Парю высоко в облаках, меня больше нет, я умер, остался только дух, который не может найти себя несколько десятков лет. Подняться в рай не получается: не все в своей жизни делал как надо, не проявил должного внимания к людям и допустил несправедливость. Сам к этому непричастен, не мог остановить жестокость и несправедливость? В конечном счете, власть находилась у правителей, но вина за их злодеяния легла на меня. В ад мне тоже не суждено попасть, потому что свершал много хорошего для людей, дарил тепло и все, что у меня было.

Я ищу ответ только на один вопрос: мог ли остаться в живых и быть таким же сильным, как раньше, в лучшие свои годы? Это беспокоит мою душу и не дает возможности найти себя. Я родился в давние времена на берегах Днепра. То была чудная эпоха: прекрасные люди, смелые и отважные, не приклонявшиеся ни перед кем. Для них главное было не обижать слабых и не унижаться перед сильными. Прекрасные руссы создавали меня, осваивая новые земли, строя города, сея пшеницу, растя детей и поклоняясь Богам, которые не требовали быть их рабами, а лишь сохранять культуру и ценности предков. Тогда не было тронов, на которых восседали бы высокомерные князья и цари. Мой народ дышал свободой.

Много врагов пытались захватить меня и поработить, но свободные люди вставали на защиту и в жестоких сражениях давали мне шанс расти и становится сильнее. Они строили прекрасные терема и бережно относились к своей родине. Ведь все вокруг было живым: и земля, и вода, и небо, и солнце, и ветер, и весна, и лето. Это были мои Боги, которые заботились о стране и людях. Со временем я стал самым сильным. Моя территория простиралась на тысячи километров, и более мощного и большого, чем я, в Европе тогда не было. Сила моя заключалась в людях, которые сами решали свою судьбу, выбирая вождей из числа самых умных жителей и определяя свое будущее и мое. Это было самое счастливое время моего расцвета.

А потом случилась беда. Князю не хватало власти, он мечтал о большем. Желая верховодить всеми единолично. Но Боги не давали ему такого права: кто князь? Всего лишь человек, один из обычных людей. А кто мы? Мы Боги, посланники земли, воды, плодородия, материнства, ветра. Мы оберегали народ и родной край. Но правитель хотел власти над всем народом, чтобы единолично вершить его судьбу. Князь предал меня и навязал всем свою волю. Свободные люди не склонились перед нарушившим традиции предков владыкой. Но повелитель мечом и огнем загонял мой народ в воду, требуя одного – покорности. Свободные люди не шли на сделку с совестью и умирали, стоя в холодной воде по горло. Нужно было всего лишь окунуться с головой и принять новую веру. Но достоинство не позволяло им предавать предков, и они умирали, но не склоняли головы. Сколько их было, честных и мужественных людей?

Я смотрел на князя, который ради власти уничтожал свой народ. Он говорил, что делает великое дело, чтобы объединить людей, но то была ложь. Свободные люди были уничтожены жестоким князем, а его дети начали такую междоусобицу, что очень скоро меня не стало. Толпы дикой орды хлынули на мои просторы, сжигая дома и вытаптывая урожай, угоняя в рабство женщин и убивая мужчин. А мелочные правители, способные только враждовать друг с другом, предали меня и отдали на поругание диким племенам.

Триста лет меня не существовало, но руссы возродили страну из небытия. Это была моя юность – тяжелая и страшная. И я выжил несмотря ни на что. В моей жизни было все – и взлет, и падения, и радости и горе, и величественные поступки и предательство. Но в самые трудные моменты ко мне на помощь поднимался народ. Казалось, все, меня не будет, вот он, конец. Но глубоко в недрах народа находилась сила, которая поднималась сама собой и вела за собой людей. И я возрождался, становясь с каждым разом все сильней и больше.

Сейчас про меня забыли, не нашлось людей, кто встал бы за меня. За долгие годы жизни я был истерзан, изранен, но все равно жив. А теперь от меня остался только дух того великого и могучего, каким я был в прошлом. Теперь парю в облаках, и мой дух витает над моим растерзанным телом.

Я помню свои последние месяцы жизни. Три удельных князька ради собственных корыстных целей предали меня. Им хотелось власти, трона и славы на руинах моего разорванного тела. В страшной угаре, рвали на куски не только меня, но и народ, стравливая руссов друг с другом. Люди им были неважны. И они уничтожали меня при молчаливом согласии народа.

Но почему так случилось? Почему народ бросил меня и равнодушно смотрел на мою агонию? Много лет я не мог понять, почему так случилось, почему народ позволил разорвать меня на куски. И лишь недавно меня осенило. Значит, в моем развитии на определенном этапе была допущена грубая ошибка, и я пошел по неправильному пути, который привел в тупик, где я и нашел свою смерть.

Хотел спросить у Горбачева: почему так получилось? Я ведь видел, что он искренне хотел дать людям свободу, избавить их от страха. Но все пошло не так. Многие обвиняют его в предательстве. Но я думаю, что здесь они ошибаются. Горбачев не был предателем – это точно, но ему не хватило опыта, терпения и, главное, мудрости. Ведь как только новый правитель поднимается на трон, его всегда окружают люди. Достойные стоят рядом и честно говорят в лицо, но таких после вероломного князя осталось не так много. Властители бояться опираться на сильных, им всегда проще видеть вокруг себя слабых, подобострастно смотрящих в глаза и готовых выполнить любое пожелание.

Горбачев хотел изменить меня, дать мне новый импульс развития, освободить от оков идеологических пут. Но он сам оказался не самым сильным человеком, а окружение не давало ему выбрать правильный путь. Я видел, с каким энтузиазмом начал свое правление Горбачев, как горели его глаза, и светилось огромной надеждой лицо. А потом он уставший, с потухшими глазами покидал трон. На его лице не было улыбки, только полное разочарование.

Уходил президент могучего государства, оставляя меня на разграбление кучке князей, готовых пировать на похоронах собственной Родины. Мне было жалко смотреть на Горбачева, ведь с ним я связывал огромные надежды на светлое будущее и с энтузиазмом смотрел вперед. Он уходил под свист толпы, непонятый народом, которому хотел подарить свободу. Горбачев не проявлял жестокости, не насаждал страха, дал людям выразить свою волю. Но нужна ли была народу свобода? Где он допустил ошибку? Я не мог понять. Да и имеет ли это теперь значение, меня все равно больше нет.

Я поднялся в небо посмотреть на солнце – оно всегда умеет согреть и поднять настроение. Там, в вышине, я увидел дух Андропова. Он парил над облаками, о чем-то задумавшись.

– Добрый день, Юрий. Как ты поживаешь здесь?

Андропов долго смотрел на меня изучающим взглядом. Профессиональная привычка чекиста осталась у него и здесь

– Добрый день. Хотя какая разница – добрый он или нет? Для нас это не имеет значения, мы ведь давно умерли.

– Скажи, Юрий, как получилось, что я попал в большую беду, а народ оказался равнодушен ко мне и в самую трудную минуту остался глух к моей боли, моим крикам и даже агонии? Они с презрением смотрели на мою слабость, нерешительность и полную нищету. Состарившись, потеряв здоровье и силы, я стал никому не нужен. И поэтому меня рвали на куски с такой яростью, как будто я виноват во всех их бедах. Они забыли время, когда я был сильным, здоровым и со мной все считались.

Андропов смотрел на меня.

– Ты был болен – и серьезно.

– Когда же я заболел?

– Это случилось давно. Все мечтали о равенстве, братстве, справедливости. Кто не мечтает об этом, особенно в юности? Все мы хотели для тебя только хорошего. Человек живет, пока верит, как только вера покидает его, он больше не жилец на этом свете. Я хотел вылечить тебя. Но не знал, с чего начать. Все было очень запущено. В экономике стагнация, коррупция набирала обороты, мы не выдерживали гонки вооружений, плановая экономика трещала по швам. Люди не верили в идеи социализма, общество начало гнить изнутри. Пока этого не было видно, но я знал, что болезнь смертельна, и лечить ее было крайне тяжело. Я хотел сделать все, что бы спасти тебя и вылечить. Но мне не хватило времени и… – Андропов запнулся. – Нужна была решительность, но мне ее не хватило. Твоя болезнь началась давно, но лечить ее никто не решался.

Умные глаза Андропова с сочувствием смотрели на меня.

– А кто мог спасти меня?

Он долго молчал. В его глубоких глазах читалась тоска, беспросветная бездна отчаяния и безнадежности. Но вдруг Андропов ожил.

– Был только один человек способный вылечить тебя.

– Кто это? – осторожно поинтересовался я.

– Я не любил этого человека. Не знаю, почему, но не любил, хотя в глубине души уважал и даже завидовал его способностям, уму и таланту организатора.

– Кто же это?

– Наш счетовод, – ответил Андропов.

– Какой счетовод?

– Извини, забыл, так мы звали его между собой за глаза. Он умел складывать, вычитать и умножать в уме четырехзначные цифры, поэтому мы в шутку звали его счетоводом. За доли секунд производил в уме такие сложные расчеты, что все просто диву давались.

– Так кто же это? – нетерпеливо спросил я.

Но в это время порыв ветра отнес дух Андропова очень далеко, и я не смог его догнать. Жаль, что я не узнал имени того, кто мог спасти мне жизнь и сделать людей счастливыми. Нелепая случайность прервала столь важный для меня разговор.

Я плыл дальше на белом облаке в неизведанную даль, изредка поглядывая вниз. Вспомнились последние месяцы моей жизни. Танки вышли на улицы Москвы, перекрыли важные перекрестки и главные площади столицы. Демонстрируя свою силу и желая напугать всех, кто хотел свободы. Солдаты смотрели из танков на людей и не понимали, зачем их прислали сюда. Им говорили, что здесь враги, предатели и бандиты. Но вместо них из домов выходили женщины и несли чай, бутерброды и цветы. На танки залезали молодые люди и объясняли солдатам, что они не враги, просто всем надоели постоянное враньё и несправедливость, что жители Москвы желают перемен и не хотят возврата к прошлому. Солдаты еще сомневались, но стрелять в людей они точно не хотели, и, даже если бы поступил приказ, вряд ли бы его выполнили.

Прошло всего три дня. Танки ушли из города. Народ праздновал победу. Но это была не победа, а начало страшной смуты и моей гибели. Светлые головы зовут на баррикады, мужественные и сильные идут в бой. А в это время проходимцы пробираются к трону, чтобы восседать на нем и свысока смотреть на вчерашних героев, посмеиваясь над их глупостью. Таким был август девяносто первого года. Нашелся ли тогда человек способный спасти меня? Нет, тогда было поздно, болезнь расползлась по всему организму, разнося страшные метастазы во все клетки организма. Значит, Андропов был прав, я был болен давно. Но кто же тот человек, который мог меня спасти?

Я парил над землей, вспоминая прошлое, и пытался понять, чем же так заболел, что не смог выздороветь, и, больного, меня просто бросили на произвол судьбы, забыв историю и все то, ради чего умирали их предки. Как жаль, что я не успел до конца выслушать Андропова – это был умный и талантливый человек, и если он что-то говорил, это были важные слова. Я плыл на облаке дальше, вспоминать последние дни своей жизни было больно.

В марте девяносто первого Горбачев вынес на всенародный референдум вопрос: жить мне или нет? Он рассчитывал на народ, и люди дружно сказали: жить! Тогда я вдохнул с облегчением. Время было сложное, мне нужна была поддержка. Плохо жилось и людям, не хватало продуктов питания, в магазинах исчезали товары. То там, то тут возникали кровавые стычки. Но даже в таких условиях народ сказал: жить! Жить тому, что мы создавали тысячелетие, жить единству. Но местные князьки не хотели моей жизни. Они мечтали каждый о своем удельном княжестве и всячески старались натравить людей на меня, эксплуатируя ошибки предыдущих правителей. Горбачев не мог ответить народу – что нас ждет впереди? Он много говорил, но дела шли все хуже и хуже. Болезнь перешла в последнюю стадию. Я с болью смотрел на Горбачева, надеясь, что он сможет совершить чудо, но он не был волшебником, и все его попытки меня не спасли. Было слишком поздно.

Глава вторая. Исповедь Брежнева

В небе я заметил дух Брежнева, он неспешно проплывал в стороне от меня.

– Леонид, Леонид, постой!

Брежнев остановился.

– О, здравствуй, здравствуй! – Он сразу пошел обниматься. – Как я рад видеть тебя. Стой. А почему ты здесь? – Леонид Ильич озадачено смотрел на меня. – Мы делали все, чтобы ты был здоровым и сильным, что случилось, почему ты здесь, а не на земле? Этого ведь не могло случиться с тобой?

– Да, Леонид, я тоже думал, что буду жить вечно, но девяносто первый оказался для меня роковым.

– Ты пережил меня всего на девять лет? – Брежнев страшно расстроился. – Что же получается – тебя больше нет? – Его лицо потемнело. – Восемнадцать лет я трудился во благо Родины. Почему так случилось? Он стал рыдать, потом успокоившись тихо проговорил – Наверное, я допустил главную ошибку, не проявил воли, когда хотел уйти на покой. В семьдесят четвертом году у меня случился инсульт. Просил свое окружение отпустить меня на отдых, но они настояли, чтобы я продолжить руководить. Не представляешь, как мне было тяжело. Ездил по разным странам, боясь перелетов и выступлений. Сердце барахлило. В любой момент могло подвести, со мной всюду был врач. Я несколько раз падал из-за проблем с сердцем, микроинсульты преследовали повсюду. Ты не представляешь, с каким страхом в душе я жил. Ужасней всего было потерять сознание на официальном мероприятии, это стало бы страшным позором. Я просил и умолял: отпустите меня, не мучайте, но Политбюро настояло на своем. Понимаю, почему они так поступили, я был слаб, и за моей спиной они обделывали свои мелкие делишки. А я не мог их проконтролировать. Особенно боялся выступать на съездах. Читать доклад по несколько часов стало для меня настоящей пыткой. Часть лица после инсульта была парализована, и хотя врачи сделали чудо, говорить мне было очень трудно. Прочитать речь стоило огромных усилий и напряжения. А они? Все эти члены Политбюро смеялись надо мной за глаза и пародировали. Они даже не догадывались, какой ценой мне все это давалось. Я видел, кто меня окружает. Были сильные личности, но их с каждым годом становилось все меньше и меньше. Вокруг меня появлялись другие люди. Они льстили в глаза, публично превозносили меня, а за спиной смеялись и травили анекдоты. А ты знаешь, почему я умер? – вдруг спросил Брежнев.

– Слышал, что-то с сердцем?

– Нет! Мне было очень плохо, а меня заставили стоять на трибуне мавзолея и приветствовать трудящихся во время демонстрации, посвященной Октябрьской революции. Прихватило сердце, страшно болела голова, все тело колотило в лихорадке, но меня буквально заставили подняться на трибуну. «Вы, Леонид Ильич, наше достояние! Как же без Вас? Без Вас никак!» Я стоял на трибуне под холодным ветром и дождем. Это было мое последнее выступление на людях. После этого я слег. Знал, что жить осталось совсем немного. Вспоминал свою жизнь: был коммунистом, искренне верил в социальную справедливость и светлое будущее. Начинал жизнь простым рабочим, потом на партийной работе, воевал, поднимал Молдавию, целину, потом продолжил в Москве. Видел сталинские методы работы. Сам был в этой системе, жил при ней в постоянном страхе. Знаю, как тяжело работать, когда над тобой висит дамоклов меч, за любую инициативу можно поплатиться головой, и не прощается ни один промах. Этот страх всегда связывал руки, не давал проявить себя. Потом Сталин умер. Помню, как народу стало страшно за будущее. Ведь все решал один человек, и вдруг его не стало, что делать? Как мы все не верили в свои силы! Как боялись самостоятельности и будущего без вождя. Потом пошли подковерные, закулисные схватки. Арестовали Берия. Я его знал, как все, тоже боялся, хотя, говорят, что организатор он был талантливый. Бывшего наркома НКВД арестовали и вскоре расстреляли, объявив врагом народа и английским шпионом. Я долго удивлялся, как это Берия вдруг шпион, ведь, по сути, он был правой рукой Сталина. Потом власть взял Хрущев. Он конечно неплохой человек, но ему не хватало культуры и образования. К тому же его минусом была чрезмерная эмоциональность, и часто в порыве гнева он допускал ошибки, хотя сделал много для страны. Но его непродуманные реформы вызвали возмущение в народе. И мы организовали заговор против Хрущева. Я не принимал активного участия в нем, но так получилось, что стал компромиссной фигурой в борьбе за трон. Они думали, что я слишком прост. Но – простачком – просидел на вершине власти восемнадцать лет. Эх, как все начиналось! Как мне хотелось создать новую страну. Я старался убрать страх, хотел, чтобы люди жили счастливо, в достатке и мире, радовались жизни…

– А ты мог меня спасти? – спросил я Брежнева.

– Я старался. Делал все для народа и тебя! Наверное, я допустил две ошибки. Первая – не ушел во время на заслуженный отдых, и вторая моя страшная ошибка, что согласился на ввод войск в Афганистан. Война дело всегда грязное, и я ее не хотел, но меня убедили.

– Все мы допускаем ошибки. Но скажи же мне, Леонид, кто мог все-таки меня спасти?

Брежнев замялся. Он долго смотрел вдаль, видимо, вспоминая свои лучшие годы.

– Есть такой человек. Но он был слишком умен и самостоятелен, мне часто приходилось его останавливать. Его не очень любил, рядом с ним было неуютно. Я любил поболтать, пообсуждать, а он говорил мало, все только по делу. Он был умнее всех нас.

– Ты завидовал ему?

Брежнев опять задумался.

– Не очень. Простой народ любил его, и мне было немного обидно. Чем я хуже него? Я был открытым человеком, хорошо понимал людей, не делал никому зла, старался поступать по совести. А он был другим, держался всегда в тени, был скромен и честен, таких, как он, я никогда и нигде больше не видел. Помню его слова: как же можно жить без честности, это все равно, что жить без хлеба. Зарубежные правители дарили ему очень дорогие подарки, а он их сдавал государству и на вырученные деньги строил школы, детские сады, библиотеки. Разве таких людей можно сейчас найти? Нет. Я ценил его, он много сделал для страны, но мне приходилось его сдерживать. Товарищи из Политбюро и ЦК часто возмущались его идеями, и мы просто не давали нашему умнику развернуться. Но вот этот человек мог бы тебя спасти. Думаю, больше никто не смог помочь.

– А как его зовут?

Но тут ветер подхватил меня. Дух Брежнева что-то говорил, но я не мог расслышать. Помахал ему издали. Может быть, мы еще встретимся. Почему не поблагодарил этого правителя? Он был хорошим человеком, открытым и добрым, и много сделал для народа и меня. Ведь именно при нем я был в самой своей лучшей форме. Вспомнил, как безжалостно с ним поступили товарищи по партии, заставив мерзнуть три часа на трибуне Мавзолея. Мне стало очень, жаль Брежнева. Тогда, в ноябре восемьдесят второго, было холодно, выпал первый снег. Вся страна в трауре. Гроб несли к могиле, рядом –престарелые серые лица из Политбюро. Уставшие и равнодушные, они провожали Брежнева в последний путь. Вот и могила, опускают гроб – и в последний момент он падает. Это был знак свыше. Предупреждение мне. Тогда понял – меня ждут не лучшие времена. Все ждали перемен, мой народ чувствовал, что нужно менять жизнь, иначе беды не миновать. Но, что могли сделать люди, которые стояли у гроба Брежнева? Эти старики с плохим здоровьем, без огонька в глазах, они хотели только одного – дожить спокойно и, если получится, провести остаток дней на троне. В тот ноябрьский день уходила целая эпоха, и наступало новое время больших ожиданий и надежд.

Глава третья. Откровения Хрущева

Кто же тот человек, который мог меня спасти? Этот вопрос терзал меня больше всего. Почему не знаю этого человека? Нет! Скорее всего, я его знаю, но почему-то не уделил ему внимания. Почему мой народ не поддержал его? Да, вот так всегда. Когда человек рядом, мы часто не замечаем его, не ценим редкого таланта, не бережем и не понимаем его истинной ценности. Когда у нас все хорошо, мы не хотим ничего менять и никого слушать, так нам удобнее. И когда надо трудиться, идти вперед, мы замираем в комфортной зоне, расслабляемся и ругаем тех, кто хочет заставить нас дальше двигаться для нашего же блага. Нам лень стремиться к будущему: вот придет завтра, тогда и подумаем, что делать? Но новый день приходит, а мы расслабились, и потому остаемся в прошлом, упуская свой шанс на будущее.

На небе опять появился чей-то дух. Я постарался подлететь к нему ближе. Круглое лицо, солидная лысина, умные, с хитрецой глаза. До боли знакомое лицо. Где-то я видел его!

– О, здоровеньки булы! Это ты? – Дух подлетел ко мне. И открыл от удивления рот. – Как ты оказался здесь? Ты должен быть там. – И дух показал на широкие просторы, которые растирались внизу.

Я стоял пораженный, мне было стыдно, что я не оправдал доверия этого правителя. Но кто же это? Я опять напряг свою память. Ах, Это же Никита!

– Никита, здравствуй!

Он еще раз посмотрел на меня и тепло обнял. Его воздушное тело вздрагивало.

– Что случилось, Никита?

Я посмотрел ему в глаза – он рыдал.

– Почему ты плачешь?

Хрущев не мог прийти в себя.

– Я не могу поверить, что тебя нет. Этого не может быть! Ты должен быть там, со своим народом, жить всегда, вечно. Что же случилось?

И Никита опять стал рыдать. Я стоял рядом и терпеливо ждал, когда он успокоится. Не надо утешать человека, когда ему плохо. Слезы выведут боль и очистят душу. Нужно было просто молча постоять рядом. Но меня очень тронули слезы Хрущева, было видно, что он искренне переживает мою смерть. Так прошло больше часа. Когда Никита, наконец, успокоился, начал рассказывать свою историю.

– Кем я был? Простой деревенский мальчишка. Когда началась Гражданская война, вступил в Красную армию, воевал под Царицыном. Мы отступали, белогвардейцы зажимали нас со всех сторон, фронтом командовал тогда еще молодой Иосиф Джугашвили. Тяжелое было время. Потом работал, в тридцатом году поступил в Промышленную академию, стал парторгом, здесь познакомился с Аллилуевой, женой Сталина. Ты, наверное, ее помнишь? Белокурая красивая женщина. Она замолвила за меня словечко перед мужем, и моя карьера резко пошла в гору. Вскоре избрали первым секретарем московского горкома партии. Было страшное время больших репрессий. Ты знаешь, кто рекомендовал меня на этот пост Сталину?

– Нет, – удивленно ответил я.

– Каганович. И знаешь, как он рекомендовал меня вождю? Сказал, что я троцкист. Это же, считай, в то время смертный приговор. Но Сталин улыбнулся: вот пусть теперь троцкистов убирает. На должность утвердили. Моими руками хотели уничтожить всю старую большевистскую гвардию. Я старался не принимать участие в репрессиях. Они были революционерами, и я не понимал, почему старые проверенные временем люди вдруг стали врагами. Разве товарищ Ленин мог окружить себя врагами народа и предателями? Сталин направил меня на Украину первым секретарем. – «Не забывайте товарищ Хрущев, троцкисты враги народа». Так он дал понять, что моя жизнь будет зависеть исключительно от количества разоблаченных троцкистов. Что мне оставалось? Только начать чистку партаппарата. Мне крайне стыдно за те поступки, но было дико страшно, и я отчаянно боролся за жизнь. Лучшие военные кадры подготовил в свое время Троцкий, а всех, кому он дал дорогу, теперь беспощадно уничтожали. Сам, когда-то восхищался талантом этим человеком, но времена изменились, пришлось меняться и мне. Когда фашисты напали на страну, армия была обескровлена. Войска беспорядочно отступали. Мне поручили руководить обороной Киева. Но какой я полководец, всю жизнь занимался хозяйственной и партийной работой. Оборону столицы Украины провалил. Мне не хватило знаний и самостоятельности, без разрешения вождя было очень опасно что-то предпринимать, а Сталин редко общался с нами в первые месяцы войны. По моей вине несколько сотен тысяч человек оказались в окружении. Я не дал команду к отступлению, и все они попали в плен к врагу. – Хрущев закусил губы, ему было очень больно. – А что я мог сделать? Дать команду отступать? Меня бы первым к стенке поставили, как предателя и дезертира. Потом мне поручили вести наступление на Харьков в сорок втором. – Лицо Хрущева перекосила гримаса боли. – Тогда планировалось широкое наступление, но оно не было толком подготовлено, немцы нас переиграли, и армия попала в капкан. Жертвы были страшные. Думал, меня расстреляют за такой провал. Война это не мое. Какой из меня военный? И зачем только Сталин посылал меня на выполнение таких операций? Я сумел бежать, но армия погибла, скорее всего, меня бы поставили к стенке, но заступился Молотов, благодаря ему я остался жив. Мой сын Леонид воевал, был летчиком и бомбил Германию, его подбили и ранили, перебитый и контуженный он был доставлен в госпиталь. Там Леня от горя часто стал пить и в алкогольном угаре застрелил другого офицера. Сына отдали под трибунал. Я ходил к Сталину, умолял его не судить сына. Но вождь высокомерно спросил: ты за сына хлопочешь как отец или как член Политбюро? Что я мог сказать? Конечно, как отец. «Так скажи, как отец, что ты скажешь отцу того офицера, которого убил твой сын?» Сталин был непреклонен, и моего сына осудил трибунал. Его разжаловали и отправили в штрафной батальон. В первом же бою попал в плен. Когда немцы узнали, что он мой сын, его стали использовать в пропаганде. Немцы умели применять методы устрашения, и Леонид стал сотрудничать с фашистами. До Сталина дошли эти слухи. Вождь дал указание партизанам выкрасть Леню. А я опять пришел к Сталину. Мне было очень страшно, но я умолял простить сына. Сталин ничего не ответил. А вскоре я узнал, что партизаны, выкрав у немцев сына и по личному распоряжению Сталина расстреляли, как предателя. Я все-таки не последний человек в партии и можно было сделать исключение ради меня? Вождь устраивал праздники в честь побед на фронтах и меня просили исполнить гопак, украинский национальный танец. Что мне оставалось, плясал, хохоча и веселясь на полную катушку. А в душе все обливалось кровью. Иногда хотелось достать пистолет и пристрелить Сталина. Отомстить за сына. Но плясал, а все хохотали надо мной: во Никита кренделя выкидывает! Я убежал в уборную. Схватил полотенце и разрыдался как малое дитя. Сердце разрывалось от боли, душа не хотела жить, я оплакивал сына, которого не пощадил Сталин. Но меня опять позвали к вождю и, вытерев лицо, улыбаясь, опять побежал плясать свой проклятый гопак под гогот окружающих. Как мне стыдно за свою трусость! Но я же был не один такой. Посмотри, Молотов. Второй человек в стране, а жена сидела в лагере, умирая от голода и холода. А всероссийский староста Калинин – его вторая половина тоже была арестована, и он даже не заикнулся о ней перед Сталиным. Все жили в страхе. Каждый думал только о себе, и я тоже.

Хрущев опять перекосился от боли. Даже сейчас, спустя столько лет, она не отпускала его и по-прежнему теребила его незаживающие, кровоточащие раны. Никита помолчал.

– Война закончилась, опять пошли враги и шпионы, вновь полетели головы. Казалось, всем этому не будет конца. Но пятого марта мне сообщили, что Сталин умер. В душе было два чувства. Одно – облегчение: все кончился страх. А второе – ощущение неопределенности, что будет теперь? Я понял, что сидеть, сложа руки нельзя. Скоро начнется драка за трон. Собрал Политбюро. Все были подавлены, и только Берия выглядел бодрячком. Казалось, он не сильно переживал смерть вождя. Но все члены Политбюро со страхом смотрели на бывшего наркома НКВД. Лаврентий думал, что его сделают приемником Сталина, но перепуганная партийная верхушка предпочла видеть меня на вершине власти. Между собой они говорили: давай Никиту пока поставим, а то Берия придет к власти, и нам тогда несдобровать. Они считали меня за простака, танцующего гопак под всеобщий гогот. Члены Политбюро испугались заговора против Лаврентия, и только мне удалось убедить Жукова его арестовать – сумел грамотно сыграть на чувствах маршала. Берию арестовали прямо на заседании Политбюро, я убедил всех, что надо с ним быстро заканчивать, и вскоре его расстреляли. На двадцатом съезде выступил с докладом, в котором разоблачил Сталина, показал всю жестокость этого человека и те огромные потери, которые понесли партия и народ. Я выпустил почти всех политических заключенных, кроме, конечно, настоящих предателей и пособников фашистов. Старая сталинская команда не простила мне этого: они были тоже причастны к террору и всем ошибкам вождя. Они почти добилась того, чтобы меня сняли с должности, но Жуков вмешался в заседание пленума ЦК. Министр обороны встал на мою сторону, сказав свои знаменитые слова: «Без моего приказа ни один танк, самолет и солдат не сдвинется с места». Я победил и всех противников быстренько выгнал из партии. Но Жукова стал бояться больше огня. И когда он уехал с визитом в Болгарию, добился, чтобы его сняли со всех постов.

– Скажи, Никита, а ты мог бы меня спасти?

– Что за вопрос? Я всю жизнь посвятил, чтобы прославить тебя, сделать сильным и мощным. Но пойми, каково мне было? Война недавно закончилась, кругом разруха. Тут еще американцы стали угрожать, нужно было много оружия и огромную армию содержать. В Новочеркасске вспыхнул протесты, рабочие организовали массовые беспорядки. Местная милиция не могла успокоить людей. Пришлось вводить войска. Рабочие были, конечно, правы, но я боялся. Если не подавить бунт, он мог перекинуться на другие города, и тогда бы советская власть могла просто рухнуть. А допустить этого было никак нельзя. Людей уговаривали разойтись по домам и приступить к работе, но они не пошли на компромисс. Лучше умрем, но больше жить в нищете не хотим. Тогда я отдал приказ стрелять. – Лицо Хрущева опять перекосилось от боли. – Не знаю, почему пошел на такой гнусный поступок, но у меня не было выбора, тем более все окружение только и говорило, что нужно показать им силу. Стреляли в Новочеркасске, а пули, летевшие в рабочих, били мне в грудь. Я был в Кремле. Но крики и стоны умирающих людей, стояли у меня в ушах. Прекрасно понимал, что так нельзя, но страх за советскую власть взял вверх.