Эликсиры Эллисона. От любви и страха

Терри Доулинг
Lagniappe

Слова способны на все. Есть один восхитительный, отчаянный момент в рассказе Харлана 1972 года «На спуске с холма»: в нем Пол Ордаль, сам не свой при мысли о том, что он теряет Лизетту, выкрикивает старое креольское словечко, которым в Новом Орлеане пользуются, когда хотят небольшой добавки: “Lagniappe!” Это одно из тех замечательных слов, которые так приятно открывать для себя и добавлять в свой словарь, чтобы потом использовать как родное.

Слово это, пришедшее из Южной Луизианы и Юго-Восточного Техаса в 1840-х годах, произносится как «лан-яп». Сегодня оно означает преимущественно комплимент от продавца, мелкий подарок или бонус, добавляемый к покупке. Но в те времена это понятие было шире, богаче, идеальный cri de coeur Пола Ордаля в харлановом рассказе – ну, и вполне подходящее слово для нового издания «Насущного». Lagniappe. Небольшая добавка.

Вообще-то, произведениям искусства редко идет на пользу избыток исправлений. Не говоря уже об У. Х. Одене и Джордже Лукасе, книги, рассказы, картины, кино, спектакли, рок-альбомы и симфонии подобны обещаниям, сделанным в самые что ни на есть чистые и светлые моменты жизни – и сколько же раз старшее «я» предает младшее в испытании суждений, верности и дружбы (да, дружбы!), обманывая в результате эти обещания!

Но есть еще и такая вещь, как почтительная забота: выполнение рутинной работы по исправлению опечаток, изменение словечка тут и выражения там, выпадающих из текста, или не звучащих, а иногда даже добавление строки или целого параграфа, которые намечались в тексте с самого начала, но в силу каких-то ужасных причин так и не были добавлены в предыдущих изданиях. Тут главное знать, когда пора дать себе по рукам, потому что есть искушение привести все в порядок, даже рассказать, как это могло бы быть, заняться откровенным ревизионизмом и заново изобрести себя. Кстати, все это – очень модные в последнее время слова.

Мы не можем поступить здесь так, если хотим исполнить обещания молодого Харлана и его издателей, их намерение напечатать истинное отображение жизни в литературе, ту книгу Харлана Эллисона, которую вам хотелось бы захватить с собой на необитаемый остров, литературную ДНК, по которой вы смогли бы восстановить автора. Ну, по крайней мере, его основные составляющие.

И, поскольку «ЭЛЛИСОН. НАСУЩНОЕ» честно пыталась быть именно такой книгой в первом издании, она должна остаться такой и в этом. И по названию, и по природе своей это книга, к которой надо будет возвращаться вновь и вновь – точно так же, как любая автобиография или биография должны непрерывно дополняться, чтобы оставаться полными. Здесь не будет «Птицы Смерти 2.0», не будет «Джеффти двадцать лет», не будет «Странного вина нового урожая» или «Еще более мягкой обезьянки», но это не значит, что над этой книгой не трудились. В общем, это, действительно, рутинные штрихи, которые помогли превратить тридцатипятилетнюю ретроспективу в пятидесятилетнюю, растянув и дополнив ее так, чтобы она сделалась полной и в буквальном, и в переносном смысле.

И что мы обнаружим, глядя на годы, прошедшие с 1984-го, когда вышло первое издание «НАСУЩНОГО»? Для начала – два больших сборника: «Злобная тянучка» (1988) и «Скольжение» (1996) – и даже три, если считать «Поля разума», изданные в сотрудничестве с Яцеком Йеркой (1994) – тридцать четыре картины Йерки, сопровождаемые тридцатью тремя рассказами Эллисона. Увидим проект Харлана Эллисона «Коридор мечты», в котором Харлан возвращается к истокам, к комиксам, и резвится в этом неизменно любимом им жанре. Увидим его в роли творческого консультанта в возрожденном сериале «Сумеречная зона», пятилетнюю кабалу в качестве консультанта, а на деле мастера на все руки, в «Вавилоне-5», а также шесть лет противоречивых, откровенных выступлений в телепрограмме, посвященной фантастике – как всегда забавного, капризного и остроумного, как всегда, выступающего в амплуа занозы под кожей общественного блага. Общественное благо – еще одно из этих милых словечек. Харлан уже много лет является одним из наиболее достойных его строителей.

И, раз уж мы заговорили о словах, возможно, мы можем употребить здесь еще одно французское слово «malgré» («несмотря на», «вопреки»). Потому что эти годы выдались для Харлана весьма и весьма тяжелыми. Изнурительное, мучившее его в 80-е годы состояние, диагностированное как связанный с вирусом Эпштейна-Барра синдром хронической усталости, в начале 90-х обернулось серьезными проблемами с сердцем, потребовавшим две следующих друг за другом операции по ангиопластике (из-за чего ему в январе 1996 года пришлось прервать свой визит в Австралию), а потом и еще четырех – по шунтированию сосудов.

Поэтому все эти дополнения во многом являются результатом того, что Харлан остался Харланом несмотря на проблемы с сердцем (как выяснилось врожденные), несмотря на сопутствующее этому отупляющее недомогание, несмотря на землетрясение в январе 1994 года, которое угрожало жизни его любимой Сьюзен, повредило его замечательный дом, сбросило его с лестницы, сломало ему нос и разбило (ну, не совсем, но все же) его сердце. Эти дополнения, это завершение антологии – часть разнообразных и всегда интересных трудов этого нелегкого периода, написанных во времена стрессов и ограничений, а иногда и вопреки им.

И как же смотрятся эти свежие дополнения на общем фоне? Ну, скажем так, выделить ключевые темы в обзоре за пятьдесят лет проще, чем за тридцать пять; то же относится к авторским интересам и аспектам творческого процесса. Не в терминах сухого академического анализа, нет, но благодаря тому, что чем дальше, тем яснее все это обрисовывается – и, опять-таки, помогает понять жизнь литератора. Как удачно рассказы о посещении загадочных мест, древних богах, старых мифах, старых слабостях вроде «На плите», «Темноты на фоне глубины» или «Разговоров с Анубисом» вписываются в более ранние «Рассказы Птицы смерти». Как легко найти в «Человеке, который пригнал корабль Колумба к берегу», «Бледно-серебряном долларе Луны…» или «Где я буду жить в следующей жизни» тот же сплав ритма, причудливости, связей, точно схваченных моментов и образов, той же самой энергичной решимости исследовать форму, которая столько десятилетий была частью очарования Харлана.

Ибо Харлан не только усердно работает над процессом отслеживания, он упивается им, создавая другое хорошее французское слово, если хотите, «jouissance»: изобилие, восторг, ощущаемый в акте простого бытия и простого созидания.

И не забывайте: все эти эксперименты и исследования всегда были частью творческого пути этого писателя. В давнее, не столь цинично бедное время, эти поиски больше касались содержания и посыла, нежели структуры и стиля. Таковы провокационные, выталкивающие нас из нашей зоны комфорта сюжеты рассказов «У меня нет рта, и я хочу кричать», «Визга побитых собак» и «Птицы Смерти». Помните, когда появились эти истории – ослепительно-яркие, актуальные для того времени? Помните, какой резонанс возымели тогда они и их автор? Актуальность для любого художника, как в свое время, так и вне его, всегда остается высшим комплиментом, и чего бы Харлан ни достиг еще, он остается актуальным, продолжая проливать литературную ДНК для восстановления духа эпохи, чувства времени.

Теперь, после «Опасных видений» и «Новых опасных видений» мы – читатели, комментаторы, а также братья и сестры по писательскому цеху – видим в этих рассказах добытое знание, творческие ориентиры, часть литературного ландшафта, направляющую наши собственные эксперименты и искания. Не нужно забывать, кому мы этим обязаны.

Стоит сказать, каким истинным и неожиданным удовольствием было перечитывать рассказы для этого издания: неожиданным, потому что, вроде бы, давно все это знаешь – и все же кажется, что открываешь заново, что такое настоящий Харлан. Говорят – и довольно часто – что рассказчик рассказывает свои истории не только для того, чтобы ими поделиться, но и для того, чтобы освободиться от них, стряхнуть их груз. Что ж, у Харлана ожидают завершения дюжины, сотни рассказов, некоторые почти завершенные, многие – настоящие алмазы, ожидающие огранки. Это нелегкий груз, настоящее сокровище, еще ожидающее включения в эту книгу в ее последующих изданиях.

Но пока что здесь представлены только эти: шестнадцать дополнительных шедевров, написанных вопреки, полных напряжения, jouissance, поиска, гениально пойманных мгновений, отмеряющие надевание и стряхивание той ноши, что составляет суть каждого дня в жизни каждого из нас.

Но в первую очередь – lagniappe, крошечная добавка чего-то, поистине драгоценного, маленький комплимент тем из вас, кто начал это путешествие уже давно. Для тех же из вас, кто новичок в путешествии с этим человеком и его работой – это полная мера того, что он дарит нам сейчас. Отчетливо видная, хорошо запоминающаяся, актуальная – Страна чудес Эллисона.

10–16 января 2000 г.

I
В начале

«Я не собираюсь извиняться ни за малоизящную прозу, ни за неудачные сюжеты, ни за грамматические ошибки»

«Линчующие булавки и поворотные моменты», ФАНТАЗИИ ХАРЛАНА ЭЛЛИСОНА, 1979

В лекции, прочитанной в начале 1920-х годов в петроградском Доме Искусств (опубликованной чикагским университетом в 1970 году под названием «Психология творчества») Евгений Замятин говорил: «Искусство развивается, подчиняясь диалектическому методу… Искусство работает по принципу пирамиды: в основе новых достижений положено использование всего накопленного там, внизу, в основании пирамиды. Революций здесь не бывает, не больше, чем где-нибудь еще, – лишь эволюция. И нам необходимо знать то, что в области техники художественного слова было сделано до нас. Это не значит, что вы должны идти по проторенным путям: вы должны вносить что-то свое. Художественное произведение только тогда и ценно, когда оно оригинально и по содержанию, и по форме. Но для того, чтобы прыгнуть вверх, надо оттолкнуться от земли, надо, чтобы была земля».

Аудитория 1920-х годов сильно отличалась от аудитории нового тысячелетия, и все же суть этого послания не устарела. Вот вам земля, от которой отталкивался Харлан Эллисон для прыжка вверх.

Каждое путешествие начинается с чего-то, и даже самое долгое путешествие начинается с одного шага. Крохотные шажки Харлана помогают нам оценить грандиозность его последующих странствий, но даже в ранних работах очень скоро прорезаются темы, преобладающие в его дальнейшем творчестве.

Нет нужды просить Харлана извиняться за шероховатость этих ранних рассказов, равно как не стоит просить его править, чистить или каким-либо другим способом совершенствовать эту прозу (см. приведенную выше цитату из «Линчующих булавок и поворотных моментов»). Они стоят или падают, подчиняясь собственным законам, и представляют собой скорее исторический, нежели художественный интерес, так что пускай остаются как есть.

«Меч Пармагона» и «Глоконда» изначально публиковались сериями коротких фрагментов (5 и 7 фрагментов соответственно) в колонке «Рейнджерс» журнала «Кливленд ньюс», 1949 год. Харлану только что исполнилось пятнадцать, поэтому можно утверждать, что в некотором роде это первые «профессиональные» публикации Харлана (в биографии, написанной Лесли Кей Свайгертом, утверждается, что гонорар выплачивался автору билетами на матчи баскетбольной команды «Кливленд Индианс»). Этими коротенькими рассказиками Харлан впервые дотянулся до более широкой читательской аудитории, чем прежде, когда она ограничивалась лишь его родными и близкими. В данном издании они – включая авторские иллюстрации – печатаются впервые с того давнего 1949 года.

В 1953 году Харлан начал писать для юмористического журнала Университета штата Огайо, одного из трех лучших в стране (другие два издавались в калифорнийском Беркли и Гарварде). Помимо колонки университетских слухов и сплетен (которую он вел совместно с Уинди Флайтер), Харлан давал туда липовые рекламные объявления, придуманные интервью, короткие пьески, рассказы и всевозможную сатиру. «Еще круче» (как часть «Посвящения Марлону Брандо») и «Сага о Джо-Пулеметчике» появились в январе 1955 года в номере, редактором которого был сам Харлан. Это знаменует вершину его университетской карьеры: в том же месяце он был исключен.

«Светлячок» (1956) стал первым рассказом, проданным Харланом профессиональному журналу (как он сам объясняет в предисловии, написанном спустя двадцать лет и включенном в настоящее издание в несколько дополненном и исправленном виде). Даже в этой ранней работе (воспроизведенной в изначальной рукописной версии) Харлан уже начинает играть с условностями научной фантастики. Главный герой называет себя «уродом», и положение, в котором он оказывается, не сулит ему ничего, кроме одиночества и отчаяния в мире, приближающемся к своему концу. Согласитесь, немного мрачновато для жанра, который принято считать детской пустышкой.

«Аварийная капсула» (1956), опубликованная всего через два месяца после «Светлячка», наглядно демонстрирует быстро растущее писательское мастерство, хорошее чувство темпа и грамотно организованные экскурсы в историю. Этот рассказ прост в изложении, но при этом щедро вознаграждает читателя за внимание. Заявленные здесь темы время от времени всплывают и в более поздних рассказах Харлана: конфликт страха и решимости отдельно взятого индивида вообще лежит в основе его литературного творчества.

«Только стоячие места» (1957) – лаконичный комментарий к алчности и шаткости моральных устоев. Под приятной глазу оболочкой таится окровавленный нож. Как и положено хорошей сатире, юмористические нотки удачно контрастируют с классическим ужасом.

От подростка-фантазера до проницательного социального комментатора – всего за восемь лет. Право же, потрясающий рывок!

И это всего лишь начало…

«Я ужасно боюсь умереть, не записав всех теснящихся во мне рассказов»

«Куда уводят шальные мечты», предисловие к сборнику «ИЗ СТРАНЫ СТРАХА», 1967

Меч Пармагона
с рисунками пятнадцатилетнего Харлана Эллисона

Глава 1: Пещера

Кончалось лето 1503 года. День стоял жаркий, и самая страшная жара царила в Англии, где солнце палило с такой силой, что сыр плавился даже в тени. Так и вышло, что Филип де Пале, сын Говерна де Пале из Данкашира, в надежде укрыться от зноя брел по дуврским утесам.

«А что, неплохая идея», – думал Филип, осторожно спускаясь по узкой тропе к морю. Сниму меч и одежды, свяжу их в узел, закину на спину и вернусь в город вплавь – здесь, вроде, неглубоко.

И Филип расстегнул свой украшенный самоцветами пояс, на котором висел дорогой меч. Потом снял башмаки, рубаху и шапку, привязал все это себе на спину и нырнул головой вниз в прохладную воду.

Глубже и глубже погружался Филип, и вдруг подводное течение захватило его и потащило куда-то в сторону. А когда воздух в легких, казалось, вот-вот закончится, поток вытолкнул его наверх, и спустя секунду он жадно глотал воздух.

Немного отдышавшись, Филип принялся оглядываться по сторонам и к изумлению своему обнаружил, что оказался в огромной пещере! Должно быть, поток протащил его под скалами в не видимый с берега подземный грот.

Продолжая оглядываться, он заметил в дальнем конце пещеры серые от времени обломки корабля. Медленно, с опаской Филип приблизился к нему. Это оказалась древняя ладья викингов.

«Наверное, она давным-давно разбилась о скалы, а течение затащило ее сюда», – подумал Филип.

И тут он увидел!!

Скелет, сжимавший в костяшках пальцев МЕЧ!

Глава 2: Светящаяся находка

Филип осторожно подобрался к скелету и склонился над ним. Стоило ему коснуться скелета рукой, как кости рассыпались в пыль, и остался только прислоненный к сырой стене меч.

Филип взял его в руки и заметил, что от меча исходит неяркое белое сияние. Сам меч был прекрасен: золотой, с рубинами на рукояти. Ближе к эфесу на клинке виднелась надпись на языке древних норвежцев.

«ОБЛАДАТЕЛЬ МЕЧА ПАРМАГОНА, – разобрал Филип, – ОБРЕТЕТ СИЛУ И МУДРОСТЬ, КАКИХ НЕ ВЕДАЛ ПРЕЖДЕ!»

Странное ощущение испытал Филип, дотронувшись до клинка: словно тот наполнил его необузданной силой.

Тут вдруг до него дошло, что он уже не первую минуту стоит, сжимая в руке меч. Однако же приключение становилось опасным! Вот он стоит в глубине дуврских скал, вдали от людей… И как ему отсюда выбираться?

Меч в его руке вдруг задрожал – так сильно, что Филип не удержал и выронил его. Из клинка ударил луч света, уткнувшийся в стену, в щель, которую Филип, наверное, и не заметил бы! Только теперь до Филипа дошло, что меч вовсе не простой – он пока не знал, в чем именно, но был благодарен и за это.

Подняв меч с земли, он подошел к отверстию в стене и увидел древнюю каменную лестницу, ступени которой уходили вверх, в темноту. Выставив перед собой меч, светивший ярко, не хуже иного факела, он осторожно начал подниматься.

Выше и выше карабкался он; казалось, подьему этому не будет конца, и, наконец, далеко наверху забрезжил свет. Из последних сил, задыхаясь, одолел он бегом последние ступени и оказался перед тяжелой деревянной дверью. Филип разглядел на стене рядом с дверью рычаг, потянул его, и дверь скользнула в сторону, открыв его взгляду залу, полную мушкетов, кинжалов, мечей, бочек с порохом и прочих орудий войны. А посреди всего этого восседал на троне враг семьи де Пале, барон Ковель, ЧЕРНЫЙ БАРОН!

Глава 3: Военный план

– Ты! – вскричал барон, подпрыгнув на троне. – Де Пале! Как же, черт тебя подери, ты сюда попал?

Филип попятился в угол и выставил перед собой меч, который засветился ярче, чем прежде.

– То есть, – вежливо произнес он, – вы хотите сказать, что не знали о выходе из пещеры?

– Дед говорил мне о таком, но я так и не смог его отыскать, сколько бы мои люди ни старались, – отвечал барон. – И раз уж ты наткнулся на мою тайну, отсюда тебе не выйти. Во всяком случае живым!

– А что это у вас за зала такая? – поинтересовался Филип. – Арсенал?

– А вот и нет, – отвечал барон со зловредной ухмылкой. – Это, можно сказать, моя козырная карта. С ее помощью я покорю все земли трижды проклятых де Пале!

Рука барона метнулась к стене за троном, и в ней тотчас же оказался тяжелый боевой топор. С воинственным воплем барон спрыгнул с трона и бросился на Филипа. Барон замахнулся топором, Филип отпрянул в сторону, машинально прикрывшись мечом Пармагона. К его изумлению, клинок перерубил металлическую рукоять топора как пушинку. Меч при этом засиял еще ярче, словно в насмешку над неуклюжестью барона.

Филип перепрыгнул через штабель арбалетов и бросился наутек. За спиной его тяжело топал вдогонку барон, поэтому он распахнул первую попавшуюся дверь и нырнул в нее. И оказался в комнате, совершенно пустой, если не считать маленькой двери в противоположной стене. Филип бросился к ней и забежал внутрь.

Дверь, как выяснилось, вела на псарню, и одного взгляда хватило, чтобы кровь застыла у Филипа в жилах. У противоположной стены рвались с цепей пять кровожадных псов.

Перепуганный юноша сразу понял, почему эти твари такие тощие. Псов держали здесь для собачьих боев, а кормили плохо для того, чтобы озлобить до последней степени. Все пятеро смотрели на пришельца как на лакомый кусочек, а потом один из псов вдруг перекусил цепь и бросился на Филипа!

Глава 4: Длинный бикфордов шнур

Обезумевший от голода пес повалил Филипа на пол и навалился сверху всей своей тяжестью. К своему ужасу юноша сообразил, что выронил меч и не может до него дотянуться. Жуткая, вся в пене пасть рвалась к беззащитному горлу Филипа…

И вдруг пес взвыл и повалился на пол. Филип оглушенно встал на ноги и увидел у двери одного из баронских гвардейцев.

– Э… – пробормотал гвардеец. – А в собаку-то я и не целил… Я стрелял в тебя!

– Вот спасибо, что ты мазила – точнехонько в тварюгу попал, – отозвался Филип.

– Ну, ежели возьму тебя в полон, тут барон и простит меня, что грохнул его псину, – задумчиво пробормотал гвардеец.

– Вот уж обойдемся без этого, – сказал Филип, подбирая свой меч. Один взмах – и голова незадачливого гвардейца покатилась на пол. Перешагнув бездыханное тело, Филип осторожно выглянул в залу.

«Глупо было бы пытаться выбраться из замка прямо сейчас», – думал Филип. – «Единственное место, где меня не станут искать – это в арсенале».

И, стараясь держаться в тени, медленно начал пробираться к тому месту, где в первый раз наткнулся на барона.

В арсенале Филипа вдруг осенило: почему бы ему не избавить край от тирании Черного Барона? Штабель бочонков с порохом – что могло лучше подойти для осуществления этого плана? Он быстренько высыпал содержимое одного из бочонков на пол рядом со штабелем, размотал бухту бикфордова шнура и сунул один конец в порох. А другой отволок по полу подальше и запалил от кресала.

«Очень скоро замок взлетит на воздух», – подумал Филип. – «Пора убираться отсюда и поскорее!»

Подхватив меч, он бросился через залу и вниз по лестнице, которая привела его в маленькую комнатку, из которой не было никакого выхода, если не считать узенького окошка. Филип совсем было собрался возвращаться и искать другой выход, когда дверь внезапно распахнулась, и в комнатку ворвался барон. Филип бросился к окну, но одного взгляда наружу хватило, чтобы отказаться от мысли прыгать.

Отвесная стена вырастала из моря, и до поверхности воды было никак не меньше шестидесяти футов. Попытка прыгнуть вниз равнялась бы самоубийству. Однако, оглянувшись, Филип увидел, что и здесь его ожидала нелучшая участь. На него надвигался барон, уже занося для удара тяжелый меч. Филип представил себе горящий шнур – много ли его осталось? – и принял решение.