Обманувший дьявола

Фотограф Meshau Elti

© Игорь Ягупов, 2018

© Meshau Elti, фотографии, 2018

ISBN 978-5-4493-5716-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1

Босая женщина в одной рубахе и накинутой на плечи шали, словно безумная, выбежала из избы и бросилась через огороды. Ее ноги то и дело оскальзывались на размокшем месиве весеннего подтаявшего снега. Но она не обращала на это никакого внимания. И лишь время от времени вскидывала руки, чтобы сохранить равновесие. В эти мгновения она была похожа на израненную птицу, которая хочет взлететь, но никак не может оторваться от земли.

Волосы женщины были растрепаны. А голубые прежде глаза теперь казались черными из-за расширившихся от ужаса зрачков. Разом осунувшееся молодое лицо исказило невыразимое страдание. В нем не было боли – лишь неизбежность, с которой нельзя примириться и от которой надо бежать не разбирая дороги. В очередной раз взмахнув руками, чтобы удержаться на раскисшей снежной жиже, женщина неизменно поправляла затем на плечах шаль, как будто из последних сил старалась сохранить свое тепло. Запахнув шаль плотнее, она бросала по сторонам тоскливый взгляд и спешила дальше.

Где-то сзади, неимоверно далеко, как будто в другом мире, который она внутренне уже оставила навсегда, скрипнула дверь избы. На пороге, в зияющем черном проеме появились заспанные личики двух детей – девочки и мальчика.

– Мама, мама! Куда ты? Вернись! Мама! – кричали дети.

Ветер срывал их тоненькие голоски и словно отгонял прочь от той, кому предназначались эти мольбы. И все же женщина услышала их. Она споткнулась на бегу, как будто кто-то с силой толкнул ее в спину, и повалилась вперед, опершись руками о талый снег. Воспользовавшись этой неожиданной паузой, чтобы перевести дыхание, она сделала несколько глубоких, точно рваных вздохов. Приложив к пылающему лицу мокрые от снега холодные ладони, женщина, сидя на земле, обернулась. Она все еще хватала ртом воздух, не имея сил справиться с отчаянно бившимся в ее груди сердцем. Губы ее почти беззвучно шептали:

– Любонька, Ванечка, деточки мои…

На лице женщины появилась слабая улыбка. Она с мольбой протянула руки в сторону избы. И глаза ее при этом приобрели некую осмысленность. Казалось, что она вот-вот бросится обратно, чтобы обнять детей, прижать их к себе и успокоить. Но жестокий ветер тут же швырнул ей в лицо острые кристаллики снега. Женщина вздрогнула и тихо застонала, словно кто-то отпустил ей пощечину. Махнув детям обеими руками, она вновь поднялась на ноги и бросилась бежать дальше.

– Позор, мне не снести его, не снести, – шептала она, качая головой.

И она бежала дальше, пытаясь хоть как-то сохранить сорванное дыхание и не упасть в грязное месиво лицом. Если бы она упала сейчас, то уже не смогла бы подняться. Она чувствовала это. И что-то внутри нее словно говорило ей: «Упади. Упади. Да падай же. Заройся лицом в холодную снежную кашу. Остуди его. Дай отдых ногам. Подумай. Все образумится. Живут же люди и в холопах…» Но что-то другое тут же кололо ее, как иголкой, под сердце. И без всяких слов ей было понятно, что она не сможет переступить через себя. Никогда и ни за что не сможет.

Детей невыносимо жалко. Что теперь с ними будет? Но она гнала от себя эти невнятные мысли, не давая им оформиться в осознанные слова. Все, что было у нее в жизни, осталось позади, далеко отсюда. Где-то там, за тем пригорком, который уже скрыл от нее избу с черным, как ощерившийся беззубый рот, дверным проемом, в котором виднелись бледные испуганные детские личики.

Огороды плавно спускались к реке. Здесь зима все еще удерживала свою власть. И перепаханную с осени землю покрывал ледяной наст. Скользя на заледенелом склоне и стараясь при этом удержаться на ногах, женщина бросилась к реке. Берег приближался, качаясь перед ее глазами в такт неровному бегу. Изрезанные в кровь острыми кромками наста босые ноги отказывались ей подчиняться. Еще мгновение, и она упадет. И больше уже не встанет. Примет свой позор, который…

– Его нельзя вынести, – решительно сама себе в очередной раз прошептала женщина, – нельзя.

И эти слова, как магическое заклинание, придали ей силы, заставили рассеяться поплывшие уже перед глазами радужные круги, которые застлали собой весь горизонт. Она вновь отчетливо увидела свою цель – огромную, длинную и извилистую, как язык сказочного змея, полынью. Она образовалась на середине реки, на самой стремнине. Всю зиму водяной поток стремился вырваться здесь наружу, чтобы вздохнуть свободно могучей грудью. Но мороз своей жестокой волей сковывал непробиваемым панцирем, стягивал, точно путами, оба берега. И вот сейчас, когда весна уже явно заявила о себе, река порвала оковы и освободила свой бег.

Сюда, к этой разверстой водной бездне и спешила женщина. Она все еще зябко куталась в свою шаль. Зачем? Неужели тому, кто хочет броситься в ледяную свинцовую воду, нужно бояться холода? Задай ей кто эти вопросы, она бы наверняка не смогла на них ответить. Полынья плясала перед ее глазами, как будто звала к себе.

Женщина выбежала с берега на лед реки. Она на миг остановилась и молитвенно заломила руки, как будто прося небеса простить ей грех, который должен был свершиться через несколько мгновений. А затем, не раздумывая больше и не замедляя уже своего бега, бросилась вперед, к полынье. Ветер пригоршнями швырял ей в лицо снежную крупу, точно испытывая ее решимость. Но она не обращала на это никакого внимания. Она внутренне уже порвала все связи с этим миром, который так больно мстил ей до последних мгновений ее жизни.

– Позор, позор, мне не снести его, – повторяла она снова и снова пересохшими от быстрого бега и посиневшими от холода губами.

Она не добежала до полыньи саженей пять или шесть, когда подточенный снизу весенней силой воды лед не выдержал ее тяжести и проломился. И она вмиг, как-то грузно для ее хрупкого тела, ушла под воду по самые плечи. Ее шаль, набрав под себя воздух, вздулась у нее за спиной. Женщина инстинктивно забила по воде руками. Она даже дотянулась до ледяной кромки. Но та коварно обломилась, как только женщина попыталась, подтянувшись, навалиться на нее грудью.

Женщина вновь тоскливо подняла безумный взгляд к небу. Как будто извинялась за то, что в последний момент испугалась и, добившись того, к чему сама же стремилась наперекор ветру, колючему снегу и крикам детей, вдруг решила отступить, выбраться на ледяную гладь, отползти от опасного пролома обратно к берегу.

Но она вновь овладела собой. Властно приказала себе действовать, как задумала. Вернее, бездействовать. Ибо отныне ее желание оборвать свою жизнь требовало от нее лишь одного – безропотного ожидания, непротивления темной силе свинцовой речной воды. Она прижала руки к груди, чтобы не дать инстинкту самосохранения возобладать над ее волей. Она не будет жить с тем позором, который на нее обрушился. Это все равно была бы не жизнь. Так лучше умереть сейчас.

Вода полностью накрыла ее. Потом лицо ее на какое-то мгновение вновь показалось над поверхностью. Уже у самого края того пролома во льду с рваными краями, который образовался от ее падения. Но течение тут же толкнуло ее тело дальше, под ледяной панцирь. И она ушла под воду уже окончательно. И только шаль ее какое-то время, пока не пропиталась водой и не отяжелела, еще плавала на поверхности полыньи.

Глава 2

Дверь чуть слышно скрипнула. Андрей даже не услышал, а почувствовал этот звук. Он приподнял голову с подушки. Чтобы увидеть того, кто вошел в спальню, ему пришлось перевернуться на другой бок.

– Бабушка? Заходи, заходи, я уже проснулся, – почти обрадовался он и тут же поспешно добавил: – Нет, нет, это не ты меня разбудила. Вовсе нет. Я уже не спал, когда ты вошла.

Бабушка бесшумно подошла к дивану, служившему ему кроватью, и присела на самый краешек у его ног. Ее покрытое морщинками и столь знакомое ему лицо было полно беспокойства. Поначалу Андрей почему-то решил, что бабушка тревожится о нем.

– У меня все хорошо, бабуля, – нарочито весело произнес он, сгоняя с себя остатки сна. – И на работе, и вообще.

Под «вообще» понимались затянувшиеся отношения с Юлькой. Уж сколько раз бабушка говорила ему жениться, настаивала, убеждала. Шутливо грозилась не умирать, пока не увидит его с кольцом на пальце. Впрочем, последняя угроза оказывалась ему весьма выгодной. И он всякий раз отшучивался по этому поводу. Живи, мол. Специально теперь никогда не женюсь.

– У меня все нормально, не о чем тебе беспокоиться, – повторил он.

Но тут же понял, что вовсе не в нем дело. Бабушка пришла к нему в комнату, чтобы о чем-то попросить. Это ей нужна была сейчас помощь. А он в своем обычном эгоизме поначалу не обратил на это внимания. Андрею стало стыдно. Он неловко кашлянул. И понял, что больше всего на свете хочет тут же исправить свою оплошность.

– Ну? – Андрей сел на кровати и вопросительно приподнял бровь. – Сбегать тебе за лекарствами?

Бабушка устало покачала головой.

– Телевизор опять сломался? – он почти обрадовался своему предположению. – Купим новый.

Но бабушка в ответ лишь печально погладила его по лбу своей сухонькой ладошкой.

– Тогда что?

– Пров, – едва слышно, как будто вздохнула, произнесла старушка.

– Что? Кто? – не понял Андрей.

– Неприкаянный он. И нет мне покоя из-за него.

Андрей помотал головой, стараясь согнать с себя вновь навалившуюся на него сонливость. Нет, он решительно ничего не понимал.

– Душа его неприкаянна. Бродит по свету. Нет у меня больше сил, чтобы терпеть.

– Да объясни ты по-человечески, – развел руками внук. – Что за загадки? Подожди, дай я встану. Мы сейчас…

Он не договорил. Старческое сероватое лицо бабушки стало расплываться. Как будто кто-то стирал толстый слой пыли, осевший на полировке. Затем вся фигура ее осела, точно ссыпавшись с дивана на пол. Андрей хотел наклониться и посмотреть, что же осталось на полу после подобного катаклизма, но не смог. Неведомая сила навалилась на него и повалила обратно на диван, вжав его голову в подушку.

Тревога его все усиливалась. Он чувствовал, что в комнату вот-вот кто-то войдет. Кто-то страшный. Тот, кто уже стоял за дверью, которую бабушка оставила открытой. Нужно сопротивляться. Нужно вскочить с постели. Нужно! Но тело не слушалось его. Сколько ни напрягал он мышцы, стараясь сдвинуться хоть на миллиметр, ничего не выходило. Если бы он смог пошевелить хотя бы головой, чтобы взглянуть на дверь, которая сейчас была ему не видна. Он чувствовал, что неизвестное зло приближается к нему. Сейчас он почувствует его прикосновение: холодные цепкие пальцы у себя на шее.

Нужно сдвинуться с мертвой точки, в которой он замер, точно зависший внезапно компьютер. Нужно попытаться приподнять голову, которая сейчас беспомощно лежала на подушке. Не надо смотреть на дверь. Не следует даже думать о том, что надвигается оттуда. Нужно просто пошевелить головой. Почувствовать это движение. Тогда способность двигаться вновь вернется к нему в полной мере. Он почему-то был в этом уверен.

И он, напрягая все свои силы, стал приподнимать голову. Все выше, выше, выше над подушкой. Еще мгновение, и он увидит свои ноги. Еще чуть-чуть. Все выше и выше. Нужно лишь немного передохнуть. Но только он ослабил свою волю, как понял, что голова его по-прежнему лежит на подушке. И все ее героическое движение вверх существовало лишь в его воображении.

Все нужно было начинать сначала. Но времени на это явно недоставало. Ему оставалось только кричать. Может быть, Юлька была где-то здесь? Хотя вряд ли. Потому что тогда она была бы с ним в постели. Нет, она явно сегодня ночует у себя. Вернее, ночевала. Потому что яркий свет вовсю бил у него из-за спины, недвусмысленно намекая на давно наступившее утро. Может быть, тогда его крики услышат соседи? Надеяться оставалось только на них.

Но беда состояла в том, что и крикнуть он не мог. Даже рот открыть не получалось. Да и свет этот вовсе не походил на теплый и желтоватый свет утреннего солнца. Нет, этот мертвенный белый свет исходил от того, что приближалось к нему сейчас из-за спины, пользуясь его неожиданной и полной беспомощностью.

Еще мгновение, и оно прикоснется к нему, будет рвать его на куски. А он при этом даже не сможет пошевелиться. Из последних сил Андрей напрягся всем телом, чтобы сдвинуть его с места. Хотя бы руку, хотя бы палец. Да, мизинец на левой руке. Этого было бы сейчас вполне достаточно. Это была бы победа. Он вложил в это движение всю свою волю, всю силу, которая у него оставалась. Но и мизинец не хотел его слушаться. Он скосил глаза вниз, пройдя взглядом по своей руке, и с ужасом увидел, что у него больше нет мизинца. Что от него остался короткий обрубок, из которого сочится кровь. Он снова попытался закричать и… проснулся.

Утерев тыльной стороной ладони горячий пот со лба, Андрей огляделся по сторонам, все еще находясь во власти своего кошмара. В комнате было темно. Из-за плохо задернутой шторы в окно с улицы заглядывал фонарь. Большим и указательным пальцами Андрей, зажмурив глаза, потер веки. Потом потряс головой, чтобы согнать с себя сон. Стоящий на тумбочке будильник показывал половину шестого. Еще слишком рано. Будильник поставлен на семь. Но за оставшиеся полтора часа все равно не уснуть.

Андрей поднялся и, не зажигая свет, прошел в кухню. Глядя в окно, он нервно курил под мурлыканье закипающего чайника. Чашка кофе слегка подняла ему настроение. Ровно настолько, чтобы спокойно и логически задать самому себе главный вопрос: «Что с ним происходит?»

Его бабушка умерла в Таганроге три года назад. И, собственно говоря, не было бы ничего удивительного, если бы она приснилась ему теперь. Сны вполне объяснимы с точки зрения физиологии, биологии, психологии и прочих естественных наук. Но дело заключалось в том, что она снилась ему все чаще и чаще. Причем сон был всегда один и тот же. Она садилась к нему на постель и заводила разговор о каком-то Прове, который не давал ей покоя. Иногда Андрей, как в этот раз, требовал от нее пояснений. Иногда он твердо обещал ей разобраться с этим Провом. Дело не в деталях. Дело в том, что он, похоже, тихо сходил с ума.

А как иначе все это объяснить? Нет, безусловно, он любил бабушку. Когда он учился в школе, а потом в университете, он проводил у нее все летние каникулы. Да и потом часто ездил к ней в Таганрог. Обычно летом. Ничего удивительного: юг, солнце, море.

Он помнил, как в августе они ходили с бабушкой на базар покупать арбузы. Они всегда отправлялись туда вместе. Бабушка умела по одному только внешнему виду отобрать спелый арбуз. Ей не надо было для этого никаких надрезов. А Андрей нужен был ей в качестве тягловой силы. Чтобы донести покупку до дома. И ему приходилось приноравливаться к ее суетливой стариковской походке, то ускоряя шаги, то вновь замедляя их. Он, кажется, до сих пор помнил вкус тех арбузов.

Они шли на базар дворами. Этот маршрут давал сразу два преимущества. Во-первых, они сокращали путь. Во-вторых, избегали жаркого послеобеденного солнца, которое плавило асфальт на улицах, так что каблуки впечатывались в него, как в воск.

Но он снова отвлекся. Да, конечно же, он любил бабушку. Но она ушла из жизни, когда ей было восемьдесят семь. Нет, безусловно, это тоже было горем. И для него, и для его матери. Но подобную смерть нельзя назвать неожиданной. К такому финалу внутренне готовятся заранее. И вряд ли здесь следует говорить о каком-то шоке. По крайней мере, не таком, чтобы видеть покойную из ночи в ночь.

Нет, здесь явно было нечто другое. Какие-то внутренние, не осознанные им самим связи. Ведь сны – это, говорят, отражение нашей дневной жизни. Возможно, речь идет о его собственных житейских проблемах? И в образе бабушки с ним говорит его собственное «я», пытающееся что-то ему подсказать?

Но что? Не знает он никакого Прова. И никогда не знал. Ни одного. Имечко-то какое кондовое. Где сейчас такое встретишь? Хотя, впрочем, нынче стало модным изгаляться. И все же он лично ни одного Прова не встречал.

Разве что бабушка ему что-то рассказывала о каком-нибудь Прове, а он забыл об этом начисто. Но это все равно не объясняло его навязчивых снов. Надавать бы этому Прову как следует. Чтобы бабушка успокоилась. Но только где его найти? Бред какой-то. Наваждение. И это постоянно наваливающееся на него после каждого прихода бабушки нечто. Когда он не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Он, конечно, материалист, и его кошмарам должно быть какое-то объяснение. Причем желательно, чтобы это была не шизофрения.

Андрей допил кофе и вновь закурил. Снотворное попринимать? Так ведь тоже страшно. А ну как не проснешься вовремя? Говорят, бывает, что люди во сне умирают от разрыва сердца. И вроде бы это может случиться и от кошмара тоже. Если ты не сможешь вовремя проснуться. Бывают же у людей сердечные приступы во время киносеансов. Когда какое-нибудь страшилище кидается на главного героя из-за угла. Так почему бы, спрашивается, не помереть от своего же собственного ночного кошмара?

Рановато ему, конечно. Сердце молодое. Что за глупости лезут в голову? Тут не сердце, тут, похоже, эту самую голову и надо лечить. Сходить к психиатру? Боязно. Наших психиатров он знает. Впрочем, откуда ему их знать? Ладно, не знает. Но может предположить, зная других врачей. Это за границей психоаналитики спокойно выслушивают лежащих у них на кушетках истеричек и неврастеников, помогая пациентам добрым словом и сочувственным пониманием их проблем. И не сообщают потом на работу и «куда следует».

А у нас тебя чем встретят: ваше полное имя, точная дата рождения, сколько полных лет, на что жалуетесь? Пожалуйся тут на сны об умершей бабушке и неизвестном Прове. Да и чем тебе помогут люди, которые, зная дату твоего рождения, даже не могут сами посчитать, сколько тебе лет?

Идите, скажут, молодой человек, отсюда со всеми своими комплексами. А начни-ка тут настаивать. Да тебя повяжут в смирительную рубашку и вгонят в вену кубов двадцать какого-нибудь лошадиного транквилизатора. Тут-то этот Пров и явится во всей красе. А эти шарлатаны в белых халатах еще и на работу сообщат. И начальство тебя вмиг вышвырнет. Кому хочется быть искусанным собственным сотрудником?

А если врачи подумают, что ты колешься? И у тебя глюки? Оно и вправду похоже на глюки. Да только на ясную голову. Но кто в этом будет разбираться? Тебя отправят на принудительное лечение в какую-нибудь психушку или тюрягу. Нет, к врачам нельзя. Может, само пройдет?

Глава 3

Придя на службу, Андрей долго сидел, уставив пустой взгляд в монитор. О работе думать не то чтобы не хотелось, а просто не моглось. Его слегка подташнивало. Может быть, от выкуренных натощак сигарет? Но ведь он потом позавтракал. Или это уже не считается? Наверное, от этого самого завтрака его и тошнило. Что за дрянь ему приходится есть. Нет, права бабушка: надо жениться. Вернее, была права. Но слово «была» как-то не подходило к той, которая приходила к нему чуть ли не каждой ночью. Хотя теперь она не вспоминала о его женитьбе. Куда больше ее интересовала возможность свести счеты с Провом. Андрей хихикнул. День и огромный, полный народу офис добавили ему уверенности в себе. Но он тут же вспомнил о ночном видении, и его затошнило еще сильнее.

Стараясь отогнать от себя воспоминания о кошмаре, он снова стал думать о женитьбе. Нет, только не на Юльке. Она готовит еще хуже него. И сама не прочь пошарить у него в холодильнике. Как с голодного края. Нет, ему бы хорошую хозяйку в дом. Чтобы у нее все в руках горело.

– Ярким пламенем, – почему-то тут же добавил он мысленно.

Это сразу вернуло его к тому мертвенно бледному свету, который заливал комнату, когда зловещее нечто готово было навалиться на него во сне. Нет, он больше не мог этого выносить.

Напряженно оглянувшись по сторонам – не заметил ли кто чего необычного в его поведении? – он почти тайком сунул в карман пиджака мятую пачку сигарет и выскользнул в коридор.

На этаже шел ремонт, поэтому полутемный и без того узкий коридор был уставлен с одного боку старыми столами вперемешку с канцелярскими шкафами, щедро забрызганными побелкой. По другой его стороне шли двери бесчисленных кабинетов. Они открывались наружу. И, открывшись, перегораживали все оставшееся от шкафов и столов пространство.

Андрей скользнул вдоль коридора, стараясь не быть сшибленным внезапно распахнувшейся дверью и одновременно не испачкаться побелкой, которая с доверчивостью ребенка цеплялась за вашу одежду при малейшем прикосновении к шкафам.

Курилка находилась в самом конце коридора, возле аварийной лестницы и лифта. Из нее несло таким табачным перегаром, что слепой, наверное, смог бы найти ее по запаху. Приотворив скрипучую дверь, Андрей бочком протиснулся внутрь. В облаках синего дыма на поставленных вдоль стен стульях сидело несколько человек.

– Привет, – буркнул Андрей.

Ему никто не ответил. Он был здесь своим человеком, на которого поэтому не обращают внимания – не из пренебрежения, а исключительно из-за признания его частью семьи. Примостившись на стуле, Андрей достал из пачки сигарету и задумчиво стал разминать ее руками. Он не спешил. Возвращаться в кабинет ему не хотелось. Поэтому он всячески старался растянуть перекур. Разговор в курилке, где в данный момент подобралась исключительно мужская компания, как водится, шел о женщинах.

Недавно разведенный Генка из топливного отдела, наклонившись на стуле вперед и пренебрежительно вертя рукой с зажженной сигаретой, которая описывала в воздухе дымные круги, как подбитый вражеский истребитель, рассуждал и рассуждал о чем-то на грани приличия, простительном исключительно благодаря тому, что в курилке все были хорошо знакомы между собой.

Не слушая Генку, Андрей окончательно размял сигарету, высек из почти пустой зажигалки жалкий дрожащий огонек и наконец-то закурил. После первой же затяжки он понял, что сигарета, как говорится, не пошла. Мучавшая его с утра тошнота внезапно резко усилилась. А горло точно сжали чьи-то цепкие пальцы. Рвотный позыв был настолько силен, что Андрею, чтобы скрыть его, пришлось надсадно закашляться. При этом он согнулся на своем стуле в три погибели, а перед его глазами поплыли желто-зеленые пятна.

– Тебе пора бросать травиться, старик, – великодушно заметил Генка. – Нельзя так себя загонять. А то сердечко-то не каменное. Ты учти.

Андрей виновато улыбнулся и выпрямился, откинувшись на спинку стула. Он судорожно сделал несколько глубоких вдохов и прижал свободную от сигареты левую руку к груди.

– Может, и правда, сердце барахлит? – подумал он. – И все эти ночные явления лишь следствие недуга? Надо бы сходить, провериться. К кардиологу.

Генка тем временем продолжил с азартом крыть черной краской всю слабую половину человечества. Впрочем, скурив сигарету до фильтра, он внезапно успокоился, вскочил со стула и стремительно покинул прокопченные стены курилки.

Остальная компания, лишившись буйного вожака, тоже снялась с места и вышла. Андрей остался один. Глупые Генкины рассуждения добавили к его тошноте головную боль. Так и не куренная сигарета бесполезно истлела у него в руке.

Андрей затушил окурок в пепельнице, стоящей на небольшом столике справа от его стула, и потянулся в карман за мятой пачкой. Нет, если уж он пришел сюда покурить, то он это сделает. И никакая Генкина болтовня его не остановит. Нашелся пророк из курилки! Своим здоровьем пусть озаботится. Подумаешь – сердце! Нет, о сердце, конечно, нужно думать. Когда с ним проблемы. Но у него их нет. И быть не может. Какой из Генки кардиолог. Затошнило? И что с того? Сразу сердце? При беременности тоже тошнит. Так, может, он теперь беременный?

Андрей высек из зажигалки еще одну порцию огня и закурил. Затем тяжело откинулся на спинку стула и сделал несколько нарочито глубоких затяжек, как будто самому себе доказывая, что его сердце исправно. Новый приступ тошноты заставил его согнуться в три погибели. А свет в курилке начал меркнуть.

Сначала Андрей решил, что это темнеет у него в глазах. Но когда он с усилием поднял внезапно неимоверно потяжелевшую голову, то к своему ужасу увидел, что единственная лампочка на потолке гаснет.

Отвратительно и несуразно было то, что она не потухла внезапно, как бывает, когда перегорит спираль или кто-то отключит свет. И даже не лопнула с оглушительным взрывом, как порой случается с лампочками. Нет, она медленно угасала, словно кто-то подкручивал колесико реостата. Из ослепительного снопа желтого света, висящего, как солнце в легком утреннем мареве, в клубах табачного дыма, она превратилась в оранжевый шарик. Потом в нем, как тлеющий окурок, показалась остывающая спираль.

Андрей затряс головой. Он хотел встать, но ноги не слушались его. Еще мгновение, и он, как утром в постели, уже не мог пошевелить ни рукой, ни даже пальцем. Но тогда это был сон. Сейчас он оказался во власти кошмара наяву. Он словно потерял свое тело, отстранился от него. И только тошнота осталась у него из физических ощущений.

Позвать на помощь? Он не знал, повинуется ли ему его голос. Может быть. Но в каком виде он предстанет перед сослуживцами, если ни с того ни с сего заорет в курилке:

– На помощь! На помощь!

Что он им скажет? Сердце прихватило?

– С сердцем, миленький, так не орут, – укорит его Виталий Степанович, начальник отдела, – с сердцем лежат себе тихонько и помирают, никого не отвлекая от работы.

Да и далось ему сегодня это сердце. Сколько можно? Но если не сваливать все на несчастную мышцу, придется признать, что он, взрослый мужик, белым днем, в набитом людьми офисном здании испугался, когда в комнате погас свет? Да и комната-то с окном.

Впрочем, от окна в курилке было мало толку. Оно выходило в узкий простенок. Метрах в двух-трех от него высился глухой торец соседнего здания – обшарпанная кирпичная кладка. Сейчас, глубокой осенью, в туман и непогоду наличием окна можно было пренебречь.

И все же потухшая лампочка никак не оправдала бы его призывов к спасению. Может, в сети просто упало напряжение. А лампочка цела и невредима. Завхоз Светлана Викторовна зорко следит за освещением. Она не простит ему паники, поднятой из-за исправной лампочки.

Мысль о том, что его, ведущего инженера-программиста, будут отчитывать за поклеп на лампочку, была настолько нелепой, что Андрей мысленно хихикнул. Не о том он думает. Наверное, он просто сходит с ума. Очень похоже. И нечего приплетать сюда благородный инфаркт. Нет, у него какая-нибудь шизофрения, вульгарная, как уличная девка. При шизофрении как раз и требуют спасения от погаснувшей лампочки. А еще бегают по коридорам и кусают коллег. Это у него наверняка еще впереди.

Как ни странно, но мысли о шизофрении несколько успокоили Андрея. Все еще не владея своим неуклюжим и тяжелым, точно борцовский манекен, телом, он скосил взгляд в угол, где была дверь, в надежде на то, что никотиновый голод приведет в курилку новую порцию страждущих.

Бабушка стояла в самом углу. Ее по-стариковски хрупкая фигурка словно соткалась из сгустившегося табачного дыма. По-видимому, лампочка – у Андрея уже не было сил взглянуть наверх – уже полностью погасла. И в полумраке комнаты лицо бабушки слабо светилось, как будто натертое фосфором. Впрочем, Андрею сначала пришел на ум не фосфор, а осциллограф. Легче, правда, от этого не было.

Он почувствовал, как все его тело пробивает озноб. При этом по лицу его заструились влажные ниточки горячего пота. Так, наверное, чувствует себя снеговик, которого окатили ведром кипятка. Андрей несколько раз судорожно вздохнул и, превозмогая вновь накатившую на него тошноту, прошептал:

– Бабушка, почему? Я чем-то тебя обидел?

Он не был уверен, что он это произнес. Возможно, слова прозвучали лишь в его голове. А он при этом только беспомощно раскрывал рот. Но даже этот его выдох, обращенный в сторону его незваной гостьи, заставил ее лицо прийти в движение. Оно заколыхалось, как повисший в воздухе дым, застигнутый врасплох легким порывом ветра. Находясь в каком-то столбняке, Андрей следил за этой трансформацией. В голове его при этом возникла мысль: а не дунуть ли со всей силы? Может, кошмар и рассеется?

Он уже готов был реализовать свой план, когда, вглядевшись внимательно в лицо бабушки, понял, что ее губы шевелятся, выговаривая слова. Но Андрей никак не мог их разобрать. Он вжался в спинку стула, изо всех сил при этом напрягая слух. И в мертвенной тишине курилки до него донесся шепот.

– Пров, – говорила ему бабушка, – внучек, найди Прова. Нет мне покоя.

– Да что же это за Пров такой? – хотелось крикнуть Андрею. – Где я его найду?

Но язык не слушался. Остатки здравого смысла яростно сопротивлялись тому, чтобы продолжать разговор с призраком. Это в кино герои охотно и как-то буднично вступают в контакт со сверхъестественным. В реальной жизни логика не оставляет места на подобные вещи. Она возводит в сознании незримый барьер от всего, что не укладывается в общепринятое представление о нормальном и естественном. Андрей скорее был готов поверить в свою болезнь, чем в то, что увиденное им происходит на самом деле.

В коридоре послышались приближающиеся шаги и женские голоса. Распахнувшись, дверь курилки словно привела в движение тубус калейдоскопа, разом изменив всю картину. Лампочка под потолком снова ярко вспыхнула. И тут же залила комнату желтым светом.

– Найди Прова, найди, внучек, – шепнуло видение и растворилось в дымном воздухе.

Жмурясь после недавнего полумрака, Андрей старался рассмотреть вошедших. Какие-то девицы. Кажется, из планового. Он знал их в лицо, но не помнил по именам.

– А что вы тут сидите, как мышка? – спросила Андрея одна из них.

– Вам плохо? – добавила другая, внимательно вглядываясь в его позеленевшее лицо.

– Да нет, мне здорово, – клацая зубами от пробирающего его озноба, пробормотал Андрей.

– Обкурился, бедняга, – хихикнула первая девица, вертя в руках сигарету. – Правильно говорят, что никотин – это яд.

– Здесь так накурено, – не поддержав веселого настроения подруги, продолжила та, что интересовалась его здоровьем, наклоняясь к нему. – Вы весь мокрый. Может быть, вызвать скорую?

– Нет, нет, не надо, – закачал головой Андрей, – я в порядке, уже в порядке, мне лучше.

– Как хотите, – прошептала девица, придвинувшись к нему еще ближе.

Андрей невольно поймал взгляд ее зеленых и словно бы фосфоресцирующих глаз. А в самой глубине черных зрачков почудился ему все более разгорающийся красноватый отблеск. Словно язык пламени поднимался из бездонного колодца. Сглотнув слюну, Андрей отстранился от нависшей над ним девицы с такой силой, что его стул с душераздирающим скрежетом поехал по полу.