По нам не плачут

24. (10.2014)

Ту ночь я помню слабо. Я, наверное, спал, как убитый, учитывая, что проснулся только под третье пиликанье будильника. Но когда я открыл глаза, Катьки уже не было, да и мне надо было собираться на работу. Ванька должен был остаться совсем один после того, что случилось накануне. Я ведь с ним так и не поговорил с тех пор, как ушёл, и мне стало настолько не по себе от этой мысли, что я решил взять его с собой, надеясь, что он там никому особо не помешает. Ванька проснулся быстро, одеваться ему не пришлось, ведь одежду на ночь он не снимал, и вскоре мы вышли из конуры. Мы добрались до работы всего за час, и, увидев Ваньку, начальник спросил меня:

– Братишка твой, что ли?

– Да, – без колебаний согласился я. – Ничего, что привёл его сюда? Я не мог сегодня оставить его одного.

– Да пусть сидит, лишь бы под ногами сильно не путался, – ответил он. – Только скучно ему тут будет…

Я от души его поблагодарил. Мой начальник, Алексей Петрович, казался мне практически святым человеком. Ему было около семидесяти лет, из которых он больше тридцати проработал на лесопилке. У него были ровно подстриженные седые усы и небольшая лысина на макушке. Он курил крепкие сигареты, зажимая их между средним и большим пальцами правой руки, указательного у него не было: несчастный случай на производстве. За его плечами было много жизненных историй, которыми он охотно со мной делился. Скорее всего это было вызвано тем, что из всей бригады я был одним из немногих, кто его понимал в плане языка. Да и в плане его рассказов, наверное, тоже.

Алексей Петрович родился в сорок шестом году двадцатого века где-то под Рязанью, и, когда пару лет спустя его родители умерли, не пережив послевоенной голодовки, его отправили в приют, из которого в шестнадцать лет уже выставили на улицу. Говорил, что все детские дома были переполнены, поэтому детей отправляли на все четыре стороны, как только они получали паспорта. Алексей Петрович рассказывал, что за любую работу брались, чтобы заработать на кусок хлеба. А вот воровать не воровали, – нечего было. Пили, говорил, по-страшному. Заливали в горло всё, что горело, почти все спились в итоге.

Но он не был похож на алкоголика.

– Так почти сорок лет в завязке, – он улыбался. – Жене моей за то спасибо.

Я тоже улыбался. Улыбался всякий раз, когда слушал эти истории, потому что мне практически ни с кем не удавалось так просто поговорить. Раньше я думал, что мне никто не был интересен, кроме Катьки и Костяна с Ванькой, но я впервые за долгое время встретил человека, который отнёсся ко мне непредвзято. Мне почему-то казалось, что я нашёл родственную душу, и я давно уже не чувствовал себя так спокойно.

Ванька тоже слушал эти истории вместе со мной, но отчего-то ему явно было не по себе. Хотя, может, всё дело было именно в Костяне, но я переживал о том, что Ванька останется один, когда я уеду на вызов. Алексей Петрович обещал присмотреть за ним.

В тот день мне, можно сказать, повезло: какие-то богачи переезжали с пятикомнатной квартиры в центре на частную виллу в пригороде, и мы с напарником (вроде как, азербайджанцем) четыре с лишним часа перетаскивали их вещи в машины. В итоге хозяин дома протянул мне пятитысячную купюру и сказал, что сдача ему не нужна. Я бережно засунул её в нагрудный карман на робе, и мой напарник посмотрел на меня то ли с завистью, то ли со скрытой злобой, но ничего не сказал.

Когда мы вернулись на базу, я протянул бумажку Алексею Петровичу, и он порядком удивился.

– Здесь больше, чем нужно, – заметил он. – На чай добавили?

– Наверное, – пожал я плечами. – Сказали, сдачи не нужно.

– Честный ты парень, – улыбнулся дед, убирая купюру в нагрудный карман куртки. – Это хорошо.

Внутри меня что-то кольнуло. Краденые телефоны, кошельки и подрезанные сумки, – всё это в меньшей степени говорило о моей честности. Но, почему-то я просто не смог не отдать этому старику всё до конца. Может, ещё и поэтому меня задели его слова. Я не стал с ним спорить, просто спросил у него, где Ванька.

– Спит, – ответил Алексей Петрович. – Я его в каморке положил, укрыл одеялом, так что, думаю, не замёрзнет.

– Спасибо, – поблагодарил я.

Уже позже, дома, когда мы оба вернулись в конуру, я спросил у Ваньки, чем он занимался, пока я был на вызове, но он ничего внятного не ответил, лишь снова завалился спать. Мне пришлось самому разжигать мангал, так как Катька ещё не вернулась. Несмотря на то, что труба над нашими головами уже была достаточно тёплой, её тепла не всегда хватало, чтобы согреть нас после долгих уличных похождений. И хотя в последнее время я выносил мангал на улицу, чтобы Катька смогла что-нибудь нам приготовить, в ту ночь я почти до половины первого справлялся с обогревом, пока, наконец, не лёг, надеясь проспать часов до шести.

Но что-то разбудило меня задолго до будильника. Я услышал какой-то шорох, подумал, что это вернулась Катька, но я ошибся. Отчего-то проснулся Ванька и стал ползать по тряпкам, как будто что-то искал, и, видимо, наткнулся на меня. Я потрепал его по плечу и спросил, чего он хочет, но он буркнул что-то вроде «рыбка», и тут же упал рядом со мной, моментально уснув. Я впервые видел, как Ванька лунатил.

Проснувшись утром, я обнаружил его мирно спящим под кучей тряпок недалеко от меня. Я вышел покурить и поскользнулся на тонком слое выпавшего снега. Это был первый снег в ту осень, но радости он мне не приносил. У меня слегка онемели пальцы и замёрзли губы от пара, шедшего изо рта. Зима была близко и, значит, нам снова предстояло как-нибудь выживать.

Я вернулся в конуру с мыслью разбудить Ваньку и взять его снова с собой на работу, но, посмотрев на его крепкий сон, передумал. За пределами конуры ждала уже отработанная схема: прогулка, тряска в метро и двенадцать часов перетаскивания шкафов, сумок и прочего чужого хлама. Единственным отличием от всех остальных дней была предложенная мне чашка кофе на обеденном перерыве. Начальник подошёл ко мне и спросил:

– Будешь?

Это был гранёный стакан кипятка, в котором развели пакетик растворимого кофе за десять рублей. И я был счастлив, прихлёбывая горячую жидкость, ведь, во-первых, она очень хорошо согревала, а во-вторых, этот стакан мне дали из рук в руки.

– Спасибо, – я с благодарностью посмотрел на Алексея Петровича.

После обеда я отработал ещё семь часов и, вернувшись на базу переодеться, обнаружил поджидающего меня старика. Он отдал мне мои деньги и до того, как я ушёл, спросил:

– Сань, а почему ты всегда так мало ешь на обеде?

Мне показалось, что у меня загорелись уши. Я не ждал такого вопроса и, прежде чем я успел ответить, он спросил меня ещё раз:

– Брата кормишь?

– Он, – я потупил взгляд, – он мне не совсем брат…

– Я знаю, – старик улыбнулся. – Так ты ему относишь то, что не съедаешь здесь?

Я кивнул.

– Простите.

– Я ничего против не имею, но если ты и дальше не будешь нормально есть, то свалишься прямо на каком-нибудь заказе, и в итоге потеряешь гораздо больше.

Я не знал, что на это ответить, а Алексей Петрович продолжил:

– Я уже говорил, что ты хороший парень. И работаешь хорошо, честно. Мне бы не хотелось кем-то тебя заменять. Я могу представить, как тебе тяжело приходится, и хочу помочь нам обоим.

Я удивлённо поднял на него глаза, не понимая, что он от меня хочет.

– Моя дорогая супруга замечательно готовит, но с излишком, поэтому у нас всегда что-нибудь остаётся. И если ты не против, я мог бы приносить тебе что-нибудь на ужин для ребёнка, чтобы ты всё съедал здесь за обедом.

Я от души поблагодарил его за предложение, едва не прослезившись от такой милости.

Когда я вернулся в конуру, часы показывали почти час ночи, но лампа ещё горела. Ванька ещё не спал, он бродил вокруг мангала, который я так и не вынес с вечера на улицу, и пытался его разжечь, дрожа от холода. При этом трубы грели как обычно, и я даже вскоре снял куртку, чтобы не вспотеть.

– Что с тобой? – спросил я. – Чего не спишь?

– Там снег, – Ванька стучал зубами и дышал на свои пальцы. – Там холодно и много снега…

– Но тут-то тепло, – возразил я. – Но разжечь можно, если хочешь, я помогу.

Ванька отошёл от мангала, подпустив к нему меня. Я понял, почему его попытки достать тепло оказались тщетными: в мангале не было ничего, кроме пепла от старых углей и десятка сломанных спичек. Я вздохнул, попросив его принести мне несколько веток.

– Нету, – ответил Ванька.

– А где?

– Кончились.

Я выругался. В последнее время я так увлёкся перетаскиванием чужих вещей, что забыл про собственные. В итоге в конуре не осталось ни дров, ни воды в бочке для мытья, ни еды, кроме хлеба, принесённого с работы.

– Ладно, жди, я принесу.

Сказать было проще, чем сделать: на улице было слишком темно даже для того, чтобы просто прогуляться вокруг труб, не говоря уже о том, чтобы разглядеть на снежной траве тёмные ветки. Мне не хотелось возвращаться с пустыми руками, но другого выбора у меня не было. Я заполз в конуру с предложением дать Ваньке свою куртку, но он уже завалился под тряпки и начал сопеть. Я вздохнул, завёл будильник на шесть утра, выключил свет и лёг рядом.

От тихого пиликанья на часах я проснулся так резко, словно меня ударили наотмашь. Я открыл глаза, но не смог ничего разглядеть в темноте, поэтому наощупь пополз к выходу, стараясь не разбудить Ваньку. Я немного подсвечивал себе путь синим циферблатом и старался шевелиться как можно тише. Я всё ещё не привык просыпаться так рано, поэтому каждый лишний звук по утрам меня сильно нервировал. Раньше мы с Костяном выползали наружу только тогда, когда свет начинал просачиваться через плёнку в проходе между конурой и улицей, поэтому лампу по утрам мы почти никогда не включали. Чаще всего мы пользовались карманным фонариком, найденным когда-то Катькой, или обычными спичками. Но в фонарике сели батарейки, а остатки спичек потратил Ванька в попытках раздобыть немного тепла. Я, к своему стыду, даже не задумывался, каково ему было сидеть целый день в холоде при тусклом свете от мерцающей лампы. И я знал, что если Катька не появится, то сегодняшний день для Ваньки пройдёт и закончится так же, как предыдущий.

Но Катька вернулась за несколько часов до того, как я зашёл с пол-литровой банкой наваристого супа с кусками курицы. Я поздоровался со всеми, объявив о роскошном ужине, и Ванька тут же подбежал ко мне.

– У меня есть хлеб и ещё три гамбургера, – улыбнулась Катька.

Пока меня не было, они с Ванькой хорошо потрудились: насобирали веток, разожгли мангал и даже прибрались немного: тряпки лежали ровно друг к другу, создавая видимость относительно приличных постельных принадлежностей. Я от души поблагодарил их за порядок и спросил у Катьки, откуда она взяла еду.

– Подкармливают, – ответила она. – А ты?

– Тоже.

– Нас кто-то любит, – Катька чуть натянула улыбку.

Свет от углей попал ей на лицо, и я заметил большие тени под её глазами. За те пару дней, что её не было, она, похоже, ещё сильнее исхудала: колени, локти и скулы казались ещё острее обычного. Неудивительно, что она вызвала у кого-то желание её накормить.

– Не грузись, – посоветовала она мне, заметив на себе мой взгляд, и протянула гамбургер.

– Спасибо.

Я развернул бумажную обёртку и вцепился зубами в мягкую холодную булку. Я думал, неужели сегодня тот день, когда мы, наконец, ляжем спать с набитыми животами. Катька тоже уплетала за обе щёки; на её губах оставался кетчуп с майонезом. Ванька уже успел съесть свою часть ужина и теперь пытался открыть банку с супом.

– Помочь? – Катька подползла к нему, дожёвывая последний кусок, и положила подбородок ему на плечо. Ванька кивнул.

– Слабачок, – пошутил я.

Ванька зыркнул на меня так злобно, словно я его пнул.

– Не смешно, – заступилась за него Катька и не без усилий сняла тугую пластиковую крышку. Она заботливо отдала суп Ваньке, сказав, чтобы он меня не слушал.

Я не мог понять, что я сказал не так, и почему вдруг возникла какая-то напряжённая атмосфера. Позже, когда Ванька уснул, Катька подползла ко мне и попросила:

– Не надо издеваться над ним.

– Я и не собирался, просто пошутил.

– А вот Ваньке не смешно было, – жёстко заметила она.

– Ладно, ладно, я понял.

Мой голос прозвучал как-то холодно, возможно от того, что Катька приняла чью-то сторону и оставила меня виноватым. Я был уверен в безобидности своих слов, но никак не смог донести этого до Катьки.

– Он и так сейчас чувствует себя ненужным без брата, – продолжила она. – Он понимает, что он младше и слабее нас, и что не может ничем нам помочь, хотя, я уверена, он хочет нормальной жизни не меньше нашего.

– Я и не говорил ему никогда, что он нам не нужен…

Я пытался оправдаться перед ней, но все слова застряли где-то внутри меня. Катька, казалось, посчитала меня придурком.

– Ты можешь называть его идиотом, мелочью и так далее, но только не слабаком!

– Хорошо, хорошо, – быстро согласился я, чувствуя, как Катька начинала закипать, – успокойся.

– Я спокойна, – чуть сбавила тон она. – У Ваньки очень болят пальцы на руках, поэтому постарайся не давать ему что-то ими делать.

– Он ничего не говорил об этом, – удивился я.

Прошлой ночью он вполне нормально пытался разжечь мангал спичками, так что я даже и не подозревал о каких-то проблемах.

– Это не удивительно, особенно если учесть, как ты можешь среагировать на что-то подобное.

– Да понял я, понял! – я немного успокоился сам и спросил: ‒ А что с ним?

Катька пожала плечами.

– Сказал, больно пальцы сгибать на руках и ногах. У него костяшки слегка опухли.

– Может само пройдёт, – отмахнулся я. – Надо только подождать.

– Может, – вздохнула она. – И ещё немного о неприятном.

Я перевёл на неё взгляд:

– Что опять?..

В последнее время Катька приносила в основном гадкие новости, и я стал к этому привыкать. Так что я был готов слушать от неё что угодно. Но Катька не стала ждать, пока я созрею для очередного расстройства, а просто спросила:

– Ты всегда складываешь по тысяче?

– Да.

– Каждый день?

– Каждый. А что?

– Я посчитала, и там не хватает почти трёх тысяч.

– О господи, – простонал я и откинулся на тряпки.

Я был готов услышать что-то более серьёзное, из-за чего я не смог бы нормально заснуть, а подобные заявления мне казались пустяковыми и ничего не значащими. Но Катька, видимо, ждала, что я отвечу нечто более существенное, и мне пришлось уже с закрывающимися глазами пробормотать ей:

– Может, ты ошиблась, проверь завтра ещё раз…

– Может, – она неохотно согласилась со мной и, убедившись в том, что больше я не выдавлю из себя ни слова, легла рядом, повернувшись ко мне спиной. Впервые за долгое время мангал в её присутствии горел почти всю ночь.

25. (11.2014)

Ещё месяц мы жили в привычном ритме: я с чужими вещами, Катька с чужими людьми, а Ванька один в конуре. Единственной роскошью, которую позволила себе Катька, стал небольшой настольный светильник, работающий от батареек. Она ещё принесла несколько новых книжек, чтобы Ванька смог занять себя чем-нибудь, пока нас не было рядом с ним, и при этом не ослепнуть. Наша тусклая лампа, спасавшая нас от абсолютной темноты, была практически бесполезна при чтении, поэтому Ванька весьма обрадовался Катькиному подарку. За четыре недели он прочитал порядка десяти книг со всякими сказками и историями, но веселее или разговорчивее он не становился, несмотря на Катькино заявление о том, что чтение «бодрит».

Я старался не забывать о своих обязанностях в конуре и таскать воду и ветки для мангала, но с наступлением зимы поддерживать тепло становилось всё сложнее. Вечерами на заледеневшей земле даже с фонариком было практически нереально найти ветки для растопки, а постоянные холодные ветра на нашей пустоши залетали сквозняками в конуру, несмотря на плёнку. Лёд на реке, с которой мы набирали воду, с каждым днём становился желтее и толще. Из-за того, что я возвращался поздно, мне приходилось будить Ваньку своим шуршанием, хотя он иногда помогал мне нести фонарик, когда у меня были заняты руки вёдрами. Боль в его пальцах так и не прошла, он едва мог пошевелить ими без желания поморщиться, а костяшки разбухли ещё сильнее. Катька предложила показать его врачу, хоть это и стоило бы денег, но Ванька упорно сопротивлялся. Да и я надеялся, что всё как-нибудь обойдётся. По крайней мере я старался сделать всё для того, чтобы как-то скрасить его жизнь в конуре: я каждый день приносил ему суп с работы и раз в неделю брал с собой на базу, чтобы он мог нормально помыться в горячей воде. И я на самом деле надеялся, что такие мелочи смогут его осчастливить, но, видимо, я был слишком наивен.

С того момента, как мы остались без Костяна, прошло почти три месяца, да и виделись мы всего раз. За это время Ванька перестал спрашивать, когда он снова увидит брата, хотя тосковать по нему меньше не стал. Мне, как и Катьке, тоже не хватало Костяна, но мы были слишком заняты, чтобы часто думать об этом. Собирать заново деньги было намного труднее и медленнее, чем в прошлый раз. Я катастрофически не высыпался, казалось, я мог заснуть в любом месте и в любом положении, но мысль о том, что скоро можно будет забыть о подобной жизни, как-то держала меня на плаву. Катьке, видимо, тоже приходилось несладко: периодически я видел кровоподтёки на её запястьях и синяки на щеках. Она ни на что не жаловалась, скорее вообще не хотела обсуждать происходящее, но иногда я замечал, как она передвигалась по конуре с некоторой своеобразной скованностью, словно у неё что-то болело. Катька почти всё время возвращалась раньше меня, и от части я был рад, что не видел её при дневном свете.

К моему возвращению Катька обычно уже пересчитывала деньги, а Ванька ждал, пока я покормлю его супом из банки и отправлюсь с ним за ветками или за водой. Иногда Катька укладывала его спать до моего возвращения и снова твердила мне про то, что у нас куда-то деваются деньги. По её словам, из нашей «копилки», представлявшей собой коробку из-под конфет, перевязанную канцелярской резинкой, пропадало в районе ста – ста пятидесяти рублей в день, и она никак не могла понять, куда они девались. Но лично я был уверен в том, что Катька просто неправильно считала или же упускала что-то из виду.

В свете таких монотонных событий случилось две вещи: первая – меня на два дня оставили за главного на работе, и вторая – Костяна перевели из дурки в новую камеру. И всё это случилось под конец ноября. Ванька, узнав об этом, сразу же стал упрашивать Катьку пойти к брату, не дожидаясь моего возвращения, а я никак не мог оставить работу. В итоге решили подождать, когда я смогу взять выходной. Это должен был быть мой первый выходной за два месяца работы. А пока Катька с Ванькой решили позвонить Костяну без меня. Я ничего не имел против их идеи, учитывая то, что мне обещали дать оплачиваемый выходной только в начале декабря, когда работы чуть поубавится.

– Я знаю, что тебе пора отдохнуть, – вздохнул Алексей Петрович в ответ на мою просьбу, – Но Сань, ты пойми, ты же здесь незаменимый. Кто мне поможет, если не ты?

– Да я понимаю…

С одной стороны, мне было приятно слышать такие слова в свой адрес, а с другой мне безумно хотелось просто выспаться. Мне обещали предоставить такую возможность в пятницу пятого декабря, а до тех пор я старался заработать как можно больше. Почти две недели я спал по три-четыре часа в конуре и около часа на обеде, поэтому, возвращаясь домой, я машинально отдавал банку с супом Ваньке и ложился спать, не вспоминая ни про мангал, ни про бочку. Иногда Катька выручала нас двухлитровыми бутылками с питьевой водой, которые она где-то покупала рублей по пятнадцать, но в остальное время Ваньке приходилось заботиться о себе самому. Он быстро приучился к самостоятельности, отчего стал казаться ещё серьёзнее и взрослее. Когда я пытался спросить у Ваньки, как он провёл время, он отвечал мне коротко и прохладно, давая понять, что это не моё дело. С Катькой он разговаривал повежливее, но всё же в его голосе явно ощущались обидчивые нотки. Мне не хотелось думать о том, чем я мог задеть Ваньку. К тому же, скоро, как мне казалось, всё должно было наладиться. И у него с Костяном, и у нас с деньгами.

Четвёртого декабря Катька весь день не вылезала из конуры. Она приводила себя и наш дом в порядок, стирала некоторые наши вещи и даже готовила нам еду на вечер. Я взял с собой на работу Ваньку, чтобы он смог нормально отмыться на базе, пока я разгружал шкафы из старого фургона. В конце дня я помылся сам и, забрав, как обычно, банку супа, побежал домой. Мне было важно, чтобы Ванька возвращался засветло, поэтому он не стал меня ждать, и, когда я вернулся в конуру, он уже спал. Катька ждала меня с растопленным мангалом и сваренными в старой кастрюле пельменями, на которые я мигом набросился. Почему-то именно в тот вечер мне всё казалось вкуснее и приятнее, чем обычно. Даже Катька с её выступающими скулами и обветренными губами казалась мне в тот день очень красивой. Я не знал, было ли это связано с моим первым выходным, или же с предстоящей встречей с Костяном, но отчего-то весь мир для меня словно обострился, как будто я ждал, что что-то должно случиться.

Катька тоже нервничала, и делала это весьма заметно. Мне казалось, что, если бы не шум бегущей воды по трубам, я смог бы слышать её бешено стучащее сердце. Её руки были до плеч покрыты мурашками, несмотря на тепло в конуре. Я предложил Катьке накинуть на себя что-нибудь, но она отказалась. Больше мы не разговаривали до самого утра.

Странно, но я, так мечтавший выспаться, открыл глаза около семи утра и больше не смог заснуть. Я лежал и ждал, пока зашевелится Катька, и мне казалось, что прошло часа три, пока я не услышал от неё «с добрым утром», и мы не начали собираться. Потом проснулся Ванька, и, пока он переодевался в свежевыстиранную одежду, Катька помогала мне умыться и почистить зубы. Она стояла минут пять в своём любимом оранжевом платье и в накинутом поверх старом пальто и лила мне на руки воду из бутылки, пока её пальцы не покраснели от холода. Я поблагодарил её, и мы вернулись в конуру. Катька вползла первой и сразу же спросила меня:

– Ты ничего не чувствуешь?

– М? – спросил я, заползая следом за ней.

– Запах какой-то, как краской, что ли…

Я принюхался, проползая вперёд неё, и единственным, что я смог из себя выдавить, было: «Ванька». Я быстро прополз вглубь конуры, где запах становился острее, и нашёл там ребёнка с заспанными глазами и шуршащим пакетом. Я не хотел ни на кого орать, особенно зная, насколько близко к сердцу могла воспринять ситуацию Катька. По возможности тихо, сквозь зубы, я спросил у Ваньки, тряся пакетом, вырванным из ослабевшей руки:

– Какого хрена ты делаешь?!

Он ничего не ответил, лишь улыбнулся в ответ. Я с силой встряхнул Ваньку, и улыбка на его лице сменилась гримасой отвращения. Он крикнул, чтобы я отстал, и тут же подлетела Катька. Она посмотрела сначала на Ваньку, потом на меня и на пакет, и глаза её слегка округлились.

– Это что, клей? – спросила она.

Я кивнул.

– Откуда?

– Нашёл, – неуклюже соврал Ванька и отвёл взгляд, снова улыбаясь.

И тут до меня дошло, отчего Ванька лунатил по ночам, откуда были все его перепады настроения и, в конце концов, каких именно денег не могла досчитаться Катька в последнее время. Тогда мне захотелось от души влепить ему оплеуху и сказать всё, что я об этом думал, но Катька меня опередила. Она быстро приблизилась к Ваньке и звонко шлёпнула его по щеке. Она не стала повышать на него голос, но губы её дрожали так, словно она могла вот-вот взорваться от злости и обиды. Ванька посмотрел на неё немного ошеломлённо, но улыбку с лица не убрал. Более того, он хихикнул непонятно над чем и тут же вдогонку получил вторую пощёчину от Катьки. Потом она села, облокотившись о кирпичную стену, прижала к груди колени и, поправив юбку, спросила:

– Мы что, зря всё это делаем?

Никто из нас ей не ответил, а она продолжала:

– Сколько раз мне ещё придётся подставить свою задницу, чтобы хоть как-то продержаться на плаву, пока кто-то и дальше будет бухать, поджигать тачки и нанюхиваться? Знаете, что, мне всё это надоело…

И она медленно, но решительно поползла к выходу. Я посмотрел на Ваньку, которому, кажется, всё было безразлично, швырнул ему обратно липкий пакет и двинулся следом за Катькой. На холоде она вся дрожала и глубоко дышала, пытаясь успокоиться. Я выпрямился в полный рост, достал из нагрудного внутреннего кармана куртки мятую пачку, и вытащил из неё две сигареты. Одну я протянул Катьке.

– Держи, так легче будет.

Я чиркнул колёсиком зажигалки и затянулся. Я думал, что Катька откажется, но она взяла у меня зажигалку и подкурилась. К моему удивлению, она не закашлялась, как если бы делала это впервые, а спокойно вдохнула и выдохнула дым.

– Что делать будем?

Катька крайне редко задавала подобные вопросы, но в такие моменты она с полной уверенностью давала всем понять, что больше ничего решать не собирается, и что ей, собственно, всё равно, что может случиться. И обычно это означало, что мы её достали. И в этот раз я верил, что она быстро отойдёт, несмотря на Ванькину выходку, ну а пока я решил взять ситуацию в свои руки.

– Что – что? Будем делать то, что собирались, тем более Костян нас ждёт. Так что надо выходить, пока не опоздали.

– Окей, – равнодушно ответила Катька. – Иди за Ванькой сам, я не хочу сейчас с ним разговаривать.

Я вздохнул и полез обратно в конуру. Ванька ещё не до конца пришёл в себя, но всё-таки его немного отпустило. Он быстро и молча оделся, и мы вылезли на воздух. Начинало светать, и снег под нашими ногами казался мне фиолетовым и очень колючим. Мы с Катькой пошли вперёд, а Ванька плёлся за нами, что-то бормоча себе под нос. К тому моменту, как мы доехали до того места, куда перевели Костяна, протолкавшись в метро и в двух автобусах, стало совсем светло. Мы немного помялись у входа, а потом, когда Катька проковырялась в сумке и переложила деньги в карман, мы зашли внутрь.

В этот раз мы прошли без проблем, несмотря на то, что Катька всё ещё единственная из нас была с документами. Охранник, похожий на добродушного дедулю-лесничего, посмотрел на Ваньку и просто предложил нам помощь, отказавшись от денег.

– Что вы, что вы, – пролепетал он. – Я же всё понимаю, сам когда-то так пробирался…

Я поблагодарил охранника, и он мне улыбнулся. Он проводил нас к пункту досмотра, где Катька быстро что-то записала под диктовку молодого тюремщика в журнал на столе. Нас по правилам досмотрели, как в прошлый раз, но Ваньку держали дольше всех. Через несколько минут тюремщик вышел вместе с ребёнком, сказав, что с Ванькой явно что-то было не так.

– Просто волнуется, – сказал я и придвинул Ваньку к себе. – Три с лишним месяца брата не видел…

– Дим, да отпусти ты их, – попросил дедуля тюремщика, чуть улыбнувшись, – что они натворят-то?

Охранник пожал плечами.

– Как скажешь, – ответил он и сел обратно за стол.

У меня не укладывалось в голове, почему тот человек так нам помогал, хотя мы не дали ему ни копейки. Я решил озвучить свою мысль, на что старик мне сказал:

– Человечность… А, хотя, сами когда-нибудь поймёте.

Он проводил нас до комнаты, примерно такой же, какую мы видели в прошлый раз, и сказал нам: «Ждите». Костян пришёл быстро. Он практически не изменился, разве что чуть побледнел и осунулся.

– Ну, привет, – он произнёс чуть смущённо и протянул вперёд руки для объятий. Ванька первый бросился к нему и уткнулся в грудь брату.

– Здорóво, – улыбнулся я и пожал его руку. Следом его обняла Катька.

– Как у вас?

Костян посмотрел на нас по очереди бесхитростным взглядом, словно мы только что вернулись с какого-то путешествия.

– Да ничего, – ответила Катька, присаживаясь на деревянный стул. – Могло быть и хуже.

– Но и лучше тоже могло, – подхватил я. – Когда ты к нам вернёшься?

Костян помолчал немного, словно обдумывая, как ответить, чтобы слова звучали помягче.

– Сказали, года через полтора, если буду хорошо себя вести…

Ванька поднял голову на брата и чуть не задохнулся от неожиданности.

– Как полтора года?! – едва выдавил он. – А как же мы?

– Это не мне решать, – помрачнел Костян. – Но это время быстро пройдёт, обещаю.

– В прошлый раз ты тоже обещал, что скоро вернёшься, но так и не вернулся…

Ванька надул губы. Его слова, казалось, сильно задели Костяна, ведь раньше он всегда держал слово, данное брату. И он явно не знал, что ему делать, и как ему оправдаться. Тогда он спросил у нас с Катькой, как обстоят дела с конурой, и получается ли у нас перебраться в какое-нибудь другое место.

– С трудом, – ответил я.

– Нет, – одновременно со мной заявила Катька.

– Понятно, – Костян чуть нахмурился и, видимо, чтобы не нагнетать обстановку, весело добавил:

– Если что, перебирайтесь сюда, здесь кормят нахаляву. Шутка, – быстро прибавил он, увидев наши лица.

– Не смешно, – Катька посмотрела на него несколько враждебно. – Мы так-то не прохлаждаемся без тебя, если что.

– Да знаю я, знаю, – Костян сделал от неё полшага назад, выпустив Ваньку из рук. – Извини.

Я не хотел слушать их перепалку даже несмотря на то, что она вызывала во мне лёгкую тоску по прежним временам. Я спросил Костяна, за что вообще его посадили.

– За кражу и умышленное повреждение имущества, – без запинки ответил Костян. – Хотели ещё вандализм приписать, но, почему-то, не приписали…

Я хотел спросить его, какой, к чёрту, вандализм, и что это вообще такое, но Костян заговорил первым:

– Помнишь, когда меня менты сцапали? Ну вот, сначала якобы за то, что я телефон стащил, там даже свидетелей долго искать не пришлось, мы хорошо примелькались. А потом и тачку ту повесили, поджог и всё такое… Там камеры, оказывается, были везде понатыканы, так что никак не отмазаться. Но ты там не засветился, – спешно сказал Костян, – так что тебе переживать не о чем.

– Ясно.

«Ясно». Это было всё, что я смог из себя выдавить. Катька лишь с шумом втянула воздух, и только Ванька спросил, подняв на него глаза:

– Какая тачка?

– Да это так, фигня.

Костян снова погладил Ваньку по голове, несколько минут мы пообщались практически ни о чём, а потом услышали звонок за дверью.

– Пора, – Катька поднялась со стула и закинула сумку на плечо.

– Да, пора…

Костян убрал руку с Ванькиной головы, и Ванька вцепился в него ещё сильнее. Катька позвала ребёнка к себе, и он, хоть и неохотно, но согласился. Они с Катькой пошли вперёд, а Костян подошёл ко мне и тихо попросил не рассказывать Ваньке о поджоге, чтобы он не посчитал себя лишний раз виноватым. Я кивнул, ответив, что мне бы и в голову такое не пришло, и вышел вслед за Катькой, пожав Костяну руку и обняв его на прощание. Катька, кажется, немного повеселела, когда мы оказались на улице. То ли от того, что мы увиделись с Костяном, то ли от того, что снова вышла на свежий воздух. Она даже нормально разговаривала с нами, пока мы ехали в маршрутке до метро. А потом, когда я мельком увидел, как она перекладывала деньги из кармана в свою помятую сумку, я понял, чему именно она обрадовалась больше всего.