Предновогодние хлопоты IV

1. Денисов

Денисов проснулся и сразу посмотрел на раскладное кресло, на которое вчера уложили спать найдёныша. Кресло было сложено, из кухни пробивались приглушённые звуки: невнятное бормотание телевизора, шум воды, звякала посуда. Ноздри Денисова вздрогнули, он сглотнул слюну, улыбнулся: «Мария… успела пожарить обещанные мои любимые пирожки с картошечкой и луком.

Когда после молитвы он вошёл в кухню, Мария стояла лицом к окну, плечи её вздрагивали. Она резко повернулась к нему с глазами полными слёз.

– Игорь, Игорь, Игорь, – сквозь слёзы, простирая к нему руки, произнесла она.

– Ну, что, что, лапушка? Что случилось, красавица моя? Не плачь, пожалуйста, прошу тебя, – бросился он к ней и растеряно прижал к себе.

Она уткнулась в его плечо, безвольно опустив руки, вздрагивая всем телом. Он гладил её по спине, по волосам, целовал, проговаривая шёпотом нежные слова, жалость, страдание и любовь заливали его загорчившее сердце.

Мария отодвинулась. Вытирая покрасневшие глаза передником, улыбнулась жалкой, потерянной улыбкой.

– Это всё найдёныш, Игорь. Он так похож на нашего Егора, когда тот был маленьким. Я проснулась, гляжу, он лежит на бочочке с открытыми глазами. Улыбается: «Доброе утро, тётя Мария». Знаешь, в этот миг, как никогда, я прочувствовала слова Достоевского о слезинке ребёнка, а в комнате так светло стало от улыбки этого махонького солнышка! Мы пошли с ним на кухню. Я его кормила. Он так красиво ест! Ручонки хрупкие, тоненькие, голубенькие ручейки вен просвечиваются. Боже, Боже мой, как он мог оказаться на улице ночью один? Пыталась поговорить с ним о его семье, подъезжала аккуратно, но он замыкался. Родители, наверное, сейчас в шоке.

Денисов усадил её на стул, сел напротив неё. Она нервно смахнула со стола несуществующие крошки.

– Потом мы ходили к Егору. Я хотела их познакомить. Сынуленька не спал. Малыш замер, а потом неслышными шагами, будто по воздуху, подошёл к кровати и сел рядом на стул…

Тут Мария чуть не разрыдалась.

– Ну, Маша, Машута, Машенька, пожалуйста, не надо, не надо – пробормотал Денисов, беря её руки в свои.

Она, всхлипнув, продолжила:

– Мальчик подложил свою ладошку под ладонь Егора, а другой рукой нежно гладил руку нашего сынули. Боже мой, Боже мой… я не могу передать тебе какое у мальчика в этот момент было серьёзное и сосредоточенное лицо, словно он совершал какое-то очень важное магическое действо, требующее от него полной душевной концентрации! Я стояла, остолбенев, мне чудилось, что лицо малыша излучает слабое свечение, а из него что-то животворное перетекает в нашего сына. Это было похоже на переливание крови: бледные щёки нашего сынули порозовели, он улыбался! А мальчик… он совершал какое-то таинство, выполнял одному ему понятную миссию, уловив своим чутким маленьким сердечком страдание другого. Ох, чует моё сердце, что воробушку этому уже довелось хлебнуть горюшка в своей только начавшейся жизни. Ты замечал, Игорь, какое выражение нежности и умиления сквозит в лицах малышей, когда они подбегают на улице к какому-нибудь щенку или котёнку, и как они его нежно начинают гладить, пришёптывать ласковые слова? Егорушка наш, когда ему было лет пять, ко мне птицей        подлетал, если я причиняла себе нечаянно какую-нибудь боль. Помню, я руку кипятком нечаянно ошпарила и закричала от боли. Он ко мне бросился в глазах слезы, страдание, страх, нежность. Обхватил меня ручонками, плачет, всё в глаза мне заглядывает: тебе больно, мамочка, больно? Ну, скажи мне, Игорь, все ли чувствуют боль близких так, как её чувствуют любящие маленькие дети?

– Люди, как деревья. В детстве и юности душевная кожа-кора у них нежная, тонкая чувствительная, остро воспринимает боль свою и чужую. Со временем «кора» грубеет, покрывается шрамами, коростами, утолщается. Невзгоды, страдания, ветры и морозы жизни делают её нечувствительной к страданиям окружающих, – ответил Денисов.

– Это так, – опять смахивая мифические крошки со стола на ладонь, – сказала Мария. – А как почувствовать чужую боль, когда зло становится способом бытия? Дома взрывают, на экране кровь, убийство за убийством, отрезанные террористами головы, горящие дома. Недавно показывали одного… сколотил, гад, банду. Психолог! Собрал вокруг себя молодых, крепких физически, но душевно сырых ребят и, чтобы повязать их опаивал, сутками показывал им видео с откровенной жестокостью. Через месяц повёл ребят на «дело» и они убили и ограбили семью. Трёх взрослых и двух детей. Часто свою тётушку вспоминаю, Царствие ей Небесное, я тебе о ней рассказывала. Во время войны она приютила двух еврейских девочек. На улицах виселицы стояли, людей толпами сводили к оврагам и расстреливали. Прознав о том, что она укрывает этих детей, с ней бы не церемонились. А она обрила девчонок наголо, мол, тиф у них, надела им на шею крестики и спасла. Так они у неё и выжили, дождались прихода наших. Хлебнула она горя полной ложкой. Не ложкой – черпаком! Да, разве она одна? Светлый был человек, вечная ей память, уж как-то поколение немыслимо настрадалось, а душевной красоты не растеряло. А этот мальчишечка, тёзка нашего сыночка ещё и жить не жил, а уже сердечку его махонькому страдание, по всему, знакомо. Матерь Божья, спаси нас! Он до сих пор у Егора сидит.

– Пойдём к ним, – потянул жену за руку Денисов.

Они вошли в комнату сына. Мальчик заворожено стоял у шкафа, за стеклянными дверцами которого хранились модели автомобилей. Эти машинки Денисовы начали собирать давно, первые были куплены ещё тогда, когда Егор ходил в детский сад. Что-то привозили друзья из других городов, из-за границы, что-то покупали в питерских магазинах и поездках по стране. Когда Егор пошёл в пятый класс, дома скопилась внушительная коллекция достижений мирового автопрома. Увлечение это прошло, а модельки остались, напоминая о днях рождения Егора, праздниках, поездках в другие города и друзьях, которые их дарили.

Мальчик не сразу повернул голову, а когда обернулся, засмущался и спрятал руки за спину. Мария, уселась рядом с сыном, взяла его руку в свои ладони. Поцеловав сына в лоб, Денисов протянул мальчику руку.

– Доброе утро, Егор. Как себя чувствуешь?

Рука мальчика утонула в его руке. Глядя ему в глаза, он тихо ответил:

– Хорошо.

– Ничего не болит?

– Нет.

– Тебе машинки нравятся?

– Красивые! – выдохнул мальчик.

– Хочешь поиграть с ними?

Мальчик замялся, опустил голову вниз.

Денисов посмотрел на сына, который моргнул ресницами, открыл шкаф и стал доставать машинки, выкладывая их на пол.

– Ну, а ты, что не помогаешь? Давай, малыш, помогай, – обернулся он к мальчику.

Мальчик сразу согласился. Он брал каждую машинку осторожно, будто она была из стекла.

Когда машинки были выложены на пол, он опустился на колени, стал открывать у машинок двери, разглядывал их подолгу и вдруг, как это бывает у детей, забыл о мире вокруг себя: принялся возить машинки по полу, ползая на коленках, имитируя звуки моторов, сигналя губами, иногда говоря вслух: «Куда ж ты едешь, Труфальдино из Бергамо?», «Не видишь, что красный горит?!», «Растяпа!», « Кто ж справа-то обгоняет, красавица заморская!»

Денисов с Марией, улыбаясь, переглянулись: они вспомнили одно и то же. Точно так же их Егор малышом подолгу играл с машинками на полу. Денисов посмотрел на сына. Мария отрегулировала кровать, чтобы он мог видеть мальчика, Егор полулежал на кровати, улыбался, наблюдая за игрой малыша. «Сейчас вспоминает себя», – подумалось Денисову.

– Я мусор вынесу, – сказал он жене. – А ты играй, играй, малыш. Как наиграешься, приходи на кухню, нам нужно будет с тобой поговорить.

Мальчик на мгновенье поднял голову и тут же опять занялся машинками.

Осторожно, переступив через разъехавшиеся по полу машинки. Денисов вышел из комнаты. Захватив пакет с мусором, быстро оделся, но остановился у входной двери, подумав, что может встретить «своего» бомжа. Он вернулся в кухню и кинул в чистый пакет прямо со сковородки несколько горячих пирожков.

Курить хотелось дико, и он закурил уже на лестнице. Жадно затягиваясь, он со стыдом думал, что становится жалким безвольным рабом табака, обманывает себя и жену, вместо того, чтобы раз и навсегда покончить с вредной привычкой.

«В конце концов, так не может продолжаться. Это обман, лукавая игра в кошки-мышки с самим собой. Убеждая себя, что можно бросить курить, снижая количество выкуренных сигарет, каждый раз, закуривая очередную сигарету, ты опять возвращаешь себе прежние ощущения и отодвигаешь решение проблемы. Это ситуация не в пользу твоей души и здоровья. Завязывай, Денисов, завязывай», – говорил он себе, спускаясь по лестнице.

На улице поддувал холодный ветерок. Он поднял воротник куртки и пошёл к мусорным бакам напрямик. У автомобильной эстакады женщина кормила голубей, там же расположилась троица бомжей, один из них разливал водку в пластиковые стаканы. Бомжа, с которым он столкнулся у мусорного бака, среди них не было. Один из бомжей присел на корточки рядом с лохматой дворнягой, повиливающей хвостом. Он что-то нашёптывал ей на ухо, поглаживая по спине, а она слушала, повиливая куцым хвостом. Сидела смирно, глядя прямо вперёд, но неожиданно подняла голову и лизнула его в нос. Он рассмеялся, открывая беззубый рот и обнял собаку.

Проходящая рядом женщина потянула на себя поводок с лайкой, её пёс, увидев дворнягу, рыкая, рвался к ней. С опаской посматривая на бомжей, она проговорила, обращаясь к своей собаке: «Нельзя, нельзя, Каюр, туда нельзя».

Как-то во время первого срока президентства Ельцина, Денисову попала в руки брошюрка с юродствующим названием: «Как жить, если вы вдруг стали бомжем?». В ней описывались «чудесные» способы удобного спанья на газетах, как из них же сделать посуду, портянки, что делать, что бы ни замёрзнуть, и ещё множество других «полезных» демократических советов.

Он прочитал брошюру с омерзением, с яростью думая, что эта писанина некий вид современного изощрённого глумливого мазохизма. Сытые авторы-доброхоты этой брошюры ни на йоту не представляли себе положения бездомных, среди которых вполне могли быть не только одни пьяницы, но и люди находящиеся в плену обстоятельств, попавшие в них из-за бездушия нынешней власти или распоясавшихся от безнаказанности преступников, порождённых ею, властью, не желающей проявить волю и милосердие, принять участие в судьбе своих сограждан.

Вспомнились ему тогда евангельские слова, подходящие случаю: «Есть ли между вами такой человек, который, когда сын его попросит у него хлеба, подал бы ему камень, а когда попросит рыбы, подал бы ему змею?» Он тогда записал в своей толстенной тетради, в которую вносил разные мысли, заметки, факты: «Многие люди считают, что бомж – мерзкое существо, пьяница и разносчик заразы – это лишнее, ненужное существо само с удовольствием приложило руки к своей судьбе. Сколько их точно не подсчитано, а вот количество, каких-нибудь розовых зябликов подсчитано точно; экологи бьют тревогу, по телеку выступают поборники живой природы, забыв, что царь этой природы – человек, нищенствует, погибает от холода, болеет, кормиться, чем Бог подаст. Страшное время для бездомных зима: они погибают, и чертыхающиеся пьяные санитары везут их в морг, кидая в машину, как дрова, замёрзшие тела. Они исчезают в топках крематория, без скорби близких, без отпускной молитвы, покаяния и причастия. Что становится с их душами? Какие адские мытарства проходят они? А может быть Господь со слезами на глазах, даёт им отдохновение, время отогреться, отоспаться, а после выслушивает их горькие исповеди и прощает? Как это было с евангельским нищим Лазарем, который лежал у ворот богатея в струпьях, в надежде получить крошки со стола вельможи-богача, но ничего не получал. Когда же они оба умерли, то нищий Лазарь с почётом воссел рядом с Авраамом, а богач оказался в аде, и в муках вопил: «Отче Аврааме! умилосердись надо мною и пошли Лазаря, чтобы омочил конец перста своего в воде и охладил язык мой, ибо я мучаюсь в пламени сем». И получил ответ: «Ты уже получил доброе в жизни твоей, а Лазарь – злое, каждый получил своё; ныне же он здесь утешается, а ты страдаешь и кроме всего: между нами пропасть – отсюда к вам никто не может перейти и от вас к нам так же». И капли воды был лишён неправедный богач, заплатить пришлось по счетам сполна! И не все мои соплеменники из-за пьянства или безмозглости, стали бомжами. Уверен, что среди них немало людей с судьбой библейского Иова. И у них было всё для человеческого существования, жили они честно и счастливо, с семьями, детьми, не праведники, не герои, но люди с чистым сердцем и душой. Но Молоху, чудищу и божеству торгашеского карфагенского племени нужны были жертвы, пылающие гекатомбы из человеческих тел, и он их получил от своих адептов, хладнокровных мизантропов ростовщиков и торгашей. Они теперь жрут и пьют, спят на накрахмаленных скатертях, а дым от горящих с человеческими телами гекатомб не портит им аппетита, а только его усиливает. Равнодушные прохожие проходят брезгливо мимо закусывающего селёдочными головами бомжа, но они же и умилятся, увидев на улице бездомную собаку или кошку. Как они жалеют их, как охают о несчастной судьбе животинушки! Кто задумывается о спасительной капле воды для несчастных в нашем российском аде?»

Бомжа у помойки не было, и он отдал пирожки живописной троице отдыхающей у эстакады, один из них отдал половинку собаке. Когда он вернулся домой, мальчик сидел за кухонным столом и смотрел в окно.

– Я поставил машинки обратно в шкаф. Но не все, – до последней полки я не достаю, – сказал он. Лицо его было грустным.

– Знаешь, Егор, – сказал Денисов, присаживаясь и пододвигая малышу вазочку с печеньем, – машинки эти мы тебе подарим. Когда поедем к тебе, соберём их в пакет.

– Все? – вырвалось у найдёныша.

– Все, все, – рассмеялся Денисов. – Сын мой уже вырос. Они ему не нужны. Ну, а теперь давай с тобой поговорим об очень важном деле.

Мария поставила перед ним тарелку с кашей, спросив у Егора:

– Егорка, будешь есть кашу? Я на всех приготовила.

–Нет, тётя Маша, я кашу не люблю.

– Ну, тогда может, сосиски и пюре?

Мальчик быстро кивнул головой.

Мария поставила перед ним тарелку, не удержалась, расцвела улыбкой и погладила его по голове.

– Приятного аппетита, Егор. Пойду тёзку твоего проведаю.

Она вышла из кухни, а Егор спросил у Денисова:

–Дядя Игорь, а что такое тёзка?

– Тёзка – это человек, у которого такое же имя, как у тебя.

– У меня в классе два тёзки.

Денисов ел кашу, наблюдая за мальчиком. Егор ел не жадно, съел одну сосиску, вторую не осилил. Не доев пюре, отпил сока и взял печенье. «Не едок и левша, как и мой Егор», – отметил Денисов и сказал:

– Что-то плохо ты ешь. Мужчинам нужно хорошо питаться, чтобы стать сильными.

Егор рассмеялся.

– А мы с сестричками часто не доедаем, а папа за нами всегда подъедает. Мама Наташа его за это пёсиком Васей зовёт. А мы смеёмся и дразним его: «Папа курносик, толстый, толстый пёсик». Это Танька придумала, а папа злится и нас ругает.

Думая: «Папа есть и сестрички. Но почему «мама Наташа»? Мачеха?» – Денисов спросил:

– А они маленькие, твои сестрички?

– Не все. Танька такая же, как я. Она в одном классе со мной, мы во вторую смену ходим. Светка в шестом, она со мной дерётся всегда. У меня ещё две сестрички есть. Лаурка – у неё муж генацвале Зураб. Он бизнесмен, грузин усатый. Он добрый. И Дианка ещё рыжая и конопатая. Лаурка не с нами живёт, только ходят к нам в гости с генацвале. А ещё у меня есть Лёшка, родной брат, он в армию скоро пойдёт, через год.

– Ого! – удивлённо воскликнул Денисов, отмечая это – «родной брат». – Какая у вас большая семья. Представляю, как вам весело.

– Да не очень, – посерьёзнел лицом Егор. – У нас ещё кошка есть и собаки: одна большая Рексуля и ещё мелкая, её Шурупчик зовут. Она всегда под ногами вертится, поэтому папа её так назвал.

– Правильное имя, – улыбнулся Денисов. – Большая у вас семья, всем приходится много работать, особенно маме, накормить, одеть, обстирать.

Мальчик поёрзал на стуле.

– Мама Наташа не работает. А папу с работы уволили. Он на большой машине работал, в «дальняк» ходил, у него менты права отняли, гады. Лаурка у своего мужа в магазине работает. Дианка на секретаря учится. Мама Наташа говорит, лучше бы она на портниху училась или на повара, чем на секретутку, всегда бы кусок хлеба имела. А Лёшка, мой брат, он знаете, какой сильный! Недавно побил ребят, которые к Дианке приставали. Он в «качалке» занимается.

– А бабушка с дедушкой у тебя есть?

– Моя далеко живёт. Мы редко к ней ездим. У неё давление и она не может с детьми быть. А с нами живёт бабушка Варя, девчонок бабушка. Она хорошая, только плачет много.

– Это мать мамы Наташи?

Мальчик кивнул головой. Денисов, помолчав, продолжил «допрос».

– Судя по записям в твоём дневнике, учишься ты неплохо. Мы с тобой соседи, живём в одном районе, школа твоя в Весёлом посёлке, это совсем рядом. Домашнего адреса в дневнике не оказалось, а телефон ваш почему-то молчит. Поменялся номер?

– Отключили. Папа не заплатил вовремя

– А адрес ты свой знаешь?

– Мы рядом с больницей живём.

– И улица ваша называется Коллонтай или Солидарности?

– Коллонтай, – выдавил из себя мальчик, опуская голову.

– Ну, хорошо. Ты сможешь показать дом, в котором живёшь?

Мальчик кивнул головой.

– Это мы выяснили. А теперь, дружочек, расскажи мне, как получилось, что ты ночью оказался один на остановке?

Мальчик отвернулся к окну, опустив голову, тихо сказал:

–Танька мне свой «Тетрис» дала поиграть. У нас все дети игрушки в школу приносят. Я играл на перемене, а какой-то большой пацан отнял его у меня и убежал.

– А что это такое «Тетрис»?

– Это игрушка такая с кнопками. Можно в «Тетрис» играть, строить домики, или в танки воевать.

– Понятно. И что же было дальше?

Егор тяжело вздохнул. Посмотрел на него своими синими глазищами.

– А мы скоро домой поедем?

Думая: «Глаза как два озерка», Денисов ответил:

– Нужно ехать, Егор. Ты представляешь, как все волнуются из-за того, что ты пропал? Мама Наташа и папа днём дома?

–Только в магазин иногда ходят, а бабушка всегда дома, она никуда не выходит зимой.

– Хорошо. Так ты мне не досказал про этот… «Тетрис». Что ж дальше-то было?

– Я погнался за пацаном, а меня училка остановила, отругала за то, что бегаю. Танька мне «Тетрис» дала только до третьего урока. Я собрал ранец, оделся и ушёл, сказал, что у меня голова сильно болит. Домой не пошёл, гулял, по магазинам ходил. Потом к Никите пошёл. Он мой друг, у него папы нет, а мама на работе. Она очень поздно приходит, а он дома один. Мы телевизор смотрели, играли… с горки потом с Никитой покатались, с пацанами подрались ещё, потом мама Никиты пришла и меня прогнала. Опять по магазинам ходил, на трамвае ездил…

Мальчик замолчал.

– И, никто тебя ни о чём не спрашивал? – Денисов прикинул, что малыша не было дома не менее восьми-десяти часов.

– Тётя кондуктор спросила, я сказал, что домой еду от бабушки.

Денисов пододвинул мальчику вазочку с конфетами.

– Угощайся. И что же дальше?

Егор взял конфету, развернул её, откусил кусочек, разгладил обёртку на столе и стал с интересом её разглядывать. Прожёвывая конфету, не сводя глаз с обёртки, он говорил:

– Я поехал к своей бабушке на трамвае, а потом испугался и назад поехал, а в трамвай на повороте крутой джип вляпался, все вышли из трамвая и пешком пошли, и я пошёл. А потом испугался, что так долго дома не был… и устал ещё…

Мальчик замолчал. Он разгладил обёртку от конфеты, разгладил, свернул вдвое, после в четверть и ещё раз разгладил. Денисов улыбнулся: точно так делал его Егор в детстве. Немного выждав, он спросил:

– И почему же ты не пошёл домой? Ведь холодно, ты проголодался, небось. И понимал, наверное, что твои близкие волнуются. Этот «Тетрис» дорогой что ли? Тебя бы ругали за его утерю?

– Дорогой, – горько вздохнул мальчик. – Он больше чем сто рублей стоит.

– Действительно дорогой, – вздохнул Денисов, – ну, поругали бы и успокоились. На самом деле, это не очень дорогая вещь, Егор. Стоило ли из-за этого не идти домой?

Малыш поднял на него глаза и заговорил быстро, громко с нотками обиды в голосе:

– Ага, Танька-то… она любимица мамы Наташи. Она ей всегда на меня жалуется. Ей даже уборкой комнаты можно не заниматься. Она сильно болела, в больнице лежала, её жалеют. Вредная… за всеми следит и ябедничает маме Наташе. А мама Наташа папе говорит, а он… он меня может ремнём наказать. За «Тетрис» он меня точно прибьёт, наверное.

Это «прибьёт» мальчика болезненно резануло слух. Ещё ночью они с Марией обратили внимание на видимо давнишние со слабой прозеленью следы на ягодицах мальчика и спине, когда растирали его водкой. Капельки пота выступили на лбу мальчика.

– Ремнём? – спросил Денисов.

–Угу. А можно воды?

Денисов налил ему воды из графина. Мальчик, подрагивая, выпил весь стакан.

– Нам пора ехать. Отец, наверное, извёлся от того, что тебя столько времени не было дома, – устало произнёс Денисов.

– А когда папа меня бьёт, то собачка маленькая на него лает, а один раз укусила его за палец, – рассмеялся мальчик.

– Хорошая у тебя защитница. И часто папа тебя бьёт? – спросил Денисов, думая: «Как рука поднимается на такого тщедушного воробушка?».

– Не часто. Когда мама Наташа ему приказывает. А так он меня не бьёт.

– А мама… мама Наташа тебя не бьёт?

– Нет, она не бьёт. Только ругается и кричит все время, и на девчонок тоже, на меня ещё сильнее, а если я на кухню захожу, когда она курит, всегда кричит «Пшёл вон, хамса балтийская». И спать меня в девять кладут, а девчонки, когда хотят спать ложатся и телек смотрят и видео, и в «Денди» играют даже ночью. А на каникулах меня в лагерь отправляют на всё лето, а зимой в детский санаторий в Репино. Девчонкам везёт – они дома остаются. А моя мама умерла в больнице. Давно уже.

– Вот как? – сердце Денисова сжалось, – значит, мама Наташа твоя мачеха. А у вас большая квартира?

– Это не наша квартира. Мы её снимаем.

– Так вы приезжие, Егорка?

– Нет, у бабушки моей «двушка». Там всем жить невозможно. У папы квартиры нет. А у мамы Наташи «трёшка» прямо у вокзала, на Полтавской. Мама Наташа её сдаёт. Ну, а эту «трёшку» мы снимаем и у нас ещё деньги остаются.

– Ясно. Возьми яблоко, Егор, – Денисов с нежностью посмотрел на этого человечка, жизнь которого начинается с того, что ему приходится приспосабливаться и осваиваться в такой непростой для него обстановке.

«За, что же крохе такое испытание? – думал он, наблюдая, как мальчик ест яблоко, откусывает кусочек, после разглядывает яблоко, наблюдая, как оно уменьшается. – Что принесёт ему это испытание? Озлобление, хитрость, мимикрию, апатию, невроз, попытку суицида или побег из семьи, пьянство, наркомания? Вот ведь он первый росток обид, когда жизнь проходит без любви, нежности, под страхом бессмысленного наказания. Что дальше? Убежит, чтобы скитаться по вокзалам, как тысячи нынешних российских детей, чьи родители заняты или своей личной жизнью, или добычей хлеба насущного? Или он всё стерпит и станет добрейшим отзывчивым незлобивым человеком? Кто знает, как всё повернётся. Большая раздробленная семья, мачеха, отец, по-всему, подкаблучник, существование без семейного тепла и материнского надзора и ласки. В лучшем случае он выпорхнет из семьи лет в 16–17, устроится на работу, пойдёт в армию. А наш новый уклад тем временем обязательно вступит в свою новую, более жестокую фазу: ведь он, как нас учили в институте, имеет склонность к периодическим кризисам. Мы ещё только в начале нашей Голгофы».

В кухню вошла, неся на подносе пустые тарелки Мария, радостно сообщая:

– У Егора сегодня отменный аппетит. Ну, а вы как, мои дорогие?

– Беседуем.

– Спасибо, – приподнялся с табурета Егор, – можно я к тёзке пойду?

– Ну, конечно, иди, малыш, – Мария погладила его по голове. Он бегом выскочил из кухни.

– Узнал адрес? – Мария присела к столу.

Денисов кивнул головой.

– Рядом живёт. Егор сказал, что их телефон отключён за неуплату. Все не очень хорошо. Из дома дети просто так не сбегают. Мать у бедолажки умерла, у него мачеха. «Мама Наташа» – этакий, по всему, персонаж из «Золушки», у неё четверо своих детей. Девочки разного возраста, мать мачехи живёт с ними, отец – безработный водитель. С ними живёт старший брат Егора, парень призывного возраста. Свою квартиру в центре они сдают, живут в съёмной. Живут тесно и бедно. Полосы застарелые на попе видела?

– Этого нельзя было не заметить. Мы вчера с тобой уже говорили об этом. Кто палач?

– Отец. За прокурора мама Наташа.

– Такого птенчика бить! Его же ветром, наверное, сдувает, рёбрышки торчат, пальчики тонюсенькие. Жаль, что я не могу с тобой поехать. Я бы поговорила с этой «мамой Наташей» и с этим водителем с куриными мозгами!

– Успокойся, Машенька. Мы только из рассказа Егорки можем судить об атмосфере в его семье, хотя она и вырисовывается безрадосто-тёмной. Ну, поговорим, навтыкаем папаше и мачехе грозно и уедем, а ребёнок останется с ними. Как бы ему от этого ни стало хуже. Как себя поведёт эта современная мачеха? Может ещё больше. Взвинтиться в своей нелюбви к ребёнку, как это описывается в русских сказках. На месте разберусь.

– Ну, не знаю, – хрустнув пальцами, сказала Мария. – Ты должен поговорить с ней и с отцом серьёзно, может быть и жёстко, нечего либеральничать.

– Разберусь, – сказал Денисов, и немного помолчав, протянул руки через стол и взял руки Марии в свои. – Мать, а дом-то, как ожил!

– Мальчик-лучик. И наш улыбается, родной мой. Я ему рассказала, как он нашёлся. погрустнел, жалость на лице. Ну, не тяни, – посмотрела она в глаза мужу, – я же вижу, глаза у тебя горят. Что задумал?

– Мне вдруг захотелось этого чудесного малыша каким-то образом опекать, не знаю пока как. Мне так жалко его. Присох я к нему, Маша. Хочется, что бы мы его чаще видели, чтобы он с нашим Егором дружил. Он таким бесприютным мне видится. Такая чистая кроха и с такой нелёгкой жизнью! И мне за него страшно, Маша.

– Осторожней с гуманитарными идеями, Песталоцци. Не строй планов, не зная людей и ситуации внутри семьи. Они могут не понять твоих добрых намерений. Там, по-всему, жёсткий матриархат, с разделением на своих и чужих детей, при послушном муже. Иногда, когда материальной собственности у людей кот наплакал, душит безнадёга и нищета, а всю их собственность составляют дети, да ещё в таком количестве, как в Егоркином случае, они могут стать невероятно предприимчивыми, инициативными и ужасными собственниками, прикрывая свою несостоятельность нуждой и судьбой-злодейкой. Они во всём ищут выгоду, везде желают быть в выигрыше, сетуя на нищету и многодетность. Дома, возможно, поедают друг-друга, пьют, ругаются, но права свои и мелочные выгоды отстаивают нахраписто, щитом выставляя наперёд покорных их воле детей. Ищут спонсоров, требуют помощи у государства и людей, но работать – ни-ни, все обязаны их спасать. Это несчастные семьи, в которых дети вырастают не приученные к труду, к самоорганизации и культуре. Они скользят по реке жизни. За свою опеку благородную, Игорь, если ты нарвёшься на такую семью, они с тебя ещё и денег спросят, а себя благодетелями при этом выставят. И я это не от фонаря говорю, вспомни святое многодетное семейство Чижовых в нашем старом дворе в центре, все им помогали, фонды, храмы, благотворители, иностранцы, они же палец о палец не били, чтобы самим подшевелиться.

– Попытка не пытка, как любил говорить генералиссимус Иосиф Ежову. Чует моё сердце, что мачеха с удовольствием бы от лишнего рта, избавились бы. Егор мне рассказал, что его отправляют в детские оздоровительные лагеря на все летние каникулы, а зимой непременно в детский профилакторий, а девчонки при этом дома живут.

– Игорь, Игорь, ну, не фантазируй, пожалуйста. Знаешь, дети не игрушка, чтобы привязывать их к себе, не зная, что за фортели судьба тебе дальше выкинет. Времена ужасные наступили, дорогой. При нынешней пандемонии народ на такие выдумки ужасные, бессмысленные и жестокие стал горазд, и так спокоен при этом – никакой логике порой не поддаются действия нынешних граждан. Ты не мальчик уже, нужно осторожнее быть. Но идея опекать воробушка мне по душе, смотри там по обстоятельствам.

Денисов посмотрел на часы и встал.

– Время летит – уже полдень. Бежит, время, бежит. Ругают демократы проклятый СССР, всё делают, чтобы стереть память о жизни в том времени. Дерьма там было немало, но я хорошо помню часто повторяемую в те времена максиму: «Чужих детей не бывает». Взяли б нынешние критиканы того времени да отловили всех нынешних беспризорников, отмыли бы, накормили, приняли бы участие в судьбе несчастных детей. Это легко можно сделать, была бы воля. Где там! Экономическая целесообразность – вот кредо говорунов. А целесообразность эта рассчитывается только из личных и корпоративных интересов

– Знаешь, душа моя, я часто думаю о том, что сейчас происходит. Вот говорят, что у людей жизнь трудная, денег нет, дороговизна, жить трудно. Мол, надо как-то выживать, а для этого-де все способы хороши. Я и думаю: а когда было легко жить? Когда не нужно было думать человеку о хлебе насущном и в поте его не добывать? Когда это у простого человека, коих большинство, не было тягот жизни? Вот я вспоминала мою тётушку донбасскую, Царствие ей Небесное и вечная память. Ей пятнадцать было, когда умерли от голода её родители, оставив ей двух братьев и сестрёнку. Она их не бросила: выходила и вырастила. Одна! В те времена! А в войну, – я тебе рассказывала уже, – еврейских девочек спасла, рискуя жизнью и не только своей: её домочадцы тоже могли пострадать. Как это классифицировать? Что ей партия и Сталин вдолбили идеи интернационализма, наделили сердечной теплотой, неграмотную провинциальную девочку из рабочей бедной семьи, не читавшую писателей гуманистов? А может она была настолько инфантильна и не подозревала, что её братьев и сестрёнку могли повесить фашисты, которые особенно зверствовали в тех краях? Конечно, нет! Она прекрасно понимала, что могло выйти из её действий. Она людей любила и не могла допустить, чтобы невинные дети погибли. Сердце у неё чуткое было, что такое боль людская она не понаслышке знала, душа её не могла допустить мысли, что можно не помочь людям. Перекрестилась, попросила Божью Матерь о спасении и взяла девочек к себе. Между прочим, девчонок этих ещё и кормить нужно было. Кормила, выкормила, спасла от смерти. Это в крови, в генах. Только ленивый сейчас не пишет о том, что мордва, черемисы и другие маленькие народы, не были смяты и уничтожены русскими, которые расширяли свои владения. Предки наши были людьми суровыми – сама жизнь подвигала их быть такими, но не злобными мизантропами, умели находить общий язык со всеми. Теперь пишется новейшая история, всё с ног на голову ставят. Мы с тобой недавно читали, что Наполеона, оказывается, победил не русский народ с Кутузовым, а некий российский «генерал Мороз», победу нашу над фашистами принижают, все больше американцев превозносят, слышаться голоса из бывших наших прибалтийцев, поляков, что мы ничуть не лучше Гитлера – такие же варвары и оккупанты, над коллаборантами слёзы льют, про Ивана Грозного сочиняют небылицы, Евангелие кромсают, какие-то фантастические апокрифы выдумывают, на Бога злословят! Так и тянет спросить таких историков: «Ты там был, в то время и в тех местах, про которые небылицы сочиняешь?» У Андре Моруа как-то спросили журналисты: «Кто, по-вашему, больше изменил историю: Цезарь или Наполеон». «Историки», – был его замечательный ответ. А уж, что говорят о временах нашей с тобой молодости, о совсем близких временах! Мы, свидетели тех времён ещё живы, всё помним, но нас уже стирают со страниц истории, говорят, что оказывается, всё было отвратительно! И образование, и наука и одни репрессии были с голодом, и рабство, словом, тюрьма народов. Слышала я по телевизору, как одна успешная мадам, не из деревни, коренная москвичка, продвинутая писательница с именем и почётной родословной, стенала о том, что в 1977 году в магазинах куска материала на платье не найти было и, что чуть ли не в лаптях ходить приходилось. Какая бессовестность! Мы ещё живы, нас немало людей той эпохи, мы помним, что многого не было, но материалов-то в магазинах наших, индийских, и из соцстран завались! Джинсов не было в магазинах – это точно, но люди не голыми ходили, модничали, замуж выходили, театры посещали, на курорты ездили. Но вот этим вракам московской мадам вполне могут поверить юные телезрители, которые родились перед крахом СССР. У неё трибуна, с которой она смело лжёт, забыв, что поколение людей живших в семидесятые годы ещё живо, но к этой трибуне очевидцев советской жизни не подпускают. Историки придумывают всякие названия временам: смутные времена, золотой век, серебряный, застой, перестройка, оттепель. Нынешнему времени я бы дала название «заморозки» – время замерзания людских душ и сердец. Но клянусь Богом, Игорь, милый (глаза Марии заблестели), верю, что полно ещё таких людей, как моя тётя и народятся ещё такие же добрые и отважные люди, и будет этот мир освещаться святыми и светлыми душами этих простых людей. Человек не может выбрать для себя удобное для своей жизни время. Как здорово наш ленинградец, Кушнер об этом сказал: «Времена не выбирают, в них живут и умирают. Большей пошлости на свете нет, чем клянчить и пенять, будто можно те на эти, как на рынке поменять». Здорово сказано!