Мужчина в меняющемся мире

Важный вклад в понимание этих проблем внесли общественные науки, прежде всего – социология и антропология. Сначала социальные аспекты взаимоотношений между мужчинами и женщинами описывались в таких понятиях, как «половая роль», «полоролевые ожидания», «половая идентичность». Эти термины ясно говорили, что речь идет не о природных, а о социальных отношениях и нормах. Но прилагательное «половой» несло за собой длинный шлейф нежелательных значений. Во-первых, оно, как и «пол», невольно ассоциируется с сексуальностью, хотя даже многие биологические процессы и отношения с нею, как и с репродукцией, не связаны. Во-вторых, эта терминология вольно или невольно предполагает, что социокультурные различия между мужчинами и женщинами только надстройка, форма проявления или оформления фундаментальных, базовых, универсальных различий, обусловленных половым диморфизмом.

На самом деле мужчины и женщины взаимодействуют друг с другом не в вакууме, а в конкретных социальных ролях, дифференциация которых в разных сферах деятельности, например на производстве и в семье, сплошь и рядом не совпадает. Даже если допустить, что женщина «по природе» пассивна и нежна, это вовсе не значит, что она будет таковой в любых ролях и ситуациях. Нам постоянно твердят, что потребность в достижении, социальном успехе у женщин ниже, чем у мужчин, и что современные «деловые женщины» – явление совершенно новое, беспрецедентное, даже патологическое. Но может быть, дело не столько в стремлении к достижению вообще, сколько в соционормативных рамках, предопределяющих, к чему индивид может и должен стремиться и каким образом он может достигать поставленных целей?

Великосветские львицы бальзаковской эпохи были не менее энергичны, властолюбивы и жестоки, чем их мужья и любовники. Но в тех исторических условиях честолюбивая женщина могла сделать карьеру только опосредованно, подыскав себе соответствующего мужа или организовав своими, специфически женскими, средствами его социальное продвижение. Сегодня эти ограничения отпали. Женщина может сама, без посредства мужчины, добиться высокого социального статуса, и это существенно меняет мотивацию и характер взаимоотношений мужчин и женщин при тех же самых природных задатках.

Культурные стереотипы мужского и женского различаются не только по степени, но и по характеру фиксируемых свойств. Мужчин везде и всюду чаще описывают в терминах трудовой и общественной деятельности, а женщин – в семейно-родственных терминах, и эта избирательность предопределяет направленность нашего внимания. Дело не столько в том, что мальчик объективно сильнее девочки (это верно далеко не всегда), сколько в том, что ось «сила – слабость», по которой постоянно оценивают мальчиков, значительно менее существенна в системе представлений о женственности, женщин чаще оценивают по их привлекательности или заботливости. Разговоры об «истинной мужественности» и «вечной женственности» только запутывают вопрос, навязывая нам единообразие, которого история никогда не знала.

Чтобы избавиться от ложных ассоциаций и преодолеть сведение социальных проблем к биологическим, в науку было введено понятие «гендер».

В английском языке слово gender обозначает грамматический род, который не имеет с полом ничего общего. В некоторых языках (например, в грузинском) грамматического рода нет вовсе. В других языках (например, в английском) эта категория применяется только к одушевленным существам. В третьих, как в русском, наряду с мужским и женским существует средний род. Грамматический род слова и пол обозначаемого им существа часто не совпадают. Немецкое das Weib (женщина) – среднего рода, во многих африканских языках слово «корова» – мужского рода и т. д.

Вопреки распространенному представлению, слово «гендер» заимствовали из грамматики и ввели в науки о поведении не американские феминистки, а выдающийся сексолог Джон Мани (1924–2006), которому при изучении гермафродитизма и транссексуализма потребовалось разграничить общие, родовые, свойства мужчин и женщин (пол как фенотип) и более частные, сексуально-генитальные, эротические и прокреативные, явления (Money, 1955). Позже оно было подхвачено социологами и юристами, в результате чего его значение изменилось (см.: Бем, 2004; Гендер и язык, 2005; Кон, 2004б; Киммел, 2006). Впрочем, оно и по сей день остается многозначным (Ушакин, 2002; Зверева, 2002; Савкина, 2007; Smiler, 2004).

В психологии и сексологии «гендер» употребляется в широком смысле, подразумевая любые психические или поведенческие свойства, предположительно отличающие мужчин от женщин (раньше их называли половыми свойствами или различиями). В общественных науках и, особенно, в феминизме «гендер» приобрел более узкое значение, обозначая «социальный пол», то есть социально детерминированные роли, идентичности и сферы деятельности мужчин и женщин, зависящие не от биологических половых различий, а от социальной организации общества. Гендер – это система межличностного взаимодействия, посредством которого создается, утверждается, подтверждается и воспроизводится представление о мужском и женском как базовых категориях социального порядка. «Делать гендер означает создавать различия между мальчиками и девочками, мужчинами и женщинами; различия, которые не являются естественными, сущностными или биологическими» (Уэст, Зиммерманн, 2000. С. 207).

По образному выражению американского антрополога Кэтрин Марч, пол относится к гендеру как свет к цвету. Пол и свет – естественные физические явления, допускающие объективное измерение. Гендер и цвет – исторические, культурно обусловленные категории, с помощью которых люди группируют определенные свойства, придавая им символическое значение. Хотя физиология восприятия цвета у людей более или менее одинакова, одни культуры и языки терминологически различают только два или три, а другие – несколько десятков и даже сотен цветов. Все это имеет свои социальные причины и следствия.

«Пол» и «гендер» чаще всего различают по принципу каузальной атрибуции, называя «гендерными» те характеристики, которые считаются социально детерминированными, а «половыми» – те, которые считаются заданными биологически (например, «гендерная стратификация», но «половой диморфизм»). Но строго «развести» эти ряды невозможно, поэтому существует и иное словоупотребление (Deaux, LaFrance, 1998; Ruble, Martin, Berenbaum, 2006). Сохраняются и дисциплинарные различия: если психологи, как правило, обсуждают гендерные свойства и особенности индивидов, конкретных мужчин и женщин, то социологи и антропологи говорят о гендерном порядке, гендерной стратификации общества, гендерном разделении труда, отношениях власти и т. д.

Хороший популярный и удобочитаемый очерк гендерной социологии – книга Майкла Киммела «Гендерное общество» (Киммел, 2006).

Появление категории гендера повлекло за собой дальнейшие уточнения психологической и медицинской терминологии. Важнейшие из этих новаций – понятия гендерной идентичности и гендерной роли.

Гендерная идентичность – это базовое, фундаментальное чувство своей принадлежности к определенному полу, осознание себя мужчиной, женщиной или существом какого-то другого, «промежуточного» или «третьего» пола. Тендерная идентичность не дается индивиду автоматически, при рождении, а вырабатывается в результате сложного взаимодействия его природных задатков и соответствующей социализации, «типизации» или «кодирования», причем активным участником этого процесса является сам субъект, который принимает или отвергает предлагаемые ему роли и модели поведения. Возможны даже случаи «перекодирования» или «переустановки» гендерной идентичности с мужской на женскую или наоборот (в просторечии это называется переменой или сменой пола). Состояние, когда индивид не может принять «данный» ему на основании его анатомического пола гендерный статус мужчины или женщины и испытывает острую неудовлетворенность им, называется расстройством гендерной идентичности (РГИ).

Первой естественной лабораторией для изучения закономерностей формирования и изменения гендерной идентичности стала клиника транссексуализма. В массовом сознании нестабильность гендерных категорий обычно считается чем-то патологическим, не имеющим отношения к нормальной обыденной жизни, где границы мужского и женского кажутся твердыми и незыблемыми. Но о «съемности» гендерной идентичности говорят и этнографические данные: многие культуры не только признают существование людей «третьего пола», но и создают для них специальные социальные ниши – роли, статусы и идентичности. В древних обществах это противоречие проявлялось в игре и карнавальной культуре, когда люди могли и даже были обязаны менять свои привычные гендерные роли и маски. Это частный случай признания индивидуальных различий, не укладывающихся в прокрустово ложе бинарных оппозиций.

Столь же подвижными оказались и гендерные роли, то есть нормативные предписания и ожидания, которые соответствующая культура предъявляет к «правильному» мужскому или женскому поведению и которые служат критерием оценки маскулинности/фемининности конкретного индивида. Хотя гендерные роли часто формулируются очень жестко, они, и тем более ориентированное на них поведение, не обязательно бывают однозначными. В них всегда присутствуют элементы игры, театрализованного представления. Взаимодействуя с другими людьми, индивид предъявляет им определенный имидж, «изображает» мужчину, женщину или существо неопределенного пола, используя для этого одежду, жесты, манеру речи.

 
Кавалеры приглашают дамов:
Там, где брошка, там перёд…
Дамы приглашают кавалеров:
Там, где галстук, там перёд…
 

Условный, игровой характер гендерного поведения подчеркивается такими научными терминами, как «гендерный дисплей», «делание гендера» и «гендерный перформанс».

Усложнение научных категорий как инструментов социальной саморефлексии отражает сдвиги в культуре и массовом сознании. Жизнь современного человека стала значительно более текучей и разнообразной, расширяя диапазон индивидуального выбора. Я могу чувствовать себя на работе одним, дома – другим, в дружеской компании – третьим, и каждая из этих моих идентичностей – подлинная. Это затрудняет однозначное определение «мужского» и «женского» и подсказывает определенные мировоззренческие выводы: если гендерное разделение труда и нормы мужского и женского поведения не универсальны, а исторически изменчивы, то к ним можно и нужно относиться критически, то есть их «деконструировать». Это распространяется и на содержание категорий маскулинности и фемининности.

3. Маскулинность и фемининность

 
Боже, чего же им всем не хватало?
Словно с цепи сорвались!
Логос опущен. Но этого мало —
Вот уж за фаллос взялись!
 

Тимур Кибиров

Прежде всего, нужны ли нам эти иностранные термины? Некоторым авторам кажется, что «маскулинность» и «фемининность» вполне можно заменить русскими словами «мужественность» и «женственность» (Ушакин, 2002). Однако русские слова «мужество» и «мужественность» обозначают не просто совокупность специфически «мужских» (не важно, реальных или воображаемых) качеств, но и морально-психологическое свойство, одинаково желательное для обоих полов.

Согласно словарю Даля (1999. Т. 2. С. 356–357), мужество не просто «состояние мужа, мужчины, мужеского рода или пола вообще», но и «стойкость в беде, борьбе, духовная крепость, доблесть; храбрость, отвага, спокойная смелость в бою и опасностях: терпенье и постоянство», в противоположность робости, нерешимости, упадку духа, унынию. Мужественный человек внешне «осанистый, видный, могучий, величавый, дюжий, ражий», а духовно – «доблестный, стойкий, крепкий, храбрый, отважный, спокойно-решительный». «Мужествовать» – значит «стойко состязаться, подвязаться в борьбе (телесной или духовной), стоять доблестно».^[2]

В том, что от этих ассоциаций уйти невозможно, я убедился еще в 1970 г., когда написал для «Литературной газеты» большую статью «Мужественные женщины? Женственные мужчины?» (Кон, 1970). В те годы советская психология была абсолютно бесполой, моя популярная статья стала едва ли не первой попыткой привлечь внимание к сложной проблеме. Не желая «засорять» русский язык лишними иностранными словами, я воспользовался их русскими эквивалентами. Но как только статья вышла, я понял, что совершил ошибку. Выражение «мужественная женщина» звучит очень хорошо, а «женственный мужчина» – очень плохо. «Маскулинность» – не только «мужественность», но и «мужчинность», «мужеподобие», «мужиковатость», ни одна женщина такую характеристику за комплимент не примет, а уж «женственный мужчина» – прямое оскорбление.

Тот факт, что за описаниями мужского и женского часто скрываются предписания и стереотипы массового сознания, создает большие трудности в изучении индивидуальных различий. Мы должны всегда помнить, что:

1. Конкретные мужчины и женщины отличаются друг от друга по степени маскулинности и фемининности; одинаково здоровые и социально благополучные люди могут быть более или менее маскулинными, фемининными или андрогинными.

2. Все «мужские» и «женские» свойства многогранны и многомерны. В «народной психологии» множество разнообразных физических черт, биологических признаков, занятий, социальных ролей, интересов и черт личности объединяются в некое непротиворечивое единое целое, но на самом деле маскулинное телосложение вполне может сочетаться с фемининными интересами или чувствами, причем многое зависит от ситуации и сферы деятельности – женщина может быть нежной в постели и агрессивной в бизнесе.

3. Наши образы маскулинности и фемининности и измеряющие их психологические тесты основываются не на строгих аналитических теориях, а на житейском здравом смысле и повседневном опыте: мы называем какие-то черты или свойства мужскими просто потому, что в доступном нам эмпирическом материале их чаще или сильнее проявляли мужчины. Происходящие на наших глазах изменения в социальном положении женщин и мужчин подорвали многие привычные стереотипы, побуждая рассматривать эти вариации уже не как патологические извращения (перверсии) или нежелательные отклонения (девиации) от подразумеваемой нормы, а как нормальные, естественные и даже необходимые.

4. За тем, что мы называем индивидуальными чертами, могут стоять как имманентно присущие данному индивиду, интраиндивидуальные, свойства, так и межличностные, интериндивидуальные, отношения. Новейшая психологическая литература не случайно старается «развести» понятия объективно существующих различий (difference) и проводимых людьми различений (distinction).

5. Индивидуальные свойства, стереотипы массового сознания и социальные нормы, как и наши субъективные представления о реальном, желательном и должном, не совпадают и совпадать не могут. Существуют не только разные каноны маскулинности, но и разные парадигмы ее изучения, которые кажутся взаимоисключающими, а фактически дополняют друг друга.

Пониманию индивидуальной вариабельности и исторической изменчивости мужских и женских черт препятствует социально-психологический феномен, который известный американский психолог Сандра Бем (Бем, 2004) назвала гендерными линзами:

A) Линза андроцентризма, склонность воспринимать мужской опыт и поведение в качестве универсальной и нейтральной нормы, по отношению к которой женщина выступает как некое отклонение или вариация (типа: мужчина – это человек, а женщина – лучший друг человека).

Б) Линза гендерной поляризации, восприятие всего мужского и женского как универсально разных и полярных начал.

B) Линза биологического эссенциализма, которая логически обосновывает и узаконивает остальные линзы, представляя их естественными и неустранимыми последствиями полового диморфизма.

Как же преодолевает эти трудности научная психология?

Что измеряют тесты М и Ф? Материал к размышлению

В XIX в. мужские и женские черты считались строго дихотомическими, взаимоисключающими, а всякое отступление от норматива воспринималось как патология или шаг по направлению к ней (ученая женщина – «синий чулок»). Затем жесткий нормативизм уступил место идее континуума маскулинно-фемининных свойств. На этой основе в 1930—1960-х годах психологи сконструировали несколько специальных шкал для измерения маскулинности/фемининности умственных способностей, эмоций, интересов и т. д.: тест Термана – Майлз (1936); шкала М—Ф Миннесотского личностного теста – MMPI (1951); шкала маскулинности Гилфорда и др. Все эти шкалы предполагали, что в пределах некоторой нормы индивиды могут различаться по степени М—Ф, но сами свойства М—Ф представлялись альтернативными, взаимоисключающими: высокая М должна коррелировать с низкой Ф, и обратно, причем для мужчины нормативна, желательна высокая М, а для женщины – Ф.

Характерными признаками маскулинности, по тесту Термана – Майлз, были властность, напористость, активность, физическая сила, уверенность в себе, склонность к технике, спорту, работе на себя и участию во внешней/публичной жизни, а также неприязнь к иностранцам, религиозным мужчинам, умным и худым женщинам, танцам, играм, связанным с разгадыванием загадок, и к одиночеству.

Постепенно выяснилось, что далеко не все психические свойства поляризуются на «мужские» и «женские», а разные шкалы (интеллекта, эмоций, интересов и т. д.) в принципе не совпадают друг с другом: индивид, высоко маскулинный по одним показателям, например когнитивным, может быть весьма фемининным по другим, например эмоциональным.

Более совершенные тесты 1970-х годов (Сандры Бем, Джанет Тейлор Спенс и Роберта Хелмрайха) рассматривали М и Ф уже не как полюсы одного и того же континуума, а как независимые, автономные измерения. Вместо простой дихотомии «маскулинных» и «фемининных» индивидов появились четыре психологических типа мужчин: маскулинные (имеют высокие показатели по М и низкие по Ф); фемининные (высокая Ф и низкая М); андрогинные (высокие показатели по обеим шкалам) и психологически не дифференцированные (низкие показатели по обеим шкалам) – и такие же четыре типа женщин. Сравнение этих типов (Whiteley, 1985) показало, что соответствие гендерному стереотипу (высокая М для мужчин и высокая Ф для женщин) отнюдь не всегда гарантирует индивиду социальное и психическое благополучие, причем значение этих параметров может с возрастом изменяться. Например, маскулинные мальчики-подростки были более уверенными в себе и занимали более высокое положение среди ровесников, но после 30 лет, став мужчинами, они оказались более нервными, неуверенными в себе и менее способными к лидерству. Выяснилось также, что шкалы М и Ф неоднозначны: их измерения соотносятся, с одной стороны, с индивидуальными свойствами, а с другой – с социальными предписаниями. Между тем это совершенно разные явления.

Кроме того, современная психометрика и психодиагностика не сводятся к поискам корреляций между отдельными психическими свойствами, а пытаются рассмотреть их в рамках некоей теории личности. Одним из главных претендентов на роль такой обобщающей теории или парадигмы стала так называемая Большая Пятерка, состоящая из пяти автономных шкал, каждая из которых измеряет нескольких полярных качеств:

1. Интроверсия – Экстраверсия (молчаливый – разговорчивый, ненапористый – напористый, не любящий приключений – любящий приключения, неэнергичный – энергичный, робкий – дерзкий).

2. Антагонизм – Доброжелательность (недобрый – добрый, несклонный к сотрудничеству – склонный к сотрудничеству, эгоист – альтруист, недоверчивый – доверчивый, скупой – щедрый).

3. Несобранность – Сознательность (неорганизованный – организованный, безответственный – ответственный, непрактичный – практичный, небрежный – аккуратный, ленивый – усердный).

4. Эмоциональная стабильность – Невротизм (расслабленный – напряженный, принимающий все легко – тревожный, стабильный – нестабильный, довольный – недовольный, неэмоциональный – эмоциональный).

5. Закрытость – Открытость новому опыту (слабо развитое воображение – богатое воображение, нетворческий – творческий, нелюбопытный – любопытный, несклонный к размышлению (нерефлексивный) – склонный к размышлению (рефлексивный), наивный – искушенный.

Общая схема этой теории приведена в таблице.

Факторы черт личности, образующие Большую Пятерку, и примеры входящих в них шкал

Экстраверсия (Е)

Источник: Соstа, МсСгае, 1985.

Как эти черты связаны с М и Ф? Обыденному сознанию мужчины кажутся более экстравертированными и открытыми опыту, но менее доброжелательными и невротичными, чем женщины, однако психометрические данные этого не подтверждают. Зафиксированные в Большой Пятерке личностные черты не укладываются в оппозицию М—Ф.

Наиболее интересные новейшие исследования маскулинности и фемининности сосредочены на трех относительно независимых индивидуальных свойствах: инструментальности, экспрессивности и гендерно-специфических интересах (Lippa, 2001, 2005a).

Оппозиция мужских и женских ролей как инструментальных и экспрессивных впервые получила солидное теоретическое обоснование в книге американских социологов Толкотта Парсонса и Роберта Бейлза (Parsons, Bales, 1955). Хотя речь в этой книге шла преимущественно о семейных ролях и функциях отцовства и материнства, эта оппозиция скоро была распространена и на индивидуальные, личностные свойства: мужская инструментальность (ориентация на вещи, господство, субъектность) в противоположность женской экспрессивности (ориентация на людей, забота, общение).

Принято считать, и эмпирические исследования подтверждают это мнение, что сегодня, как и раньше, 1) мужчины превосходят женщин по инструментальности, 2) женщины превосходят мужчин по экспрессивности и 3) мужчины и женщины предпочитают разные хобби, профессии и деятельности.

Но как и насколько жестко эти признаки связаны друг с другом? Оценивая степень маскулинности/фемининности какого-то субъекта, человек с улицы спрашивает себя: а) обладает ли данный индивид преимущественно инструментальными или преимущественно экспрессивными чертами? и б) имеет ли он соответствующие гендерно-специфические интересы? Однако соотношение конкретных критериев может быть неодинаковым. Например, среди признаков, по которым испытуемые канадцы определяли маскулинность и фемининность, были и свойства внешности, и личностные черты, включая инструментальность и экспрессивность, и биологические черты, и сексуальные особенности, и специфические социальные роли. В другом исследовании выяснилось, что в число критериев маскулинности входят и определенные социальные роли (например, «отец»), и профессии («водитель грузовика»), и телосложение («мускулистый»), и сексуальность, и личностные черты (инструментальность). Но за всем этим стоит общий стереотип.

В отличие от методологически искушенных психологов, обыденное сознание склонно рассматривать маскулинность и фемининность как противоположности и легко делает неправомерные обобщения, воспринимая наличие у индивида черт, противоречащих гендерному стереотипу, отрицательно. Например, маскулинные (по направленности своих интересов) женщины априорно считаются агрессивными, пьющими, безобразными, толстыми и незаботливыми, а фемининные мужчины – худыми, неуверенными в себе, застенчивыми, деликатными и слабыми, причем наличие маскулинных черт у женщин оценивается даже более негативно, чем наличие фемининных черт у мужчин. Впечатления, основанные на частных признаках, легко экстраполируются на другие свойства личности.

Например, в серии экспериментов Ричарда Липпы, когда испытуемые должны были оценить степень маскулинности мужчин по их фотографиям, мужчин, которых признали более маскулинными, сочли также более спортивными, соревновательными, грубыми и вульгарными, но менее теплыми, старательными, совестливыми и заботливыми.

Чтобы выяснить, какие именно факторы – экспрессивность/инструментальность или гендерно-специфическая направленность профессиональных интересов – служат более надежными предикторами (показателями) оценки маскулинности/фемининности самого испытуемого, его ближайших друзей и воображаемых мужчин и женщин, Липпа провел следующий эксперимент. Испытуемые (170 мужчин и 205 женщин, в основном студенты, средний возраст 19 лет) оценивали степень своего интереса к 22 разным хобби, из которых 11 считались преимущественно мужскими (компьютеры, рыболовство, посещение выставок машин, домашняя электроника, баскетбол, видеоигры, спортивные зрелища на ТВ и т. д), а11 – женскими (аэробика, покупка одежды, стряпня, танцы и т. п.). Кроме того, были получены самоописания испытуемых по 26 чертам, из которых 11 были инструментальными (типа «я напорист» и «я независим»), а 11 – экспрессивными («я сочувствую другим», «я понимаю других»). Сравнение этих двух систем самоописаний показало, что информация о гендерно-типичных хобби позволяет предсказать оценку испытуемыми своей маскулинности/фемининности точнее, нежели информация об их инструментальности/экспрессивности. То же самое наблюдалось при описании испытуемыми их близких друзей и воображаемых мужчин и женщин (Lippa, 2005в).

Иными словами, при оценке своей и чужой маскулинности/фемининности, испытуемые больше ориентировались на информацию о хобби и интересах, а при оценке экстраверсии, привлекательности и приспособленности – на информацию об инструментальности и экспрессивности. Таким образом, имплицитные (несформулированные, молчаливо подразумеваемые) теории личности испытуемых совпали с результатами психологических исследований, согласно которым инструментальность и экспрессивность теснее связаны с факторами Большой Пятерки, чем с М—Ф (Lippa, 2005a).

Почему это теоретически важно? Потому что все факторы Большой Пятерки имеют существенную генетическую составляющую, тогда как интересы и хобби зависят прежде всего от того, какие занятия общество считает более подходящими для мужчин и женщин.