что это никакой не старик, а крепкий пожилой мужчина с острыми чертами аскета. Серый облик и бородка будто маскировали его, добавляли лет двадцать. Но движения выдавали кипучую бодрость.

Ингвар присматривался, силясь вспомнить, где же он видел этого человека. Волосы благопристойно убраны под смешную высокую шапочку. Седая бородка аккуратно пострижена. Халат из серого шёлка, покрытый множеством плохо различимых в темноте узоров, застёгивался шестью парами чёрных шнурков. Каждая пара держалась каменным брелоком, выполненным в виде веве – персонального знака Лоа. Широкий чёрный пояс, чёрная сумка через плечо, чёрные сапоги. Старик был сама аккуратность и опрятность. Он поторапливал себя посохом с навершием в виде трёх обнимающихся ящериц.

Ни одной металлической детали не было в его наряде.

Похоже, колдун.

Ингвар понял, где видел мужчину. В гримуаре дознавателя, которым пришлось тайком воспользоваться для связи. Только там Нинсон был лишён возможности оценить пружинистую походку и принял этого человека за дряхлого старца.

Так, стало быть, никакой путаницы. Всё, как и говорила Тульпа.

Он подал сигнал. Чёрное зеркало ответило ему.

Старик обещал ждать. И вот ждёт.

И что же это выходит, тут расквартированы его люди?

– Милорд. Мой дорогой! – Старик чуть было не ринулся обниматься. Остановился только в последний момент. Со стороны должно было показаться, что его сдержали приличия. Дядька он ему, доверенный секретарь или верный помощник, но кто бы ни был, а всё же не ровня, чтобы обнимать легендарного колдуна.

Ингвар же чувствовал, что здесь скрывалась обычная брезгливость. Он посмотрел на замершие в нерешительности руки старца. Серые перчатки из паучьего шёлка ткались полгода, а стоили, наверное, десятки золотых талантов. Дорогой наряд неминуемо пострадал бы при встрече с подтёками крови и горячечного пота. За этой брезгливостью было невозможно что-то прочесть.

Стало ясно только то, что старик себе на уме и тревожится за господина куда меньше, чем показывает. Нинсон напомнил себе, что было бы странно, выбери он себе в помощники какого-нибудь мягкосердечного лаптя.

Но скребущее ощущение не ушло.

– Моё имя Эшер, милорд! Я сенешаль вашей временной резиденции и ваш помощник. Помогу вспомнить, что тут и как. Но первым делом нужно вас почистить. Во всех смыслах. Следуйте за мной.

Эшер повёл его за лагерь, на ходу распорядившись:

– Ставьте воду. Грейте камни. Готовьте всё.

Уголёк, прихрамывая, трусил за хозяином. Янтарные глаза кота казались мутными от усталости, а хвост походил на облезшую ёлку. Питавшийся оргоном хозяина, он был едва жив.

Люди работали слаженно. Прикатили к костру чурбаны, так как никакие сошки не выдержали бы веса больших медных котлов. Залили приготовленную в вёдрах воду, раздули пламя, убрали обувь подальше от вздымающихся облаков пепла.

Ингвар послушно ковылял за сенешалем, хотя уходить от огня не хотелось.

– Что случилось с вашими провожатыми? – спросил Эшер.

– С Кином? Да он вроде бы тут был. Отстал, наверное. Он же ещё шкуру тащит.

– Хм… Значит, вас встретил… хм… Кин?

– Ну да. Парень с луком. – Чувствуя недоумение собеседника, Ингвар добавил: – Чумазый, с папоротником на башке. Со свистулькой. Не слышали?

– Хм… Понятно. Да. Это наш… хм… как вам сказать… дозорный… да. А на горе? На вершине? Вас встретили наши люди? Бьярнхедин и Яла.

– Нет, там был только труп здоровяка. – Отмечая высокий рост найденного мертвеца, Ингвар показал, что мужчина доходил ему аж до подбородка.

– И больше никого?

– Может, это и был Бьярхендил? Его закололи. И обобрали. Оставили великолепную шкуру белого медведя. Сейчас Кин принесёт.

– Хм… Кин принесёт. Да. Это наши встречающие. Кажется, что-то пошло не так.

– Не так? Для бывшего носителя шкуры уж точно. Кто это был?

– Это ваш телохранитель. Они должны были вам помочь. И привести к нам. С той скоростью, с которой вам комфортно. У них и мази, и еда, и одежда. Как раз, чтобы вам не пришлось появиться в лагере в таком виде…

– То есть их убил кто-то, кто разминулся со мной? А Яла – это кто?

– Яла – это служанка. Красивая женщина. Её, наверное, похитили.

– Наверное, – согласился Ингвар.

Но подумал, что служанка сама себя украла.

По лицу Эшера легко читалось, что и он думал точно так же.

Его следующая фраза звучала двусмысленно и могла обещать как спасательную, так и карательную операцию:

– Можете не волноваться. Я пошлю людей.