Поймать и приспособить! Полусказка

Посвящается моей дочери Веронике, любящей сказки

«Следует обратить также особое внимание на правильное патриотическое воспитание кадров, особенно военных, ибо от них зависит обороноспособность нашей Родины»

Н. С. Хрущёв, из доклада на ХХII съезде КПСС

© Илья Тамигин, 2019

ISBN 978-5-4496-4646-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

От Автора:

Все персонажи, географические названия, механизмы, магические устройства, волшебные животные, а также синий цвет являются вымыслом Автора. История и география искажены нарочно, чтобы легче было понять о чём речь. Если какой-нибудь дотошный Читатель обнаружит сходство кого угодно с кем попало, то пусть радуется, что ему повезло!

Введение

Магия… Что это такое, Читатель? Многие считают, что это способность совершения чудес специально обученным человеком. Автор позволит себе не согласиться с этим. Настоящее чудо – это нечто, произошедшее вне законов природы. Это магам не под силу. Примеры: сотворение Богом материального мира из ничего. Сотворение живого из неживого. Сотворение Разума. Все остальные непонятные и необъясненные явления чудесами не являются. Магия – это набор неортодоксальных приёмов воздействия на окружающую среду и людей. При этом используются известные и неизвестные законы природы, свойства материального мира, психики, а также искусство создания мыслеформы. Приемы эти копились и оттачивались веками и тысячелетиями, с помощью проб и ошибок.

Магия существовала уже в те давние времена, когда пещерные люди охотились на мамонтов. Шаманы продуцировали мыслеформу, представляя в мельчайших деталях события ближайшего будущего – и могучие животные устремлялись прямо в заранее вырытую и замаскированную ветками яму. Дальше – больше. Вызывание дождя, организация попутного ветра, повышение иммунитета к особо опасным инфекциям. Живая и Мёртвая Вода нынче в каждой аптеке продаётся по рецепту! Трансмутация металлов (золото из свинца) стала обычным делом, не получившим, впрочем, широкого применения, ибо золото моментально обесценилось. Зато дорогой алюминий из дешевого чугуна оказалось выгодно трансмутировать!

А бьюти-терапия! Помнишь, Читатель, волшебного коня Сивку-Бурку, Вещего Каурку? Научились люди таких коней разводить в количествах достаточных, чтобы дамы не стояли в очередях, ибо стать красивее хотели многие, если не все. Записалась дамочка на приём к конюху-косметологу, в одно ухо лошадке влезла в своём обычном виде, a из другого вылезла красавицей! Такой, что ни в сказке сказать, ни пером описать! Даже без целлюлита! На несколько суток! Стоит эта магия недёшево, поэтому женщины опроцедуриваются лишь по особым поводам: свадьба, юбилей, гости, поход в театр или на собеседование в поисках работы. Ну, а для первого свидания тем более!

К сожалению, ни на что другое эти кони не годятся: ни под седло, ни как тягло, потому, что уши слишком большие.

Научились разводить также Пегасов – крылатых лошадок. В России их традиционно называют Коньками-Горбунками. Отличное транспортное средство! Скорость до пятидесяти километров в час, потолок – триста метров, максимальная дальность – до трёхсот-четырёхсот кэмэ. Используются военными, спецслужбами и почтальонами в труднодоступных районах. Частным лицам их не продают никогда и нигде.

Ну, и прочие, полезные и нужные в хозяйстве приборы человечество освоило: Серебряное Блюдечко, Ковёр-самолёт, Скатерть Самобранку. И не просто освоило, а научилось запускать в массовое производство, хотя и малыми сериями! Серебряное Блюдечко успешно заменило телефон, радио и телевидение, Скатерть Самобранка отчасти решила проблему домашнего питания, сильно разгрузив домохозяек. А уж об одиноких людях и говорить нечего! Ковры-Самолёты, к сожалению, оказались сильно дороги в производстве и широкого применения в народном хозяйстве не получили. А, вот, в армии, в смысле, в авиации, летательные аппараты на основе Ковров-Самолётов имелись в изобилии: транспортники, бомбардировщики, разведчики, истребители. Их скорость (от двадцати до сорока километров в час), конечно, оставляла желать лучшего, да и дальность тоже: так, сотня километров без магической подзарядки. Ну, две сотни, если без груза. И потолок не более сотни метров…

Применялась магия и в других областях народного хозяйства, а также в науке, технике и искусстве. Магов, тем не менее, было не так уж много – не у каждого человека есть нужные способности, да и учиться долго: в Университете десять лет и ещё пять лет в интернатуре. Так что магов не хватало и многим приходилось работать аж на две ставки.

Однако массовое применение магии имело и множество побочных эффектов. На планете не стало электричества и магнетизма! И то, и другое пропало ещё во времена последнего ледникового периода. Не иначе, как на магию эти явления природы испотребились.

Пытались учёные съезжать по эбонитовой палочке в шёлковых трусиках, применяли и правило буравчика, и судили по закону Ома… Никак не получалось электричество! Даже жалкая искра ни разу не проскочила!

Физическая химия тоже изменилась: порох, например, не взрывался, равно как и нитроглицерин и прочая взрывчатка, хотя, согласно всем теоретическим расчётам, должен был! Нефть не горела, хотя и послушно разлагалась на фракции. Газ тоже не горел. И спирт не горел! Так что двигатель внутреннего сгорания люди изобретать не стали. За невозможностью. Паровую машину, впрочем, изобрести пытались, но пар при сжатии (или сжимании, неважно) необъяснимым образом превращался в лёд!

Да и сама планета претерпела изменения: непроходимые ледяные горы Антарктиды распространились на значительную часть кончика Южной Америки, уничтожив Магелланов Пролив. На севере ледники Гренландии намертво срослись с толстенными льдами Ледовитого океана – ни пройти, ни проехать! Гольфстрим, обогрев Гиперборейский полуостров, нырял под эти льды, а вытекал, почему-то, вдесятеро более могучей струёй между Сибирью и Аляской, напрочь смыв Чукотку. И пёр до самой Антарктиды, рождая над собой непреодолимую зону постоянных ураганов шириной в пятьсот километров. Таким образом, пересечь Тихий океан невозможно ни по воде, ни по воздуху, ни по льдам. Соответственно, невозможна и кругосветка, поэтому люди считают Землю диском.

Расклад сил на Земном Диске такой: самым значительным государством в Европе (и самым древним!) является Византийская Империя. На западе она граничит с Испанией, на востоке с Германией, на юго-востоке – с СССР. Также в состав Византийской Империи входит Египет и Карфаген. И Галлия, лишь недавно получившая автономию и сменившая название на Францию. Говорят в империи на латыни и по-гречески. Два, стало быть, государственных языка.

Британия, могучая островная империя, является давней соперницей Византии. Германский кайзер тоже мечтает отжать у базилевса территории и богатства. Короче говоря, все эти три империи стремятся к мировому господству! Но Советский Союз, страна рабочих и крестьян, своей миролюбивой политикой, подпёртой Красной Армией, сдерживает их поползновения и посягательства.

Есть на Земном Диске и Америка, и Африка, и Азия, но влияния на геополитику эти континенты и страны, на них расположенные, в силу своей удалённости от центра не имеют. Разве что Китай, склоняющийся к союзу с СССР.

Вот так, кратенько, чтобы Читателю было легче понятно, Автор обрисовал Мир, в котором будет происходить описанные ниже события.

Пролог

В лето от Сотворения Мира 6659-е на день памяти великомученика Памфила (1 марта) город Пунеж замер в недобром ожидании. Горожане затворились в своих избёнках, многие спрятались в погребах. Князь Изяслав, кряжистый муж лет сорока, стоял с малою дружиною на площадке надвратной башни. Дружинники (числом сорок шесть) тревожно поглядывали на небо, переминаясь с ноги на ногу. У всех за спиной имелись луки, собранные из турьих рогов. Такие только тренированным воинам натянуть по силам!

Время текло медленно, как мёд из горшка. Солнце давно уже встало и поднялось, как говорили в народе, на три дуба, а князь всё вглядывался в серое мартовское небо из-под длани, облачённой в кольчужную рукавицу. Наконец там появилась чёрная точка. Дружинники загомонили:

– Летит! Летит!

Без команды все натянули тетивы луков и наложили тяжёлые полуторааршинные стрелы. Одна такая пронизала зубра насквозь! Точка быстро увеличивалась в размере. Через двести ударов сердца князь уже мог разглядеть мерно машущие кожистые крылья. Ещё через столько же – уродливую харю Летучего Змея. Вскоре тот подлетел совсем близко и завис шагах в восьмидесяти от башни, выписывая восьмёрки. Крылья его были почти неподвижны. Парил, значит. Огромный, размах крыл аршин дванадесять.

– Готов ли, князь? – крикнул он громовым голосом, от которого шарахнулись кони на конюшне и залаяли-заскулили псы, – Нынче твой черёд! Подавай дéвицу-красавицу! Да чтоб ликом лепа, станом стройна, телом пышна!

– Не получишь ты ничего, Чудо-Юдо поганое! – слегка дрогнувшим голосом ответствовал князь, – Улетай по добру, по здорову, пока цел!

– Ну, смотри, Изя! – зарычал Змей так жутко, что даже камни со стены посыпались, – Не дашь – весь твой город огнём пожгу да попалю!

И выпустил из пасти сноп пламени длиной аршина в три. Для устрашения.

Князь выхватил меч и махнул им в сторону гада. Это был сигнал к стрельбе! Дружинники разом выпустили стрелы. Расстояние для опытных стрелков было пустяковое, все стрелы попали в цель… и отскочили от чешуй шкуры!

– Зажигательными! – скомандовал князь, надеясь подпалить шкуру.

Новый поток стрел, обмотанных горящей паклей… И снова бесполезно, никакого вреда уроду!

Тот захохотал скверным хохотом, от которого волосы у князя зашевелились под шлемом, и рявкнул:

– Ну, всё! Иду на вы!

На стену взбежала князева дщерь Береника, только зимой перешагнувшая из отрочества в девичество.

– Батюшка, родимый! Не надо! Не супротивничай! Пусть меня забирает, окаянный! Города-то жалко, люди погибнут!

– Как же я отдам своё кровное да любимое детище? – закручинился князь, – Может, посадскую какую?

– Нет! – прогромыхал Змей, – Мне эта люба!

– Стой, Береника! – хрипло взмолился Изяслав, но дева была далеко, в тридцати шагах, не задержать.

Красавица шагнула, остановилась на самом краешке стены. Ветер трепал её подол и опашень, норовил расплести косу. На миг стало тихо. А потом… потом княжна крикнула звонко, отчаянно:

– Прощай, батюшка родимый! Прощай, белый свет! Живот положиша за други своя!

Не колеблясь, закрыла очи, перекрестилась и бросилась со стены. Ловко подхватив её, сомлевшую, передними лапами на лету, чудище взмыло выше колокольни. До слуха донеслось:

– Передай князю Никите Китежскому: на другую весну его очередь! Тоже на Памфила!

Князь дрожащими руками снял шлем: он мешал вытереть слёзы, градом катящиеся из глаз. Старший дружинник покачал головой:

– Да ты седой весь, княже!

Рыцарь-храмовник, барон Леон де Воллэн де Монтескью, поправил плащ с вышитым крестом, пытаясь незаметно почесать спину. Не удалось, конечно, через доспехи. Столпившиеся за его спиной горожане Компьена негромко перешёптывались, поглядывая искоса на стоящую поодаль Жанну Верне, цветочницу, выбранную советом городских старшин в жертву дракону. В этом году Жанна оказалась самой красивой девой во всём арондисмане. В толпе шныряли торговцы лимонадом и пирожками, а также юркие личности, принимавшие пари на предстоящий бой. Толпа, предвкушая зрелище, бурлила и пузырилась азартом. Ставки были пять к одному за дракона.

Леон чувствовал себя уверенно. Изогнутый сарацинский меч был наточен до умопомрачительной остроты, рассекал плавающий в пруду волос. Боевое копьё с древком из упругого ясеня, обмотанное сыромятной бычьей шкурой, было надёжным: нипочём не сломается, хоть танцуй на нём. Но, главное – доспехи. Мастера-оружейники из Пуатье сделали их в точности похожими на железные, но, на самом деле, все детали были из Горного Льна (асбеста – прим. Автора), спрессованного и проклеенного, чтобы держать форму. Под доспехи Леон надел татарский ватный кафтан и ватные же штаны. Под шлемом с плюмажем и забралом тоже была баранья шапка и войлочная маска. Было жарко и потно, но рыцарь терпел.

Конь Джебраил был облачён соответствующим образом.

Ровно в полдень появился дракон. Толпа раздалась, шарахнувшись к краям площади.

Дракон, затрепетав крыльями, приземлился в двух туазах от Жанны. Та побледнела и закрыла глаза.

– О! Славную деву вы мне приготовили в этом году!

Он потянулся к девушке лапой.

– Аttendez, dégoûtant lézard!* – воскликнул барон, поднимая копьё, – Ты получишь девушку, только если победишь меня!

* Подожди, омерзительный ящер! – франц.

– А, ещё один! Безумству храбрых поём мы песню! – саркастически прорычал дракон, распахивая крылья, – Ну, давай, сразимся!

– Я имею честь напасть на тебя! – выкрикнул формальный вызов на поединок Леон и, опустив копьё, поскакал на врага, стоящего на всех четырёх лапах в двадцати туазах.

Тот, легко увернувшись от копья, взлетел. Барон, сорвав аплодисменты зрителей, поднял коня на дыбы и крутанулся на месте. Почти касаясь правым крылом мостовой, дракон совершил крутой вираж и устремился на рыцаря, с расстояния двух туазов выпустив струю огня. Леон, не пытаясь уклониться, закрылся щитом и ударил монстра копьём в глаз. Попал! В следующий миг его объяло пламенем, но, как он и предвидел, не обожгло. Толпа, увидев кровь на морде ящера, взревела.

С душераздирающим визгом тот пролетел мимо, развернулся. На сей раз атака была проведена не в лоб, а с высоты! Снова сноп пламени! В последний миг барон отбросил копьё и рубанул мечом по передней лапе. Меч не подвёл: чешуя шкуры поддалась и снова выступила кровь. Лапа повисла, наполовину перерубленная. Оглушительный рёв! В толпе многие, особенно слабые духом, упали на землю.

Леон ликовал: его изобретение оправдало себя! Он выдержал два удара огнём, превративших бы обычного рыцаря в головёшку! Он дважды ранил ящера! Теперь бы ещё один глаз ему выбить, а уж тогда…

Дракон, взлетев повыше, замер на миг, а затем бросился на рыцаря, как коршун на цыплёнка, причём, слева, дабы избежать удара мечом. Он не стал пытаться поразить его огнём. Нет, он просто схватил Леона тремя лапами и вырвал из седла! Толпа ахнула. Монстр тяжело поднимался по спирали в безоблачное небо. Взлетев выше шпиля собора Святого Петра, он разжал когти, и бедняга рыцарь грянулся о булыжники площади. Под его головой расплылась лужа крови.

– Ну, вот и всё! – триумфально расхохотался дракон, подхватывая Жанну за талию передней лапой, – Больше желающих нету? Тогда – au revoir!

Он улетел, но обещал вернуться…

В придорожной корчме «Карп и Русалка» жарко и душно, несмотря на осень. Шум, гам и суета. Народу много, в основном торговцы и гуртовщики. Хохот, ругань, богохульства. Две собаки грызутся на полу за объедки. Чад от подгоревшей тухловатой рыбы душит вонью. Свет почти не проникает сквозь слюдяные грязные оконца. За грубо сколоченным столом с оплывающей сальной свечой в деревянном подсвечнике несколько посетителей и хозяин Пишта, отвесив челюсти, слушают Клауса, пражского студента-медика, остановившегося на ночлег по пути из Вроцлава. Параллельно рассказу он пьёт от пуза (за их счёт!) доброе пиво Богемии и закусывает свежими кнедликами.

– … ну, значит, слышу третьего дня набат. Время раннее, только-только рассвело. Выхожу, а там… – он сделал долгий глоток из почётной оловянной кружки.

– Что? Что там? – нетерпеливо загомонили граждане Вроцлава.

– А там – дракон! За стрелку на башенных часах зацепился. Он в тот день должен был пани Бржихачкову забрать, бургомистрову дочь Ирму, значит. Ей жребий такой выпал, потому, что красивая. И девственница тоже. Дура, не догадалась попросить кого-нибудь, да хоть меня, войти в положение и помочь в женщину превратиться! Сразу от дракона и избавилась бы!

С сожалением вздохнув, Клаус отрезал себе жареной кровяной колбасы и с чавканьем принялся её пережёвывать. Все терпеливо ждали. Прожевав, студент продолжил:

– А дракон ночью прилетел, да на шпиль ратуши в темноте и напоролся! Одно крыло у него, значит, за шпиль проколото, а другое крыло, а, может и не крыло, а ляжка, за стрелку! Часы остановились, где механизму такую глупость провернуть, да и шпиль покосился… И орёт! Ой, слышали бы вы, добрые люди, как он орал!

– Как? – не замедлил жадно спросить Пишта.

– А вот так: ОГО-ГО, ВИНОГРАДНЫЙ ЖМЫХ!!! (выражение, эквивалентное русскому: «Ну, попал, шо песец!»)

От рёва дракона, мастерски имитированного студентом, слушатели потряслись и содрогнулись от ужаса и отвращения к сквернословию.

– А дальше-то, что? – жадно спросил Франтишек, торговец шерстью, придвигая Клаусу новую кружку.

Тот, не спеша, отпил, рыгнул и вытер усики рукавом:

– Дальше-то? Сбежались все, кто бегать мог, даже калеки безногие с паперти костёла, и давай в дракона камнями и дерьмом швыряться! Все булыжники из мостовой повыковыривали! Пан бургомистр и отец Алоизий посоветовались и послали дурачка Лешека с запиской к пану Бабичу, военному коменданту.

– А почему именно Лешека? – изумился портной Поспишил, – Ответственное же дело!

– А только он уйти с площади согласился от такого зрелища! За два крейцера. Дурачок же!

– За два крейцера и я бы сбегал… – пробормотал с другого конца стола хохол Данила.

Допив очередную кружку, Клаус продолжил:

– Пан комендант прискакал и говорит: да сжечь эту погань, нахрен, вместе с ратушей, вот и вся недолга! Ну, мы и принялись дрова да хворост таскать! Даже корчму Лейбы Жадкевича раскатали по брёвнышку, хоть он и возражал. Ну, пришлось дать ему в ухо, чтоб под ногами не путался. К полудню до половины ратушу дровами завалили, дракон уж и трепыхаться перестал, так, скулил только. Отец Алоизий, как положено, отслужил молебен об изгнании бесов, а палач Гойда хворост поджёг!

– Гойда? Я ж его знаю! – радостно воскликнул Миртил, пивовар, – Мой троюродный брат Карл на его свояченице Кларе женился полгода назад! Хорошая семья, благочестивая и зажиточная!

– Ещё бы! Палач, мало того, что на твёрдом окладе у муниципалитета, ещё за каждую казнь от города по восемь талеров получает, а также все пожитки казнённого! – подхватил с завистью гуртовщик Якоб.

Все надолго заспорили о ремесле палача. Сошлись на том, что зарабатывает он не так уж и много, зато регулярно, а, стало быть, имеется возможность крейцер-другой откладывать. Клаус, тем временем, жадно глотал пиво и колбасу, стараясь выпить и съесть как можно больше, пока слушатели не опомнились.

– А чем кончилось-то? – в конце концов спохватился корчмарь.

– Сгорела наша ратуша, – понурился Клаус, раздувшийся, как удав, – Вместе с часами, которые, говорят, четыре тысячи талеров стоили. Не восстановить!

– А дракон? – поинтересовался кто-то, уже без особого интереса.

– И дракон сгорел. Такие от него искры летели, прямо, фейерверк на день тезоименитства государя-императора!

Часть первая: Дебют Ивана Царевича. 1964 год

Глава первая

Вот с чего всё началось, Читатель!

– Эх, Володя! – Никита Сергеевич зажевал салом выпитую водку и вытер рукавом вышитой рубахи заслезившийся глаз, – Жалко мне Россию-матушку! Пропадём, ведь, ни за грош!

– Почему так, Никита Сергеич? – настороженно спросил Восьмичастный, председатель КГБ СССР, и придержал руку с рюмкой.

– Да армия наша… Ведь, на месте топчемся уже двадцать лет! Новых вооружений нет, как нет! Да, богатыри, да, самоходки, да, десантники… А, вот, господства в воздухе нет!

Глава государства рабочих и крестьян выпил ещё рюмку.

– В давние времена был, говорят, Змей Горыныч. Никто супротив него выстоять не мог! Огнемёт летающий, а? Он тебе и штурмовик, и истребитель…

– Задача ясна, Никита Сергеич! Сделаем всё возможное!

Прошло некоторое время…

Зампредседателя КГБ СССР, генерал-лейтенант Ковалёв, строго взглянул на стоящего перед ним подполковника Семирядова, начальника отдела, занимавшегося сбором слухов, небылиц и антисоветчины. Очень часто эти явления были причудливо переплетены, и анализ их приносил ощутимую пользу.

– Излагай, – приказал генерал, – Только не рассусоливай!

– Есть не рассусоливать, товарищ генерал-лейтенант!

И Семирядов, не пользуясь записями, ибо обладал отличной памятью, начал:

– Анализ слухов за последние восемь месяцев по интересующей нас теме Змея Горыныча дал, к сожалению, один-единственный результат: десятого апреля сего года, в двадцать шестнадцать, в дортуаре второй роты третьего курса Ленинградского имени Василия Ивановича Чапаева ордена Боевого Красного Знамени Высшего Командного Стрелецкого Училища курсант Царевич перед отбоем рассказывал курсантам Васильченко, Перховскому, Рахимову и Цукерторту сказку, в которой упоминался Змей Горыныч…

– Так что ж ты молчал?! – взвился Ковалёв, как шилом в зад уколотый, – Семь… нет, восемь дней в носу ковырялся! Ты что, не знаешь, что дело на контроле у самого (тут он понизил голос) Никиты Сергеевича?

– Так, только четверть часа, как доложили, товарищ генерал-лейтенант… – покаянно повесил голову подполковник.

– Четверть часа, говоришь…

Генерал нахмурился, усиленно соображая, годится ли сия информация для доклада наверх. Решил, что годится. Вот, только…

– Почему у курсанта фамилия такая монархическая? Не из бывших ли он?

– Никак нет! Деревенский, и все предки тоже деревенские. Просто прадед его был прозван царевичем за красоту. Вот и перешло в фамилию. А до того ихняя фамилия была Шторм.

Ковалёв с облегчением перевёл дух. Конечно, курсант чист по анкете до седьмого колена, иначе и быть не может.

– Значицца так, полковник, – (при этих словах Семирядов возликовал: очередное звание! Может, ещё и орден дадут? Боевое Красное Знамя в самый бы раз!) – Срочно свяжись с Ленинградом! Курсанта этого немедленно…

– Арестовать? – понимающе напрягся Семирядов.

– Какой, нахрен, «арестовать»! Себя, блин, арестуй, суток на десять! А Царевича доставить в Ленинградское Управление и расспросить! Деликатно!

– Есть!

И подполковник Семирядов дисциплинированно отправился отдать распоряжение о доставке курсанта Царевича куда надо, а потом – под арест, ибо приказы начальства не обсуждаются.

Иван переступил порог и пружинисто вскинул руку к козырьку фуражки:

– Товарищ генерал майор! Курсант Царевич по вашему приказанию…

Трое сидящих за столом с интересом воззрились на добра молодца пятью глазами.

– Вольно, курсант, – кивнул генерал Николаев, начальник Управления КГБ Ленинграда и области, – Присаживайся.

Иван присел на краешек стула, по-прежнему держа спину прямой. Штатский, тот, что помоложе, шепнул что-то на ухо штатскому постарше, одноглазому. Генерал не расслышал и недовольно фыркнул.

– Давайте для начала уточним ваши данные, товарищ курсант, – предложил молодой штатский, не представляясь, и открыл папку:

– Царевич Иван Иванович, год рождения 1943-й, место рождения – деревня Широкая Здеся, Карельская АССР, знак Зодиака – Близнецы, национальность… карел? – тут он запнулся и неуверенно посмотрел на старшего.

Тот слегка напрягся, соображая, потом кивнул:

– Нормально. Карелы, они совсем как русские.

И молодой продолжил:

– … член ВЛКСМ, холост, владение иностранными языками: читает по-германски со словарём, по-варяжски говорит бегло, но грамоты не знает, магией не владеет, за границей не был… Отличник боевой и политической подготовки, – он замолк и поднял взгляд на Ивана, – Всё правильно?

– Так точно! – рявкнул Иван, выпучив по-уставному глаза и изображая стойку «смирно», хотя и продолжал сидеть.

– Что вы говорили вечером десятого апреля, в двадцать шестнадцать? – строго спросил одноглазый, также не представившись.

Иван растерялся:

– Десятого? Э-э… восемь дней назад?

– Да!

Иван поёрзал, припоминая:

– Ну… перед отбоем товарищам сказку рассказывал… про Змея Горыныча…

Все трое в ажитации подались вперед:

– Вот! С этого момента поподробнее!

– Что… сказку рассказывать? – осторожно уточнил Иван.

Генерал утвердительно взмахнул бровями.

И курсант начал:

– Пошел однажды мужик Емеля на Горелое болото, по клюкву. В том году клюква добрая уродилась, крупная, с лесной орех, да сладкая, как ананас заморский. Известно, коли лето доброе, на вёдро щедрое, то и клюква родится сладкая, да спеет не враз, а помаленьку, волнами, как бы. Сходил, набрал короб, через неделю – опять сходил, ещё короб принёс. И каждый раз спелые, ягоды-то! Из той клюквы вся деревня мёд варила, да такой забористый: чарочку выпьешь – и сразу во чреве тепло, а в очах сияние. Торговали тем мёдом и на базаре, и к чугунке выносили для проезжающих. Хорошо расходился! А однажды заехал в деревню один генерал поохотиться, так мёд ему так понравился, что велел он бочку ему в Санкт-Петербург присылать кажный год. И двести рублёв вперёд заплатил! Ассигнациями, правда. Но это так, к слову. Да, о Емеле: он в то лето уж восьмой раз по клюкву ходил, тайком от деревенских, ибо знал ягодницу заветную, самую, слышь, во всей округе обильную. Далёко, правда, иттить, с рассвету до полудня. Идет он, значит, идёт, да вдруг с ясного неба (а поутру ни единой тучки не усматривалось!) ливень хлынул! И такой, слышь, сердитый, враз и армяк, и рубаха, и порты промокли, хоть выжми! Онучи тож… И спрятаться-то негде, посередь болота! И перемены сухой с собой нету. А Септембрий-месяц в наших краях хоть на солнышко и щедр, да не жарок: известное дело, Север! Начал Емеля замерзать. Ну, не так, конечно, как зимой в пургу кум его Пимен замерз в ледышку, аж звенел потом в гробу, когда на погост несли, но зуб на зуб не попадает. Обогреться бы, костёр разжечь, да одёжу высушить! Онучи тож… Выбрался мужик на местечко посуше, костер сложил – и давай кремнем да огнивом стучать! Да только трут у него отсырел. Бился, долго бился – не может костёр разжечь! И, как назло, ни одной березки кругом, чтобы бересты надрать да растрепушить меленько, новый трут исделать. А дело уж к вечеру, ещё час-другой – и ночь ляжет. Заплакал Емеля, жалко ему стало помирать студеною смертью. И воскликнул с надеждою:

– Кто б нибудь огня сейчас поднёс, я б тому отдал бы самое моё дорогое!

Ну, имел он в виду, конечно, не то, что вы подумали, а лошадь (две у него было), аль корову (тоже две), либо кубышку с полусотней целковых. Зажиточный мужик был Емеля.

И, надо же! Выползает на полянку чудище, Змей Горыныч!

– По добру ли, по здорову ли, добрый человек? – спрашивает, а из пасти-то у него струйка пламени лукается, а с ноздри – дымок вьётся.

Не сробел Емеля, отвечает учтиво:

– По добру, да не совсем по здорову, Змей Горыныч. Обогреться хочу, да одёжу высушить. Онучи тож… А трут-то мой отсырел, никак костер не разожгу. Пособил бы, а?

Засмеялся Змей Горыныч:

– Это мы запросто! Только, как сулился, отдашь мне самое своё дорогое, когда завтра домой возвернешься. Сюда, на эту поляну доставишь.

И лапу, значит, протягивает. Плюнул Емеля себе на ладонь, пожал лапу. Змей Горыныч пламенем дыхнул – вмиг костёр разгорелся. Емеля только руки озябшие к огню протянул: глядь, а Горыныча-то уже нету! Ну, одёжу снял, вокруг костра развесил. Онучи тож. Высушил, оделся. Лапнику елового наломал, у костра постелил, зипуном укрылся – переночевал, значит. Утресь встал, болотной водицей умылся, грибов нажарил, позавтракал. Набрал клюквы полный короб – не зря же в такую даль чапал! К вечеру домой пришел. А там… все встречные бабы его поздравляют:

– С возвращением! Да с прибылью вас, Емельян Лукич! С доченькой-красавицей!

Обмер Емеля. Восемь лет они с Маланьей женаты были, детей не было, а тут, вдруг, ни с того, ни с сего – дочь за одну ночь! Побежал к себе в избу. Маланья его на пороге с дитём новорожденным встречает, кланяется:

– Здравствуйте, Емельян свет Лукич! С возвращением! Мы уж думали, вас по осени медведь задрал! Уж и в поминание вас записали, не прогневайтесь.

Глянул Емельян вокруг ошалело: лето в разгаре, не осень!

– Как же так? – спрашивает жену.

– Да как ушли вы по клюкву за десять дён до Рождества Пресвятыя Богородицы (11 сентября, прим. Автора), так и пропали.

– А нынче…

– А нынче у нас третий день Петров пост (7 июня, прим. Автора).

Как раз девять месяцев прошло! Непонятно… Только не стал Емеля непоняткой этой заморачиваться, ибо стукнуло ему в голову, что придется ему свою доченьку-кровинушку Змею Горынычу отдавать! Ясный перец, дитё нынче у него – самое дорогое! Заплакал Емеля…

На другой день, как девчушку окрестили, поплёлся опять на ту поляну. Крикнул несмело:

– Эй, Змей Горыныч! Тута я…

Выполз тот из кустов.

– Принёс ли самое дорогое?

Емеля на колени упал, рыдает:

– Смилуйся, Змей Горыныч! Не вели Настасьюшку тебе отдавать! Дай нам на неё с бабой моей порадоваться!

– Ладно, – смилостивился Змей Горыныч, – Отсрочку тебе дам! Приведешь Настасью ко мне, когда заневестится! Но – смотри! Обманешь – всю вашу Широкую Здесю пожгу да попалю, а девку всё равно добуду! Понял ли правильно, запомнил ли хорошенько?

– Да понял я, понял…

Поклонился Емеля чудищу до земли – и давай бог ноги! А про себя думает:

«За шестнадцать зим мало ли, что случиться может! Или Змей помрёт, или я, или Настасья… куда-нибудь уедет…»

Только зря надеялся! Ни сам не помер, ни Змей Горыныч (видели люди, как он над деревней пролетал!), ни Настя никуда не уехала, но за шестнадцать зим выросла в красавицу неописуемую. Высокая, статная. Коса золотая до пяток в коленку толщиной, щёки румяные, брови собольи, стрельчатые, глаза большущие, синие-синие. Губы бантиком! Зубки ровные, жемчужные. И фигуристое всё при ней, где надобно – круглится, где надобно – топырится, как положено. Токмо талия слишком тонкая, пальцами обхватить. По весне аж семеро, в том числе двое из соседних деревень, свататься приезжали. Отказать пришлось всем семерым, хотя двоим, мельникову сыну Антипу и сыну стрелецкого старшины Потапу отказывать ой, как не хотелось! Добрые были женихи: и румяные, и дородные, и богатые!

Начался Петров пост. Покряхтел Емеля, покручинился, да делать нечего. Взял он Настю за руку и повел на Горелое болото, вроде, за клюквой. Удивилась девица:

– Какая ж нынче клюква, батя? Только-только поспевать начала! – но пошла, ослушаться не посмела.

Привел её Емеля на заветную поляну. Звать Змея Горыныча не стал. Коли ему надобно, то пусть сам и озабочивается! Овёс за лошадью не ходит! А может, он вообще, забыл? Велел девушке у костра сидеть, кашу варить. А сам ушёл, слезами заливаясь.

Настя заскучала маленько, песенку напевать принялась. Зашуршали кусты и Змей Горыныч тут как тут – на песню выполз:

– Здравствуй, девица-красавица Настя!

Обмерла Настя со страху. Змей уж и лапы к ней протянул, только вдруг слышит грозное: