Преданные империей. Записки лейтенанта

© Игорь Котов, 2020

ISBN 978-5-0051-0697-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ДО ХАРЫ

Алма-Ата. Осень. Ноябрь. 1979 год

Выпуск 1979 года в Тбилисском артиллерийском училище имени 26 бакинских комиссаров начался с построения личного состава всего училища на плацу перед административными корпусами напротив трибуны, на которой его начальник – генерал-майор Шувалов зачитал приказ Министра обороны СССР о присвоении всем нам первого офицерского звания – лейтенант.

Часть выпускников направлялась в военные округа необъятной Родины, часть – в группы советских войск – мечту молодого человека, которые уже тогда больше думали о благе а не о службе своей стране, впрочем, им тоже хотелось построить карьеру в соответствии с графиком роста, утверждёнными родителями, которые и проплачивали включения своих чад в согласованный с командиром 9 – ой батареи капитаном Араратяном список.

Мне судьба выпала начинать в САВО – Средне-Азиатском Военном Округе со столицей в республике Казахстан – городе Алма-Ате, куда я попал позднее, ибо при распределении меня отправили служить в Талды-Курган – небольшой городок с размещённым в нём мотострелковым полком и лишь спустя пару месяцев, по приказу командующего округом, был переброшен уже в столицу, для усиления местных джигитов. И там каждый вечер имел свою перспективу, позволяя по окончанию работы сходить в ресторан и набить желудок ароматно пахнущей едой. Во всяком случае именно так я и думал, впервые за неделю вырвавшись за ворота моей новой части.

Лишь двое суток назад я приехал в Алма-Ату для продолжения службы в 186 мотострелковом полку иначе – в\ч 77800 и сейчас, возвращаясь в себе в общагу, заблудился в лабиринте одноэтажных построек частного сектора, куда завели меня не простые отношений с собственным желудком. Сейчас чувствуя мозгом, что иду не туда, мне казалось, что за очередным поворотом меня ждёт как минимум тепло и уют в окружении шашлыков, или наоборот. Уже и не помню.

Во времена СССР поужинать в Алма-Ате, было практически невозможно. Столовых не было, а те, что были, работали до 19 часов, а у молодых офицеров свободное время появляется после отбоя личного состава, то есть после 22.00. В общем сами понимаете, что в Алма-Ате мой желудок вечером мог встретиться с пищей только по теории вероятности. Столовые того периода представляли собой кошмарное зрелище, где слабонервному было не суждено дожить до компота. Терпкий запах перегнившей пищи окутывал сознание настолько, что гашиш не требовался. Жирные мухи, бесстыдно жравшие то, что предназначалось людям, табунами сидели на окнах, образуя графитовые пятна зыбкой массы, напоминающие черные озера Сары-Озека. Столы не убираемых отходов кишели палочками Коха.

В Талды-Кургане всё было не так. Там по вечерам светились неоном рестораны. Там всегда находилось место заблудшей душе, да хотя бы в женском общежитии недалеко от казарм и офицерских общаг. Там всегда могли принять одинокого молодого офицера, как на постой, так и на вечерок. А порой и на два. Если казашка попадалась симпатичная. О морали все забывали после первой стопки. Там даже кровь играла как шампанское на Новый год.

А в столице темные и неприветливые улицы, по которым я шел под завывание ветра, пронизывали насквозь, вызывали отвращение к этому городу, где предстояло служить. Попытка найти хотя бы одну столовую, привела в потере ориентации в пространстве, и как итог – блужданию по незнакомым улицам. Низкие тучи, словно демоны, кружились над городом изрыгая в лицо струи мокрого снега с дождем. Под сапогами булькала грязь, расползаясь под каблуками, навевая тоску. Желудок сжимался до размера обручального кольца, периодически напоминая о себе неприятными болями.

– Не надо было тебе выходить, – нудило мое второе я, существо настолько гнусное, что иногда мне хотелось его придушить.

И если впечатление от этого вечера и могли скрасить приключения на задницу, то ждать себя они не заставили. Троих парней я заметил в сумраке лишь тогда, когда чуть не поцарапал своим бортом их корму. К девяти часам вечера в Алма-Ате становилось настолько темно, что черный квадрат Малевича сливался с окружающей средой.

– Эй, – это тебя, беги, пока не поздно, опять загундосил мой вечный оппонент, но я остановился. Назло обстоятельствам, назло ситуации и заодно и назло своему второму я.

– Вы меня?

– Дай прикурить, парень…, – не самый высокий из тех троих, что стояли на моем пути, подошел ко мне, дыхнув перегаром в лицо. Из них он был самый старший. Лет около тридцати, но их казахов не поймешь, сколько им лет, у всех один возраст. Другой, что повыше, был настолько пьян, что стоял, держась за мокрый от дождя деревянный забор, опустив голову к земле. По ощущениям, недавно отблевался. Еще одного парня, самого молодого, не достигшего и восемнадцати лет, увидел слева от себя, как мне тогда показалось, немного напряженного, возможно от истощавшего его организма флюидов страха – предвестников драки.

– Не курю.

– А деньги есть? – продолжил собеседник и неожиданно нанес, хотя я успел заметить его боковым зрением, удар в левую скулу, так, что мне не удалось отклонить голову, чтобы смягчить его. Но видно или он был слишком пьян, или мне все же удалось среагировать, но, скользнув по челюсти, костяшки пальцев лишь обожгли кожу.

Подчиняясь рефлексу, я выбросил от бедра руку, мгновенно встретившую подбородок нападавшего, сильно раскрутив бедра, так как и учил Нгуен, чувствуя, как мой кулак уткнулся в твердую преграду небритого подбородка. Практически сразу же раздавшийся хруст костей остановил остальных от необдуманных поступков.

В Тбилиси, до военного училища, я учился в ПТУ №6 куда, в 1974 году приехали вьетнамцы. Некоторые из них успели повоевать с армией США. Старший у них был Нгуен, двадцати-трех летний парень с обожженной напалмом кожей. Он и показывал мне некоторые приемы из арсенала Вьет-во-дао – боевого искусства Вьетнама.

Спасибо тебе Нгуен.

А пока….

Сцена, как у Гоголя, и тишина….

– Как пройти до АВОКУ? – пока кровь не наполнилась адреналином и не сорвала голос, спросил я. Словно ничего не случилось.

– Прямо, километра два…, – тихо ответил молодой парень, голосом близким к панике впечатленный ответом и практически потерявшим ко мне интерес.

– Спасибо, – ответил я, чувствуя как сердце, готовое вырваться из груди, начинает перекачивать тонны крови в таком бешеном ритме, что дойти до части за десять минут представляется мне плевым делом. Я сделал несколько шагов спиной вперед, не позволяя им броситься на меня. И лишь убедившись в отсутствии агрессивных желаний, развернулся к ним кормой.

Еще не замерзшие лужи отражали мои подошвы и меня, когда я смотрел под ноги. И видел далекие звезды, растворяющиеся от пара изо рта. Сейчас мне кажется, что именно в тот момент дьявол стал точить на меня рога.

Боевая тревога. 23 декабря

Мелкая поземка колючего снега стелилась над землей, обнажая черное тело асфальта, швыряя в лицо колючую шрапнель. Казармы, до которых всего пять минут шагом от офицерского общежития, располагались в паре сотен метров, преодолеть которые, особенно при встречном ветре было делом непростым. Не знаю как другим, но для меня это была первая настоящая зима со снегом, который можно слепить в снежки. Зима в столице Казахстана, славшегося своими яблоками, мало походила на зиму в Тбилиси, где я вырос, с его вечной промозглой осенью, когда ветра мешались с дождем или мокрым снегом, хотя оба города чем-то напоминали друг друга. И тот и этот были окружены горами.

Тогда мне казалось, что передо мной открылась дорога, по которой я мечтал идти по крайней мене лет двадцать пять, служа своему Отечеству верой и правдой, или насколько хватит сил. Тогда я был полон надежд и желаний. Пока не произошло событие, перевернувшее не только мой, но и весь остальной мир, с ног на голову.

С тех самых пор он так и стоит на голове, меняя сознание людей настолько, что понимание таких слов как «честь» и «совесть», превращается в набор букв, давлея своей массой на неокрепший мозг, от чего и наши дети не совсем понимают, что есть «хорошо», а что «плохо». Слова, потерявшие смысл, превращаются в слова изгои и все реже и реже звучат из уст руководителей некоторых страны, бывших некогда частью одного государства.

Впоследствии, мировые проблемы здорово мешали мне в жизни как в части физического, так и духовного развития, и чуть не вогнали в «звериное» состояние настолько глубоко, что граница сия была тоньше человеческого волоса. Лишь преодолев шестидесятилетний рубеж, могу сказать – устоял. Не поддался на провокации дьявола, видящего в каждом из нас свое творение, не падал во мрак, возврата из которого нет.

А значит, не напрасно жил.

А пока – продолжим наше повествование.

Алма-Ата в переводе с казахского – «отец яблок», лежал за воротами воинской части 77800, в простонародье «семь на восемь», наблюдая из-за забора за странными делами, творившимися на территории «паркетного полка» номер 186, где толпы неорганизованных масс в форме, перемещались по странной траектории, абсолютно непредсказуемой даже для генерального штаба.

В Советской армии существовало два типа полков, обыкновенный и «паркетный». Визуально между собой практически не отличаясь, они, тем не менее, были столь не похожи, что, попадая из одного типа подразделения в другой, следовало проходить как минимум месячную адаптацию.

События медленное текущей армейской жизни в вышеназванной части нежданно прервалось тревожным криком дежурного офицера, от которого перехватило дыхание и заставило пульс стучать чаще обычного, переводя разум в тревожное состояние, известное психологам как ажитация, хотя здравомыслящая часть населения назвала бы его волнением. Именно им был полон мой полк этим самым состоянием по самые помидоры.

Бегущие по части солдаты вперемешку с младшими офицерами, с мелькавшими между ними майорами и подполковниками, что само по себе удивительно для Советской армии времен СССР, несли в себе некий импульс неизвестного, страшного, от которого срывается голос, рождая в мозгу картинки ужасней предыдущей. От рваной работы мозга, выбрасывающей в кровь огромное количество адреналина, закупоривающего вены, слабели мышцы и тупая боль, достигшая гортани, вызывала спазм.

Впервые это слово произнес посыльный, рядовой Мамедов (был тяжело ранен в Афганистане), по долгу службы оказавшийся в расположении офицерского общежития, известное как «ночлежка» по приказу командира второй роты старшего лейтенанта Какимбаева. Разбудив офицеров своей роты криком, когда стрелки часов едва не достигли цифры двенадцати.

– Война, – и мгновенно утихли разговоры практический во всех соседних комнатах, отгороженных друг от друга тонкими переборками стен из фанеры. Отчего-то сразу стало неуютно. Те, кто не расслышал его, переспросили у мгновенно притихших товарищей, заинтересовавшись их неожиданно побелевшими лицами.

– Война?

Воспитанные на фильмах «Офицеры» и «В бой идут одни старики», многие, услышав его, словно оказались в оковах оцепенения, другие наоборот – почувствовали, как их тела наполняются некой силой, проникающей в кровь и расползавшейся по нервам метастазой, заразившей, в последствии, целую страну не вылечившуюся до сих пор. Метастазой кровавых побоищ, ружейного огня и расстрелов. Героизма и трусости, настолько сильно переплетавшейся между собой, что не понять, где что.

Желание прочувствовать с чем жили их отцы и деды читались на каждом лице неожиданно побледневшими разводами у скул. Взглядами, отдаленно напоминавшими глаза солдат с картин баталистов. Пустыми и холодными. Движениями, немного сумбурными и не всегда координированными.

– Война!

И, поверьте, нет более сильного, по своему накалу слова, способного изменить образ мыслей и желаний вчерашних школьников, превратив их в солдат не по внешней форме, а по внутреннему состоянию, полному огня, испепелившему мелкие неурядицы в службе и личной жизни. Застав смотреть на мир иными глазами. Глазами Ангелов.

– С кем? – прапорщик Акимов, недавно вернувшийся с целины, и еще не отошедший от партизанского образа мыслей, тут же сам себе и ответил, – со вторым батальоном. В частности с прапорщиком Отказовым, который спер у меня в командировке две бутылки водки. И этого я ему не прощу.

Невысокого роста, он обладал незаурядной прыгучестью, будучи капитаном сборной части по волейболу, а также независимым мышлением и острым языком, способным просверлить любую дырку в преграде между людьми. Чтобы иметь о нем более точное представление, было достаточно находиться с ним рядом часа два, слушая его незамысловатый треп. По социальному статусу в первом батальоне во главе с недавно прибывшим в часть капитаном Переваловым (дикорастущим, как выразился командир минометной батареи капитан Князев), он занимал один из важнейших элементов сего механизма, без которого не могла функционировать ни одно боевое подразделение – был санитаром, медбратом, медиком. В общем, человеком, который будет вытаскивать с поля боя раненых и убитых, рискуя своей жизнью ради жизни незнакомых, в общем-то, ему людей, спаянных с ними лишь верой в безупречность поступков своего командования, немного дружбой, замешанной на взаимных интересах и периодических пьянках, спаивающих (от слова паять) коллектив.

– Игорь, ты каратист? – на мой кивок он практически мгновенно ответил – собирай своих, и пойдем бить врагов.

Своих – это значит, лейтенанта Игоря Свинухова – замполита второй роты. И всё. Остальных он вполне заслуженно, а кое-кого и не заслуженно называл ёмким русским словом, кратко характеризующим сущность человека, в медицине потребляемым для обозначения резинового изделия, предотвращающее беременность. Как попал в число «своих» замполит Свинухов, потомственный политработник, с которыми у прапорщика шла нудная и, как правило, с переменным успехом война, иногда холодная, иногда горячая, мне пока было не ясно.

Собираться долго не пришлось. У каждого был тревожный чемоданчик, готовый именно к таким случаям в жизни. А полевая форма одежды у нас давно превратилась в часть кожи. И спустя десять минут как покинули теплое офицерское общежитие, мы разошлись каждый в свою сторону уже в расположении казармы первого батальона, где, в общем-то, и служили, не интересуясь так с кем же все-таки война?

Строения алма-атинского полка состояли из одноэтажных казарм, построенных лет пятьдесят (или сто) назад. Расположенный рядом с мотострелковым училищем, но это как посмотреть, (для некоторых, именно АВОКУ стояло рядом со 186 полком) он представлял собой ударную силу всего САВО. По первичным половым признакам – особое подразделение, службу в котором проходили, как правило, детишки полковников и генералов, для которых он был трамплином к вышестоящей должности, таких, имеющих «волосатую лапу», называли кратко – «инвалидами».

Наш полк был полон инвалидов, как военный госпиталь времен Великой Отечественной войны. Но это уже специфика паркетных полков.

С нами служила еще одна часть, единого целого офицерского организма именуемая «карьеристами», эти от безысходности давно положили все, что можно положить, на службу, отправленные в полк доживать свой век. Каждый батальон имел в обойме пару таких жизнерадостных созданий, основная задача которых – дотерпеть до 40, чтобы с чистой совестью покинуть стройные ряды Советской Армии навсегда и с пенсией, недостойной работника ратного труда.

Наряду с ними служила еще одна часть кобелей – молодые офицеры, мечтающие стать генералами, без помощи папиков и маменек – этих было меньшинство. Сейчас могу заверить, таким генеральские лампасы не светили. Но мечты – это такое состояние мыслей, когда желаемое, кажется возможным. Эх, мечты.… Как вы понимаете, я состоял в последней, самой не перспективной категории. С точки зрения разума. Мой папаня, сука, генералом не стал. И закончил службу старлеем. Тоже ждало и меня. А ведь мог, кобелина эдакая, трахнуть какую-нибудь дочку генерала, как это удалось моему бывшему командиру 186 полка Смирнову. А там глядишь, и заканчивал бы жизнь генералом. Эх…. папаня, папаня…. Испортил всю мою военную жизнь.

Длинное одноэтажное здание первого батальона напоминало подводную лодку с окнами, готовое к погружению. Взлетев на крыльцо, чуть не столкнувшись лбом с замполитом батальона капитаном Киселевым, я, благоразумно обойдя практически не преодолимое препятствие, вошел в казарму.

Времен Л. И. Брежнева она представляла собой помещение, в котором располагалась вся рота или батарея на койках, стоявших в два яруса. Каждый божий день командиры подразделений проводили его проверку на предмет мусора и правильности заправки постелей, на которых нужно было выровнять линии на одеялах.

Все должно было быть однообразно. Как прически солдат. Как мысли. Выправлено и поглажено специальными гладильными досками. Батарея всегда в этом соревновании из четырёх подразделений занимала призовое место не ниже третьего.

Я двинул на право, в расположение минометной батареи, где слышался голос командира батареи капитана Князева Юры – махрового создания без перспектив, из сообщества «карьеристов». Свое тридцатилетие бравый капитан отметил в должности командира батареи, чем безусловно гордился. Понимая, что это потолок его карьеры, он и не стремился к большему, отравляя жизнь солдатам батареи придирками и нравоучениями, не стесняясь пинать наиболее медлительных, с точки зрения скорости перемещения в пространстве индивидуумов, сапогами. Остальные свернули налево.

– О, лейтенант Котов. Постреляем? – увидел он меня.

Любимым развлечением, уже выпившего Князева, была стрельба на ПУО – это такая хрень – прибор управления огнем, на котором отрабатывались боевые задачи по уничтожению мнимого противника. Любимая игрушка, которой он владел мастерски. Ну и как иначе, коли в течение последних восьми лет жизни это был его единственный инструмент, ставший практически частью его самого.

– Так, боевая тревога.

Его главным объектом, с которого он мог сорвать куш, выиграв то или иное упражнение в стрельбе, был я. Точнее мой карман. Как правило, итог был известен заранее, так как молодой офицер мало что понимающий в боевой стрельбе, даже тот, кто имел твердую пять по данной дисциплине в училище, пытавшийся правдами и неправдами доказать, что и он чего-то стоит. Именно СТОИТ. Ибо цена поражения была одна – бутылка вина, или пива. Рассчитаться за проигрыш следовало мгновенно, но я благодарен этому засранцу, что он научил меня стрелять не по уставу, но быстро.

– Забыл… извини…, – он опустил голову, и вдруг, что-то вспомнив, уже более трезвым голосом произнес: «А представляться, кто будет? Учили в училище?»

Называемое ныне явление «дедовщина» в полку была частью системы боевой подготовки, на которой строились и методы наказания. Отслуживших менее года солдат не использовали разве что на строительстве генеральских дач, но тогда и генералы не были столь хамоватыми, ибо существовала какая-никакая система, контролирующая допуск к генеральским погонам. Одна из них – малое количество генеральских детей женского пола.

Таких, как Князев – возрастных служителей культа под названием советское офицерство, в батальоне (не считая прапорщика Акимова, но он не в счет – прапор), было трое. Капитан Князев, капитан Косинов Вова – командир первой роты – такой же карьерист и демагог, а также его замполит старший лейтенант Шорников, уже пять лет сидящий на одной и той же должности, тогда, как другие выпускники Новосибирского политического училища давно уже были замполитами батальонов. Эта троица настолько слилась в переплетающимся войсковом экстазе, что отличить одного от другого было практически невозможно. Даже трезвому. И только по фамилии.

– Товарищ капитан, лейтенант Котов по вашему приказанию прибыл.

– То-то, – тут он поднял на меня глаза, – Боевая тревога. Бо-е-ва-я! Впервые за мою службу, – выпученные зрачки командира застыли на уровне моей груди и смотрели отрешенно, чуть тоскливо, хотя я в них разглядел страх, но вида не подал. В чуть навыкате пугливо бегающих глазах, с поволокой нескрываемого желания глотнуть алкоголя, светилась такая грусть, что густо покрашенные зелёным цветом стены каптёрки представлялись апофеозом пофигизма.

– Что мне делать? – спросил я.

– Готовься принимать пополнение, – Князев заплетающимся языком выговорил не сложную фразу, когда и с кем ему удалось приложиться к бутылке – тайна за семь печатями, а посему приказы он отдавал быстро, глотая окончания, отчего понять его было крайне сложно. Но он любил повторять, пока собеседник не уловит суть.

Выходило, что наша первая минометная батарея разворачивалась до штата военного времени. Значит, у нас будет как минимум три офицера, и пара прапорщиков. Мне давно хотелось послужить в развернутой батарее, да и вероятность военных приключений, будь они неладны, грело душу.

В этот момент в помещение казармы стало входить пополнение, до сего момента прозябающее на плацу, мимо которого мы недавно прошли, наполнив его шумом и гамом, скрипящими сапогами и даже запахом сигаретного дыма, которого я терпеть не мог.

Их называли партизаны, и это было самым метким словом, кратко характеризующее призванных из запаса бухгалтеров, рабочих и колхозников, на военную службу. Еще не понимающие, зачем они здесь оказались, партизаны, тем не менее, пытались скрасить свой быт хоть каким развлечением, главным из которых была беседа.

Батарея растолстела до семидесяти пяти человек. Это было хорошо. Внутренний мандраж исчез как-то сам собой, оставив место для подготовки к войне. Тому, чему нас и учили в училище. Впрочем, это сильно сказано, так как всему, чему нас учили, практически не понадобилось в Афганистане, куда мы, собственно, и направлялись. Но пока это являлось военной тайной.

– В подразделении находится постоянно. Никуда не отлучаться. Это приказ! – голос Князева, прерываемый неожиданно возникшей икотой, старался быть твердым. Но не получалось. Язык сопротивлялся.

– Ясно, но если хочется, то можно, – добавил мой внутренний голос.

– А теперь – разгребай навоз, – он кивнул в сторону пополнения, заполнившее казарму, и я, щелкнув каблуками как Штирлиц, выходящий из кабинета Бормана, покинул каптерку, в мирное время имеющая устойчивый статус пивного бара, в военное превратившись в опохмелительное заведение.

Окруживший меня гул за линией отделяющую помещение каптерки от казармы, напоминал рев турбин самолета и потихоньку стал давить на уши. Старшина распределял военное имущество, командиры взводов знакомились с пополнением, распределяли места на койках, выдавалось бельё и в штатные книги вписывались новые имена. Кое-кто из партизан лежал в сапогах на кровати, кто-то уже спал, не обращая внимания на общую суматоху казармы. Я незаметно нырнул в этот мир с головой, чувствуя, как течением меня несет в самые глубины военного быта.

Ближе к двум ночи все утихомирились, но, ненадолго. Подъем назначили на 6 утра. Как и положено в армии. А пока бойцы готовились ко сну, офицеры курили у крыльца, делясь первыми впечатлениями от сей оказии, разминая языки.

– Захожу, бля, в казарму, а там, один пилит другого…, – глубокая затяжка неизвестного мне капитана ненадолго прервала его рассказ.

– Это как «пилит»? – не понял я.

– Это когда один пидор, пристраивается к другому, – заржал старший лейтенант Кондратенков, здоровый парень с не менее здоровым чувством юмора замешанного на оптимизме.

– Сам, будучи пидором, – замечает кто-то.

– А тут – дежурный по полку…., – рассмеялся еще один офицер в звании майора.

– И картина Репина «Приплыли»….

Жизнь в СССР была лишена того шарма, в котором мы все окажемся спустя тридцать лет. Это сейчас «пидоры» вроде как не «пидоры», а особая часть мужского человечества замешанная на древних традициях крестовых походов, в которых роль женщины играли кони, рабы и братья по разуму. А тогда наиболее ответственная часть русского офицерства категорически не воспринимала однополые отношения, переходящие в мордобои.

– Так, господа офицеры – по конюшням. – Это Перевалов – мужественный, как вся Советская армия времен СССР. Но главный бой своей жизни он пропустит.

– Завтра выход в 6.00. Никому не опаздывать. А сейчас всем спать.

Спасть, так спать. И я медленно, в окружении таких же холостяков потопал в сторону общежития, заждавшегося своих обитателей. И если тогда меня и мучили сомнения, то их я практически не замечал, зная, что уж в Советской армии чувство локтя и взаимовыручка были если не главным, то уж точно числились в приоритетах. Как же я был глуп.

С утра жизнь закрутилось по-новому. И с большей скоростью. Весь полк напоминал гонки болидов «формулы 1», на первый взгляд абсолютно броуновское движение, но, полностью подчиненное некому заранее заданному, из штаба полка, алгоритму. Старшина получал оружие со складов. Боеприпасы. По четыре боекомплекта. Технику прогревали, и, если та отказывалась работать, меняли всё. И даже двигатель, для чего заполняли соответствующие формуляры. Впервые любой запрос на запчасти выполнялся мгновенно. Такого не было ни разу, со слов Князева, за всю его предыдущую службу. К исходу вторых суток выпал снег и асфальт покрылся белым полотном, отдаленно напоминающим флаги капитуляции.

Старшие офицеры метались между парком и казармами, пристально следя за действиями нижних чинов, но, практически не вмешиваясь во внутреннюю деятельность последних. Кое-где, попадались генералы, но они просто наблюдали, соблюдая нейтралитет. Однажды мне пришлось увидеть бегущего, куда-то, генерала. Но, ни панику, ни смеха его неловкие потуги не вызвали. И это было странно, т.к. в мирное время бегущий генерал должен вызывать смех, а в военное – панику.

– Товарищ лейтенант, вас вызывает в парк майор Титов, – это очередной посыльный принес добрую весть. – Опа-на, – высказалось мое второе я. Что ж, такова доля молодого офицера, огребать за просчеты капитанов. За автомобили отвечал именно командир батареи. Но, как я догадался, тот просто решил упасть «на дно», как говорят разведчики-нелегалы, скрывшись в бункере под названием каптёрка. Исчезнув из поля зрения как минимум у всего начальства батальона. На всякий случай. Ибо в мирное время самым главным поступком опытного офицера было вовремя слинять.

Парк боевой техники стоял неподалеку от расположения казарм, если по прямой, но идти приходилось, делая крюк вдоль невысокого бетонного забора, который, впрочем, легко преодолевался в три приёма.

– Все машины на ходу? – майор Китов – заместитель командира батальона по технике, иначе зампотех, был плотен в плечах, с солидным брюшком и вечно брезгливой мордой с красным носом, до того безобразным, что даже известный актер Жерар Департье мог позавидовать ему. Говорил медленно, используя в предложениях минимум слов, необходимых для понимания его мысли. А мысли его крутились вокруг одной единственной цели – бутылке водки. Пожалуй, это была единственная деталь в автомобиле, которую он по-настоящему ценил. Скажи ему, что водка – не часть автомобиля, он бы умер от инфаркта.

– Ещё не проверял…

– Какого, товарищ лейтенант вы не проверяли автомобили? – сквозь его редкие зубы выползла фраза, отразившая весь его умственный потенциал стоящий на фундаменте всего его армейского опыта.

– Принимал пополнение…

– Я сейчас тебе приму пополнение… Быстро завести автомобили и доложить мне через полчаса, что техника готова к маршу.

В тот момент, его кун-фу было круче моего.

– Есть, – хмуро ответил я и оглянулся по сторонам. Парк боевой техники, где мы находились, располагался сразу за стенами части. Боксы, с автомобилями ГАЗ-66 минометной батареи были последними, сразу за ними располагался склад боеприпасов. И если боксы пехоты напоминали новогоднее торжество, своей беготней, криками, и другой имитацией военной деятельности, то наши – поминки. Тишиной и покоем.

– Командира батареи вызвали? – спросил я у одного из водителей по фамилии Корнач. Прибалтийца, говорящего фальцетом. Иногда мне казалось, что еще в детстве ему отрезали яйца, предопределяя его будущую профессию оперного певца. В высоком и неуклюжем младшем сержанте чувствовалась и прибалтийская лень и прибалтийская грусть. Да и певца из него не получилось.

– Вызывали. Его нигде нет, – соврал собеседник. И я это понял. По интонации. По глазам.

– Да я с ним только что…, – махнув рукой, еще не совсем понимая взаимоотношения внутри коллектива, я откровенно разозлился. Было на что.

Не прошло и двух месяцев, как меня перевели из Талды-Кургана – районного центра. Из одного полка в другой. Тогда было радостно – столица все же, но сейчас по-настоящему жалел об этом.

На самом деле командир батареи пил. И я это видел. В каптерке. С утра. И ему, по большому счету, было наплевать и на батарею, и на майора Китова в первую очередь, но технику действительно надо было готовить. Война… Помните?

– Ладно. Заводите машины. Прогрейте минут пять, – стараясь сдержать эмоции, ответил я, – О неисправностях доложите.

Еще через пять минут площадка со стоявшими автомобилями скрылась в сизом дыме выхлопных газов. А еще через десять командир отделения тяги составил мне список необходимого оборудования для полной комплектации ГАЗ-66 к маршу.

Далее была погрузка, которая особыми событиями не запомнилась, не считая двух задавленных бойцов из пехоты. Но были они не из нашего батальона, и поэтому особых эмоций сиё событие не вызвало. Так, мелкий штришок из жизни армии.