Лента жизни

Багульник

Стихи для детей

ЧУДЕСА В МАРТЕ

 
У небесного мешка
Оторвали донце,
Навалили порошка,
Завалили солнце.

Вновь метель пустилась в пляс —
Зимние поминки,
Только с крыши, как из глаз,
Капают слезинки.

Только стало невтерпеж,
Не сидится дома.
Лепит бабу молодежь —
Шутки, смех и гомон.

Бух! – взрывается снежок.
На! – ответный мчится.
Это очень хорошо,
Если не сидится.

Значит, удали не жаль,
Значит, есть силенки,
Значит – кончился февраль,
Март капелит звонко.
 

РИСУНОК

 
Мне сегодня дочь из сада
Свой рисунок принесла.
На рисунке всё, что надо:
Солнце, небо и весна,

Дом с трубой, дымок над крышей,
Люди, реки и мосты.
И совсем неплохо вышли
Там весенние цветы.

Попросила: «Без помарок
Напиши здесь – МАМА —
Это будет наш подарок
Ей к восьмому марта».
 

ОБУВАЛОЧКА

 
Пяточки, пяточки,
Поиграем в пряточки.
Полезайте в башмачок,
Я не выкажу.
Молчок!
 

МАРТОВСКИЙ РУЧЕЙ

 
У марта день еще не долог,
Но солнце светит веселей
И в полдень булькает ручей,
Бегущий почерневшим долом.

Ручей, конечно же, не вечен —
Отговорит, отбулькотит,
Но влагой землю напоит.
А ты так можешь, человечек?
 

БАГУЛЬНИК

 
Запылали склоны сопок.
Кончился апрель.
Стала нежно-алым соком
Лиственная прель.

Кто-то соком на рассвете
Окропил кусты
И приход весны отметил.
Приходи и ты…
 

БЕРЕЗОВЫЙ СОК

 
Плакала березка сладким, чистым соком.
Заря поднималась над седым востоком,
Рощу и березку эту освещала,
Что по капле сок свой людям отдавала.

С болью непонятной выпита до дна
И осталась в роще зоревать одна.
Ей за эту щедрость будет поделом.
Вот весной и плачет, вспомнив о былом.
 

ЖАВОРОНОК

 
В небесах певунья-птаха
Вьется день-деньской без страха.

Славит звонко с вышины
Появление весны.

Приходите вместе с нами
Слушать песни над полями.
 

ЗЕРНО

 
Ложится в борозду зерно —
И трактора рокочут глуше.
День ото дня все шире, глубже
Укореняется оно.

Частица жизни влагу пьет,
Дает росток, проворит завязь,
В суглинке грубом прорезаясь.
Весь мир его рожденья ждет.

В него вошло с апрельским днем
Желанье увидаться с небом,
Стать колосом, а после хлебом,
И постучаться в каждый дом.
 

ЛАНДЫШИ

 
Проснись скорей! Вставай, дружок!
Пойдем в березовый лесок.
Смотри и радостно дыши —
Проснулись в мае ландыши.

С горчинкой сладкой аромат.
Ну кто ему сейчас не рад!
Ты белых гроздьев тихий звон
Услышишь здесь со всех сторон.
 

ИВАСИ И КАРАСИ

 
Иваси не караси —
Рыба очень быстрая.
Ходят в море иваси —
Стая серебристая.

А карась – озерный князь.
Только лед растает,
В одиночестве карась
Пузыри пускает.
 

МАЙСКАЯ ПЕСЕНКА

 
Брызжет дождь из тучки,
Зеленеют почки,
Воробьишки кучкой
Сбились под кусточек.

Показалось солнце,
Обсушило пташек —
И опять несется
К небу песня наша.
 

МОЙ КРАЙ

 
Над селом дымы столбами.
За рекой туман клубится.
Тот, кто с детства вырос с вами,
Знает, как легко влюбиться
И в рассветы, и в закаты,
В бесконечные поля.
Ты обильна и богата,
И щедра, моя земля!
За рекой на косогорке
По весне набухли почки.
Вкус их терпкий, вкус их горький
С детства нравится мне очень.
И берез ночных свеченье,
Шелест листьев на ветру,
И речной воды волненье
Даже годы не сотрут.
 

ДОЖДЬ

 
Кучевые облака,
Словно башни белой пены,
К нам плывут издалека,
Приближаясь постепенно.

Ветер в тучу их собьет,
Туча грозно заклубится —
И на землю дождь прольет,
Чтоб трава смогла напиться.
 

СОЛНЦЕ

 
Встало солнце над селом,
Заглянуло в каждый дом,
Дружелюбно говорит:
«Кто еще в кроватках спит?»
Улыбнулось детворе:
«Дел так много на дворе —
Петь, купаться, загорать,
Землянику собирать.
Поднимайтесь, человечки!
Жду вас всех у тихой речки».
 

МОЛОКО

 
Пасется корова на дальнем лугу,
Где клевер и мята, мышиный горошек,
И где земляника на каждом шагу
Растет вдоль ведущих за рощу дорожек.

Над лугом куда-то плывут облака,
Стрекочут кузнечики, вьются стрекозы.
Вкуснее нигде я не пил молока
С краюшкою хлеба под тенью березы.
 

ГИЛЬЧИН

 
Где пречистые ключи —
Речка тихая Гильчин.

Между кочек где-то там
Спит прожорливый ротан.

Ну а если дело так,
На Гильчин идет рыбак.

В банке есть у рыбака
Дождевых два червяка.

Наживляется крючок,
Оживает поплавок.

Раз – поклевка! Два – подсечка!
Бьется радостно сердечко.

Так попался на кукан*
В тихой заводи ротан.

_______________
* Кукан – связка с уловом.
 

БЫЧОК

 
Мне попался на крючок
Преогромнейший бычок.
Не бодался, не мычал,
Трепыхался и молчал.

Растопырил плавники,
Голову набычил.
Поздравляют рыбаки:
«Славная добыча!»

Положу на солнцепек,
Грозного, колючего.
Вот как высохнет бычок,
Превратится в чучело.

Пусть на ниточке висит,
Возбуждает аппетит.
 

НАЧАЛО ОСЕНИ

 
Ранней осени картина —
Полетела паутина.

Серебро тончайших нитей
Ненароком не порвите.

Невесомо серебрясь,
Рвется утром с летом связь.
 

ЖУРАВЛИ

 
Опять скликают журавли
Своих доверчивых подруг.
Они летят на край земли,
Где нет суровых, долгих вьюг.

Горят осенние леса,
В холодном пламени зари.
Гортанных песен паруса
Уносят в путь вас, журавли.
 

ОКТЯБРЬ

 
В рощице стылой иду по ковру,
Тканному сплошь из золота.
Где-то поблизости долбит кору
Дятел в тиши расколотой.

Красный снегирь здесь калину клюет,
Прыгая с ветки на ветку.
И под ногами хрустит уже лед —
Осени поздней отметка.

1956
 

РОЩИ

 
Дует ветер.
Ропщут рощи.
Наступает листопад.
Облаков летучий росчерк,
Ранний пасмурный закат.

Средь березок и осинок
Поселился дух грибной.
Позабытый фотоснимок
Вечно в памяти со мной.
 

ШУГА НА ЗЕЕ

 
Густеют туманы.
Прохладою дышит
Рассвет над рекою,
Лазурью он вышит
И полон покоя.
Покрыта шугою
Широкая Зея —
Мне с берега видно.
Прохладно, немею…
Немного обидно,
Что лето ушло,
Заметелив мне память
Черемух листвою,
А нынче вот наледь,
Туман над рекою…

1959
 

ПРЕДЗИМЬЕ

 
Вьюнок в беседке пожелтел.
В траве угасли светлячки.
Отодвигается предел
На долгий взгляд из-под руки.

Редеют лоскуты лесов
За кромкой вспаханных полей.
Трепещут клинья табунов
К теплу кочующих гусей.

И в наступившей тишине
Стал четко слышен каждый звук —
И крик гусиный в вышине,
И сердца вздрогнувшего стук.
 

СНЕГОПАД

 
1.

С неба хлопьями белыми
Снег валит у реки.
Ребятишки там бегали
И бросали снежки.

Ну и снег нынче выпал!
Кто такому не рад?
С головою засыпал
Ребятню снегопад.

2.

Густой лавиной снегопада
Укутана аллея сада.
Среди ранеточных стволов
Не видно здесь ничьих следов.

Наутро грянет малышня,
В саду протянется лыжня.
А там, где тихо падал снег,
Раздастся звонкий детский смех.
 

БЕЛОСНЕЖНАЯ ТЕТРАДЬ

 
В белоснежной тетради пишу постоянно
Имена своих внуков: Лера, Деня и Яна.

Рядом зайчик оставил мне имя свое,
Дальше – мышь и другое лесное зверье.

Всем тетрадь расписаться приветливо даст,
Ведь тетрадь эта – белый нетронутый наст.
 

СНЕГОВИК

 
Словно белый боровик,
Вырос в парке снеговик.

Мы ему приставим ловко
Вместо носика – морковку,
Вместо рук – простые палки,
Пусть стоит, как сторож, в парке.

Замахал он вдруг метлой,
Прогоняет всех домой.
Говорит, что Дед Мороз
Превратит в морковку нос.
 

КОСТЕР

 
В январе в тайге мороз
Щекотал меня до слез.

Наломаю сушняка,
Напугаю шутника.

Я и сам, мороз, хитер —
Разожгу большой костер.

Сядем рядом у него
И посмотрим кто кого.
 

СОЙКА

 
Что так шустро скачешь, сойка?
Ни на миг не прикорнешь!
– Походи зимой босой-ка,
Поглядим, что запоешь.
 

СТАРАЯ СОБАКА

 
С каждым годом все старея,
Лайка спит у батареи,
Потому что в январе
Неуютно в конуре.
 

ПОПОЛЗЕНЬ

 
На ладонь мою без страха
Села маленькая птаха.
Хлебных крошек и пшена
Смело требует она.

Эта птичка акробат,
Я ее увидеть рад.
Побежала – ой-ой-ой!, —
По сосне вниз головой.

Под сучком она проворно
Меж чешуек прячет зерна.
И свистит себе:
– Дзень-дзень!
Есть запас на черный день.
 

КОРМУШКА

 
Хмурым утром, рано-рано,
Воробей стучится в раму:
– Что так долго спишь, подружка?
Почему пуста кормушка?

Услыхала Маша, встала,
Крошит хлеб и режет сало,
Все отдаст воробушку:
– Прогоняй хворобушку!
 

Русский набат

Переводы с китайского

Чжао Дунтао

ПУШКИНУ

 
Понимаю – честь жены.
Но дуэль…
Нельзя ль иначе?
Долг такой ценой оплачен!
Были все поражены.

Воплощение любви.
Вдохновение – вулканом!
Счастье всем подлунным странам,
Пушкин – вот стихи твои.

Будут женщины верней,
А мужчины благородней.
Пушкин, ты поэт народный
И в моей большой стране.
 

В МУЗЕЕ-УСАДЬБЕ ЛЬВА ТОЛСТОГО

 
По тропинке в глушь леса иду —
Под травой там простая могила.
Человек, чья судьба воплотила
Нашу радость и нашу беду, —

Здесь лежит. Купол неба возвышен.
Слышу русский набат всех времен,
Гул его – человеческий стон,
Я его чутким сердцем услышал.

Ни войны здесь, ни мира – покой.
Все дворцы олигархов ничтожны,
В своей вычурной наглости ложны
Перед этой могилой простой.

И молитвы на всех языках
Здесь звучат о любви и о Боге.
Здесь сошлись мировые дороги.
Вот таков его русский размах!
 

У МОСКВЫ-РЕКИ

 
На берегах Москвы-реки
красивые соборы,
невольно взгляд мой привлекли
ажурные уборы.

На Красной площади стою,
как будто бы в музее,
старинных башен купола
красуются над нею.

Был в Третьяковке,
целый день
разглядывал картины.
Высь городов, ширь русских сел
здесь слились воедино.

А после свадьбу повстречал
я в храме на венчанье.
Невеста и ее жених
стояли со свечами.

Пел хор о сладостной любви
друг к другу, словно к Богу.
Им в жизни вместе предстоит
пройти одну дорогу.

Был поцелуй их тих и чист,
как лебедь в поднебесье.
И дальше свадьба унеслась
в машинах к Красной Пресне.

А я стоял хмельной один,
и о своей любимой
все вспоминал. Мы тоже с ней
идем тропой единой.

Москва-река журчала вслух,
как будто песню пела.
Она на разных языках
всем говорить умела.

Я розу красную поднял —
невеста обронила.
Ее в Китай я увезу —
отдам супруге милой.
 

РУССКОМУ ДРУГУ

 
Русские люди, вы очень похожи,
Кажется мне – на одно вы лицо:
Русые волосы, светлая кожа
И непонятное в речи словцо.

Но, приглядясь повнимательней, вижу:
Разные вы, как китайский народ.
Вот почему вы становитесь ближе,
Вот отчего наша дружба растет.

Сердцем открытым всех призываю:
Главное – быть Человеком сумей.
Вот оттого-то тебя я узнáю
Даже в огромном скопленье людей.
 

Годовые кольца

Поэма

КАМО ГРЯДЕШИ?*

 
Мы в этой жизни все растем:
Кто ввысь,
Кто вглубь,
Кто вширь стремится.
Люблю я всматриваться в лица,
Тая вопрос: «Куда идем?»
Иной досужий фантазер
Наврет с три короба умело,
И ускользнет тотчас от дела.
Непрост народишко, хитер…
Привычка жить единым днем
Нас растлевает пуще водки.
Знать, оттого и век короткий
Мечты, которой мы живем.

А что б могло соединить
И внятно говорить заставить
Все времена?
Мы эту нить
Зовем привычным словом –
Память.
Она не каждому дана.
Кто потерял ее, тот смертен.
Она, как адрес на конверте,
Соединяет времена.
Что символ Памяти? – вопрос
Я задаю себе в надежде
Найти ей образ –
Тот, что прежде
И не рассматривал всерьез.
А не смогу вас убедить,
Ну что ж…
Всяк волен жить, как хочет.
У каждого особый почерк
И право – ближнего судить.

Порой мне чудится подчас,
Когда сжимает боль упруго,
Подобье некоего круга –
Кольцо –
Охватывает нас.
Вселенная во мгле времен
Кольцом движенье обручала.
Конец пути
С его началом
В нем навсегда соединен.
Как бытия священный нимб,
Кольцо с рожденья бесконечно
И безначально,
Безупречно.
Всяк сущий
Тем Кольцом храним.

_______________________
* Камо грядеши? – куда идешь? (старославянск.)
 

НА ТАБОРЕ

 
Кольцо триста сорок второе

Была высокая вода.
Кружила Зея комья пены,
Большие бревна без труда
Несла фарватером степенно,
Сушняк с покатых берегов
Сгребала в плотные заторы.
Мы с другом в них немало дров
Для костерка набрали споро.
И так случилось заодно:
Под вечер к табору однажды
Прибило толстое бревно,
Что без коры мерцало влажно.
Листвяк был крепок и могуч,
Волна бревно едва качала.
С каких высоких дальних круч
Река его сюда домчала?
Но риторический вопрос
Друг другу мы не задавали,
Бревно втащили на откос,
И там пилой раскряжевали.
Мой друг мастак колоть дрова,
Он управлялся ловко, быстро —
И засветилась у костра
Уже поленница смолисто.
Но два высоких чурбака
Он приберег нам для сиденья,
Пот вытер:
– Пусть стоят пока,
Еще успеют на поленья… —
Потом взглянул на свежий срез,
Смахнул прилипшие опилки —
И неподдельный интерес
В глазах его зажегся пылко:
– Вот это случай удружил!
А мы ругали наводненье…
Листвяк-то наш был старожил
В тайге, без всякого сомненья.
А ну, давай-ка растолкуй
Мне деревянный этот паспорт:
Что повидал он на веку
В судьбе столь долгой и опасной?
Ты, как поэт и как пророк,
Мечтаешь о годах грядущих,
Но ведь истории урок
Всегда полезен для живущих.
Давай!..

Конечно, он шутил,
Но в этой шутке что-то было.
И я невольно ощутил
В себе частичку его пыла.
А что! Посмотрим-поглядим,
Хотя бы годы сосчитаем:
Шумело сколько их над ним
И над таежным нашим краем?

Я наклонился к чурбаку
И начал счет от середины:
Кольцо к кольцу, кружок к кружку.
И, не дойдя до половины,
Уже до сотни досчитал,
И одолел потом вторую,
И даже вроде бы устал
Цифирь итожить вековую.
Когда ж добрался до конца,
Очки сползли на кончик носа…
Здесь триста сорок два кольца,
Как триста сорок два вопроса.
 

УПАЛО СЕМЕЧКО В ПОДЗОЛ…

 
Кольцо первое

Природа сеет семена —
Одни весной,
Другие в осень,
Рукою щедрою сполна
Бросает в землю, что их просит.
Наверно, в этом главный смысл:
Поднять росток, семян дождаться
И, за прошествием всех числ,
По жизни вновь истосковаться.

Недаром в достославный год,
Сама природа так велела,
Из шишки семечко в полет
Послала лиственница смело.
За лето вызрело оно,
Приобрело крыло-чешуйку,
И по ветру, как суждено,
Отправилось в судьбу большую.
В кругу таких же летунов
Оно ничем не выделялось,
Неслось по прихоти ветров
И долго так не приземлялось,
Как будто знало, что ему
Прав не дано на риск и малость,
Как будто ведало, к чему
С рождения предназначалось.
Среди случайностей и зол,
В тайге изломанной, горелой —
Упало семечко в подзол,
Листвой укрылось перепрелой.
И в этой влажной темноте
Его снежком припорошило,
Ну а весною в нем затем
Стремленье к солнышку ожило.
И тонким стебельком, чуть-чуть
Раздвинув слой землицы скудной,
Листвяночка в нелегкий путь
Отправилась, большой и трудный.
Не ведая грядущих бед,
Не зная, что ей предстояло,
Она тянулась в Божий свет
И уж до неба доставала.

Так первого колечка нить,
Что выпало прожить росточку,
Она сумела прочертить,
Как будто бы поставить точку
Отсчета – кольцам всем иным,
Что жизнь на хрупкий ствол нанижет
И караваном лет седым
Свою историю напишет.
 

ЦАРЁВА СЛУЖБА

 
Кольцо седьмое

Ермошка справный был казак,
Силен – в плечах косая сажень.
Он не заглядывал в кабак,
На радостях и с горя даже.
Из царских слуг наименьшой,
В Якутске он держал подворье,
Наладил промысел пушной,
Бил зверя, рыбу брал в подспорье.
Жил, как и все, середь тайги,
И от тайги с семьей кормился,
Терпел от гнуса и пурги,
Но пуще – воевод страшился.

Царев указ за тыщи верст
Дойдет сюда в какие лета!
Скорей успеешь на погост,
Чем до Москвы, с конца-то света…
Ох, велика ты стала, Русь,
Зело – от края и до края!..
Поболе разве только грусть,
Тоска мужицкая глухая,
Да гнет служилого ярма,
Да страх сирот в дому оставить…
Острог Якутский, как тюрьма,
В которой воеводе править.
Людишек нет в нем крепостных,
Но сам он – и тюрьма, и крепость.
От тягот взвоешь податных.
А воеводова свирепость?!
Неси в казну тюк соболей,
Ступай в извоз, плати оброки,
Роптать на тяготы не смей —
У воеводы суд короткий.
Лишь слава то, что волен ты,
Что ходишь под единым Богом.
Куда как плети-то круты —
Спиной узнаешь, каждым боком.
Царева служба тяжела.
А где она легка бывала?
И то добро – душа жива,
Что в песнях плакала-стонала.

Замыслен как-то был поход
На юг – к землицам по Амуру.
В дружину кликали народ.
Кто льстился на добычу сдуру,
Кому-то выпал свой черед,
Кого силком, кого приказом…
А кто от бремени забот
Решил уйти единым разом.
Собрал Поярков-атаман
Людишек в крепкую ватагу.
Завыли бабы по домам,
Детишки от отцов ни шагу.
Куда там!.. Плачь не плачь жена,
Как ни держи отца детишки,
Ватага уж снаряжена:
Нельзя сказать, чтобы с излишком,
Но порох есть, и есть свинец,
И даже малая пушчонка,
Готовы кочи, наконец,
И нет сомнений даже в чем-то.

…И то! Молебен отслужив,
Айдате приискать землицы
На юг. И тот, кто будет жив,
Сумеет, может быть, напиться
Воды из той Силькяр*-реки,
Что по-за Камнем** мчит встречь солнца.
Там сопки ой как высоки
И серебром набиты, словно
Сам черт утрамбовал мошну,
Он мастер по таким затеям…
Возьмем! – и в царскую казну,
И сами, слышь, забогатеем…
Ермошка думку затаил:
«Принять мытарства, так за это…»
И с тем с ватагою отбыл
На край неведомого света.
Силькяр-Амур, как ты далек!
Как нелегка к тебе дорога!
Сто тридцать душ —
Кто пал,
Кто слег,
Моля спасения у Бога.
Зимовка многих унесла —
И хлад, и глад людей косили.
Когда ж опять пришла весна,
Собрав истаявшие силы,
Повел Поярков казаков
Вверх по Учуру и Гонаму***
На Зею, путь среди хребтов
Торя устало и упрямо.
Костьми усыпан славный путь,
Клеймен могильными крестами!

Потомок славный, не забудь,
Что стало с теми казаками.

А что Ермошка? Жив пока,
Душа цепляется за тело.
Как хворь ни гнула казака,
А все ж его не одолела.
Не время, братцы, помирать,
Когда весна тайгу в апреле
Обозревает, словно мать.
Когда на взгорках запестрели
Проталины среди снегов
И южный ветер стал почаще
В плену безжизненных гольцов
Отогревать лесные чащи.
Пообтрепался Ермолай,
Зарос густою бородищей,
Оборван лисий малахай,
Кафтан – в прорехи ветер свищет,
Стоптались начисто пимы,
Порты, что решето, в коленях…
Из царства северной зимы
По тропам вырвался оленьим
На реку славную – Гилюй,
Где лед горбатился торосно,
Буянил в сопках ветродуй,
Щетинились на склонах сосны.

Вода – она всегда ведет
К людским селеньям через дебри.
Да кто ж там Ермолая ждет,
Чтобы открыть на постук двери?
Кому приход желанен сей?
Он в очаге тепло задует,
Как тот полярный снеговей,
Что над рекой вовсю лютует.
И там, где Зея приняла
Гилюй в холодные объятья,
Какая долюшка ждала,
Суля хвалу или проклятья?
Бог весть!..

В разведку послан был
Наш Ермолай с зарей однажды.
Куда как выбился из сил
От голода, трудов и жажды.
Но к вечеру до Зеи он
Сумел добраться. То-то дело!
В ушах, как погребальный звон,
Истома тяжкая гудела.
Отабориться с ночевой
В листвяннике решил устало,
Да жаль, в котомке ничего
Не отыскал – ни крошки малой.
Добро, бруснику на кустах
Не всю объела тварь лесная.
Кому кисла, кому вкусна —
Еда какая-никакая.
Кресалом высек из кремня
В потемках искорку живую,
Всю ночь у скудного огня
Продумал думу горевую.
Детей припомнил и жену,
Отца и мать, свое подворье…
Не дай ты, Боже, никому
В разлуке долгой мыкать горе!
С листвянки малой за спиной,
Нет-нет, обламывал он ветку,
Бросал ее в огонь живой
И снова думал о заветном.
Когда ж костер почти зачах,
Взял Ермолай топор угрюмо
Срубить листвянку ту.
В очах
Клубилась сумрачная дума.
Но только вдруг у казака,
Впервые, может быть, с рожденья,
Внезапно дрогнула рука,
Поднятая на то растенье.
«Листвянка малая – подрост,
Тепла в ней менее, чем дыма…»

Знать, Ермолай не так-то прост,
И, знать, ему не все едино,
Какой ценою заплатить
За кратковременность сугрева.
Ей, невеличке, жить да жить,
Чтоб стать на что-то годным древом.
И он подале от костра
Набрал сушняк.
«Живи, листвянка!
Ты людям младшая сестра.
Вовек не помни зла, сестренка…»

И в благодарность за ночлег,
За скудный кров во мгле метельной,
Отмякший сердцем человек
Снял с шеи крестик свой нательный
И на обломанный сучок
Его повесил.
«Матерь Божья!
Сколь нас невзгода ни сечет,
А с каждым годом жизнь дороже…»

Тряхнул башкою Ермолай —
Глаза навроде застит влага.
Давай, служивый, не зевай,
Считай-ка версты, бедолага.

… Прости, читатель, дальше путь
Воссоздавать, пожалуй, лишне.
О нем когда-то кто-нибудь
Поэму новую напишет.
А мы у лиственницы той
Три века с лишним продежурим.
Что ей даровано судьбой?
Каким она склонялась бурям?
Происходило что окрест,
Растя тайгу и вновь ломая?
Какой тебе достался крест,
Нательный крестик Ермолая?
Тот год отмечен был кружком,
Который слился с сердцевиной.
Так след, присыпанный снежком,
Затерян в белизне целинной.

________________________
*Силькяр – р. Амур (манегр.).
**Камень – Становой хребет (местн.).
***Учур, Гонам – притоки р. Алдан.
 

ЧЁРНЫЙ КРУГ

 
Кольцо тридевятое

Прокатилась гроза, проблистала,
Копья молний в землю вонзала.
Где вонзит копье, —
«Это все мое!» —
Рокотала над тайгой,
Грохотала.

От пожаров вода закипала,
Что могло гореть – выгорало.
Душит едкий дым,
Не уйти живым!
В том дыму все, как в аду,
Погибало.

То не лоси бегут вдоль увала —
Верховой огонь валит валом!
Словно порох жжет,
Вышибает пот.
Все живое в том огне
Погибало.

А листвянка стоит невредимо,
Лишь иголки жухнут от дыма.
Кто росточком мал,
Тем себя спасал,
Припадая к землице
Родимой.

К тем мерзлотным пластам вековечным,
Чтобы встать живым, хоть увечным,
Чтоб весной опять
Ветки ввысь поднять,
Не считать родимый край
Бессердечным.
Ну а где же тот крест Ермолая?
Уцелел он, к Богу взывая,
Совладал с огнем?
Может, сила в нем,
Позабытая людьми,
Корневая?

Не сыскать никому крест нательный:
Каплей олова по растенью,
Золотой искрóй
Канул под корой —
Бесполезен будет сыск
Канительный.

А листвяночка та уцелела,
Раны лечит смолкой целебной,
Корни ищут сок,
Ворошат песок.
Не сиротушкой растет,
А царевной.

Годы-кольца в стволе нарастают.
Грозы-вихри снова терзают.
Тем и жизнь мила,
Что пурга мела,
Да листвяночку дожди
Воскрешают.

Черным кругом пожар отпечатан
В горевом году тридевятом.
В круге том зола,
Словно след от зла,
По случайности слепой
Здесь зачатый.
 

СМЕРТЬ НА ТРОПЕ

 
Кольцо сотое

Видна листвяночка!
Тропа,
Петляя, к ней в тайге ведет
И зверя, и лихой народ,
Порой крута,
Порой слепа.
Здесь открывается река
К июньским дням,
К коротким снам.

Здесь блики солнца по волнам
Дробит весло.
Ружье рука
Сжимает крепко.
Для живых
Таится пуля до поры.
Раскосые глаза остры,
Как два удара ножевых.
Золотоношу у тропы
Не зверь голодный стережет,
А человек – он ликом желт.
Его желания скупы:
В курильне опия в Хэйхэ
С набитой трубкой лечь на кан*.
А кровь, прилипшую к рукам,
Со льдом он ототрет во мхе.

Душа живая – легкий груз,
Как белый пар, как синий дым.
Она скользнет в одну из дыр,
Что в теле сделает хунхуз, —
И воспарит, и полетит,
Оставив тело истлевать,
Чтоб после коршуны склевать
Смогли, почуя аппетит.

И лишь спустя немало дней
В наростах мха, то там, то тут
Крупинки золота сверкнут
Под лиственницей средь корней.
Мешочек кожаный…
А в нем
Зияет черная дыра,
И, словно искорка костра, —
Чешуйка с желтеньким огнем.

Так человека человек
За пот его и горсть монет
На свет иной в один момент
Отправить может всякий век.

…В тот год заметно подросла
Листвяночка, как на дрожжах.
А на далеких рубежах
Не раздавался плеск весла.
И только новое кольцо —
Неясный символ, тайный знак —
Под лубом расширялось так,
Как азиатское лицо.

_____________________
*Кан – теплая лежанка (китайск.).
 

ЗВЕЗДНЫЙ ПОСЕВ

 
Кольцо всякое

Мигала,
дрожала,
глядела с небес
Звезда —
на таежные дали окрест.
Но разве холодным неверным огнем
Согреешь ту жизнь, что вместил окоем?
Земному – земное.
В огонь сушняка
Подбрось, чтоб костер отразила река.
Чтоб путник, усталости наперекор,
Увидел спасительный этот костер.
Увидел.
Дошел.
Отогрелся.
Обмяк…
Пусть спину ему подпирает листвяк.
Пусть волосы ветер ерошит ему.
Пусть щурится он добродушно в дыму.

А что же звезда?
Для чего же она
Столетья дрожит, не жалея труда?
Не знаю…
Быть может, ответа и нет.
Быть может, чтоб ею был занят поэт…
Но там, где окрест лишь одна глухомань,
Где ветер поземке бормочет:
– Шамань!
Где свистом,
где рыком,
где лязгом зубов
Живая душа охраняет свой кров,
Где черт в буреломе копыто сломал,
Где ситец небес от пожаров слинял, —
Пусть ныне и присно,
Везде и всегда
Сияет,
сияет,
сияет звезда!

Там, в кроне у лиственницы седой
Запутался луч той звезды голубой.
И кажется, каплей ничтожной тепла
Звезда в годовое кольцо истекла,
Расширив его,
Обласкав и согрев,
Чтоб спелые шишки свой дали посев.
 

ВЕЧНЫЙ ПОСТОЙ

 
Кольцо двести восемьдесят четвертое

– Партизана, твоя помирай! —
Глаз раскосый вострит самурай.
Он широким оскалом штыка
Тронул кожицу кадыка
И сорвался в истошный крик:
– Сано вэтари*, бор-р-севик!
Партизан посмотрел на луну,
Морщась, трудно сглотнул слюну
И устало повел головой:
– Я помру… Ну, а ты-то живой?
Недотумка! Напрасно грозишь.
Ты давно уже сам смердишь…

Воспаленный потупил взгляд.
Он в плену, но прорвался отряд.
Прикрывая его отход,
Парень твердо знал наперед,
Что, покуда пуля в стволе,
Он еще боец на земле.
Ну а выйдут патроны, что ж,
Пригодится охотничий нож.
А друзьям-то и нужен лишь час…
Значит, их он, выходит, спас.
Значит, сам он пойдет в распыл.
Был – и не был, свое отжил…

В старом дереве, словно гвоздь,
Пуля кольца пробила насквозь.
Не сумев задержаться в нем,
Покатилась ржаветь в назем.
Из пробоины долго текла
Золотая живица-смола,
Будто дерево в злую грозу
На кору сронило слезу.
Над тайгой воспарил туман,
Словно вышла душа из ран.
Здесь, у лиственницы седой,
Партизан встал на вечный постой
И, где золото средь корней,
Кровью алой проник своей.
Осенен Ермолая крестом,
Он обрел здесь последний дом.
И летучих семян хоровод
Засыпает его каждый год.
…………………………….
Зарастая, под толщей коры
Шрам на кольцах стянул разрыв.

___________________
* Сано вэтари – прощайся с жизнью (японск.).
 

ЗЕК

 
Кольцо двести девяносто шестое

Ты фуфаечка моя,
Ватою подбитая —
Одежонка в лагерях
Знаменитая.
У тебя не перечесть
Заплаток на прорешинах
И для новых место есть —
Знай, навешивай.
Не согреешь в лютовей.
Ох, и тяжко горе ж нам!..
Приодела ты людей
В годе нонешном.

День помашешь топором —
Тихо встань и стой,
Словно бы обвит дымком
Трубки сталинской.
Жаль, не ведает «отец»,
Как здесь люду маятно.
Стража тупо, как свинец,
Кроет матерно.
Не послать письма вождю
В Кремль, в Москву столичную.
Может, дома еще ждут
Горемычного?
А не ждут, конец один —
Сгинуть молча без вести,
Не дожив и до седин
Цвета извести.
Не бояться, не просить
И не верить – каменным
Жить на зоне, волком выть
Закапканенным.
Воля тем и дорога —
Манит не палатами.

И ударился в бега
Зек заплатанный.
Не припас ни сухаря,
Ни куска от голоду.
Пропадешь ты, паря, зря
Сложишь голову.
Был бы вправду ты шпион,
В деле как припаяно,
То не лез бы на рожон
Так отчаянно.
Перед стражей шестерил
Да сшибал чинарики,
Изо всех тянул бы сил
Срок немаленький.

Эти доводы мужик
Сам себе раскладывал,
Не желая слов чужих,
Трепа складного.
Да опаска не смогла
Удержать сердечного.
К вольной воле повела
Мгла кромешная.
Он в помощницы призвал
Ноченьку беззвездную,
До Гилюя добежал,
Чуя грозную
Ту погоню, что вослед
Снарядят, не мешкая…

Занимается рассвет
Над орешником.
Стынь морозная клубит
Над листвянником.
От усталости гудит
Тело странника.
Был когда-то человек,
Звали все Василием.
И куда бежишь ты, зек,
От насилия? —
Прямо в лапы шатуну
Тощему, зловонному.
Знамо, быть карачуну
Беззаконному.

А медведь уже насел,
Рявкнул оглушительно,
Зека вмяв в колючий снег
Зло, стремительно!
Да за здорово живешь
Не сломить Василия.
Защити же, острый нож,
Упаси его!
Зек под пятое ребро
Сунул, охнув, лезвие —
Вот медведя и нашло
Здесь возмездие.
Застывала кровь в снегу,
Свет из глаз истаивал,
На гилюйском берегу
Жизнь оставил он.
Был хозяином тайги,
Стал и сам ответчиком.
Дух его под вой пурги
Бьется-мечется…

И Василий рядом лег,
Вышла кровь – и боль ушла.
Вот и кончился твой срок.
Здравствуй, волюшка!
Смерть свою ты выбрал сам,
Стал небесным странником.
Не поднять тебя ни псам,
Ни охранникам.

Наклонилась над тобой
Лиственница вдовая.
Смерть ей видеть не впервой,
Вот и новая.
Не дано ей, старой, знать —
Спрашивай, не спрашивай, —
Сколько будет навивать
Кольца страшные
Этих горестных кончин,
Счет ведя покойникам?
Разве только не кричит,
Как на поминках.
Не сломись же, упроси
Боль-кручину гольную,
Дальним людям донеси
Память горькую.
 

ВСЁ ПО ПЛАНУ

 
Кольцо триста тридцать восьмое

Бульдозер «Камацу» – что надо машина,
Полдня поутюжит – и сопка плешива.
Дизель рокочет – железная дрожь.
Редкий подлесок ложится под нож.
Провешена трасса, прошли лесорубы,
Листвяк и сосняк руша быстро и грубо.

«БАМ строит страна, ну а БАМ строит нас», —
Убогость софизма видна без прикрас.
О, сколько же нами наломано дров,
Испорчено юных горячих голов!
Отметки и сроки, разъезды и шпалы…
Нам вечного времени вечно мало!
Под крик понуканий свыше: «Даешь!»
Готовы мы всё – под бульдозерный нож:
И стланик кедровый, и кустик брусники,
Не жалко нам вытоптать марь голубики.
Под вой стервенеющей бензопилы
Врываемся смело в «медвежьи углы» —
И рубим, и валим, и рьяно крушим,
В награду вдыхая солярочный дым.
Но «мудрость» – «лес рубят – щепки летят»
Нам вряд ли потомки в грядущем простят.

Мой строгий читатель, прости сей запал!
Не я ли когда-то БАМ воспевал
И верил, что рельсы подобием рук
По-дружески свяжут север и юг.
И щедрые недра откроет природа
Во имя, на пользу и благо народа.
Ведь я по рождению здесь не чужак,
И сердце смириться не хочет никак
С потерей зеленой травинки любой,
Со «стройкою века» вступающей в бой.
В ее беззащитности есть обреченность,
В ее обреченности – дум наших черность.
Наверно, мы делаем что-то не так,
Коль нас осеняет страдания знак.

…А где же старейшина лиственниц древних,
Неужто она, полусонная, дремлет
И видит в тягучих, как вар, сновиденьях
Лишь смутные отзвуки дней запредельных?
То теплое солнце ей хвою ласкает,
То сиверко с посвистом гнет и ломает.
То чудится, что от костра Ермолая
Тайга занялась и деревья пылают.
А то меж корней, распластавшихся в почве,
Песок золотой осязает – и хочет
Избыть эту тяжкую участь – хранить
Столетий случайно живущую нить.
То снова она ощущает внезапно,
Как медленно цедится кровь партизана,
Как шрамы от пуль под корою саднят,
Как годы ползут, как столетья летят…

Не знаю, не знаю… Быть может, и ей
Судьба не послала избыточных дней
И парень в ушанке – тулуп нараспашку —
Ей «Дружбу»* под корень направил бесстрашно.
Дрожа, задыхаясь в бензинном дыму,
Не сразу она покорилась ему,
И тусклое золото горьких опилок
Снег у подножья ее окропило.
Качнулась листвянка, познав под конец
Всю хрупкость пропиленных разом колец —
И рухнула наземь, подмяв в полный рост
Самой же посеянный хвойный подрост.
Долго по сопкам эхо бродило,
Наотмашь в скалы приречные било.
И оседала снежная пыль.
Жизнь превращалась в быль.
И, всепрощающе нас осеняя,
Качнулся на ветке крест Ермолая…

Сам я не знаю, что же такое:
Нет мне ни радости, ни покоя.
Кончаю работу, а где облегченье?
На сердце, как шрамы, сплошные сомненья.
Как едкому критику мне объяснить
Сюжета поэмы неровную нить,
Ритмов скачки, учащенность дыханья,
В чем здесь подтекста обоснованье
И сверхзадача, и просто идея,
Во имя чего я бьюсь и радею?

Дотошный читатель!
Унылый лингвист!
Поверь, я не стал бы марать белый лист
В стремленье лишь кольца считать скрупулезно,
Мыслителя вид напуская серьезно.
В конце-то концов обойдусь я и так,
Ведь есть у меня для сиденья чурбак.
Он ровен и гладок, чугунно тяжел,
Как будто бы врос подо мною он в пол.
Джинсами кольца его полирую
Вместо того, чтоб воздать: «Аллилуйя!»
Прощенья беспамятству вымолить тщусь.
Напрасно!
Я знаю себя наизусть.
Покуда я жив, я считать обречен
Кольца былых и грядущих времен,
Кольца в деревьях, кольца в себе,
Кольца в Отечества трудной судьбе.

1985—1989
 

 
_____________________________
*«Дружба» – бензопила.