Подъем Испанской империи. Реки золота

Трое из наиболее выдающихся евреев, как рассказывают, отправились к королю. Это были Исаак Абраванель, Абрахам Сеньор и Меир Мехамед. Абраванель происходил из семьи кастильских евреев, которые бежали в Португалию после преследований 1391 года. Он был казначеем короля Афонсу V Португальского, а затем главным сборщиком налогов и финансовым советником герцога Визеу, который пытался свергнуть португальскую монархию в 1487-м и был казнен. Абраванель, как и потомки герцога, семейство Браганса, уехал в Испанию, где разбогател, стал сборщиком налогов для герцога Инфантадо, главы дома Мендоса, как прежде в Португалии. Он ссудил монархам немалую сумму на войну с Гранадой. Он часто резко высказывался против конверсос и заявлял, что они в целом безосновательно обвиняются в скрытом иудаизме – насколько ему, еврею, известно^{288}. Сам он придерживался древнеиудейского закона и верил, что мессия уже родился и скоро явит себя – вероятно, в 1503 году^{289}. Что касается Абрахама Сеньора, то он был казначеем Священной Эрмандады до Луиса де Сантанхеля и собрал много денег во время осады Малаги на выкуп евреев этого города. Он также был судьей еврейской общины. Меир Мехамед был его зятем – не только сборщиком налогов, но и раввином.

Все трое умоляли короля отменить указ. Предположительно, Фердинанд пообещал подумать над этим. Все трое евреев, воспрянув духом, предложили ему 300 000 дукатов, если он полностью отменит указ, – то есть 112 миллионов мараведи, в пятьдесят раз больше, чем стоила экспедиция Колумба. Фердинанд поддался было соблазну, но под конец отказался, сказав, что решение принимал вместе с Изабеллой.

Абраванель пишет, что он говорил с королем три раза – и все безрезультатно. Тогда они с Сеньором отправились к королеве и сказали, что если она считает, что евреев можно привести к смирению такой мерой, то она ошибается. Евреи существуют с начала мира, они всегда переживали тех, кто пытался расправиться с ними, и человек не в силах их уничтожить. Абраванель просил Изабеллу повлиять на Фердинанда, чтобы тот отменил указ. Она ответила, что не может даже помыслить об этом, если бы и хотела: «Сердце короля в руке Господней как вода в реке. Он поворачивает его куда желает». Она умоляла их обратиться в христианство^{290}.

Два еврейских лидера решили, что королева – или Сиснерос? – несут бо льшую ответственность за этот указ, чем король. В этом они ошибались. Нет никаких свидетельств, чтобы эти двое расходились по этому или какому-нибудь другому важному вопросу. Но долгое пребывание Изабеллы в Севилье в 1477–1478 годах стало для нее горьким опытом, поскольку она увидела такую распущенность, что решила, что для спасения церкви необходимы радикальные меры. Отсюда явилась инквизиция, отсюда пошла сегрегация евреев и отсюда этот трагический указ, предлагавший тяжелый выбор.

Дороги Абраванеля и его спутников разошлись. Абрахам Сеньор крестился, как и его зять, Меир Мехамед, и наиболее выдающийся раввин, равви Абрахам. Церемония крещения была совершена в июне в церкви иеронимитского монастыря в Гуадалупе. Воспреемниками были монархи. Сеньор стал Фернаном Нуньесом Коронелем, а Мехамед – Фернаном Пересом Коронелем. Но Абраванель уехал в Неаполь. Там он постоянно писал. Его дом был разграблен французами в 1495. Потом он уехал в Венецию, где и скончался. Он оставался примером для евреев еще долго после своей смерти^{291}.

Нежелание евреев креститься было куда сильнее, чем полагали монархи, поскольку многие оставались «упорными и неверными», и многие раввины делали «все, что могли, чтобы укрепить их в их вере». Тысячи евреев решили покинуть Испанию. Уехали и некоторые конверсо. Но монахи были повсюду. Они пытались уговорить евреев креститься, и некоторые достигали в этом успеха. Например, знаменитый проповедник фрай Луис де Сепульведа отправился в города Македа и Торрихос и обратил почти всех тамошних евреев. Крестилось почти все еврейское население Теруэля – около сотни человек. Но сдвиг был все же значительным. Эмиграция означала необходимость срочно продавать дома и имущество, фамильные ценности и скот, виноградники и прочие владения. Евреи по большей части уезжали в Марокко или Португалию, и записи о дурном обращении с ними в первой из этих стран просто удручающи.

Итоговые цифры вызывают споры. Один историк считает, что из 80 000 испанских евреев в 1492 году осталось 40 000^{292}. Другой, освещая примерно то же время, считает, что в 1492 году насчитывалось 200 000 евреев, из которых половина крестилась. Самый образованный испанский социолог, специалист по еврейскому вопросу, также считает, что в Испании в 1490 году было около 200 000 тысяч евреев, из которых 50 000 обратились в христианство^{293}. Здесь мы переходим в мир вдохновенных догадок. В Кастилии в 1474 году было 216 еврейских районов, в которых жили около 15 000 семей. Цифр для Арагона нет. Но оттуда уехали не менее 50 000 евреев – вероятно, более 70 000.

Так закончился сефардизм – блестящая испанская культура, и закончился как раз в тот самый момент, когда Испания была готова начать завоевание Нового Света. С этого времени ни в теории, ни по закону испанских евреев не существовало, оставались только обращенные евреи – конверсос, при этом некоторые являлись потомками обращенных еще во время преследований в конце XIV века, а остальные обратились в 1492 году, как раввин Абрахам Сеньор. Многие из них, разочаровавшись в Кастилии, сыграли свою роль в Новом Свете. Их путешествия порой бывали незаконными, но, тем не менее, они туда отправлялись. Другие евреи были хорошо приняты в Оттоманской империи и Италии. Они стали украшением своей новой родины, хотя многие из них испытывали глубокую тоску по дому, который они были вынуждены так внезапно оставить^{294}.

Это изгнание не было истреблением. Это было преднамеренное выселение не шедших на компромисс евреев. Количество таковых, как надеялись монархи, будет небольшим, но они были удивлены. Их действия можно сравнить с подобными действиями, которые были предприняты, скажем, в Англии в XIII веке, – но никак не с варварством Германии в 1940-х.

В то же самое время началась другая эмиграция. В 1492 году все, кто говорил по-испански, жили на полуострове, который Арагон и Кастилия делили с Португалией. Больше такого не будет. Мужчины и женщины этих земель скоро окажутся в тропической и субтропической Америке, где они создадут новое оригинальное общество, время которого еще впереди.

Глава 6
«Белая полоска земли»

Хуан Родригес Бернехо увидел белую полоску земли, закричал: «Земля! Земля!» – и выстрелил из ломбарды.

 

Колумб и его люди подплывают к Сан-Сальвадору, октябрь 1492 года

Итак, на фоне этой нетерпимости Колумб ранним летом 1492 года отправился из Гранады в Палос-де-ла-Фронтера близ Уэльвы. Сегодня Палос – маленький сонный городок, находящийся в глубине суши в нескольких милях от Рио-Тинто. Там, где в XV веке была гавань, теперь раскинулись земляничные поляны. Река обмелела, потом пересохла. Но в 1492 году Палос был небольшим оживленным портом с населением примерно в 3000 человек. Он играл важную роль в торговле с Португалией, Канарскими островами и испанской частью африканского побережья. Он находился неподалеку от монастыря Ла-Рабида, и Колумб мог использовать его как базу^{295}.

Прежде чем перебраться сюда, Колумб получил еще одну почесть: Диего Колон, его сын от Фелипы Муньис, которому было теперь двенадцать лет, стал пажом инфанта Хуана. Вскоре он присоединится к прославленному детскому саду в Альмасане, где у него завяжутся дружеские связи, которые продлятся до конца жизни^{296}. Вероятно, этим Колумб был обязан фраю Диего де Деса.

Королевский указ, требующий от порта Палос обеспечения экспедиции, был зачитан там нотариусом Франсиско Фернандесом 23 мая в новой церкви Са-Хорхе, выходящей на гавань: «Знайте же, что, несмотря на все деяния, совершенные вами в ущерб нам, наш совет приговаривает и обязывает вас в течение года снабдить нас двумя оснащенными кораблями за ваш счет». На собрании присутствовали Колумб, его наставник фрай Хуан Перес, мэр и члены городского совета, а также советники (рехидоры) и procurador^{297}. Также там присутствовали братья Мартин Алонсо Кинтеро Пинсон и Висенте Ианьес Пинсон – знатные горожане Палоса, хорошо известные среди мореходов. Их задачей было организовать предполагаемое путешествие. Как говорил Лас Касас, они ожидали получить в результате этого богатство и могущество^{298}.

Корабли, выставленные Палосом, «Пинта» («Накрашенная дама») и «Нинья» («Девица»), были небольшими каравеллами, от 55 до 60 тонн водоизмещением, каждая примерно в 70 футов длиной и 25 футов шириной, 11 футов осадки. «Пинта» принадлежала Гомесу Раскону из семейства конверсо, которое уже пострадало от инквизиции, и Кристобалю Кинтеро, из другого семейства мореходов из этого города. «Нинья» принадлежала Хуану Ниньо, в честь кого она и получила свое название. Он приехал из чуть более крупного порта Могер, находившегося на несколько миль выше по Рио-Тинто – теперь он, как и Палос, находится на некотором расстоянии от реки^{299}. Эти два корабля возглавили два брата-капитана. Третий корабль нанял сам Колумб – «Санта-Мария», также известная как «Мария Галанте»^{300}. Водоизмещением примерно в 100 тонн, с круглыми формами корпуса и прямоугольными парусами, она была построена в Галисии. Ее наняли у Хуана де ла Коса, капитана, прибывшего из Сантоньи близ Кантабрии, но большую часть прожившего в Эль-Пуэрто-де-Санта-Мария. Он был из окружения герцога Мединасели, где Колумб, вероятно, с ним и познакомился.

Найдя корабли, Колумб начал подыскивать им команды, и вот в этом ему определенно помогали Пинсоны, которые набрали большую часть из восьмидесяти или около того людей, которые потом вышли в плавание. У многих был опыт хождения на Канары или в Лисабон.

Пинсонов также поддержал фрай Антонио Марчена или фрай Хуан Перес – друзья Колумба из Ла-Рабиды. Фернан Перес Камачо, моряк, позже говорил, что фрай Антонио сказал Мартину Пинсону, что если будет найдено много земель, то это будет угодно богу.

Большинство членов команды были родом из других портов на Рио-Тинто – Могера и Уэльвы, а также из Палоса, но некоторое количество моряков были из Севильи. В Могере до 1486 года был еврейский район. У Палоса были в этом отношении некоторые трудности с бывшим комендантом крепости^{301}. В общем, некоторые моряки команды Колумба могли быть евреями. На борту были несколько басков – вероятно, их взяли из-за опыта рыбной ловли в Атлантике. Около десяти моряков были родом из Кантабрии. Были также двое португальцев – взаимный обмен между кастильскими и португальскими атлантическими портами в то время был обычным делом^{302}. Четыре-пять человек были преступниками, которым удалось избежать суда, согласившись пойти в плаванье, – среди них был и Бартоломе де Торе, который в пьяной драке убил соперника. Другой Торе, Луис, конверсо, умел говорить на арабском и на еврейском, но туземных языков не знал. Он был взят в экспедицию в качестве переводчика.

В экспедиции были и несколько королевских чиновников – например Диего де Аранья, кузен любовницы Колумба из Кордовы, стал главным комендантом, а Педро Гутьеррес, некогда главный дворецкий короля, – главным инспектором. Также там был Хуан де Пеньялоса, еще один конверсо и придворный, чьей задачей было объединять команду под начальством Колумба, – трудная задача, поскольку адмирал, как его теперь все называли, являлся генуэзцем. Любопытно, что в это плавание не отправилось ни единого священника^{303}.

Мартин Алонсо Пинсон, опытный капитан, которому тогда было под пятьдесят лет, чуть старше Колумба, явно был душой приготовлений. После его смерти его друзья и родственники сделали от его лица экстравагантное заявление. Например, Ариас Перес, его сын, написал, что, будучи по делам в Риме в 1491 году, Пинсон убедился, «читая карты в библиотеке Ватикана», что в идеях Колумба есть определенный смысл. Пинсон, как говорили, также нашел документ, написанный во времена Соломона, который оспаривал то, что если плыть на запад из Средиземного моря, то вскоре окажешься в Японии. Франсиско Гарсиа Вальехо, горожанин из Могера, утверждал, что если бы не Пинсон, Колумб никогда бы не отчалил. Кузен Пинсона, Хуан де Умбрия, говорил то же самое^{304}.

Все эти истории могли быть выдумкой – ни в одном документе времен экспедиции мы ничего не находим о Ватиканской библиотеке. Но по последующим действиям Пинсона, а также и по его поведению до начала экспедиции становится очевидно, что Пинсон надеялся перехватить контроль над ней. Он был действительно опытным капитаном и, вероятно, часто бывал в Лисабоне и на Канарских островах. Он был кровно связан со многими кораблестроителями и другими капитанами портов на Рио-Тинто. Сдается, он умел быстро принимать решения и был безжалостен. Он причинил Колумбу много хлопот – и принес бы еще больше, если бы события не повернулись иначе.

Имена тех, кто первым отправился в те земли, которые станут Испанской империей в Индиях, немного удивляют. Среди них был Велес де Мендоса, еще двое из семейства Мендоса – один из Гвадалахары, сердца владений дома Мендоса, так что он, скорее всего, являлся незаконным отпрыском этой прославленной семьи. Мы видим Годоя и Патиньо, Форонду и Вергату, Бараону и Талаверу. Такие фамилии можно было бы найти в то время на любом кастильском корабле или в современном правящем кабинете Испании. Также там видим несколько иностранных имен, что было характерно, несмотря на запреты, для многих поколений Испанской империи.

Перед отплытием Колумб получил пенсион в 10 000 мараведи в год из королевского дохода Кордовы, и именно там любовница Колумба, Беатрис Энрикес де Аранья, в первый год получала деньги^{305}.

Путешествие началось «за полтора часа до рассвета» 3 августа 1492 года. Двадцать шесть человек были на борту «Пинты», двадцать четыре – «Ниньи», сорок – на «Санта-Марии». Им платили по тысяче мараведи в месяц, если они были опытными моряками, и 600 – если они были новичками. На самом деле до 1513 года им ничего не выплачивали – до тех пор, пока Корона не получила золота из Индий^{306}. На борту были типичные предметы, которые брали в такие путешествия (Колумб знал это еще по своим экспедициям с португальцами к западному побережью Африки): бубенчики, стеклянные венецианские бусы и прочие стеклянные предметы для торговли, а также еда, которая могла долго храниться, – соленая треска, копченая грудинка и сухари. Также на борту был годовой запас вина, муки, оливкового масла и, конечно, воды. Вином, вероятно, была мансанилья из Санлукара-де-Баррамеда или портвейн из Касальи-де-ла-Сьерра или подобное вино, крепленное коньяком, – этим великим средневековым изобретением бенедиктинцев, без которого ни одна из последующих экспедиций не могла бы пройти так удачно^{307}. Несмотря на жалобы по другим вопросам в ходе путешествия, недостатка в еде, похоже, не было.

Колумб также взял с собой несколько песочных часов, сделанных, вероятно, в Венеции^{308}. Они были рассчитаны примерно на полтора часа, что возлагало большую ответственность на тех, кто следил за временем. Конечно, у Колумба был компас, как и у двух других капитанов. Он измерял направление в квартах, то есть в углах по 11 градусов. Это остроумное китайское изобретение XII века использовалось в Италии примерно с 1400 года. Португальцы показали, что это важный инструмент исследований вдалеке от берега Африки.

Все лоцманы имели при себе камни, которые позволяли им намагничивать иглы. Колумб также имел с собой астролябию. Пусть эти устройства в то время были не так надежны, но они позволяли рассчитывать примерную широту путем выяснения меридиональной высоты солнца. Вероятно, это был вариант устройства, изобретенного блестящим нюрнбергским мастером Мартином Бехаймом^{309}. Также при нем была карта – вероятно, сделанная на основе той, что дал ему Тосканелли. Он держал все эти маленькие предметы в своей маленькой каюте на «Санта-Марии», где писал ежедневные отчеты, что само по себе было радикальным новшеством, потому что прежде таких дневников не велось^{310}.

Эти три каравеллы – корабли из легенды. Мы всегда воображаем их с тремя мачтами, белыми парусами с красным крестом, слегка надутыми ветром. Вероятно, необходимо упомянуть, что каравелла была небольшим судном с водоизмещением менее 100 тонн. Галеры из, скажем, Венеции или Флоренции в то время могли быть водоизмещением до 300 тонн, из Барселоны или Марселя – 400 тонн, в то время как объемистые корабли Генуи, которые Колумб мог видеть еще мальчиком, бывали и 1000-тонными. Однако каравеллы предназначались для долгого плавания или для пиратства, а не для перевозки тяжелых грузов. Они были легкими и почти сферическими по форме^{311}.

Путешествие Колумба между августом и октябрем 1492 года описано многократно и в таких подробностях, что вроде бы про него уж ничего нового и не скажешь. И все же мы можем пролить на него кое-какой свет. Первая стадия плавания после выхода из Рио-Тинто длилась неделю. Это всегда было легким путешествием благодаря попутным течениям и ветрам – в те дни именно возвращение с Канарских островов требовало хода галсами в течение многих дней. Это путешествие привело Колумба на Гран-Канарию, где он пробыл со своими тремя кораблями почти месяц. Штурвал «Пинты» требовал замены, оснастка «Ниньи» оставляла желать лучшего, также казалось необходимым заготовить побольше провизии – знаменитого козьего сыра с самого западного острова Канарского архипелага, Ла-Гомеры, где была замечательная глубокая гавань. Колумб выбрал Канарские острова конечной точкой для отплытия, поскольку он знал, что тамошние ветра дуют в направлении Атлантики, и поскольку это рекомендовал Тосканелли. Он должен был отплыть из испанского порта, что в любом случае исключало португальские Азоры или Мадейру.

В то время Канарские острова, за исключением Тенерифе, самого большого острова, находились под прямым управлением Испании. Например, Ла-Пальма была захвачена в 1491 году. Монархи недавно одобрили план Алонсо Фернандеса де Луго, кастильского предпринимателя и командира, по захвату Тенерифе с его магическим вулканом Эль-Тейде, часто скрытым облаками. Он возьмет с собой 1200 человек, 20 000 коз и овец. Он хорошо знал Канарские острова, поскольку основал первую сахарную фабрику, Агаэте на острове Гран-Канария, но продал ее для финансирования завоевания Тенерифе. Ему очень помогла блестяще проведенная предварительно миссионерская работа туземного христианина, Франсиско де Гасмиры. Между тем Алькасовасский договор 1479 года позволил кастильцам под началом Хофре Тенорио построить башню Санта-Крус де ла Мар Пекенья на африканском побережье напротив Лансароте. Этот остров должен был стать начальной точкой для торговли с Африкой, включая, конечно же, работорговлю.

Испанским губернатором Ла-Гомеры де-факто считалась Беатрис Бобадилья (не путать с ее кузиной и тезкой, подругой королевы, маркизой Мойя). Эта Беатрис была известна как «охотница» (la casadora), «столь же жестокая, сколь и прекрасная». Как говорят легенды, она сопровождала своего мужа, Эрнана Перасу, в походе на остров, и когда он был в 1488 году убит, она сама с большим кровопролитием восстановила там власть Испании^{312}. По слухам, у нее были любовные отношения с королем, а в Кордове – и с Колумбом^{313}. Но эти деликатные материи никогда не освещались. Как бы то ни было, Беатрис ничем не могла помочь экспедиции 1492 года.

Понятно, почему Колумб так надолго задержался на архипелаге. На островах он мог собственными глазами увидеть интересное сочетание частного предпринимательства и государственного контроля. Такая же комбинация существовала и действовала на Балеарских островах в XIV веке. Да, Майорку и Минорку завоевал король. Но Ибису и Форментеру захватили отдельные крестоносцы, действовавшие с королевского одобрения. На Канарах тоже половина людей была предпринимателями, половина – военачальниками, которые финансировали плавания из своих средств, получая на то полное королевское дозволение. Такое положение дел должно было заинтересовать Колумба. С учетом опыта Реконкисты, в предвидении того, что может случиться в Новом Свете, Канары стали как бы лабораторией для основания Испанской империи^{314}. Даже в настоящее время поездка на Канарские острова позволяет путешественнику ощутить привкус того, что он может встретить в Испанской Америке, – свет, архитектура, цвет, даже определенный, несомненно моряцкий испанский говор.

Канарские острова по-прежнему производили товар. Лишайник-орсель всегда был предметом забот королевского советника Гутьерре де Карденаса и его жены Тересы – они продавали его генуэзским купцам, а те использовали его для окрашивания тканей. Сахарные производства, где трудились африканские чернокожие рабы, часто строились на генуэзские деньги (к 1515-му их будет около тридцати и, вероятно, к тому времени их производительность превысила производительность фабрик Мадейры). Первое осуждение дурного обращения с туземцами также было выдвинуто на Канарах – отцом Альфонсо де Идулареном и отцом Мигелем Лопесом де ла Серной в донесении королеве. В нем Педро де Вера, завоеватель Гран-Канарии, описывается как негодяй, работорговец и жестокий командир. Это также предполагало, что подобные обвинения скоро придут и из Нового Света. То же самое касается сокращения туземного населения в результате занесенных испанцами болезней, не говоря уже о расколе среди завоеванных народов – например некоторые туземцы с Гран-Канарии помогали в захвате Тенерифе. То же самое будут провоцировать конкистадоры на американском континенте ради своей выгоды.

В конце концов 6 сентября Колумб и три его корабля покинули Ла-Гомеру после молитвы в большой новой приходской церкви, Сан-Себастьян, которая доныне смотрит на океан. Колумб отплыл на запад с отклонением на юго-запад. Пассаты, las brisas, как называли их испанцы, наполняли паруса. Это был лучший путь в Вест-Индию, и это море вскоре стало известно как El Golfo de Damas – Дамский пролив.

Прежде чем отплыть, Колумб узнал от капитана корабля, прибывшего с одного из Канарских островов, Эль-Йерро, что португальские каравеллы находятся в Восточной Атлантике и намерены помешать его плаванию. Возможно, португальский король намеревался ему отомстить за то, что он принес присягу Испании. Колумб обошел эту угрозу, если таковая и была. В любом случае он с самого начала был уверен, что настоящие его враги могут находиться на борту его собственных кораблей. И потому на четвертый день плавания он начал вести два журнала – один верный, а второй такой, в котором он произвольно вел счет миль, чтобы не беспокоить команду. Возможно, его целью было также держать маршрут в тайне от соратников, которые позже могли стать его соперниками.

Последнее, что увидела экспедиция, покидая Старый Свет – как и многие другие мореплаватели в будущем, – был вулкан Эль-Тейде на Тенерифе.

22 сентября Колумб показал Пинсону свою карту, «на которой адмирал вроде бы указал какие-то острова в море». Лас Касас писал, что это была карта Тосканелли. Но Колумб шел не по ней. Это должна была быть другая карта^{315}.

Двумя днями позже на кораблях начались беспорядки. Никогда никто из моряков не бывал так долго вдали от суши. Некоторые считали, что «великое безумие и сущее самоубийство так рисковать жизнью ради выдумок чужестранца, который готов жизнь положить, только бы сделаться gran senor»^{316}. Другие намеревались вышвырнуть Колумба за борт. Этот кризис был преодолен, и маленький флот шел еще две недели. По-прежнему моряки не видели ничего. Колумбу не удалось упрочить свое положение, сравнивая себя с Моисеем^{317}.

5 октября Пинсон и Колумб поссорились. Первый предложил резко свернуть к югу и таким образом, как он предполагал, выйти прямо на Чипангу (Японию). Колумб считал, что они должны как можно скорее идти в Китай. Их знания о Дальнем Востоке, как мы видим, были весьма скромными. Друзья Пинсона позже утверждали, что именно тогда Колумб спросил его, куда плыть^{318}. Моряк Франсиско Гарсия Вальехо позже сообщал, что Колумб вызвал двух остальных капитанов – возможно, и лоцманов – и спросил их совета по поводу команд, которые сильно страдали.

«Висенте Ианьес, капитан „Ниньи”, сказал: „Пройдем еще две тысячи лиг и затем, если не найдем того, что ищем, повернем назад”. Но его брат, Мартин Алонсо Пинсон, сказал: „Как это так, сеньор? Мы вышли из Палоса, а теперь вы тревожитесь? Вперед, сеньор, Господь даст нам победу, и мы найдем землю. Господь никогда не простит нам, если мы позорно повернем назад”. Тогда Колумб сказал: „Да благословит вас Бог”. И из-за того, что сказал Мартин Алонсо Пинсон, они поплыли дальше…»^{319}

На другой день последовали очередные жалобы – на сей раз со стороны моряков-басков «Санта-Марии». Вероятно, Колумбу удалось убедить Мартина Алонсо утихомирить их. Но еще через несколько дней «стало казаться, что люди не способны дальше терпеть»^{320}. В разговоре в каюте Колумба на «Санта-Марии» братья Пинсоны вместе с Пералонсо Ниньо дали Колумбу еще три дня. Если за это время не появится земля, то они повернут домой. Как минимум один историк утверждает, что именно тогда Колумб рассказал Мартину Алонсо Пинсону свою историю о «неизвестном лоцмане»^{321}.

10 октября Колумб объявил, что подарит шелковый плащ тому, кто первым увидит землю. Это предложение было встречено молчанием. Зачем такая вещь в океане? Но в тот день и Колумб, и Мартин Алонсо заметили птиц. Последний мудро заметил: «Эти птицы летают не просто так». В ту же ночь Колумбу, Педро Гутьерресу и видору Родриго Санчесу показалось, что они увидели впереди свет, и решили, что там земля. На следующую ночь, в два часа пополуночи при полной луне Хуан Родригес Бернехо, также известный как Родриго де Триана, моряк из Севильи с «Пинты», увидел «белую полосу земли» (una cabeza blanca de tierra). Он закричал: «Земля! Земля!» – и выстрелил из ломбарды^{322}. На другой день, 12 октября, Колумб ступил на сушу^{323}.

Мы легко можем себе представить восторг девяноста членов экспедиции Колумба, когда они бросили якорь у берега в спокойной синей воде, где волны тихо плескали о планшир, – в первый раз в истории европейский корабль оказался в водах, которые мы отныне должны называть американскими.

Колумб, вероятно, достиг бухты Лонг-Бэй на острове, который мы сегодня называем островом Уотлинга, а туземцы называли его Гуанахани. Колумб назвал его Сан-Сальвадор, и это был первый из бесчисленных островов, которым он дал названия, по большей части в честь святых^{324}. Он увидел жителей, которых поначалу назвал индейцами. Они казались простым народом, хотя их подарки ему – попугаи, копья и шарики хлопка – показались ему такими же странными, как и испанские подарки туземцам – шляпы, шары и стеклянные бусы. Туземцы Багамских островов потом вымерли из-за контакта с испанцами. Они находились в близком родстве с таино, с которыми Колумб скоро столкнется на Карибах^{325}. Но в первую очередь его поразило то, что они не носили одежды.

Колумб именем короля и королевы объявил Сан-Сальвадор собственностью Испании^{326}. Он также поднял флаг монархов – зеленый крест с буквами «F» и «Y» под короной на белом фоне. Он словно бы не сознавал, что это могло быть знаком объявления войны китайскому императору династии Мин, японскому сегуну Хосугаве или же гипотетическому монгольскому хану. Вероятно, он полагал, что этот остров был одним из множества тех, которые, по словам Марко Поло, находились у побережья Азии и не защищались ничьей верховной властью.

Местные жители были удивлены бородами европейцев, особенно светлой бородой адмирала. Они сами по цвету кожи были сходны с гуанчами, туземцами Тенерифе, у них были длинные волосы и приятная внешность. Некоторые раскрашивали себя белым и черным (иногда все тело, иногда только лицо). Казалось, что среди них нет никого старше тридцати лет, они были вооружены деревянными копьями. У некоторых были ножи из рыбьих зубов. Некоторые из этих «индейцев» носили следы ранений в битвах – возможно, с соседями, которые пытались их захватить. Колумб сразу же непонятно почему решил, что они смогут стать хорошими христианами^{327}. У них были длинные каноэ, «с замечательным искусством вырезанные» из древесных стволов.

У немногих жителей Сан-Сальвадора имелись золотые подвески, которые они носили в носу. Языком знаков они показали Колумбу, что на юге есть король, у которого гораздо больше такого металла, и что у него даже корабли из золота. Адмирал попытался, но безуспешно, убедить людей Сан-Сальвадора проводить их туда. В конце концов, он проплыл три тысячи миль в тяжелых условиях не для того, чтобы просто открыть остров дикарей, объясняющихся жестами. Но поведение туземцев, однако, было вполне разумным – сообщить, что золото находится где-то на юге, было лучшим способом отделаться от чужаков – такое проделывалось многократно другими народами в течение следующих поколений.

14 октября Колумб причалил к la isleta, увидел другие деревни и встретил других индейцев, «которые, как мы поняли, спрашивали, не сошли ли мы с неба». Из них Колумб захватил семерых, которых он предполагал отвезти домой в Кастилию, чтобы обучить их испанскому языку, а потом использовать как переводчиков. Двое из них сумели на другой день сбежать. Но в течение следующих недель были захвачены еще несколько туземцев. Один из них, которому дали имя Диего Колумб, оставался переводчиком при Колумбе в течение двух лет^{328}.

Адмирал считал, что может отправить в Кастилию все население острова – вероятно, в качестве рабов, – поскольку полагал, что с полусотней вооруженных людей он сможет покорить их всех^{329}. Он писал, что «они очень смиренны» и «не искусны в смысле оружия». Это наверняка сделает их «хорошими подданными»^{330}.

Колумб, власть которого на трех кораблях теперь никем не оспаривалась, остановился еще на нескольких островах архипелага, ныне известного как Багамские острова. Первый он назвал Санта-Мария-де-ла-Консепсьон, два остальных – Фердинанд и Изабелла. Непонятно, какие именно это были острова. Рум-Кэй? Крукед-Айленд? Лонг-Айленд? Все они плоские и не особо привлекательны для колонизации или сельского хозяйства. Он не заявил официально о присоединении к Испании этих островов, поскольку он, видимо, предположил, что если он захватил один, то захватил все^{331}. Но всем им он дал названия, хотя на них уже жили местные туземцы.