Стратагемы 19-36. Китайское искусство жить и выживать. Том 2

21.12. Езда на остров кущей

Будда, в качестве бодхисаттвы будучи в одном из воплощений состоятельным купцом, пожелал однажды вместе с пятьюстами торговцами отправиться в «Страну львов» (Цейлон)^[168]. Они везли повозки, верблюдов, коров и прочую живность, намереваясь обменять свой товар на тамошние драгоценности и сокровища. Нагрузив все на судно, они отправились в путь. Внезапно разыгралась свирепая буря, вздымая огромные волны. Попав в их круговорот, корабль не выдержал и развалился. Купцы попадали в воду, оказавшись во власти волн, которые вынесли их к неведомому берегу. Так они оказались в стране 500 демониц.

Демоницы в образе юных дев пришли на берег. У каждой из них было в руках мужское платье, которое они вручили купцам. После того как те отдохнули в тени усыпанного золотыми цветами дерева, демоницы вновь появились перед ними и стали говорить, что у них нет мужей, и предлагать купцам взять их в жены. «У нас в достатке пищи, полны закрома, множество садов, чащ и озер» – таковы были их речи. Затем каждая демоница взяла себе одного из торговцев и удалилась с ним в свое жилище. Вартикара, владычица демониц, увела домой бодхисаттву и принялась угощать его.

Спустя три недели бодхисаттва заметил, что обычно мрачная Вартикара стала улыбаться. И тут в его сердце закрались сомнения, которых прежде не было. Он осведомился у Вартикары относительно ее веселья. Она объяснила ему, что он попал на ту часть Синхалы, где обитают демоницы. Возможно, они посягают и на его жизнь. Бодхисаттва спросил Вартикару, есть ли средство спастись и покинуть эту страну. Та ответила, что помочь ему может священный царь-конь [«Шэн ма-ван»]. Бодхисаттва отправился на его поиски, отыскал священную лошадь и открылся ей, что желает оказаться в иных местах. Вернувшись к демонице, он заметил, что та раскаивается в своем содействии его бегству. Теперь она ни за что не хочет его отпускать. Бодхисаттва услаждает ее, после чего та спрашивает: «Отчего твое тело так холодно?» И тогда он прибегает к уловке, отвечая, что ему необходимо было развеяться, и он немного побродил вокруг. Поэтому тело и озябло.

На следующий день бодхисаттва собрал купцов, сообщил о грозящей всем опасности и повелел через три дня быть готовыми к побегу на коне-царе. О дальнейшей судьбе купцов я здесь распространяться не буду [они все погибнут, кроме бодхисаттвы].

Когда бодхисаттва вернулся, Вартикара испытующе посмотрела на него. Бодхисаттва поспешил сказать: «Мне еще не приходилось видеть тебя веселой. Есть ли здесь на самом деле сады, рощи и озера?» – «Разумеется», – ответила та. И тогда бодхисаттва открыл Вартикаре, что хотел бы три дня провести среди садов, рощ и озер. Ему также не терпится увидеть знаменитые цветы, чтобы затем вернуться к ней с целым их ворохом. Пусть она побеспокоится о еде и снаряжении. Такое желание пришлось по вкусу демонице. Бодхисаттва теперь опасался, как бы демоница не раскусила его «хитрость» (фанцзи, дословно «замысел») – как написано в китайском изводе X–VI вв. этой повести – и не убила его. Тут из его груди вырвался глубокий вздох. Вартикара осведомилась, почему он так тяжко вздыхает. Тот ответил, что вспомнил о родных местах. Демоница поспешила утешить его. Ему следует думать не о родных местах, а о сокровищах и красотах края, где он оказался. После этих слов бодхисаттва замолчал. Так он и покинул демоницу с приготовленной ею котомкой в руках, но не для того, чтобы любоваться окружающими красотами, а чтобы с помощью царя-коня вернуться в родимые края.

Я благодарен своему коллеге профессору Петеру Грайнеру (Greiner) за предоставленный перевод из «Сутры Великой колесницы о царе, величественно украшенном драгоценностями» с китайского извода Тяньсицзая ([от инд. Дэвашанти] 960–1027).

Бодхисаттва убаюкал бдительность демоницы словами о желании совершить ознакомительное путешествие, чтобы удостовериться в преимуществах своего нынешнего местопребывания. Такое намерение показалось демонице вполне правдоподобным. И все же бодхисаттва опасался, как бы та чего-нибудь не заподозрила. Поэтому он тяжко вздохнул, тем самым, как показалось демонице, выказывая душевную боль человека, который окончательно смирился с утратой родины. Это должно было развеять оставшиеся у нее подозрения. Демоница была твердо убеждена, что купец вскоре к ней вернется. Тем самым посредством стратагемы 21 бодхисаттве удалось скрыть истинную цель своего ухода и спастись.

21.13. Сколачивать политический капитал без всякой политической ответственности

«Используют пожилых людей для сколачивания политического капитала, ставят при этом одну цель – добыть голоса избирателей, не гнушаясь никакими средствами. Таково поведение политических проходимцев, поведение совершенно бесстыдное», – негодует на страницах правительственной «Чжунъян жибао» (Тайбэй, 1.06. 1994) обозреватель внутриполитического положения на Тайване Му Е.

О чем здесь идет речь? Силы тайваньской оппозиции выдвинули требование «поддержки стариков». Однако правительство не было в состоянии осуществить его из-за недостатка средств. Таким образом, оппозиционная партия выпустила вексель, который невозможно было обеспечить. Однако всю ответственность за необеспеченность данного векселя она возложила на правительство, использовав тем самым стратагему «цикада сбрасывает чешую». Такой ход дал ей возможность увильнуть от ответственности. Оппозиция побудила стариков выйти на демонстрацию, где они в тридцатиградусную жару, под палящим солнцем возмущались действиями правительства. А парламентарии оппозиционной партии тем временем отсиживались в прохладных помещениях!

А ради победы на приближающихся выборах для оппозиции все средства хороши. Поэтому она и прибегла к стратагеме «цикада сбрасывает чешую», чтобы увильнуть от ответственности. Сколь низко такое поведение со скрывающимися за ним постыдными целями! Хоть позорная стратагема и удалась, все же народ не проведешь. Он поймет, что оппозиция просто хочет «одним камнем [сбить] двух птиц» [«и-ши лян-няо»]. И отклонил встречу с делегацией стариков президент Ли Дэнхуэй не из-за презрительного отношения к бедствующим пожилым людям, а чтобы не попасться на низкую уловку оппозиции и не угодить в вырытую ею яму…

В данном обозрении Му Е подвергает действия оппозиции стратагемному анализу, упоминая при этом два раза стратагему 21. Му Е обвиняет оппозицию, что она выдвинула политическое требование в защиту стариков, которое сама не в состоянии была выполнить. От признания своей собственной беспомощности и того, что она выдвигает невыполнимый план, оппозиция уклоняется тем, что всю ответственность за неудачу она возлагает на правительство и, соответственно, правящую партию. Ей удалось приковать внимание всех к правительству, а самой тем временем скрыться.

21.14. Требование «одна страна – два правительства» против формулы «одно государство – две системы»

Тайваньское правительство отвергает предложенную Китайской Народной Республикой формулу «одно государство – две системы» (см. 25.18), в соответствии с которой Тайвань становится особым административным районом под юрисдикцией единого Китая, но имеет право сохранять свой капиталистический строй довольно длительный срок. Такая постановка вопроса вызывает у многих тайваньских политиков раздражение. Среди прочего им не нравится, что вместо действительно независимого государственного образования должен появиться особый административный район в рамках обширного государства. Взамен столь наглого требования властей КНР тайваньское правительство выдвинуло формулу «одна страна – два правительства». Эту формулу подверг жесткой критике пекинский журнал «Шидянь». При этом, согласно тайбейской газете (Ляньхэ бао; англ. United Daily News) от 11.06.1990, сообщающей большими буквами на первой странице о произведенном в Пекине залпе критики, не обошлось без стратагемы 21. Как видится китайской стороне, стоит Тайваню лишь признать самостоятельность своего правительства, как в урочный час «цикада сбросит свою чешую» и из формулы «одна страна – два правительства» вылупится то, чего как раз и добивались: создание независимого государства Тайвань с целью окончательного отделения от Китайской Народной Республики.

21.15. Как избежать критики

Как говорят, Мао не раз давал понять «банде четырех», что ей следует покончить с групповщиной. Но «банда четырех» представила эти указания перед народом в ином свете (см. стратагему 25), чтобы отвести от себя критические стрелы Мао. Здесь напрашивается сравнение с цикадной стратагемой 21 (Гуанмин жибао. Пекин, 31.10.1976).

На Западе в случае неудачи порой говорят: мы все-таки люди, а не машины. Поэтому человеку свойственно ошибаться. Тем самым есть повод избежать критики. В Китае в статье под названием «37-я стратагема: притворство» Хуан Гоцзянь обличает чиновников, не желающих нести наказание за совершаемые ими ошибки, сваливая всю вину на волокиту (в Китае так говорят о «бюрократизме»). Ведь не они лично, а неладная волокита, то есть некий общий, частным образом не уловимый недуг всему виной! (Гунжэнь жибао. Пекин, 9.02.1988.)

«Бюрократизм, бюрократизм, чудесное средство спасти свою шкуру. Тем самым большое обращают в малое, а малое – в ничто [«даши хуа сяоши, сяоши хуа у ши»]. Можно таким образом избежать ответственности перед высшими и отвертеться от обязательств перед низшими, говорит китайская мудрость»^[169].

Другая разновидность подобного рода использования стратагемы 21 состоит в том, чтобы жертву, например, властного звена или учреждения изобразить героем и тем самым отвлечь внимание от самого властного звена или учреждения. Например, в провинции Ляонин некий Ли Чжилинь из потребкооперации в течение двух лет боролся против необоснованных поборов санитарно-эпидемической службы, но стал жертвой репрессий. Хотя в итоге он и отстоял свои права, но совершенно разорился, так что его сыну пришлось бросить учебу, а жена и вовсе ушла от него. Пресса поведала о разыгравшейся трагедии, но выставила на передний план Ли Чжилиня, прославляя его несгибаемость таким вот выспренним слогом: «Здесь нашла выражение его вера в партию, вера в государство». А вот вопросы продажности и несовершенства органов правопорядка пресса поднять не удосужилась^[170].

Согласно одной пекинской книге по стратагемам, стратагема 21 на самом деле используется часто в целях оправдания, что приносит больше выгоды, нежели переход в наступление или ложь. Некоторые добровольно признаются в чем-то второстепенном, привлекая к этому внимание и выигрывая время, чтобы убрать улики, касающиеся более тяжкого проступка (Юй Сюэбинь).

Данное положение можно распространить и на тот род действий, когда совершенные во имя некой идеи зверства оправдывают плохим практическим воплощением «неплохой самой по себе теории». «Неплохая теория», по возможности еще облагороженная посредством стратагемы 25, при таком способе аргументации играет роль золотистой чешуи цикады, к которой приковывается взгляд, тем самым неизбежно, поскольку, как известно, взгляд не может раздвоиться, отвлекаясь от ужасающей действительности, связанной с этой самой идеей.

Кроме того, примером здесь может выступить политическая партия, которая сменой названия сбрасывает в данном случае не привлекательную блестящую, а отвратительную старую оболочку, пытаясь тем самым создать впечатление, что перед нами новая политическая сила, не имеющая ничего общего с преступлениями ее предшественницы.

21.16. Хитроумные (стратагемные) карикатуры

Карикатура в «Фэнцы юй юмо», двухнедельном приложении к Жэньминь жибао, от 20.06.1986 изображает стол в учреждении со звонящим телефоном. Никто не снимает трубку, поскольку в помещении находятся лишь шляпы и пальто работающих там служащих. Самих обладателей одежды мы не видим. Надпись под рисунком гласит: «Цикада ускользнула из своей чешуи». Здесь критические стрелы целят в тех чиновников, которые лишь числятся на своем рабочем месте, а на самом деле отлынивают от своих обязанностей, занимаясь совершенно иными делами.

На другой карикатуре в том же приложении от 20.11.1988 изображена желтая змея с черными пятнами. На четырех из этих пятен написано: «Хозяйственные преступления». С древесной ветки свешиваются оставшиеся после линьки змеи два лоскута кожи, а рядом надпись: «Денежный штраф». Здесь подмечено то, что тогда на нарушителей хозяйственной дисциплины зачастую налагались смехотворные штрафы, которые те, будучи благодаря своей преступной хозяйственной деятельности весьма состоятельными, могли заплатить, даже не поморщившись. Тем самым им удавалось выйти сухими из воды. Деньги, которые приходилось им выкладывать, представляют собой чешую цикады. Подпись состоит лишь из одного слова, занимающего третье место в выражении для стратагемы 21: «Выскользнула».

На одной карикатуре против запрещенной 22 июля 1999 г. в Китайской Народной Республике религиозной секты «Фалунь гун» изображенный в виде черной фигуры ее основатель (1992) Ли Хунчжи [род. 1952] с набитым деньгами мешком за плечами тайком смывается, должно быть, в США, где живет с давних пор. Свое дальнейшее пребывание в Китае он разыгрывает с помощью изваяния Будды, чей точный облик, однако, скрыт. Его заслоняет ширма, на которой выведен призыв секты: «Истина, доброта, терпимость». Надписью служат два заключительных слова из выражения для стратагемы 21: «Сбросил оболочку»^[171].

21.17. «Нет» новой литературе со старым письмом

«Примечательно следующее: великому знатоку древней китайской литературы Линь Циньнаню не выпало пройти омоложения. Но омоложением занята старая китайская литература. Она покинула лоно [древности] и облачилась в новый скелет («то тай хуань гу»), поменяла голову и сменила лицо («гай тоу хуань мянь»). И тем самым с успехом воспользовалась замечательной стратагемой «цикада сбрасывает чешую». Так и живет она, словно заново рожденная».

Эти строки написал в 1931 г. Цюй Цюбо (1899–1935) в своей статье «О литературной революции и вопросах языка». С 1920 г. он работал в редакции газеты «Чэньбао» и как ее корреспондент прибыл в 1921 г. в Москву. В 1922 г. он вступает в Коммунистическую партию Китая. Затем он играет ведущую роль в революционном культурном движении Шанхая, а с 1933 г. вновь включается в работу Коммунистической партии.

Совершенно из другого теста был сделан Линь Циньнань (1852–1924), известный под именем Линь Шу. Еще в период империи, в 1882 г. он выдержал провинциальный экзамен, но затем семь раз, с 1883 по 1898 г., проваливался на столичном экзамене. Все это болезненно сказалось на нем, сюда еще добавилась смерть матери (отец умер еще в 1870 г.) и потеря вследствие туберкулеза жены и двоих детей. Чтобы как-то отвлечь Линь Шу от горестных мыслей, один приятель, учившийся во Франции, предложил ему совместный перевод на китайский язык Дамы с камелиями Дюма-сына (1824–1895). Приятель устно переводил текст на разговорный китайский язык, после чего не владевший иностранными языками Линь Шу перекладывал услышанное на классический язык. Позже таким же образом он переложил Хижину дяди Тома, Басни Эзопа, Робинзона Крузо, Дон Кихота, Путешествие Гулливера, Персидские письма [Монтескье], Оливера Твиста и даже отрывки из гомеровских Илиады и Одиссеи. Он познакомил китайцев с Шерлоком Холмсом. Тем самым Линь Шу стал первым крупным китайским переводчиком западной художественной литературы, оказавшись при этом и самым плодовитым китайским переводчиком. На его счету более 170 переведенных произведений авторов Европы и США. В конце жизни Линь Шу обрушился с гневной отповедью на культурные начинания, исходящие из рядов представителей движения 4 мая 1919 г., избрав своей мишенью главным образом поборников новой литературы.

Именно это припоминает ему Цюй Цюбо. Цюй Цюбо жалуется, что почти все исходные цели движения 4 мая вроде эмансипации женщин, участия рабочих и крестьян в управлении страной и всеобщего образования осуществляются, и только в одной области отсутствуют всякие подвижки: в сфере китайской литературы.

Стратагему же 21 Цюй Цюбо использует исключительно как стратагему превращения. Старая китайская литература сняла свое исконное одеяние в виде классического письменного языка и вырядилась в легкодоступное новое платье в виде современных обиходных выражений. Но по существу в области китайской литературы все осталось по-прежнему.

21.18. Женщины в мужском платье

В древности многие китайские женщины, упрятанные внутрь своих жилищ, завидовали мужчинам с их неограниченным полем деятельности. Поэтому неудивительно, что китаянки постоянно прибегали к стратагеме превращения 21, когда хотели проникнуть в мужской мир. Переметнувшиеся таким образом в мужской стан, китаянки то занимались политической деятельностью, то шли служить в армию, то становились мстительницами, то предавались наукам, то отправлялись странствовать и т. д. Здесь мы видим проявление присущего издавна китаянкам чувства собственного достоинства. Не только история, но и многочисленные романы, народные предания и пьесы повествуют о подобных женщинах.

В одной народной песне из 300 слов времен династии Северная Вэй (386–534) воспевается девушка Мулань [дословно «Магнолия»], которая, переодевшись в мужское платье, вступила вместо престарелого и больного отца в войско и более десяти лет сражалась с племенем сюнну, чтобы защитить честь своей семьи и отстоять свободу своей родины^[172].

Но самой знаменитой была Чжу Интай (IV в. н. э.), о которой повествует восходящее к временам династии Восточная Цзинь (317–420) и опирающееся на подлинные события предание. Чжу Интай жила в мире, который, по существу, сохранялся вплоть до начала XX в. и который характеризует в своей изданной в 1927 г. в Ольденбурге книге Китайское девичье зерцало («Chinesischer Frauenspiegel») отец Карл Мария Босслет (Bosslet) следующим образом: «Вплоть до последнего времени в Китае не было принято давать женщинам и девушкам образование, а тем паче посылать их в школу. Наука, как представлялось отцам, для девушек совершенно излишня. Их предназначение виделось в усердном труде». Чжу Интай восстала против подобных ограничений, оделась в мужское платье и три года посещала школу для мальчиков. Между прочим, в нынешнем Китае ее прославляют, сняв о ней фильм, поставив оперу и балет, сочинив скрипичную сонату, но главным образом по причине ее несчастной любви к Лян Шаньбо. Учебой в школе Чжу Интай осуществила свое «право на образование», как записано во Всеобщей декларации прав человека 1948 г. Здесь наблюдается общность стратагемы и данных от природы прав человека. Жившая почти полтора тысячелетия назад, Чжу Интай являет собой не единственный пример того, как в Древнем Китае при отсутствии законных путей для достижения относимых ныне к правам человека личных целей прибегали к стратагемам.

21.19. Иезуиты в облике буддийских монахов

В XVI в. первые миссионеры-иезуиты в Китае принимали имя и облик буддийских монахов. Они надеялись, что так проще будет попасть в Китай и обратить в свою веру китайцев. Однако им пришлось удостовериться, что священнослужители пользуются в тамошних краях меньшим влиянием и весом, нежели в Европе. Поэтому они сменили свои буддийские одеяния на одежду ученых. Первопроходец, миссионер Маттео Ричи [известный в Китае под именем Ли Мадоу (1552–1610, Пекин)] стал изучать классиков конфуцианства и в мае 1595 г., спустя 12 лет после своего прибытия в Китай, впервые появился в платье ученого. Он понял, что следует предстать не священником, а мирянином и «западным ученым» («сиши»), если желаешь удостоиться хорошего приема со стороны высших слоев китайского общества. В одном из писем 1596 г. Риччи сообщает: «Коль мы отказались от имени бонзы – у них оно означает то же, что у нас «брат», но с крайне унизительным и презрительным оттенком, то мы не можем пока открыть ни церкви, ни храма, а лишь молитвенный дом, как поступают их знатные проповедники». Итак, Риччи хочет предстать среди китайских философов философом, а не раскрывать, кто он на самом деле: священник, прибывший проповедовать истинного бога язычникам.

Да и саму христианскую весть в Китае нельзя представить, не принарядив. Как пишет Жак Жерне (Gernet) в книге «Chine et christianisme. La premiиre confrontation»^[173], лучше всего вызвать у китайцев интерес и сочувствие, «представив христианство родственным конфуцианству учением и связав его с занятиями наукой». Первые миссионеры-иезуиты, чтобы не вызвать отчуждения, даже распятие Христа (см. 35.9) по возможности «скрывали за пологом» и открывали только тем китайцам, которые уже решили креститься. Этого вопроса касается Джанни Кривеллер (Criveller) в своей книге.