Читать книгу: «И ни на одно мгновение дольше», страница 10

Не озлобился, когда власть выгнала его с родной южной земли. Когда малолеткой бросила здесь на севере. Когда послала необученного парня под немецкие танки, которые подпустила к столице. Не озлобился, когда за дело, которое он любил почти так же, как свою семью, ему дали несправедливый срок.

И всегда, чем подлее и бездарнее вела себя власть, она громче прикрывалась тем, что действует в интересах людей, в интересах Родины…

«Как все просто – набрать номер и сказать: да забирайте вы этот колхоз, – подумала Анастасия Владимировна. – И уехать туда, где тепло. На родину деда».

Она встала и опять вернулась к могилам. Улыбающаяся на фотографии мать, всегда серьезный отец… Всю жизнь они верили, что еще чуть-чуть и придет та самая эра милосердия и благополучия. Наступит рай на земле. И получат они награду за свои труды.

Но получилось так, что когда люди своим неимоверным трудом создали громадные ценности, надеясь, что уж их дети заживут хорошо и безбедно, то власть, которая им это обещала, их и обворовала. Подло украв у них все созданное нечеловеческими усилиями. Хозяева страны очередной раз поступили со своим народом, как привокзальные наперсточники. Обворовав людей, которые им верили…

«Так чья же эта власть? – в сотый раз спросила она саму себя. – Ведь получится, что ты тоже, как и эти сволочи, бросишь людей и уедешь в теплые страны… Но ты же им обещала. Ты обнадежила. Ты брала на себя ответственность…»

Она опустилась на колено, оглядела могильные холмики, еще раз поправила букетик поблекших искусственных цветов. В этот миг Анастасия поняла, что никуда не уедет.

Как только она вернулась к машине, зазвонил телефон.

– Анастасия Владимировна, у нас тут такое… – голос колхозного бухгалтера дрожал о волнения.

– Что случилось? Говори спокойно.

– Приехал какой-то молодой парень и, не поверите, попросил срочно собрать всех наших колхозников. Главное, попросил вам об этом не сообщать. Сказал, что надо без вас. Ну мы нашли кого можно было. Он такое рассказал…

– Ну не тяни ты.

– Будто бы вы не хотите им, москвичам, колхоз продавать, потому что у вас другие покупатели есть, – женщина сбивалась от волнения или страха, – которые деньги только вам дадут. А они, москвичи эти, дадут всем. И не деньгами, а каждому вручат акции. Народу много пришло. Он все ясно и подробно рассказал. Что акции эти можно будет в Москве на квартиру обменять…

– Ну и?

– Сказал, что мы и без председателя можем все сами утвердить и оформить это как решение общего собрание колхоза. Главное, чтобы все подписали. У него и бумаги с собой были.

– И что? Много людей подписались?

– Он как гипнотизер в цирке… Да еще так быстро все объяснил. Мы и опомниться не успели.

– Сколько людей подписали?

– Да все кто пришел. Почти все наши…

– Понятно.

Когда Анастасия Владимировна села за руль, решение было окончательным. Она набрала номер бывшего одноклассника.

– Передай своим хозяевам, что я не уеду. И колхоз им на растерзание не отдам.

– Понятно, – почему-то весело ответил Василий Вениаминович. – Я другого и не ожидал.

Он повернулся к Герману и с гордостью произнес:

– Вот чего я и боялся больше всего. Здесь у нас люди другие. Чем на них сильнее давишь, тем они крепче становятся. Послала она вас. Так что переходим к плану «Б».

Он взял телефон и набрал номер.

– Посылай своих архаровцев. Скажи им, чтобы оторвались там по полной.

Выслушав ответ, он нажал на отбой и разлил по стаканам остатки коньяка.

«Эх. Связался я с вами. Это же не Москва, – подумал Василий Вениаминович. – Если проиграем, никто с нами и разговаривать не будет. Болот у нас здесь на всех хватит».

Анастасия Владимировна увидела, как ее пытается обогнать старенький груженный досками КамАЗ.

«Наверно куда-то спешит, – подумала она, чуть прижалась вправо, чтобы пропустить машину.

Когда кабина грузовика поравнялась с ней, Анастасия взглянула на водителя. В этот момент он тоже смотрел на нее. Увидев его глаза, она все поняла. Тот резко повернул руль вправо, и длинный прицеп выдавил легкую машину на обочину. Перелетев канаву, ее автомобиль врезался в старую ель.

*****

– После секса у меня такой аппетит, будто я год ничего не ела, – объяснила Дина, когда они вернулись в дом Анастасии Владимировны.

Она открыла мамин холодильник и грустно посмотрела на почерневшую половинку кочана капусты, пару яблок и забытый в углу  банан.

– Уверен, что в морозилке есть пельмени, – рассудил Роман, заглянув ей через плечо. – У меня всегда в запасе пару пачек. У твоей мамы вряд ли есть время на разносолы.

Он не ошибся. Дина положила на стол заиндевевший пакет. А пока на старой плитке кипятилась вода, она порезала яблоко и, протягивая кусочек Роме, сказала:

– Почему-то мне всегда кажется, что даже самое шикарное настоящее – это лишь подготовка к чему-то еще более замечательному.

– А тебе это не мешает получать удовольствие от того, что уже имеешь?

– Да. Есть такая проблема. А еще волшебное будущее может вообще не наступить, и тогда придется завести собачку и вспоминать о прошлом, которое в свое время не ценила.

– Это называется – болтаться в проруби как… Сама знаешь как, – Рома сидел у окна  и не сводил глаз с девушки. – Ни туда, ни сюда.

Дина подняла крышку на синей в белый горошек кастрюльке и высыпала пельмени в закипевшую воду.

– А ты предлагаешь до самой смерти в деревне на завалинке сидеть?

– А что в этом плохого?

– Ромочка, – Яна резко повернулась и уселась к нему на колени. – Ведь время, как песок между пальцами утекает. И другого ни за какие деньги не купишь. Лег спать молодым, а проснулся стариком. Неужели ты всю жизнь собрался под чужими машинами просидеть?

– Если бы я в школе хорошо учился, то может быть в пилоты пошел или капитаны корабля. Ходил бы по морям и океанам. Но меня в технаре только этому и научили. Поэтому буду гайки крутить. Только я не пойму, что в этом плохого и почему мне этого в старости стыдиться придется?

– Ну не стыдиться. Я не это говорила. Но ведь обидно, что какая-нибудь дура ленивая с соломой вместо мозгов и силиконом вместо тела будет на тебя, как на клопа смотреть только из-за того, что бриллианты у нее на шее дороже стоят, чем твоя зарплата за всю жизнь.

– Трудно тебе придется, если ты на мнение какой-нибудь куклы будешь внимание обращать. Ты прав – сама я дура, соломой набитая. Но веришь, у меня чесотка начинается – так хочется этой выдуманной мною же девке нос утереть.

– Потратить жизнь, чтобы доказать, что на тебе бриллиантов больше, чем на чьей-то дочке или любовнице?.. Ну да… Про солому ты, пожалуй, права. Так ради этого ты убежала из-под венца?

Дина встала с его колен, почему-то обидевшись. Помешала пельмени деревянной ложкой.

– Нет. Убежала не только из-за этого.

– А из-за чего?

– Ты вряд ли меня поймешь, – она опять повернулась к нему от плиты. – Что меня ждет в деревне? Всегда быть лишь дочерью своей, всем известной матери? Всю жизнь слышать: «А вы очень похожи на вашу маму». Понимаешь, мне хочется быть собой, а не ее тенью.

Рома отвернулся и посмотрел в окно на пустую деревенскую улицу. Дина хотела добавить, что умчалась в Москву еще потому, что той ночью поняла, что может испортить жизнь ему – самому дорогому человеку. Ведь она тогда была уверена, что он большой очень добрый ребенок. И после свадьбы всю свою жизнь ей бы пришлось защищать его от реальности. Лепить и раскрашивать глиняных кукол в его мире. А про свои мечты пришлось бы забыть. Но дело даже не в этом. Не было у нее уверенности, что через несколько лет в какое-нибудь осеннее тоскливое дождливое утро не сорвется она сломя голову в другую жизнь от своего, уже привыкшего к ее заботе большого ребенка и, не дай бог, еще и от маленьких.

– Я все понимаю, – наконец сказал Рома. – Тебе скучно в нашей деревне.

– Ну нет, не так. Человек – это то, о чем он мечтает. Скажи мне, о чем ты мечтаешь, и я скажу, кто ты. А я, как дура, все еще не могу определиться. Понять. Что я хочу. Утром я мечтаю об одном, а вечером посмотрела кино, полистала смартфон и уже совсем о другом. Ты прав: как говно в проруби. Ни в Москве у меня не получилось, ни здесь, ни в Париже.

– Может, тогда дело не в месте, а в тебе?

– Думаешь, я об этом не думала? Конечно во мне. Вот о чем ты мечтаешь?

– Ты  же знаешь. Прожить до старости вместе с любимой женой, с детьми. Заниматься тем, что нравится мне самому и что нужно людям. Это же просто.

– Для тебя просто. А я не знаю, что хочу. И не знаю, как мне определиться.

– В этом тебе никто не поможет, – Рома наконец стал понимать, о чем она говорит. – Мне действительно проще: я всегда знал. Всегда мечтал о мастерской. Всегда мечтал стать хорошим отцом. Может, потому что у меня самого отца никогда не было. Мечты – они же не на пустом месте появляются. Вспомни, как появились твои. Может иногда это и не мечты вовсе, а так, детские хотелки? Может, если убрать из жизни всякую шелуху, рекламу и картинки в интернете, другую ненужную дрянь, то твои мечты изменятся? Некоторые живут, глядя на мир сквозь монитор. А того «Замониторья» может и не существует, – Рома показал на кастрюлю, про которую Дина совсем забыла. Вода с пельменями кипела, вырываясь большими пузырями из-под крышки. – У тебя такая умная мать. Поговори с ней. Одно я знаю точно – счастлив человек или нет не зависит от его благосостояния. И от барахла, которое можно купить за деньги.

– А что для тебя счастье? – тихо спросила девушка.

– Быть нужным для того, кого я люблю, – он ответил не раздумывая, потому что давно решил для себя этот вопрос.

Дина сняла кастрюлю с плиты. Слив содержимое через дуршлаг, оставила в раковине вместе с пельменями и села на табурет напротив Ромы. Она опять смотрела на него так, будто видела впервые.

– Ты знаешь, – задумчиво произнесла она, – я всегда считала, что я взрослая, дальновидная, а ты добрый… – девушка замялась, подыскивая нужное слово, – добрый мечтатель и фантазер. Но теперь мне кажется, что все наоборот. Это я избалованная, безответственная девочка, которая сама не знает чего хочет. А ты…

За окнами послышались шум подъехавших машин. Роман посмотрел в окно.

– Сиди здесь. Я сейчас, – резко сказал он. – Никуда не выходи.

Только он открыл дверь, как увидел, что через распахнутую калитку к дому направляются несколько человек с бейсбольными битами. Это были земляки погибших.

– Ну что, сука, попался! – крикнул тот, кто шел первым и замахнулся.

В эту секунду за спиной Ромы раздался грохот. Парень с битой отлетел назад, и на его груди стало быстро расползаться багровое пятно. Он осел на землю. Прозвучал второй выстрел. Заряд попал в бедро еще одному нападавшему. Подхватив его под руки, оставшиеся выскочили обратно за калитку и спрятались за машинами.

Дина втянула растерянного Рому в дом и захлопнула дверь. Тяжело дыша девушка прислонилась спиной к стене. В руках у нее была старая охотничья двустволка. Рома осторожно взял оружие из ее рук.

– Откуда?

– Дедово ружье. На кухне на комоде сто лет лежало. Не думала, что оно еще стреляет.

– Ну ты даешь! – Рома осторожно подошел к окну и посмотрел на улицу, отодвинув занавеску.

– Только патронов больше нет, – еще раз глубоко вздохнув, произнесла Дина. – Эти в нем были, а других нет…

Глава 12

Влад проснулся в своей лесной избушке на озере от того, что кто-то лизнул его руку. Открыв глаза, он увидел рядом с собой  Руну: собаку, которая полгода назад убежала от него в лес.

– Вот это гостья! И как ты сюда пробралась? – он опустил ноги с кровати на пол и осмотрел комнату. – В окно запрыгнула?

Влад хотел погладить собаку, но она отскочила назад и громко залаяла.

– Что такое? Каяться пришла? Да я и так давно знаю, что те пропавшие горе-охотники – твоя работа.

Он шагнул к столу, налил из черного прокопченного чайника воды в железную эмалированную кружку и с наслаждением выпил. Собака опять залаяла и начала быстро скрести пол передними лапами.

– Сейчас выпущу. Подожди.

Влад распахнул дверь. Руна выскочила и выжидательно остановилась, глядя на хозяина. Он тоже вышел и замер на крыльце.

– О, да ты с друзьями, – вокруг маленькой лужайки напротив дома под деревьями стояли волки. – И зачем вы все здесь собрались? – спросил Влад, доставая из кармана пачку сигарет. – У меня для вас еды нет.

Собака опять залаяла, сделала несколько странных прыжков в сторону и подошла к бывшему хозяину.

– Что это за танцы ты устроила? – он опять попытался погладить собаку, но она заскочила на пригорок, где начиналась дорога в деревню. – Домой собралась? А друзья твои как же?

Руна несколько раз громко гавкнула, а затем протяжно по-волчьи завыла, подняв голову. Влад сделал несколько шагов к собаке – она на столько же отбежала в лес.

– Ты меня куда-то зовешь? – спросил он, и в душе у него появилось тревожное чувство. Руна бросилась к нему и будто бы с надеждой на то, что хозяин наконец-то сообразил, что она хочет, заглянула ему в глаза.

Влад оставил машину в семи километрах от избушки: ближе было не подъехать из-за болот. Почувствовав что-то неладное, он быстро заскочил в избушку, взял ружье, рюкзак и вышел на поляну. Собака стояла на пригорке, в нетерпении перебирая лапами. Он пошел к ней, но она, хорошо зная тропинку к деревне, не дожидаясь, побежала вглубь леса.

Влад сначала шел быстрым шагом, глядя, как с обеих сторон его сопровождают волки. Руна то отбегала, то возвращалась назад, будто показывая, что надо торопиться.

Наконец Влад не выдержал и тоже побежал. Он уже не смотрел по сторонам, но чувствовал, что звери бесшумно, как тени, скользят рядом с ним.

*****

– Это и есть вход в ту самую таинственную русскую Шамбалу? – услышал Павел за спиной чей-то вопрос.

Павел Петрович стоял на коленях, пытаясь расширить лопатой проход в пещеру, которую нашел на склоне горы рядом с местом, где обнаружили древний город.

– Похоже на то, – Павел поднялся и, тяжело дыша, внимательно посмотрел на высокого мужчину с длинными светлыми волосами и небольшой бородкой. – А ведь я вас знаю, – неуверенно произнес он. – Вы же тот самый музыкант… Андрей… извините, забыл вашу фамилию…

– И я вас знаю, – улыбнулся гость и протянул руку. – Вы тот самый историк, о котором говорят там внизу.

– Вот уж не ожидал вас здесь увидеть, – Павел хорошо помнил этого человека: восходящую звезду популярной эстрады девяностых годов, куда-то неожиданно исчезнувшего. – Вы здесь какими судьбами?

– Да я в этой в деревне живу уже двадцать пять лет. А это гора – мое святилище и убежище, – ответил Андрей.

– А я, получается, его оскверняю, – засмеялся Павел.

Они были ровесниками и, наверное, получили одинаковое образование, читая в юности одни и те же книжки, восхищаясь одинаковыми героями. Поэтому сразу почувствовали обоюдную симпатию. Даже внешне они были чем-то похожи друг на друга. Одного роста, худощавые. На музыканте была синяя рубашка в крупную клетку, под ней белая футболка. Сильно потертые голубые джинсы были идеально чистыми, будто он пришел не в глухой таежный лес, а выбрался погулять по московским бульварам.

– Ну, это смотря с какими вы здесь целями, – Андрей осторожно присел на корточки и заглянул в пещеру. – Надеюсь, не золото ищите?

– Нет конечно. Я же историк, а не кладоискатель.

– Тогда у меня к вам есть деловое предложение. Я угощаю вас настойкой собственного изготовления, а вы мне рассказывается, что вы обо всем этом думаете.

Павел развел руки в стороны.

– Раз я забрался в ваше святилище – я без настойки обязан отчитаться. А с настойкой…

– Ну, тогда давайте поднимемся немного повыше: у меня здесь есть роскошное место для созерцания, медитации и покаяния.

Площадка под самой вершиной, куда они пришли, на другом, очень крутом склоне горы, была действительно великолепной. Под небольшим навесом из жердей, накрытых еловыми ветками, примостился маленький столик и широкая лавочка.

– Я здесь иногда ночую, чтобы утром полюбоваться великолепным рассветом, – пояснил Андрей. – Домик бы здесь построить на горе – я бы в нем и жил… Но я же не один такой умный, другим это не понравится.

Павел с удовольствием уселся на скамейку. Прямо перед ним открывался фантастический вид. На бесконечной, покрытой лесом равнине, кое-где поднимались невысокие холмы. Внизу под обрывом, отсвечивая серебром, из-за горы вытекала река. Чуть дальше она сужалась, сжатая двумя черными скалистыми берегами. Вдалеке были видны, почти скрытые в зелени садов, крыши деревенских домов, которые отсюда казались маленькими и уютными. Сделав еще два поворота, река пряталась в хвойном лесу.

Казалось, что за далеким горизонтом, там, где лес, превратившись в синюю дымку, соединялся с белесо-голубым небом, находится совсем другой сказочный мир.

Андрей присел на самый краешек скамьи, опустил на землю свой рюкзак и не спеша вытащил из него несколько свертков и прозрачную пластиковую бутылку со светло-коричневой жидкостью, напоминающей по цвету коньяк.

– Самогон, настоянный на молодых сосновых шишках, – похвастался он. – Профилактика инсульта. Полезное с приятным, – шутливо добавил музыкант и достал из-под скамейки складной стаканчик. – А вот второго нет. Я здесь обычно один.

Он развернул свертки. В них оказался свежий зеленый лук, два толстых куска жареного мяса, соленые огурцы и хлеб.

– Так у нас настоящий пир! – потирая ладони, воскликнул Павел.

Через полчаса, когда бутыль наполовину опустела, они перешли на «ты» и Андрей рассказал, как оказался в деревне.

– В середине девяностых накануне выборов президента меня попросили выступить на концерте в поддержку основного кандидата. Пообещали хорошо заплатить. Я тогда был такой наивной помесью князя Мышкина с Бобом Марли. Еще стеснялся отказываться. Да и постоянный алкоголь…

Рассказывая, он не переставал улыбаться и, чуть прищурившись, смотрел прямо перед собой: то ли вспоминая дела прошлых лет, то ли любуясь окружающим миром.

– За пару дней до этого мероприятия со мной связались по телефону организаторы и уточнили свои условия. Оказывается, я должен перед выступлением произнести заготовленный ими текст о моей большой любви к кандидату. А потом еще этот вечно пьяный дядя должен был выйти на сцену и спеть вместе со мной какую-нибудь песню.

– Я хорошо помню тот концерт, – сказал Павел. – Его каждый день по телевизору показывали до самых выборов. Почти все звезды участвовали.

– Да, – Андрей кивнул головой и глубоко вздохнул. – А меня заклинило. Я по молодости пока на эстраду пробирался часто впроголодь жил. Знакомые предлагали в кабаках петь: там деньги хорошие, но это означало бы конец надеждам на что-то толковое. Кабацкие музыканты – это уже предел развития. За бабки так и будешь лабать всю оставшуюся жизнь по заказу пьяной публики. А с политикой, кстати, то же самое: стоит один раз в эту хрень окунуться – не отмоешься. Короче, я отказался. Тем более тот кандидат… – Андрей поморщился. – Ну не мое это все.

– Я тебя понимаю, – поддержал Павел.

– В этот же день вечером в клуб, где у меня было плановое выступление, приезжает парочка – шерочка с машерочкой. Молодой суетливый карьерист с горящим комсомольским взором, похожий на голодного кролика, и с ним крашеная девка с кривым начесом на раскрашенной голове. Будто она только что выбралась из чьей-то койки. Рот полуоткрыт, в глазах похоть… Тогда такие у «Интуриста» на улице Горького стояли. Видимо, эта пошла на повышение.

Павел хорошо помнил то время. Зарплата в институте была нищенской, да и выплачивали ее нерегулярно. Как-то он оказался рядом с Кремлем и видел этих красоток, выжидающих клиентов у входа в теперь уже снесенной гостинице. В ярких коротких завлекающих платьях они выделялись среди хмурых всегда куда-то спешащих жителей. Это были обычные смазливые девчонки с окраин развалившейся советской державы, решившие подзаработать проституцией. Но тогда они казались недосягаемыми представителями нового, манящего удовольствиями западного мира.

– Сначала большие деньги пообещали, – продолжил Андрей, – потом пугать начали. А когда на меня давят, я наоборот упираюсь еще больше. Я опять отказал. Через неделю, как они и предупреждали, все мои контракты были аннулированы. Показательно наказали, чтобы другим неповадно было. Я плюнул на все, собрал сумку и сюда. Думал, на недельку-две. А здесь понял, что повезло мне. Вся эта эстрада от привокзального кабака и публичного дома ничем не отличается – кто платит, тот командует. Угробил бы я там свою жизнь. Стал бы такой же проституткой с начесом, только эстрадной. Отвел бог от краю, – Андрей несколько раз быстро и привычно перекрестился. – А те двое, кстати, теперь важные люди. Я уверен, что страной управляют не президенты и министры, а вот эти… шерочки-машерочки.

– У нас в науке то же самое. Чьи-то дети, внуки, чьи-то любовники и любовницы. Все раздербанили. Выжженное поле.

– Теперь твоя очередь рассказывать, – напомнил Андрей, наполняя очередной стаканчик.

– Да у меня все очень похоже, – Павел, смутившись, снял кепку и пригладил волосы. – Только я далеко не уезжал – спрятался в скорлупу по месту жительства. Наверное, спился бы… Но появился смысл – наткнулся на одну теорию, и зацепило так сильно, что тридцать лет искал доказательства.

– А в чем идея?

– Если коротко… – историк встал из-за стола со стаканом в руке и огляделся вокруг. – Здесь на этой горе началась русская цивилизация! – громко и торжественно произнес он.

– Для такого заявления действительно нужны серьезные доказательства, – покачав головой, заметил Андрей.

– Да я, собственно, и не хочу ничего доказывать. Кому? Мне докторская не нужна. Должность тоже. Для меня важно самому понять, как все произошло, – Павел Петрович выпил, высоко подняв подбородок. Аккуратно поставив стаканчик на стол, он что-то неразборчиво пробормотал и задумчиво добавил: – Но есть одно важное и очень печальное пояснение…

– Нашими предками были не мифические гипербореи, а салтыковские головотяпы? – с улыбкой спросил Андрей.

– Не могу понять, – Павел присел обратно за стол и, не замечая иронии, продолжил: – Как так получилось, что Россия, рожденная свободной, в какой-то момент своей истории стала зависимым колониальным государством. Антирусским, точнее, антинародным. К сожалению, это неоспоримый факт, который многое объясняет. И трехсотлетнее рабство крепостного права, и бессмысленные войны, и плохое образование, даже не позволяющее людям все это осознать. Это трагедия: в своей же стране народ был лишь тягловым скотом и пушечным мясом.

– Смело! – удивленно воскликнул Андрей. – За такие мысли выстроится очередь из желающих тебя на куски разорвать. И патриоты из народа, и власть, которой совсем не нужно, чтобы ты людям глаза открывал на реальную историю. Ведь, по сути, и сейчас ничего не изменилось.

– Могут, конечно, но что поделаешь, – согласился Павел, – человеку с детства закладывают программы, которые трудно потом из головы выковырять.

– Точно, точно. Я об этом здесь на горе часто думал. Про программы и про патриотизм. Может, как раз потому, что место здесь такое…

– И что надумал? Не поделишься?

– Запросто. Только вот выпью еще.

Андрей достал из рюкзака нож и порезал мясо. Павел сильно проголодался на свежем воздухе. Хорошо прожаренные сочные куски даже холодного мяса разожгли аппетит до предела, но начать есть в одиночку было неудобно. А музыкант, видимо, был сыт и так увлекся разговором, что довольствовался луком и хлебом, который он отламывал маленькими кусочками от большой, вкусно пахнущей буханки.

– Патриотизм – это естественное следствие эволюции, – разжевывая ломтик нарезанного мяса, начал Андрей. – Результат непрерывной борьбы за выживание. В этом соревновании всегда есть те, кому не повезло. Те, кто проиграл. Раньше эти люди просто умирали от голода, даже не дожив до возраста, когда можно размножаться. Но в наше гуманное время выживают почти все. И даже находят полового партнера. Но не того, которого бы хотелось. Вот с этого и начинаются проблемы. Без любви до импотенции один шаг. А дальше прямая дорога в завистливые неудачники и подкаблучники.

– Это понятно. Очень мне знакомо, – вспомнив свою семейную жизнь, горько усмехнулся Павел. – Но при чем здесь патриотизм?

– Если в человеке завелась зависть, то она рано или поздно разъест весь организм, – твердо произнес Андрей. – К тому же неудачник всегда труслив. А свою трусость прикрывает показной агрессивностью.

– Все равно не понимаю.

Павел наконец-то добрался до мяса и, выбрав кусочек попрожаристее, налил себе стаканчик. Держа его в руке, с нетерпением ждал разъяснения музыканта.

– Дело в том, что этой завистью и агрессией легко можно управлять. Пара патриотических фильмов, пара ура-песен, пара телеведущих в вечернем эфире, – он громко хлопнул в ладоши, – и горе-патриот создан.

 Андрей рассмеялся от своих слов, словно рассказывал что-то очень смешное.

– Патологическая зависть, умело направленная на других людей, на благополучные страны, легко делает из забитого женой неудачника воинственного зомби-патриота. Я назвал это патриотизмом маленького члена, который не стоит. Потому что отсутствие секса нарушает гормональный фон и, как следствие, психику. Это плохой патриотизм. Многих на него ловили. Французов при Наполеоне, немцев при Гитлере. Окрыленные импотенты идут убивать, надеясь на величие, а получают… – Андрей развел руки в сторону. – На самом деле у завистливых дураков нет и не может быть родины: дураки космополитичны. Это они раздербанили свою же страну в семнадцатом и девяносто первом. Мечта такого человека – не улучшить жизнь в родной стране. Ему хочется сделать ее хуже, тяжелее у всех вокруг. Ради этого они готовы пожертвовать даже своими близкими…

– Значит, есть и хороший патриотизм? – с искренним любопытством спросил Павел.

– Есть. И он тоже следствие эволюционного развития.

– Интересно, интересно, – Паша уже не мог больше сдерживаться и набросился на мясо. – Получается, все в нас уже заложено? И хорошее, и плохое?

– Вот именно, – увлеченно продолжал Андрей. – Матушка природа так замечательно нас скроила, что за хорошие дела мы получаем вкусные конфетки. Занимаешься воспроизводством себе подобных – получи конфетку. Занимаешься сохранением этого потомства – получи еще одну. Еще вкуснее. Механизм один и тот же. Где-то в глубине нашего организма вырабатывается прекрасный гормон – серотонин, – который несет человеку счастье и радость.

– Тогда это не совсем конфетки, а немного другое, – дожевав очередной ломтик, уточнил Павел.

– Да-да, ты прав. Это внутренний наркотик. Размножаясь, а потом оберегая свое потомство, люди от своего же организма получают награду. От этого у них появляется ощущения счастья. Это я называю – патриотизм здорового человека. Защита своего гена, своего рода, своей страны заложена в организме. Выполнение этой функции делает человека счастливым.

– Похоже, некоторые люди знали эти секреты гораздо раньше ученых и часто использовали.

– Конечно. Но проще опираться на зависть и злобу. Чтобы развивать патриотизм здорового человека, надо закладывать в программу Достоевского и Кафку, Гоголя и Диккенса, Серова и Пикассо. А значит закладывать способность думать и выбирать. Это опасно. Проще культивировать ненависть ко всему выходящему за рамки узкого мирка неудачника. Необразованной толпой управлять гораздо легче. При необходимости перенастраивая ее под новые задачи. От такого патриота до тупого нациста путь в один шаг.

– Так или иначе, – Павел наконец наелся и сидел, подставив лицо солнечным лучам, – патриотизм – это вопрос веры, своего рода национальная религия.

– Плохо, что любая религия иногда требует от своих адептов кровавых крестовых походов…

– Насчет патриотизма ты мне все хорошо объяснил. Но тогда, что такое Родина?

Теперь из-за стола встал Андрей и подошел к краю площадки, туда, где она круто обрывалась вниз. Он нашел на земле шишку и подбросил ее в воздух, чтобы посмотреть, далеко ли она улетит.

– В маленьком городке, в котором я провел свое детство и буйную молодость, по субботам на танцах молодые ребята из двух соседних районов постоянно дрались друг с другом. Так, без всякого повода… От дури. Чтобы им было проще определяться, кто есть кто, они придумали каждой группе название. Те, кто жил ближе к вокзалу, стали «привокзальные», а те, кто у озера – «приозерские». Скорее всего, так и со странами. Сначала появились группы людей, живущих по соседству. Потом кто-нибудь посоветовал их вождям, что лучше, когда люди будут себя осознавать не просто соседями, а нацией. А где нация – там страна. А значит, когда они с кем-то воюют, то защищают не вождей, а страну. Очень удобно для любой власти. Кстати, один из наших тех «привокзальных» теперь губернатор в Сибири. Мечтает от центра отделиться и создать новую нацию.

– А ведь такое вполне может произойти, – с грустью согласился Павел. – Мы полжизни прожили, когда нашей родиной был СССР, теперь – Российская Федерация. А может скоро государственная граница пойдет вот по этой самой речке, и нам скажут, что за ней живут враги, – он тоже встал, подошел к Андрею и осторожно посмотрел вниз, – то есть получается, что Родины, как чего-то незыблемого, нет?

– Не знаю. Если и есть, то это величина очень личная, она внутри тебя. Вряд ли можно дать какое-то точное определение. В ней все: и любовь близких, которые окружали тебя с первой секунды на этой земле, и та самая программа, что заложена в юности, и подсознательное желание жить в группе людей, с которыми тебя что-то связывает. Ведь что ни говори, а человек животное социальное, – Андрей приобнял Павла за плечи и направил от обрыва обратно к столу. – Ну и да – те самые гормоны радости, которыми нас награждает наш же организм за хорошие дела. За любовь к близким и родным…

Они сели на скамейку. Павел отломил от навеса над головой маленькую сухую веточку, чтобы  убрать застрявшее между зубами мясо.

– Непростой вопрос. Вот мы с тобой уже почти жизнь прожили, – тихо произнес историк, – а так и не разобрались, что это такое. Плохо, конечно. Потому что некоторые этим пользуется. Нашепчут тебе на ухо всякие страшилки про врагов вокруг, а потом запрыгивают на шею и начинают объяснять, что они и есть Родина.

– Вот поэтому я выбираю жизнь на горе и спускаться с нее не хочу.

– Можно всю жизнь так просидеть, любуясь облаками. Но, а как же люди там внизу?

– Люди там внизу, если кого-то и ждут, то по привычке с крестом и гвоздями.

– Ну что с этим поделаешь? Других не будет.

– А как же твоя теория?  Ты же сам начал с того, что Россия – колония, – Андрей немного разгорячился. Говорил громко, отбивая пальцами на столе какой-то ритм. – Зачем помогать колонизаторам поддерживать порядок в нашем военно-трудовом лагере?