Сказка снежной пустыни

© Илья Музыка, 2016

ISBN 978-5-4483-5803-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Эта совсем не научная повесть о приключениях в пещерах России, в основном в северных районах Дальнего Востока. Невозможные случаи, что легли в её основу, происходили на самом деле, но свойство человеческого разума таково, что как только событие совершилось, оно тут же становится легендой. Оно ведь уже прошло! Помимо этого есть вещи, пока необъяснимые нашей наукой. Так что верить или не верить – дело лично каждого. Но сразу оговорюсь – всякие совпадения считать просто совпадениями. В музыке семь нот, а мелодий целая вселенная, хотя ноты совпадают. Совпадения являются случайными, и всё что происходило здесь, уже когда-нибудь происходило.

Март. Север края. Середина пути

Сорок тысяч бед за нами следом

Бродят, словно верная охрана.

Плюньте, кто на дно пойдёт последним

В пенистую морду океана.

Русская инородная песня.¹

История эта приключилась достаточно давно. Повторюсь, всё, что описано здесь – чистая правда, какой бы она не казалась. Ещё живы все участники тех событий, кроме одного, погибшего спустя несколько лет. Его, смертельно раненного выстрелом в упор, сочли за мёртвого, и бросили в снегу. Он пытался ползти, но потеря крови была слишком велика…. Свою кровь зима всё-таки получила….

***

…Я всегда говорил о том, что Инэтчэ-ми Гида – край странный и загадочный. К тому же временами он довольно суров к нам. Но на этот раз все спокойно. Сегодня мы выходим из кольца Уркальту, и к вечеру должны быть на станции.

Что такое Инэтчэ-ми Гида? Это в первую очередь пустота и оторванность от мира. Хотя дорога в нескольких десяти километрах отсюда, рядом, по таёжным меркам, но там, на дороге машины также редки как и апельсины в этом краю. Семьдесят километров от посёлка, тайга. Долины рек, бегущих к Талу-Макит, плоские сопки незаметной, но весьма солидной высоты, нудные подъёмы и пологие спуски и сплошные непонятки вокруг. Непонятная тайга, непонятный, хотя и простой с виду рельеф, непонятные случаи бывают здесь, странные дела творятся иногда. Инэтчэ-ми Гида – это снег и мороз, старые ели и кедры, густая поросль болезненных пихт и ёлочек и воронки, воронки кругом. Заснеженный лес вокруг. Могучие ели прочно встали в этой изъеденной карстом земле, но ели поменьше с трудом тянутся к синему небу, не находя в камне приюта для себя. Они растут вкривь и вкось, шатаются и падают от толчка рукой, вызывая отвращение и жалость. Их корни не могут уйти далеко вглубь земли – там их ждёт пустота и вечный холод реликтовых ледников, а сверху их обжигают морозы суровых северных зим.

Суровая земля, холод космоса, глубокие снега, утопившие в себе тайгу, дохлые ёлочки под покровом леса, провалы на каждом шагу, исходящие незаметным дымом-паром. От этого пара ёлки одеваются богатым снежным нарядом. По всей своей высоте и ствол и ветки сплошь в сверкающей кисее инея и снега. Идя по тайге, то и дело останавливаешься у огромных, глубоких ям и маленьких ямок. Взгляд, скользящий по ровной глади земли, временами словно проваливается вниз. Иногда воронки затянуты землёй, словно кто-то вдавил кусок леса вниз, вглубь, иногда это грозные провалы, дышащие темнотой и паром, на дне которых мрачные серые камни на белом снегу, иногда это глубокие колодцы, ведущие к подземной реке. Это всё входы в огромную пещерную систему Инэтчэ-ми Гида, здесь берут своё начало пещерные ледники, отсюда льётся под землю холодный воздух, творящий чудеса в лабиринтах тьмы и камня.

Из таинственных провалов, из отверстий пещер постоянно тянет страхом, тревогой, запахом сырого камня и темноты, а иногда и ледяным ветров подземного ужаса глубин. В этом лесу, находясь в кругу воронок, знаешь, что под тобой – пустота. В этом лесу нет спокойствия даже в яркий, солнечный день. Только на речном обрыве дышится легко, спокойно, потому что пещеры остались позади, а перед тобой море деревьев, сопок, совсем другой, понятный, сонный мир совсем другой тайги. Не потому ли почти все, пришедшие сюда, первым делом идут на обрыв, вдохнуть спокойного воздуха?

По ночам, а вообще-то когда как, из воронок пещер выходят духи земли и будь осторожен, одинокий путник в полночный час! Странные дела могут твориться здесь. Здесь теряются днём, здесь теряются ночью.

Путь сюда лежит через высокий лес. Когда-то первые люди протоптали тропу и нарубили затёсок. Затёски давно заплыли смолой, выросли и вытянулись деревья. И сейчас увидеть след железа тридцатилетней давности трудно, но никто не думает нарубить новых, ведь найти тропу легко, особенно после прошедшего человека. И никто не задумывался, что найти тропу всё-таки сложно. Не видя зарубок, проверить направление можно, только вскинув голову вверх. И тогда вдруг разошедшиеся высокие ели покажут тебе прямую, как стрела, полоску неба.

Стоя посреди леса можешь сколько угодно задирать голову, но узкая прямая полоса видна только с тропы. Если заходить на пещеры наобум, тропу игнорировав, то надо быть твёрдо уверенным в правоте своего пути и идти, не сворачивая. Либо наплевать на всё, и идти до конца. А идти можно долго, и совсем не туда, на площади всего в шесть квадратных километров. Это всё Инэтчэ-ми Гида, каменное копьё Уркальту. Что стережёт оно, кого ждёт? Может когда-нибудь, дождавшись своего часа, ржавое тяжёлое копьё со свистом вспорет воздух и воткнётся в чью-то грудь?

Рандеву с машиной в два часа, на дороге. Пять километров от избушки через отроги хребта. Пустяк, дойдем за часок.

Светит мартовское солнце, шестнадцать человек растянулись на подъеме. Впереди только белый снег, уходящий в голубое небо. Оно горит от солнечного света, и я, опустив голову к земле, мерно шагаю вверх. На солнце плавится снег и вера в удачу греет душу.

– Илья, смотри, люди! – выдыхает Литвин, идущий позади меня.

Я поднимаю голову. Действительно, словно из этой бездонной синевы, в солнечном сиянии вырастают согбенные под грузом фигуры. Один, два, пять…. Кто? Охотникам – поздно, туристам – тоже вроде. На исходе март, кончаются через два дня школьные каникулы. Наверное, все же ненормальные туристы с ненормальным руководителем.

Поравнялись с первыми. Пацаны, подростки. Идут-помирают.

– Далеко до ручья? – загнанно хрипит первый.

– Метров пятьсот, и будет, – отвечает Литвин.

– Да ну! – не верят встречные, и также обречено шкандыбают дальше.

Замыкает колонну наша старая знакомая Маринка Агишева. Это народ с Корфовской, мы встретились с ними в первый раз осенью прошлого года, на Биракане. Маринка – бывший геолог, в ней ещё не угас задор таёжной романтики. Оттого она набрала подростков из поселковой школы и таскается с ними по краю. В том году я и рассказал ей про Уркальту, она видно взяла информацию на заметку.

Маринка шагает весело и улыбается нам. Приостановившись, обменялись новостями. Хотя для меня все новости сейчас как загадки.

– На чем приехали, когда?

– На 66-м², два часа назад.

– 66-й – вахта?

– Нет, бортовой.

– И что, он уехал?

– Нет, стоял еще, когда мы уходили.

Ах, как много еще вопросов у меня, да и ей хочется узнать поподробнее о кольце Уркальту, о зимовьях, о жизни под землей. Но нет времени, сзади напирают мои люди. И машина – вдруг ждет еще? И мы прощаемся. Снег глубокий, и тропа не позволяет разойтись. Маринка отступает в снег и пропускает нас.

– Удачи! – доносится ее голос.

Что за машина, откуда? Догадки и вопросы крутятся в голове. Наш водитель сказал, что попытается пробиться к зимовью, встреча на дороге – крайний случай. Может что случилось, и поехал другой? Мало ли что могло произойти за полторы недели…. В душе шевелится тревога. Но вовсю светит солнце, и темные крылья ее бессильно опадают.

Не знал я тогда, что водитель нашей «Вахты» окажется человеком низких моральных качеств, хотя он предупредил о возможных проблемах с обратным выездом. Так его никто и не тянул нас везти, сам же позвонил на станцию и пообещал машину туда и обратно.

Эх, где наш добрый седой лесовозчик дядя Юра! Тот бы никогда не бросил нас.

– Ты что, как можно людей в тайге бросить? Сам не смогу, так обязательно кого-нибудь пришлю, – всегда говорил он.

***

Как ведь начиналось? Я стоял на крыльце станции думал что делать. Обещанной машины нет, время ночь. Тут в дверь вывалился Клён с криком:

– Ильич, тебя к телефону!

– Клёник, что ты гонишь, к какому телефону, меня тут ни одна собака не знает!

– К начальнику станции, к телефону!

Мне звонили по поводу машины. Так мы и оказались за тридевять земель в северной тайге без гарантии обратного выезда.

***

…На условном месте делаем привал, я роюсь в сугробе и откапываю заветную бутылку водки – водителю. До дороги отсюда осталось минут пятнадцать ходьбы. Перевалив последний отрог, спускаемся к ней, оставляя за спиной безмолвный мир подземных ледников, теплые зимовья, и, увы – теплый, безветренный день. Здесь, на дороге, на северном склоне дует ветер. Солнце уже начинает падать в густые ветви лиственниц и елей на вершине сопки.

На старом кострище кидаем рюкзаки. По кругу идет пачка сигарет, сухари.

Еще минут двадцать, и мы уедем отсюда. Все уже устали немного. Увы, обратная дорога изматывает, хотя и проходится быстрее.

В два машина не пришла. Я оделся во все теплое, съели еще по сухарику.

Водитель говорил при расставании:

Если меня не будет в два, ловите машины, выбирайтесь, как можете.

Но сейчас не счастливые времена застоя, когда лесовозы ходили пачками.

– Витя, Шурик, Хомяк, Андрей! За дровами! Тушкан – делай костер, Настя, достань Тушкану пирогель³ для костра! А я пойду пройдусь по дороге, послушаю машины.

Обычно в тайге ухо человека, привыкнув к однообразным песням леса, четко выделяет чуждые звуки. Я слышу машину за сорок километров, другие – поменьше, за десять – двадцать. Но сейчас стоит тишина, только ветер воет в вершинах кедров и елок.

 
«Черные сказки белой зимы
на ночь поют нам большие деревья.
Черные сказки про розовый снег,
Розовый снег, даже во сне…»⁴
 

Март на севере – еще зима. Семьдесят километров не одолеть за день. Предел – сорок, но с условием, что есть где упасть на ночь. А здесь только снежная пустыня – марь, протянулась на двадцать. Ни дров, ни укрытия. И незаметное расслабление душевных сил от осознания близкого дома. Это видно по людям. Очень тяжело в первый день, когда ты ещё не понял, что туалет на улице и холодильник с продуктами за тысячу километров, а стен в твоей новой квартире нет, и потолка вообще никогда не было. И тяжело на выходе, когда кажется – вот один рывок – я в цивилизации. Сыр, колбаса, газировка, интернет! Горячая ванна! Человек, расслабившись раньше времени, теряет волю.

В общем, возможность пешего перехода мне представлялась равной нулю. Ноги сбивают в кровь и за двадцать километров. А еще брать перевал…

Сейчас время к трём. В семь надо становиться на табор. Потом долгая холодная ночь. Сколько мы успеем за это время пройти? Три дня пути ложим, продуктов, если потянуть, на полтора дня хватит, но спать в снегах без тепла три дня? Дров на печку в тундре нет. Мы ж не эвенки с чумом.

А может подождать, и машина придет завтра? А если ловить лесовозы, кого отправлять в цивилизацию? И давать ли в город «SOS»?

 
…А ночью по лесу идёт Сатана,
И собирает свежие души
Новую кровь получила зима,
и тебя она получит,
и тебя она получит…⁵
 

Висела надо мной эта песня, еще в Хабаровске. Моя группа ждала решения, а я все ходил по дороге, смотрел на костер у обочины и думал. Двадцать шагов вперёд, двадцать назад. Надо выбираться в люди и гнать машину.

Сейчас, дома, я описываю все это подробно, чтобы понять, был ли другой путь в дальнейших событиях? Еще там, в тайге, во второй день эпопеи мне все казалось, что ускользает какой-то важный момент, что, поймай я его, и все пошло бы гладко и хорошо. Потом, когда все кончилось, и я рассказывал друзьям об этих приключениях, никто не дал оценки моих действий. Все только качали головами, и говорили примерно одно и то же: – ну, мол, вы и ходите! Экстремальщики!

Но мы-то были не при чем! Все последующее в этот и другой день я вижу, как огромную кучу случайностей, которую я разобрал и соединил в цепь, имя которой – жизнь. Вот только для чего? Чтобы выжить, или чтобы поинтереснее было? Осталось ощущение, что нить жизней ускользала из рук, а я упрямо соединял и соединял звенья. И вроде бы как все остальные не то, чтобы были против, а вроде как просто бездействовали.

Но костёр разожгли, котелки повесили. Пирогель штука отличная. Липнет к любой поверхности и горит долго, зажигая даже сырые палки. Народ повеселел, стали устраивать брёвна для сиденья, распаковывать мешки.

Итак, машина не шла. Попробуем приманить ее на еду. Ловля машин на лапшу, чай, или сгущенку – давний обычай бродячего люда. Он восходит еще к временам покорения Нилана, освоения Сутарского хребта. Смех смехом, люди поставили на службу закон подлости. Подавив в себе жадность, они варили что повкуснее, чтобы вылить на землю при приближении машины.

Не знаю в чём тут фишка, но лесовозы словно стоят и ждут, когда где-то за несколько километров сварится еда. Удовольствие они что ли получают потом от разлитой пищи?

Не отставая от предков, мы тоже сварили ведро лапши с парой банок тушенки. А еще прекрасные сухарики с маслом, бекон с предприятия Чернобельского, чай, сгущенка…. Не могла машина не пойматься.

Но все уже доедали свои порции, а ее все не было. Один я неторопливо орудовал ложкой, и вдруг в воздухе возник далекий рев мощного мотора, сладким бальзамом по сердцу. Едет!

– Машина!

Толпа выбежала ко мне на дорогу и навострила уши, но ничего не уловив, разочаровано разошлись.

Никто, кроме меня, машину не услышал до тех пор, пока она не скатилась с гор на финишную прямую. Грязно-зелёная туша «Урала»⁶ уже показалась среди черно-белых стволов деревьев, когда все наконец поверили, что я не вру.

– Смехотун, со мной! Все остаетесь, если еще будут лесовозы, уезжайте. Я в поселке найду машину и вернусь. Никуда не уходить до десяти вечера, Потом, если что, в зимуху вернетесь. Сержант Татарин остаётся за старшего. Если будут машины, уезжайте, сколько возьмёт в кабину, на рога не ни в коем случае не лезьте.

Езда на платформе, или по нашему – «на рогах» возможна только на пустой машине. На гружённом лесовозе это смертельный номер. Если брёвна «пойдут», даже в кабине не гарантировано уцелеть.

– Да, коли кто ещё уедет, смотрите на дорогу. Любой встречной машине сигнальте фарами. Встречная машина тут может быть только моя, других тут нет.

Я успел ещё поговорить с Татариным, и вот уже из-за поворота тяжело пыхтя, скатился груженый лесовоз. С недоеденным супом я прыгнул в кабину. Вперед!

Лесовозчик не сильно порадовал меня, сказав:

– Сюльбанцы – козлы, никого в машины не берут. Это мы, божедальские, добрые. Но наших машин на трассе всего четыре. Две где-то за мной идут.

Скорость груженого «Урала» – километров сорок. Как же мне хотелось отключиться, приехать на станцию и вытянуть ноги! Но увы, покой мне в ближайшую ночь не прописан, надо вывозить людей из тайги.

К поселку мы подъехали около пяти вечера, успев поговорить и даже посмеяться. Лесовозчик ехал и махал руками по сторонам:

– Вон там лесовоз ушел, разбился, вот здесь тоже…

Мимо проплыл лежащий в кустах обгорелый остов.

– И часто такое? – поинтересовался я.

– Бывает, – спокойно сказал водила.

Дядя Юра Чепушкан нам как-то рассказывал, как он шёл с перевала сотню, тормоза отказали.

– Ты представляешь, лесовоз гружённый, тогда ещё сортамент не возили, а целиком деревья, хлысты. Я на перевал вышел и стал скорость набирать. Перед поворотом на тормоз давлю, а педаль до пола ушла. Как я тогда молился, чтоб никто навстречу не шёл! С жизнью попрощался, с женой и сыновьями, но чужих жизней брать с собой не хотел. Решил, что если встречная будет, прямо пойду, с обрыва. А там уж если успею, попробую выскочить из кабины. Встречки не было, а в поворот не вписываюсь! Ну и рубанул пониженную. Думал, коробка рассыплется. Выдержала. Думал, лесовоз сложится, тоже выдержал. Почти до деревни долетел, пока остановился, а ты сам знаешь, тут не один десяток километров. Остановился, руки дрожат, сам весь мокрый от пота, полез под машину, смотреть. Оказалось напарник подкозлил, ремонтировал тормоза, и не доделал. Я в гараж въехал, его нашёл и отметелил от души, при всех.

Я смотрел на заснеженный лес и думал. Смог ли бы я взять с собой в кабину ещё троих? Очень тесно, рычаг переключения передач одному между ног, три человека на сиденье тогда влезут, и двое на коленки. Дверь не закрыть, но водитель закроет снаружи.

Ну смог бы допустим. Лучше плохо ехать…. Ну ещё две машины следом идут. Допустим ещё шесть человек поместится. Итого одиннадцать. Пятерых оставлять в тайге я не в праве. Мало кто знает тайгу, как я. А эти – так вообще пока сброд. Лучше их останется больше, чем пять. Это и теплее и надёжнее, когда группа большая.

У приемщиков леса, в вахтовке на въезде в поселок я оставил Смехотуна с рюкзаками, а сам пошел по деревне к леспромхозовскому гаражу.

– Проверяешь все машины, идущие из тайги. Наших сгружаешь. К десяти вечера, не позже, перебазируетесь на вокзал. С местными не воевать, быть корректными и вежливыми. В пределах, понятно.

За оградой гаража призывно возвышались «Вахта» и «Mitsubishi». Но чем ближе я подходил к воротам, тем грустнее мне становилось. Время – пять, конец работы. В ограде – ни души. Корпуса машин на спущенных колесах, грязь.

В душе опять колыхнулась тревога – не тревога, а – ощущение беды. Нашел какого-то серого человечка, поговорил. Расклад такой: машин в деревне много, бензина почти ни у кого нет. Того, кто нас довозил, услали на Второй Санар, возить бригады, на полмесяца.

Я долго ходил по деревне, говорил с водителями. Мужики вздыхали при упоминании о деньгах, грустно роняли:

– Бензина нет! Ты к Женьке сходи, он сегодня в тайгу ездил, может ещё в баке что осталось.

Я плелся по улице, когда навстречу показался «66-й»⁷. Из кабины высунулся маленький человечек с круглыми, как у кота глазами, за что сразу и получил кличку «Кот». Он сразу воскликнул, не дожидаясь моего преветствия:

– Что, опять? Я же только из тайги!

– Ты что ли Женька, у которого бензин есть? – спросил его я.

– Бензина уже мало, – уклончиво ответил он.

– Тогда надо сгонять ещё раз, Женька, а по приезду сюда – еще пузырь сверху!

В России о все времена бутылка была абсолютной валютой. Как говорилось: «бутылку поставишь – хозяином станешь».

– Бутылка с собой?

– С собой.

– Покажи, только незаметно.

Я распахнул борт комбинезона. По-видимому, мужик узрел там и рубчатую рукоять пистолета, но вопросов задавать не стал.

– А может завтра сгоняем? Сегодня за бутылочкой посидим, а?

– Не могу, я пообещал вернуться. Надо сегодня, – а сам подумал: ага, бухать. Знаю я вас, деревенских алкоголиков. Полночи бухать будем, потом барагозить по деревне пойдём, потом хрен проснёмся утром, а там и похмеляться уже надо.

Мы ещё торговались с Женькой по поводу ехать сегодня или нет, как из дома напротив выскочила какая-то крепкая баба и закричала Женьке:

– Что, опять? Да ты же уже мотался в лес!

– Мы быстро, пару часов – и обратно!

– Пил, поди уже? – с подозрением закричала баба и притянула его к себе.

– Да что ты, только собирались! Вон, Санька в кабине сидит, он подтвердит.

– Бутылку давай! – баба требовательно протянула руку.

– Мань, да ты чего, ну мы же ещё не пили…. – затянул Женька.

– Бутылку давай, тогда поедешь.

Женька нехотя запустил руку за пазуху и вытащил оттуда запечатанную поллитровку «Столичной». Баба тут же сграбастала её и снова впилась взглядом в несчастного Женьку.

– Ещё есть?

– Ну откуда, Мань? Я ж тебе все деньги за рейс отдал, вот, немного себе оставил….

– Повернись, – баба осмотрела Женьку с ног до головы и похлопала его по карманам. – Смотри мне….

– Как на духу, Мань….

– А ты не боишься с ним ехать? – рявкнула баба мне.

Я осмотрел мужика и покачал головой. В чём проблема? Один рейс в тайгу это не так много. Если устанет, поведу сам. Да и другой машины все равно не найти. Время уходило, скоро сядет солнце.

– Поехали, Женька!

Я запрыгнул в кабину и ткнул пальцем в тщедушного бородатого мужичка, сидящего там:

– Эй, вылазь!

Он послушно вывалился на землю, но, чуя скорую выпивку, подбежал к Женьке:

– Может возьмете, а?

– Я что? Вон начальник теперь. Возьмём его? – Женька посмотрел на меня.

– Мне он не нужен. Место одно, я на одном сиденье вдвоём не собираюсь ютиться.

– Я на моторе посижу…. Возьмите меня, а?

– Ладно, чёрт с тобой, поехали. Но не ной потом….

Машина с места взяла скорость и вылетела из деревни на снежный простор.

– Мотор форсированный, – с гордостью пояснил Женька.

Стрелка спидометра остановилась на восьмидесяти, для таких дорог пожалуй предел. Хотя скоро начнет подмерзать, станет опасно. А у меня было чувство, что не успеем, уйдут мои.

Навстречу попалось два лесовоза, в них были пассажиры, но мои или чужие там были? Да и как разглядеть в надвигающихся сумерках? Ни один лесовоз не мигнул фарами. Мы пронеслись мимо. Время не ждало.

Впереди показался Горбатый мостик, странное сооружение из круглых бревен через ручей Березовый. Вероятно, своей формой мостик обязан вечной мерзлоте, она выгнула бревна в трамплин. Машина не сбавляла ход.

– Держись! – крикнул Женька.

Я вцепился в поручень. Случайный попутчик – Санька – сжался в комок.

Грузовик словно присел на передних пружинах, и вдруг взвился в воздух.

– Держись! – еще раз заорал Женька.

Душа упала в пятки и снова вернулась, мы летели над дорогой, восторг было наполнил грудь. Мы – летим!

Взлетели мы очень высоко. Под нами проносились кусты, ямы, но мы все не падали! Прежний восторг моментально испарился, его вытеснил ужас. Я до побеления пальцев сжал поручень, приподнялся над сиденьем и согнул голову.

Все видели в кино, как лихо перелетают преграды легковые автомобили, особенно американские полицейские лимузины. Наверное, наш полет выглядел еще эффектнее. Грузовик-вездеход парил над землей уже двадцать восемь шагов (это на обратном пути уже промерили). Я кинул быстрый взгляд на Кота. У Женьки глаза из круглых, кошачьих, стали квадратными от страха. Если колеса встанут чуть под углом, мы даже не поймем, как разобьемся. Женька намертво зажал руль. Костяшки его пальцев побелели, как и у меня. Машина упала на все колеса.

Удар был чудовищный. Я почувствовал все свои позвонки. А «66-й», словно и не падал вниз, рвался дальше, в отступавший закат.

– Ура!!! – мы с Женькой не сговариваясь заорали от счастья.

А Санька молчал, его глаза были закрыты.

– Санька, видал?!

– Ой, хана, – сорвался стон с его губ, – Позвоночник…

– Да ну, врешь, все нормально, – испуганно выдавил Женька, тем не менее продолжая давить на газ.

Я посмотрел на мужичка. Он не врал. Изо рта тонкой струйкой текла слюна. Хорошо, хоть не кровь.

Санька открыл глаза:

– Я ничего не вижу…. Позвоночник….

Ситуация! Там люди, а тут этот урод с позвоночником.

– Тормози!

Расстелив бородача на капоте, я запустил ему руку под ватник, ощупав худую спину с выпирающими позвонками. Дела!

Наскоро осмотрев Саньку, я открыл банку водки, и, запрокинув ему голову, влил в глотку. Жить будет. Правда, хреново. Не перелом, смещение, но все равно неприятно.

– А теперь вперед! – приказал шоферу.

– А он? Вернемся!

– Нет! – я вытащил из-за пазухи пистолет, – у меня там люди замерзают. А этого никто не заставлял ехать. Можем его высадить, сделать ему костер, а подберем на обратном пути.

Вылезать Санька отказался. Забегая вперёд, замечу: и он выдержал весь этот путь, кучу километров вися на руках между кабиной и сиденьем. Вместе с водкой в него снова вошла жизнь. Русские люди крайне выносливы и неприхотливы, оттого их так нелегко победить.

– Не бросайте меня! Я сильный, я выдержу! Мне сидеть больно, я висеть на руках буду!

Машина вновь устремилась вперёд.

…В это время, по другую сторону мари, в отрогах хребта свистел ветер. Солнце там уже давно скрылось и с востока надвигалась ночь. Наступал тот самый противный и тягостный период сумерек, когда дрожат самые смелые сердца.

– Как думаешь, Ильич машину нашёл? Времени прошло уже до фига.

– Не знаю. Наверное не нашёл.

У небольшого костра сгрудились оставшиеся. Искать дрова в сумерках стало тяжелее, а расслабленное состояние от ощущения близкого дома тоже не сработало во благо.

– Может пойдём уже на зимуху, а Санёк?

– Ильич же сказал до десяти никуда не уходить….

– Там ветра нет….

– Точно, давайте за сопку уйдём, там новый костёр сделаем, там дров больше!

– А если Ильич приедет?

– Ну чо мы не услышим, что ли? Он же покричит.

– Давай, Санёк, а?

– А в зимухе тепло будет….

– Мы там дров наколотых оставили. Крупа есть и сухари со сгущёнкой…. Прорубь ещё в ручье не замёрзла, воды нормальной попьём.

Татарин мёрз от и груза ответственности и от страха наступающей ночи, но ещё попытался сопротивляться группе.

– Давайте ещё немного подождём, ну чуть-чуть, ну час.

Однако через полчаса он не выдержал.

– Подъём! Пошли, отойдём вверх с полкилометра. Тоска тут сидеть. Наверное не будет машины, но на всякий случай мы еще подождём с той стороны.

– О, вот это дело! Ништяк! Живём! – посыпались одобрительные возгласы.

Группа быстро собралась и ушла на другую сторону сопки. Увы, не обладая достаточным опытом определения расстояний в сумерках, они прошли не полкилометра, а полтора, тем более тропинка так легко бежала вниз и вниз, а подходящего места для бивуака не находилось. У наледи остановились на привал, перекурили.

– Давайте послушаем!

– Не, тишина. Пошли на зимуху.

И они ушли дальше.

У нас же косяки сыпались как из ведра.

– Горим! – закричал Женька.

Снизу, от мотора вдруг потянуло горящим маслом. Срочно остановились, выгрузили Саньку, откинули кабину. Пружины раскалились докрасна, мы закидали их снегом. Потом машина начала терять обороты, забился топливный фильтр, остановились, прочистили. Потом машина валилась в глубокий кювет, не удержавшись на скользкой ледяной дороге, и Женька бешено крутил руль, а я смотрел на вздыбившуюся заснеженную землю, летящую в широкое лобовое стекло, и думал – лишь бы насмерть, сразу. Замерзать переломанному, в тайге не хотелось. Но вопреки всему мы неслись дальше и дальше, пытаясь опередить тусклое солнце.

Справа, невидимые от подножья, парили в воздухе огромные хребты Мевон-Наксан, их вершины сверкали вечными снегами, оставалось всего двадцать километров до места. Пошли подъемы. Снова забился фильтр, мотор еле тянул. Вот еще один поворот, и будет наше кострище, но машина дергалась со скоростью пешехода. Уже вышла луна, скоро уже 22—00.

В синих сумерках не видно костра, его просто нет. Я выскочил из машины. На снегу надпись – «66-й – чмо». Ушли на зимуху? Почему так рано? Добежав до вершинки сопки, прислушался. Никого, тишина. А может уехали? Я выругался.

Послышался скрип снега. Женька поднялся ко мне.

– Ну что?

– Как видишь. Ушли, уроды.

– Я деньги у тебя взял, машину сгонял, и все зря! Куда они ушли?!

– На зимуху.

– Далеко…. Я не продержусь столько. Сам видишь, мотор сдыхает. Без него мы ничто. Что-то у меня нехорошие предчувствия.

На зимуху я не побежал, это около часа хода, а в радиаторе залит не антифриз, откуда в деревне, где бензина нет, антифриз, а вода. Она скоро застынет – и нам хана. А этому бородатому Саньке – и того быстрее. Покричав с вершины, я спустился обратно. Рвем когти отсюда, домой. Началась борьба за наши жизни, мотор дохнет, ночь.

Машина, чихая и пыхтя, нехотя потащилась вниз. Поганый деревенский бензин! Мало того, что его вовсе нет, так еще и напополам с водой. Спуски пока выручали нас, но их всего три, а впереди равнина и перевал. Об этом думать не хотелось. Фильтр продували уже несколько раз, хватало ненадолго.

Где-то за Сандамакитом мы встали прочно. В бензопроводе замерзла вода. Откручивали холодный металл, гаечные ключи обжигали кожу. Я зажег очередную спичку, освещая место работ, и вдруг сделал неприятное открытие. Осталось четыре спички. Пришлось мне сделать два костра для света и обогрева по обе стороны машины. Кто знал, что спичек не хватит? Цивилизация привязывает человека. Сунулись в тайгу, а спички только у меня, коробок, да у Саньки в коробке штук пять. Вдруг вот спички и кончились. Двадцать коробков надо брать было? У меня в рюкзаке их пять, и что с того? Рассчитывали мы ведь всего на четыре часа пути. И по обе его стороны нас ждала пища, отдых, тепло, сигареты и спички.

Пламя немного раздвинуло ночь, оставив грузовик посреди снежной пустыни, как декорацию. Открылась дверца машины, и из неё на снег вывалился Санька.

– Водки мне дай, – простонал он.

Я дал ему глотнуть немного, потом снова полез под машину.

– Ты куда это, падла, – вдруг заорал Женька с другой стороны, и побежал в ночь.

Санька полз к обочине. Женька настиг его и приподнял за воротник.

– Женька, ну ты что, я же за дровами, я же вижу, вам никак без меня. Костры прогорают. Я немного дров наберу и приползу. Тяжело мне висеть на руках без дела. Я дров наберу и у огня лежать буду.

– Ладно, только вдоль обочины. А то мы тебя потом не найдём без фонаря.

Костры из тальниковых прутьев, правда, прогорали быстро. Серьезных дров в начале мари уже не росло. Полуживой Санька по мере сил стал помогать нам, поддерживая огонь, пока мы мудрили с движком.

Женька поползал под днищем еще немного, и выбрался, теребя волосы:

– Два выхода у нас. Ночевать здесь, или рубить тормоза, тормозную трубку в бак, напрямую, и ехать. Бензин в магистрали перемёрз. Сделаем обводную линию из тормозной трубки.

– Без тормозов, по перевалам, по льду – разобьемся!

– . Ночевать – тоже замерзнем. У нас ничего теплого. Двигателем и коробкой буду пытаться тормозить.

– Знаю. Погубим машину. Ладно, подожди, последнюю сигарету выкурю. Руби тормоза!

Так глупо умирать от холода, скорчившись у маленького костерка. Мы выбрали движение, и будем биться до конца. Как там, в песне у «Альфы»:

 
«Но мы, мы должны победить, иначе,
Для чего на свет мы рождены.
И пусть этот путь неудачно начат,
Будем до конца ему верны!»⁸
 

Не думал я, что когда-нибудь эта песня далеких лет поведет меня в бой. Уголек сигареты приближался к пальцам, отмеряя жизнь. И вновь ревел мотор, желтые пучки света резали ночь. Вот здесь – ушел с дороги лесовоз, вот здесь – обгоревший остов машины…. А мы уйдем где? Грузовик швыряло по льду, Женька, стиснув зубы, давил на газ, словно чувствуя, что ненадолго нашей «рационализации» с тормозами хватит. Лишь изредка он бросал нам:

– Не дотянем, а?

Мотор заходился на подъеме. В эти моменты мне казалось, что под капотом железный, сильный, но умирающий человек пытается сделать последний вздох.