Зорге, которого мы не знали. Жизнь и гибель великого разведчика в Японии

– Я действительно об этом ничего не знаю, – сказал он. – Такое вызывающее опасения положение дел противоречит моим убеждениям. Не могу даже себе представить, что Берлин настолько слеп, чтобы ввязываться в авантюру.

Для Зорге наступил решающий момент. Ведь война была не просто авантюрой, а чистым безумием. И его задача, в чем он был твердо убежден, состояла в том, чтобы сделать все возможное, дабы не дать ей разрастись, коль скоро она уже началась. И для этого ему, Зорге, нужен был немецкий посол, считавший его своим другом.

– В один прекрасный день вам придется дать отчет, в какой степени вы были причастны к развязыванию войны, – сказал Зорге, совсем забыв, что собирался лишь слушать и осторожно направлять мысли Отта в нужном направлении. – От этого никуда не уйти. Вы несете личную ответственность, которую с вас никто не снимет.

– Ладно, ладно, Зорге, – произнес посол уклончиво. – Патетика вам совсем не к лицу.

– Ведь мы друзья? – спросил Зорге. – С вами я могу говорить откровенно, поскольку у нас общие идеалы, в частности неприятие нацистов и понимание того, что легкомысленно развязанная война – более чем преступление. Вы – бывший офицер рейхсвера, правая рука генерала Шляйхера^[14]. От прошлого так просто не отделаться, оно накладывает определенные обязательства. Или вы хотите сдаться и броситься в объятия нацистов?

– Куда вы клоните? – спросил посол. – Я немец и люблю родину, поэтому буду делать только то, за что смогу лично ответить.

– Будем надеяться, – отреагировал Зорге.

Голос его резко изменился, к нему возвратились хладнокровие и расчетливость. Он был сердит на себя за минутную слабость и потерю самоконтроля. Насколько велика была его ошибка? Посол был его другом и, судя по всему, честным человеком. Но как обстояло дело в действительности? Не присоединился ли и Отт к тем, кто играл судьбами народов и считал уничтожение людей залогом успеха? Если это так, то мир потерял еще одного честного человека, а он, Рихард, – последнего друга.

– Что еще хотелось сказать, – попытался сменить тему разговора посол, – так это то, что я бы приветствовал, если бы вы согласились более тесно сотрудничать с посольством.

– Как вы представляете себе это практически? Не освободилось ли у вас место портье?

– Как вам известно, дорогой друг, посольство проводит каждую неделю информационную встречу с местными немецкими службами и высокопоставленными представителями немецкой колонии.

– Это пустая болтовня о позавчерашних новостях и посольских рекомендациях?!

– Свое мнение по этому поводу вы неоднократно высказывали перед общественностью.

– И оно было обосновано.

– Хорошо, хорошо. Покажите же, как можно сделать это лучше. Возглавьте нашу информационную службу. Я установлю вам ежемесячный оклад.

– Вы не шутите?

– Нет, это вполне серьезно, и вы самый подходящий человек для этого.

На лбу Зорге прорезались глубокие морщины. Ему захотелось рассмеяться, но он сдержал себя и сказал:

– Следовательно, я должен делать всю работу за ваших лентяев? А они в это время буду накачивать себя рисовой водкой.

– Вы сделали бы мне личное одолжение.

– В таком случае мне надо немного поразмыслить. Конечно, не хотелось бы подводить вас.

– Я рассчитываю на вас, Зорге.

– В этом не должно быть никакого сомнения, – заверил Рихард посла.

Шаг за шагом вслед за изменением границ начала меняться и международная мораль. Договоры стали средством маскировки истинных намерений, а честное слово превратилось в цирковой трюк.

Доктор Клаус Фукс, например, принял присягу, подписал обязательство о неразглашении сведений – и стал шпионить на Советы, когда чернила не успели еще высохнуть. В этом отношении Зорге был гораздо честнее, заявляя неоднократно – было это услышано или нет, другое дело, – что он не признает нацизм.

Человек, идущий в колонне с тобой рядом, может в любую минуту сообщить противнику о цели марша. Ведь бывало не раз, что в одних и тех же территориальных границах существовали два различных отечества.

Шульце-Бойзен^[15] – наиболее важная фигура в «Красной капелле» – служил в министерстве авиации. Его жена являлась референтом в отделе культурных кинофильмов геббельсовского министерства пропаганды. Оба поставляли сведения в Советский Союз.

Другой член этой организации, Харнак, был старшим правительственным советником, занимал важный пост в министерстве экономики, а его супруга преподавала в высшей политической школе. Грета Кукхоф перевела по заданию одного из отделов НСДАП «Майн кампф» на английский язык. Графиню Эрику Брокдорф можно было видеть каждый день в министерстве труда. Танцовщица Ода Шоттмюллер выступала перед солдатами с концертами, а в ее квартире хранился шпионский радиопередатчик. Полковник Эрвин Гертс возглавлял в министерстве авиации секретное делопроизводство.

Все они ненавидели гитлеровскую Германию. Они расклеивали по ночам изготовленные от руки плакаты, направленные против нацистского режима, собирали секретную информацию, работали на нелегальных радиопередатчиках, помогали политическим беженцам и выступали в поддержку Советского Союза. Так, к несчастью, был расколот наш народ. И сделала это тоталитарная власть.

Еще кое-что. Хитрый шеф абвера адмирал Канарис^[16] вел двойную игру, за что и поплатился головой. Да и руководитель разведывательной службы Главного управления имперской безопасности бригадефюрер СС Шелленберг тоже поддерживал контакт с британскими спецслужбами и договаривался о сепаратном мире с Англией и США.

Историческая вина национал-социализма очевидна. При нем была ликвидирована свобода личности, и весь народ заставили маршировать в одном направлении. Отдельные отважные личности вырывались по различным мотивам из этой огромной колонны, но всех их ожидал ужасный конец.

Рихард Зорге не принимал участие в этом марше, ведущем в пропасть, так как своевременно распознал его опасность.

Тлеющий в двух чашах древесный уголь слабо освещал спальню Мартины и обнаженных женщину и мужчину на кровати. Где-то вдали надрывался радиоприемник.

– Мне кажется, – сказал тихо Рихард Зорге, глядя в матово-белый потолок, – что раньше я никого не любил.

Казалось, он говорил, удивляясь самому себе. Руки его лежали вдоль туловища ладонями вверх.

Мартина утомленно и счастливо улыбнулась, отбросив прядку волос со лба, и стала массировать вспотевшее лицо.

– Я чувствую то же, что и ты, – ответила она. – И тоже не знаю, имела ли до тебя другого мужчину.

– Я всегда искал тебя, – сказал Рихард, – сам того не зная.

– У меня было много любовников, – призналась Мартина. – Но теперь я не хочу никого знать.

Воздух в кабинете был теплым и влажным, как и их тела. Слабый свет мягко окутывал их. Они плавали в океане чувств.

Оба почти верили в то, что говорили. Глядя друг другу в глаза, они видели отражение своих самых потаенных вожделений.

Тесно прижимаясь телами, Мартина и Рихард домогались друг друга, затем набрасывались, как волки на добычу. Когда они обессиленно откидывались на подушки, все тревоги и сомнения оставляли их.

– Мною овладели, – промолвила Мартина глухо в подушку, – когда я была еще ребенком. И вся моя сексуальная жизнь была насилием. Я чувствовала много рук на своем теле, и все они были грубыми. Самыми же отвратительными были руки тех, кто считал, что имеет на меня право по браку. Поэтому я и пыталась найти человека, который бы меня действительно любил, чтобы очиститься от скверны. Но попадала всегда в грязь, так что стала презирать самое себя, и стремление к чистой любви во мне постепенно умирало.

– Мы в этом схожи, – сказал Зорге и положил свою голову ей на грудь. – У меня тоже было много женщин, но, сблизившись с ними, я чувствовал лишь расчет и эгоизм, глупость, примитивизм и апатию, стремление развлечься или же любопытство. Любви же не было. Только в тебе я нашел и любовь и страсть.

Мартина погладила обеими руками его короткие, жесткие, вьющиеся волосы. Ее тонкие пальцы нащупали на его голове шрамы, и она стала нежно массировать их.

У нее вновь возникло желание, и она, закрыв глаза, протянула руки вдоль его тела. Он бросился на нее, и оба потонули в море наслаждения и боли, стремясь раствориться один в другом. Но это оказалось невозможным…

По прошествии некоторого времени их чувства притупились, бездумно растраченные в страстных ночных оргиях. Теперь они ласкали друг друга как бы автоматически, произнося полагающиеся рутинные слова. Хотя физически Рихард и Мартина были еще близки, мысли у каждого возникали уже свои. Наступила пора разочарования, отвращения и расчета. Улыбаясь друг другу, они подумывали, что им, наверное, было бы лучше, если бы они не встречались.

«Он, – говорила себе Мартина, – такой же, как и другие мужчины. Конечно, его страсть была больше, его обхождение грубее и выдержка дольше, чем у других, но и он не смог разобраться в таинстве отрезвления, не смог остановить момент, когда физическая любовь превратилась в ненависть к противоположному полу. Стало быть, в моем списке мужчин появилось еще одно имя, правда написанное большими буквами, но только и всего. Осталось только средство для достижения цели, но какой?»

«Даже она, – сказал себе Рихард, – не смогла избавить меня от жизненных невзгод. С ней я чувствую себя подобно раненому зверю, истекающему кровью, но не желающему сдаваться. Я закрываю глаза и отбрасываю все мысли, кроме мысли о смерти, и даже хочу умереть. Но, открыв глаза, вижу, что ничего не изменилось. Тогда вновь появляются мысли о папке с документацией, расчетами, незаконченными статьями, снова возникают вопросы о химической продукции, искусственном сырье, синтетическом бензине. И мне не хочется уже спать с этой женщиной, чтобы только узнать деловые секреты ее мужа».

– Ты сводишь меня в немецкое посольство, Рихард?

– Думаю, что да.

– Скоро?

– Да.

– Частным порядком, в узком кругу?

– Конечно.

– Что за человек посол?

– Ты, видимо, думаешь: каков он мужчина?

– Может быть, – шаловливо ответила Мартина, проведя указательным пальцем правой руки по его губам.

– Оставь это, – грубо буркнул Зорге.

Мартина закрыла глаза, ресницы ее стали нервно подергиваться.

– Не говори так со мной, – с угрозой сказала она.

– Я говорю с тобой как хочу, да и как ты этого заслуживаешь.

– Возьми себя, пожалуйста, в руки, Рихард. Ты же не у проститутки.

– Может быть, даже и так! – воскликнул он яростно и вскочил с кровати. – Ты иногда себя ведешь как продажная женщина.

– Это зависит только от тебя, – зло парировала она.

– Что ты за человек! – продолжил Зорге с презрением.

– Ах! – выкрикнула она. – Ты не хочешь сдержать обещание. Скорее всего, ты не можешь. Поэтому устраиваешь сцену, чтобы скрыть свою неспособность. Эта дешевая уловка не красит тебя.

– Я всегда выполняю свои обещания. По мне, хоть завтра. Пойдешь вместе со мной. По понедельникам я играю с послом в шахматы. Считай себя приглашенной.

– На самом деле?

– Ты получишь то, чего хочешь. Можешь сесть так близко к его превосходительству, что услышишь, как он дышит. Можешь даже отодвинуть торшер, чтобы свет не падал ему в глаза. Можешь налить ему в кружку пива и дать прикурить. Более того, можешь подать ему шлепанцы и отправиться с ним в кровать.

Мартина, прищурив глаза, смотрела, как Зорге одевался. Следовательно, он все же возьмет ее с собой в посольство. Такое желание появилось у нее с момента приезда в Токио. Она, правда, присутствовала на нескольких официальных приемах, но до личных контактов с сотрудниками посольства, тем более с самим послом, дело не доходило. Ее репутация не способствовала этому. Знакомые были готовы с нею переспать, но представить ее официально не решался никто. Вот только Зорге отважился на это, будучи в дружеских отношениях с Оттом.

– Не дуйся и будь благоразумным, – сказала она. – Разденься, ночь еще долга.

– С меня достаточно! – воскликнул Зорге и натянул пиджак.

– А мне ты еще нужен, – произнесла она тихо, обольстительно взглянув на него.

– Я не глупый юнец, – ответил Рихард.

– Очень жаль. Я сегодня не собиралась куда-либо идти. Но если ты оставишь меня одну, то вынудишь на это. А в «Империале» всегда найдется теплая компания.

– Да и на улице тоже, – грубо ответил он.

– Это твоя вина, Рихард. Так мне идти или же ты останешься у меня?

– Ты мне противна.

– Знаю, но и в отношении тебя чувствую то же самое. Тем не менее я все еще в твоей власти. Можешь в этом убедиться.

– Не могу тебя больше видеть.

– Тогда выключи свет.

Но Зорге ее уже не слушал и, выскочив на улицу мимо испуганной горничной, сел на мотоцикл, стоявший у забора.

Рихард помчался по ночному Токио. Фонари светлым пунктиром мелькали в его глазах, ветер пел свою песню. Маленькие фигурки встречных пешеходов прыгали в стороны.

В Тамэнои он выключил двигатель. Это был район самых бедных и невзыскательных проституток. Общение с ними стоило всего несколько сен. В свет фар попала одна из таких жриц любви, на лице которой читались алчность, голод и покорность. Зорге охватили презрение и жалость. Достав несколько монет, он бросил их ей.

Затем Зорге завел двигатель и помчался в направлении квартала Гинза. Здесь он включил первую скорость и медленно поехал мимо ресторанов, кафе, баров и пивных, клубов и гостиниц. Здесь насчитывалось более тысячи четырехсот таких заведений. Все они были рассчитаны на удовлетворение утех посетителей.

Зорге остановился перед «Летучей мышью», прислонил мотоцикл к стене и вошел в полутемный, прокуренный и плохо прибранный бар. Его хозяин, немец, хорошо знавший Рихарда, радостно устремился ему навстречу. Там, где появлялся Зорге, сразу же увеличивался оборот. Немецкий журналист платил за все, не только за выпитое – а он никогда не пил мало, – но и за разбитую им посуду и, конечно, за девочек.

Зорге сильно похлопал хозяина по плечу, кивнул двум весело улыбавшимся барменшам и затем взглянул на посетителей.

Два из четырех маленьких столиков были свободны. За третьим сидели два тщедушных японца, видимо студенты, и играли в кости. За четвертым столиком расположилась влюбленная парочка, он – европеец, похожий на жеребца-производителя, она – японка, явно представительница первой древнейшей профессии. Оба без стеснения тискали друг друга. Около стойки сидел какой-то матрос неопределенной национальности.

Зорге сел за свободный столик, снял галстук и подвернул штанины брюк. Барменша Кэйко тут же подбежала к нему. Рихард хлопнул девицу по заду и сказал:

– Как обычно.

– Пиво! – воскликнул хозяин. – Принеси доктору пива «Лёвенброй».

Зорге кивнул. Кэйко тут же отбежала и сразу же возвратилась с бутылкой экспортного пива и кружкой. Она подняла ее против света, так что Рихард убедился: кружка была относительно чистой. Затем открыла бутылку и налила пенящееся пиво в кружку. Понюхав содержимое, он выпил все залпом.

– Еще одну, – распорядился он.

Эту кружку он пил долгими глотками. Через некоторое время под его столом стояло уже шесть пустых бутылок. Затем Рихард потребовал виски с содовой водой, а потом и чистое зелье. Вытянув ноги, он откинулся на спинку стула и задумался. Прошлое проносилось перед его глазами. Он увидел себя солдатом германской армии на фронте за рядами колючей проволоки при мертвенном свете осветительных ракет. Раздавались оглушительные разрывы снарядов тяжелой артиллерии. Кровь сочится сквозь его солдатскую форму. И вот он, тяжело раненный солдат, получает от Отечества пинок в зад, а потом и плевок в лицо.

Затем он видит себя в облике борца за мировую революцию, поднимающегося по ступеням в Кремль. Его сопровождают аплодисментами, бросают ему под ноги цветы. Торжественная мелодия «Интернационала» несет его как на волнах, а на последней ступени стоит Сталин, отец всех трудящихся. Вождь порывисто обнимает его и щекочет своими усами его лицо, в которое плюнула Германия.

Но что самое страшное: он, Рихард, все еще любит свою Германию.

Зорге опорожнил целый стакан виски, чтобы отогнать эту опасную мысль о Германии. Открыв глаза, посмотрел в зал. От табачного дыма, испарений и грязи бара ему чуть было не стало плохо. И тут он увидел бледное, выразительное лицо Кэйко.

Она была влюблена в него. Он казался ей полубогом – добрым, сильным и почти всегда пьяным. Она пожирала его глазами, сидя тихо и покорно рядом с ним, пока он пил. Она была готова сделать для него все, что бы он ни потребовал. Но он ничего от нее и не требовал, хорошо к ней относился, шутил и давал деньги, гладил ей бедра, когда она наливала в кружку принесенное пиво, или хлопал по заду, когда она отправлялась за новой бутылкой. И это было все. О большем она не осмеливалась даже думать.

– Ты меня любишь, Кэйко? – спросил Зорге.

Она тут же утвердительно кивнула, поняв сказанное по-немецки.

– Я очень тебя люблю, – произнесла она с трудом.

– Это твое личное невезение, – ответил Зорге, тяжело ворочая языком. – И в то же время счастье, что эта любовь никогда не станет любовью. Ты понимаешь это?

Она кивнула в ответ, хотя ничего не поняла.

– Ты не мой тип женщин, – продолжил Зорге. – Ты порядочная девушка, хотя иногда и промышляешь на панели, чтобы не голодать или когда тебе нужна новая пара обуви. Но это ерунда. Ты будешь меня любить, если я только захочу, как чудо, как восход солнца, как святыню. Но я этого не хочу, так как люблю потаскуху из высших слоев общества. Вот такой я идиот, дурак и болван. Разве не так?

– Я очень тебя люблю, – повторила Кэйко.

Вероятно, это было все, что она могла сказать по-немецки.

Зорге заказал еще виски и стал бросать пустые бутылки в стену. Студенты закричали «ура!». Любовная парочка исчезла, а матрос у стойки бара, казалось, ничего не заметил.

Но вот входная дверь скрипнула, и на пороге показался японец небольшого росточка. У него был такой вид, будто бы он просил у всех извинение за то, что он существует на свете. Осмотрев помещение, он вытащил из-под кимоно скрипку. Приложив ее к подбородку, хотел было достать смычок.

– Не собираешься ли ты, сын мой, что-то изобразить? – тяжело поднявшись, спросил Зорге.

– Немного музыки, – подхалимски ответил японец, – чтобы порадовать присутствующих.

– Парень, – громко рассмеялся Зорге, – твое глупое лицо кажется мне подозрительным. Ты ведь из полиции, судя по роже.

– Я хотел только немного помузицировать, – с недоумением произнес японец.

– Ты собирался здесь выслеживать, – отреагировал Зорге. – Мне знакомы такие типы. От тебя за три версты несет тайной полицией.

Японец попытался улыбнуться, но это ему не удалось. Получив отповедь, он опустил руки, и его скрипка глухо ударилась о стул.

На пособников полиции у Зорге выработалось тонкое чутье. Полицейских ищеек в городе было полно. Они стояли буквально на всех углах, шныряли по увеселительным заведениям, ездили в трамваях и автобусах. Страх Японии перед шпионами принял постепенно уродливые, даже комические формы.

– Послушай-ка ты, кандидат на виселицу, – рявкнул Зорге. – Я Зорге-сан из Берлина – газетчик, король уличных девок и пьяница. Запомни это. А теперь убирайся вместе со своей пиликалкой, иначе получишь по заднице, да так, что зубы вылетят.

Японец тут же исчез.

Зорге вернулся к выпивке.

– Что за жизнь, – произнес он. – Куда ни глянешь, повсюду дерьмо. Что же остается, Кэйко? Ты тоже не знаешь, потому что глупа и слишком порядочна. А ведь порядочные люди составляют соль земли, ту соль, которая идет на приправу преступникам, которые занимают государственные посты. Так что же остается, Кэйко? Две вещи: создать свой мир и жить собственной жизнью!

Зорге расплатился, потрепал Кэйко по щеке и вышел, пошатываясь. Он был сильно подшофе и едва не упал на мотоцикл. Несколько раз Рихард нажимал на стартер, пока двигатель не заработал. Он рванул в ночь, прохладный встречный ветер заставил его выпрямиться.

По длинной улице он направился домой. Высокая скорость захватила его, и он с закрытыми глазами помчался в никуда. Ему казалось, что он летит в безграничном пространстве. Тело его превратилось в снаряд. Только сейчас он почувствовал себя свободным, стал сам себе господином. Несмотря ни на что – навстречу цели!

Мотоцикл ударился о край тротуара, повернул на изгородь и проскочил в чей-то сад. Мотор заглох, а Зорге, упав на землю, остался лежать, хрипло дыша.

Шпионаж – не просто ремесло, он требует необычных способностей. Такие выдающиеся личности, как Зорге, делают его искусством; искусством владеть собой; искусством вводить других в заблуждение относительно своих истинных намерений; искусством затевать и вести интриги; искусством интуиции и импровизации.

Нужны, разумеется, и обычные знания, скажем, военного дела: знаки различия, организация войск, вооружение, а также умение разбираться в экономике и политике той или иной страны.

Зорге пошел значительно дальше элементарных требований. Он изучил историю Японии и попытался понять душу японцев, противоречивую и непонятную для иностранцев, и старался детально разобраться в пестрой палитре культурных течений. Он был шпионом и одновременно no-научно мыслящим исследователем. Даже его враги признавали, что среди европейцев он неоспоримо являлся лучшим знатоком Страны восходящего солнца.

К тому же Зорге никогда не пренебрегал основополагающими правилами разведки. По окончании нелегальной командировки он всегда старался письменно изложить основные требования к шпионажу самого различного вида.

Зорге ненавидел муравьиное усердие мелких шпионов, собирающих по крохам информацию. Он сам анализировал полученные материалы и оценивал их, докладывая затем в Центр не мозаичную картину, а цельное разведывательное полотно.

Женщины, считал Зорге, не годятся для использования в серьезных шпионских акциях. У них, говорил он, слишком большую роль играют чувства, полностью отсутствует хладнокровие. Они слишком узко мыслят. А нервы у них, словно стропы парашюта, могут в самый неподходящий момент перепутаться.

Деньги, по мнению Зорге, играли немаловажную роль в разведывательном ремесле, а наилучшим средством нелегальной связи он считал радио.

Как и все шпионы, токийский резидент рассчитывал на такой существенный фактор, как глупость своих противников. И этот расчет почти всегда оправдывался.