Эликсиры Эллисона. От любви и страха

Аварийная капсула

Терренс осторожно прижал правую руку – ту, которую робот не видел – к боку. Пронзительная боль в трех сломанных ребрах заставила его на мгновение округлить глаза, но почти сразу же он взял себя в руки и продолжал наблюдать за машиной сквозь узкие щелочки прикрытых век.

«Стоит мне моргнуть – и я покойник», – думал Терренс.

Мурлыканье механизмов аварийной капсулы напомнило ему о том положении, в котором он оказался. Взгляд Терренса то и дело возвращался к аптечке, висевшей на стене рядом с зарядной нишей робота.

«Вот ведь засада. С таким же успехом аптечка могла висеть за много миль отсюда. Хоть на самой базе на Антаресе», – подумал он, подавив смешок. Он в очередной раз спохватился лишь в самый последний момент. Спокойствие! Трое суток – это, конечно, кошмар, но любой срыв только приблизит конец, а это никак не входило в его планы. Однако и продолжаться так дальше тоже не могло.

Он пошевелил пальцами правой руки. Это было единственное доступное ему сейчас движение. Он отчаянно материл про себя техника, выпустившего робота с конвейера. И политика, допустившего использование в аварийных капсулах некачественных роботов, лишь бы заполучить выгодный правительственный контракт. И ремонтника, не проверившего эту железяку как следует. И всех идиотов, вместе взятых, – чтоб им до конца жизни икалось!

Они это заслужили.

Он умирал.

Смерть подобралась к нему еще до того, как он забрался в аварийную капсулу. Терренс начал умирать, стоило ему вступить в бой.

Он позволил глазам закрыться, позволил шуму механизмов капсулы стихнуть. Медленно-медленно, но журчание охлаждающей жидкости в трубопроводах под наружной обшивкой, чириканье процессоров, переваривающих информацию со всех концов галактики, поскрипывание антенны, вращающейся на своем узле в верхней части спасательного пузыря – все это в конце концов стихло. Он решил по возможности чаще отключаться на протяжении этих трех суток от реальности. Собственно, ему оставалось либо это, либо не сводить глаз со стерегущего его робота, – и тогда, рано или поздно, ему пришлось бы пошевелиться. А движение означало смерть. Все проще простого.

Он отключил слух от мурлыканья систем; он слушал голоса в самом себе.

– Боже праведный! Да их тут миллион, не меньше!

Этот голос в наушниках принадлежал командиру эскадрильи Резнику.

– В каком порядке они атакуют? – послышался другой голос. Терренс осторожно покосился на экран радара, сплошь усеянный мерцающими точками кайбенских кораблей.

– У этих похожих на поганки судов? Да хрен разберешь! – отозвался Резник. – Только помните, вся передняя, похожая на шляпку, часть сплошь утыкана орудиями, и дальность стрельбы у них чертовски большая. Ладно, ребята, держи ухо востро – и задайте им перцу!

И их флотилия устремилась на армаду кайбенцев.

В голове его все еще звучал шум боя в черноте космоса. Ясное дело, все это ему мерещилось: в бездонно-черной могиле не бывает звуков. И все же он явственно слышал шипение своего бластера, посылавшего разряд за разрядом в борт флагмана кайбенского флота.

Его истребитель шел почти на острие атакующего клина земных кораблей, врезавшегося в боевое построение вражеских кораблей. Вот тут-то все и случилось.

Только что он направлялся в самое пекло сражения, раскавив своими разрядами докрасна левый борт кайбенского линкора, а уже в следующую секунду вывалился из строя, сбавлявшего ход для боевого разворота – и оказался на встречном курсе – лоб в лоб с похожим на поганку кайбенским крейсером.

Первый разряд вражеских пушек снес его орудийные установки, расположенную в носовой части систему ориентации, и прочертил на зеркальной поверхности борта глубокую, закопченную борозду от носа до кормы. От второго разряда он сумел увернуться.

Он связался с командиром эскадрильи. Инструкции были краткими: по возможности возвращаться своим ходом на базу; если возможности не представится, спасатели будут ждать его сигнала из спасательной капсулы на том планетоиде, который он выберет для аварийной посадки.

Что он и сделал. На карте эта каменная глыба значилась как 1–333, 2-А, M&S, 3–804.39#, и смысла в этой белиберде было немного: маленький значок # означал, что где-то на поверхности планетоида с этими координатами находится аварийная капсула.

Его нежелание выходить из боя, да еще разыскивать планетоид с аварийной капсулой уступало только страху остаться без горючего прежде, чем он успеет сориентироваться. Или улететь, лишившись хода, в бездонный космос, чтобы когда-нибудь превратиться в искусственный спутник какого-нибудь безымянного солнца.

Корабль, практически лишенный тормозной тяги, шмякнулся на поверхность блинчиком, дважды подпрыгнул, с десяток раз перевернулся, разбрасывая по поверхности обломки кормовой секции, но в конце концов остановился всего в паре миль от капсулы, угнездившейся в скальных утесах.

Терренс большими скачками – сила притяжения на планетоиде почти не ощущалась – одолел две оставшихся до убежища мили. Ему хотелось одного: послать аварийный сигнал, чтобы его могли запеленговать возвращавшиеся из боя корабли.

Он ввалился в шлюзовую камеру, нащупал сквозь толстую ткань перчатки своего скафандра выключатель и, дождавшись пока камеру со свистом заполнит воздух, с наслаждением снял шлем.

Потом стянул перчатки, отворил внутренний люк и вошел в капсулу.

«Господь да благословит тебя, славная маленькая капсула», – подумал Терренс, отшвыривая в сторону шлем и перчатки.

Он огляделся по сторонам, заметил мерцание шкалы блока связи, принимающего внешние сообщения, сортировавшего их и пересылавшего дальше. Он увидел аптечку на стене, холодильник, который наверняка полон под завязку, если только предыдущий обитатель не отчалил до прибытия автоматического грузовика с припасами. Он увидел многоцелевого робота, неподвижно застывшего в зарядной нише. И настенные часы с разбитым табло. Он запечатлел все это одним взглядом.

«Господь да благословит также тех джентльменов, которым пришло в голову разбросать по космосу такие крошечные убежища», – устало подумал он и двинулся через помещение к блоку связи.

Именно в это мгновение робот, поддерживавший капсулу в рабочем состоянии и разгружавший грузовики, с лязгом выкатился из своей ниши и с размаху ударил Терренса в бок своей стальной лапищей. Удар швырнул его через всю комнату.

Терренс влетел в стальную переборку, больно ударившись о нее спиной, боком, руками и ногами. Этот удар стоил ему трех сломанных ребер. С минуту он лежал не в состоянии пошевелиться. Он даже вздохнуть не мог от боли, и это, похоже, спасло ему жизнь. Боль обездвижила его, и за это время робот, негромко лязгая стальными шестернями, убрался обратно в нишу.

Он сделал попытку сесть, и робот отозвался на это зловещим гудением и начал выезжать из ниши. Терренс застыл. Робот вполз обратно.

Две последовавшие за тем попытки убедили Терренса, что положение его аховое.

Где-то в электронном мозгу робота что-то замкнуло, то ли стерев, то ли повредив его рабочие программы, так что теперь те приказывали ему атаковать все, что движется.

Он ведь видел часы!

«Мог бы и догадаться при виде разбитого табло», – запоздало подумал он.

Ну разумеется! Цифры двигались, сменяя друг друга, и робот разбил часы своей клешней. Терренс двигался, робот ударил его.

И вновь нанесет удар, стоит ему пошевелиться.

Если не считать чуть заметного движения глаз под веками, он не шевелился три дня.

Он подумал, не подползти ли ему к шлюзовой камере, застывая, когда робот выдвигался, дожидаясь, пока тот вернется обратно, и подползая еще на пару дюймов к люку. Однако от этой идеи пришлось отказаться после первого же движения. Слишком болели сломанные ребра. Просто жуть как болели. Он застыл в неудобном, скособоченном положении и останется в нем, пока эта патовая ситуация не разрешится так или иначе.

Сознание вдруг толчком вернулось к нему. Воспоминания последних трех дней резко вернули Терренса к реальности.

От панели связи его отделяло каких-то двенадцать футов. Двенадцать футов – и аварийный маяк, способный привести к нему спасателей. Прежде чем он умрет от ран, прежде чем он сдохнет от голода, прежде чем его добьет этот чертов робот. С таким же успехом это могло быть двенадцать световых лет – все равно не добраться.

Что, черт подери, случилось с этой железякой? Чего-чего, а времени на размышления у него хватало. Робот мог засечь движение, но думать ему не запрещал. Вряд ли это могло ему помочь, но хоть что-то…

Все оборудование капсулы поставлялось компаниями на контракте у правительства. Где-то кто-то припаял провод со слишком тонкой жилой или использовал грязный припой, или вообще сунул в робота дешевый блок, не рассчитанный на такие нагрузки. Где-то кто-то протестировал робота спустя рукава. Где-то кто-то совершил убийство.

Он снова открыл глаза. Точнее, чуть приоткрыл. Ровно настолько, чтобы робот не заметил движения век. Это было бы катастрофой.

Он посмотрел на машину.

Строго говоря, это был вовсе не робот. Это была дистанционно управляемая стальная штуковина, совершенно незаменимая для того, чтобы стелить кровати, складировать стальные панели, наблюдать за культурами в чашках Петри, разгружать звездолеты и пылесосить ковры. Корпус робота, отдаленно напоминавший человеческую фигуру, только без головы, на деле представлял собой придаток к расположенному где-то блоку управления.

Настоящий мозг, сложный набор печатных схем, находился за обшивкой стены. Слишком опасно вставлять хрупкую электронику в механизм, предназначенный для грубых работ. Мало ли чего: вдруг робот провалится в загрузочную шахту, или в него угодит метеорит, или придавит поврежденным звездолетом… Поэтому из всех хрупких устройств у робота остались лишь датчики, позволяющие «видеть» и «слышать» и передававшие это расположенному за стеной мозгу.

Вот только в мозгу что-то закоротило, и он сошел с ума. Не так, как сходит с ума человек: способов сойти с ума у машины несть числа. Сошел с ума ровно настолько, чтобы убить Терренса.

Даже если в робота кинуть чем-нибудь, это его не остановит. Даже если при этом у робота что-нибудь разобьется. Мозг ведь останется невредим, и его придаток продолжит действовать. Нет, безнадежно.

Он смотрел на массивные, суставчатые руки робота. Ему казалось, на стальных пальцах одной руки видны следы крови. Он понимал, что это, скорее всего, игра его воображения, но и отделаться от этой мысли не мог. Он пошевелил пальцами скрытой от глаз робота руки.

Три дня голодания заметно ослабили его. Голова, в которой царила необычайная легкость, шла кругом. Он лежал в собственных нечистотах, но давно уже не обращал внимания на такую мелочь. Бок сводило болью, пронзавшей его с каждым вздохом.

Хорошо еще, что он не успел снять скафандр, иначе движения его груди при дыхании давно бы уже привлекли к себе внимание робота. Нет, выход был только один – смерть. Он почти бредил.

Несколько раз на протяжении последнего дня – насколько он мог отличать день от ночи без помощи часов или солнечного света – он слышал за стенами капсулы рев садящихся кораблей. Потом до него дошло, что в вакууме космоса звуки не распространяются. Потом он решил, что эти звуки доходят до него через блок связи. Потом сообразил, что такое тоже невозможно. Потом пришел в себя и понял, что все, что с ним случилось, должно быть, галлюцинация.

Потом он очнулся и понял, что все это происходит на самом деле. Он попал в западню, и выхода не было. Что его не ждет ничего кроме смерти. Что он умрет.

Терренс не был трусом, и героем тоже не был. Он был одним из тех, кто сражается, потому что надо же кому-то сражаться. Из тех, кто позволил, чтобы его оторвали от жены и дома и послали в бездну, называемую космосом, защищать то, что, как ему сказали, надо защищать. Но случаются мгновения вроде этого, когда люди вроде Терренса начинают думать своей головой: «Почему я здесь? Почему вот так? Что такого я сделал, чтобы окончить жизнь в вонючем скафандре на всеми позабытом куске камня – не в лучах славы, как принято писать в газетах там, дома, а от голода или кровотечения наедине с безумным роботом? Почему я? Почему один?»

Он знал, что ответов не будет. Он и не ожидал ответов. Поэтому не испытывал разочарования.

Проснувшись, он инстинктивно взглянул на часы. Разбитое табло смотрело на него в упор, и глаза его широко открылись от страха: он еще не до конца проснулся. Робот зажужжал и заискрил. Он смотрел на робота, не моргая. Жужжание стихло. Глаза начало жечь. Он понимал, что не сможет держать их открытыми слишком долго.

Жжение, начавшись где-то в глубине глаз, быстро распространилось на веки – словно кто-то колол уголки глаз острыми иголками. По щекам потекли слезы.

Глаза закрылись. В ушах стоял рев. Робот не издал ни звука.

Может, он вышел из строя? Может, он не способен больше двигаться? Рискнуть..?

Он попробовал принять более удобную позу. Стоило ему пошевелиться, как робот ринулся из ниши к нему. Он застыл, не закончив движения; сердце словно льдом сковало. Робот в замешательстве остановился в каком-то десятке дюймов от его вытянутой ноги. Машина негромко гудела, причем звук этот исходил от самой машины и откуда-то из-за стены.

Он вдруг навострил слух.

Работай робот как положено, он не издавал бы почти никаких звуков – ни рабочий придаток, ни мозг. Но что-то разладилось, и звук, издаваемый им при попытках думать, был слышен совершенно отчетливо.

Робот откатился назад, не сводя взгляда своих «глаз» с Терренса. Датчики у машины располагались на торсе, отчего она походила на приземистую стальную гаргулью.

Жужжание становилось все громче, время от времени перебиваясь резким треском электрических разрядов. На мгновение Терренса охватил ужас при мысли о коротком замыкании: вот сейчас в капсуле начнется пожар, а служебного робота, чтобы гасить его, нет…

Он взял себя в руки и принялся прислушиваться в попытках найти то место за стеной, где располагался мозг робота.

Ему показалось, что он обнаружил источник жужжания. Да? Он находился за переборкой или рядом с холодильником, или над блоком связи. Два наиболее вероятных места – на расстоянии всего нескольких футов друг от друга, но ему нужно было знать наверняка.

Стальные панели перегородки чуть искажали звук, который к тому же мешался с жужжанием самого робота, и все это мешало определить точное место.

Он сделал глубокий вдох.

Ребра сдвинулись на долю дюйма, и сломанные концы их терлись друг о друга.

Он застонал.

Сам стон стих почти мгновенно, но боль продолжала пульсировать у него в голове, во всем теле. Рот его непроизвольно приоткрылся, и он прикусил язык в попытке сдержаться. Робот выкатился из ниши. Он закрыл рот, с трудом сдержав готовый вырваться крик…

Робот остановился, постоял и попятился обратно в зарядную нишу.

Господи! Боль! Господи, где же ты… БОЛЬНО!

Тело мгновенно покрылось потом. Он стекал в скафандр, пропитывал майку, свитер. К боли в ребрах вдруг добавился чудовищный зуд.

Он пытался ерзать в скафандре – чуть-чуть, чтобы этого не было заметно извне. Зуд не стихал. Чем сильнее он пытался унять его, чем меньше пытался думать о нем, тем хуже он становился. Подмышки, руки на сгибе локтей, бедра, облепленные противоперегрузочным костюмом, показавшимся вдруг невозможно тесным – все они буквально сводили его с ума. Ему совершенно необходимо было почесаться!

Он почти решился сделать это, но вовремя спохватился. Он понимал, что ему не прожить достаточно долго, чтобы испытать облегчение. Он с трудом сдерживал истерический смех.

«Боже праведный, а я еще смеялся над бедолагами, страдающими от зуда седьмого года, над теми, кто начинал ерзать, стоя по стойке «смирно» во время инспекции, над теми, кто мог чесаться с блаженным вздохом. Господи, как же я им завидую!» – эти мысли показались дикими даже ему самому.

Кожу продолжало колоть иголками. Он чуть поерзал: стало хуже. Он сделал еще один глубокий вдох. По ребрам снова провели грубым наждаком. На этот раз, к счастью, он потерял сознание от боли.

– Ну, Терренс, и как вам показались кайбенцы?

Эрни Терренс наморщил лоб и провел пальцем по виску. Потом посмотрел на коммандера и пожал плечами.

– Фантастические создания, разве нет?

– Почему это фантастические? – удивился коммандер Фоули.

– Да потому, что почти не отличаются от нас. Ну, конечно, если не обращать внимание на желтый цвет кожи и пальцы-щупальцы. А во всем остальном они вылитые люди.

Коммандер выудил из серебряного портсигара сигарету и предложил другую лейтенанту. Потом прикурил, прикрыв один глаз от дыма.

– А я больше скажу: мне страшно. Их внутренности… словно кто-то вынул их, смешал с запчастями десятка других рас и запихал обратно. Помяните мои слова: следующие двадцать лет мы будем голову ломать над тем, как устроен их метаболизм.

Терренс хмыкнул, механически катая незажженную сигарету в пальцах.

– Если бы только двадцать.

– А вот это да, – согласился коммандер. – Следующую тысячу лет мы будем пытаться понять, как они думают, почему они воюют, во что нам обойдется мир с ними, и вообще, что ими движет.

«Если они вообще позволят нам дожить до этого», – подумал Терренс.

– Почему мы воюем с Кайбеном? – спросил он вслух. – Нет, правда?

– Потому что кайбенцы хотят убить каждого, в ком распознают человека.

– Чем же мы так им не нравимся?

– А какая разница? Может, тем, что у нас кожа не ярко-желтая, может, потому что у нас пальцы не во все стороны гнутся, может, наши города для них слишком шумные. Да что угодно! Но это ничего не меняет. Тут уж так: или мы, или они.

Терренс кивнул. Это он понимал. И кайбенец тоже. Кайбенец ухмыльнулся, потянул из кобуры свой бластер и выстрелил почти в упор. Вспышка разряда окрасила борт кайбенского корабля в багровый цвет.

Он свернул, чтобы не напороться на разрыв собственных снарядов. В глазах на мгновение потемнело от перегрузки, и он зажмурился.

Когда он открыл глаза, он стоял на самом краю пропасти. Он покачнулся и, стиснув зубы от напряжения, пытался сохранить равновесие. Напрягая все силы, он все же смог сделать глоток воздуха. Пальцы его – нет, не пальцы, щупальца – с металлическим лязгом тянулись к аптечке на переборке.

С зубодробительным лязгом робот бросился на него. Налетевший из ниоткуда сквозняк подхватывал и уносил прочь отлетавшие от него куски металла. Чертова машина занесла свинцовый башмак, целясь ему в лицо.

Ближе, ближе надвигалась подошва, пока не заполнила весь мир, и тогда…

Вспыхнул свет. Яркий, ярче любой звезды, что Терренс успел повидать. Свет клубился, переливался, искрил, соткался в светящийся шар, и шар этот ударил робота в железную грудь. Тот пошатнулся, отступил на шаг…

Робот зашипел, загудел и взорвался, расшвыряв миллион мелких обломков, падавших в бездну, на краю которой снова стоял Терренс, теряя равновесие. Он отчаянно размахивал руками в попытке удержаться, и все равно заваливался вперед…

Он вздрогнул и очнулся.

Его спас обморок. Даже в бреду он, оказывается, продолжал контролировать себя. Он не стонал и не бился в припадке. Он продолжал лежать неподвижно, не издавая ни звука.

Он знал это наверняка, потому что до сих пор был жив.

Вот только непроизвольный рывок в момент, когда он приходил в себя, заставил металлическое чудище выехать из своей ниши. Он окончательно очнулся и сидел неподвижно, привалившись к стене. Робот вернулся на место.

Он едва дышал, не открывая рта. Еще мгновение – и всем мучениям последних трех дней пришел бы конец. Трех дней или больше? Сколько он провалялся без сознания?

Его терзал голод. Бог свидетель, как же терзал его голод! Боль в боку сделалась сильнее: теперь даже малейший вдох причинял ему страдания. Все тело продолжало чесаться. Он сидел в неудобной позе, привалившись плечом к стальной переборке, и каждая ее заклепка, казалось, глубоко впилась в его кожу. Ему хотелось одного: умереть.

Да нет, не хотелось. Исполнить это желание было бы проще простого.

Если бы только он мог вывести из строя мозг робота… Увы, несбыточная мечта. Если бы только он мог повесить Фобос и Деймос вместо брелков себе на часы… Если бы только он мог перепихнуться с накачанной силиконом красоткой из Пинареса… Если бы только он мог соорудить аркан из своей толстой кишки…

Требовалось почти полностью разрушить мозг, чтобы остановить робота прежде, чем тот докатится до Терренса и ударит его еще раз.

И – с учетом отделявшей его от мозга стальной обшивки – шансы сделать это измерялись, пожалуй, отрицательной величиной.

Он прикинул, по какому месту ударит его робот в следующий раз. В любом случае одного удара этой стальной клешни хватит, чтобы убить его наверняка. В нынешнем его состоянии покончить с ним мог даже один глубокий вдох.

Допустим, он успеет добраться до люка в шлюзовую камеру и проскочить туда…

Бесполезно. А) робот перехватит его прежде, чем он успеет подняться на ноги – в его нынешнем-то состоянии. Б) Даже если он каким-то чудом успеет проскочить в люк, робот запросто откачает из шлюза весь воздух. В) Даже если допустить, что чудо свершится дважды, и робот этого не сделает, это все равно не поможет ему ничем: его шлем и перчатки лежат внутри капсулы, да и куда денешься на этом планетоиде? Корабль разбит в хлам, рация тоже, так что сигнала он послать не сможет.

Ближайшее будущее предстало перед ним во всей своей неприглядной красе.

Чем больше он думал об этом, тем больше убеждался в том, что скоро покинет этот свет.

Покинет этот свет.

Этот свет…

Свет…

СВЕТ???

Господи, неужели такое возможно? Нет, правда? Неужели он нашел решение? Он поражался тому, как все просто. Все три – или сколько там – дня решение только и ждало, чтобы он до него додумался. Восхитительно простое решение. Он с трудом удержался, чтобы не пошевелиться – на сей раз от радости.

Я не особо умен и тем более не гений – как же я смог додуматься до такого? Несколько минут он не мог ни о чем больше думать – только поражаться гениальности этого решения. Интересно, додумался бы до такого кто-то глупее него? А кто-то умнее? Потом он вспомнил сон. Тот свет во сне. Это не он решил проблему, за него это сделало его подсознание. Решение все время было здесь, под боком – в буквальном смысле этого слова под боком. Даже слишком близко, чтобы он увидел его. Пришлось его разуму изобрести подсказку. К счастью, удалось.

В конце концов неважно, как он дошел до него. Может, это его бог (если он, конечно, имел к этому какое-то отношение), наконец, услышал его. Терренс не отличался особой религиозностью, но этого чуда хватило бы, чтобы обратить его в веру. Все еще не кончилось, но решение было у него под рукой – хорошее решение.

Он приступил к своему спасению.

Медленно, мучительно медленно он пошевелил правой рукой, той, которую робот не видел, и ощупал ею свой пояс. В кармашках на поясе висели предметы, которые могут пригодиться космонавту в полете. Отвертка. Пакетик тонизирующих драже. Компас. Счетчик Гейгера. Фонарик.

Чудо, а не фонарик. Этакий расчудесный цилиндрик.

Он почти благоговейно ощупал его, потом осторожно отстегнул клапан и вынул его из кармашка. «Глазам» робота он продолжал казаться неподвижным.

Потом чуть отодвинул руку с фонариком от себя, чтобы луч не упирался в его облаченную в скафандр ногу.

Если робот смотрел на него, он не видел ничего, кроме этой неподвижной ноги. Так что для дурацкого механизма он оставался неодушевленным предметом.

«Ну», – лихорадочно думал он. – «Где же все-таки этот чертов мозг?» Если за блоком связи, я все равно что труп. Если рядом с холодильником, я спасен.

Он не мог позволить себе ошибки. Придется пошевелиться.

Он приподнял другую ногу.

Робот двинулся к нему. На этот раз гудение и треск сделались громче. Он опустил ногу.

За обшивкой над холодильником!

Робот остановился, не доехав считанных дюймов. Все решали секунды. Робот зажужжал, заискрил и вернулся к себе в нишу.

Теперь он знал!

Он надавил на кнопку. Невидимый луч света уперся в переборку над холодильником. Он нажимал кнопку снова и снова, кружок света появлялся над холодильником, исчезал, появлялся, исчезал и появлялся снова.

Робот брызнул снопом искр и выкатился из ниши. Он посмотрел на Терренса, а потом развернулся на своих роликах и покатился к холодильнику.

Стальная клешня описала дугу и с оглушительным лязгом ударила в переборку в точке, где вспыхивал и гас яркий кружок.

Он бил снова и снова. Снова и снова, пока переборка не поддалась, листы обшивки не погнулись и не отлетели в сторону, а за ними – пластины печатных плат и модули памяти, и так до тех пор, пока робот не застыл с занесенной для удара лапищей. Мертвый. Неподвижный. Лишенный мозга придаток.

Даже тогда Терренс не перестал жать на кнопку. Словно в беспамятстве он продолжал нажимать и отпускать ее.

Потом до него дошло, что все кончено.

Робот мертв. Он жив. Его спасут. Уж в этом он не сомневался. Теперь он мог поплакать в свое удовольствие.

Аптечка словно сделалась ближе, придвинулась в преломлении его слез. Огоньки на пульте связи улыбались ему.

«Господь да благословит тебя, маленькая капсула», – успел подумать Терренс, прежде чем потерять сознание.