Судья И Ведьмы

Copyright © 2019 Гуидо Пальярино

Все права защищены

Книга опубликована издательством Тектайм

Тектайм С.р.л.с. – улица Армандо Фьоретти, 17 – 05030 – Монтефранко (ТР)

Гуидо Пальярино

Судья и ведьмы

Роман

Гуидо Пальярино

Судья и ведьмы

Роман

Перевод с итальянского Татьяны Кузнецовой

Copyright © 2019 Гуидо Пальярино

Предоставляется в продажу издательством Тектайм

Рукопись отредактирована автором в трехлетие 1990-1992 гг.

Издания на итальянском языке:

1^-ое «Одно дознание XVI века», Copyright © 2002-2006 гг.,

издательство Проспеттива с.а.с.

2^-ое издание, только бумажная книга под названием «Судья и ведьмы»,

Copyright © 2006 г.-ноябрь 2011 г. издательство Проспеттива с.а.с. – с декабря 2011 г.

Copyright © Гуидо Пальярино

3^-е издание под названием «Судья и ведьмы (Одно дознание XVI века)» в электронном и бумажном формате, издательство Криэйт Спейс,

Copyright © 2016 Гуидо Пальярино

4^-е издание под названием «Судья и ведьмы», издательство Тектайм,

© 2017 Гуидо Пальярино

Предисловие автора к первым двум изданиям на итальянском языке

События этого романа развиваются в эпоху религиозной истерии, охоты на ведьм, когда женщина считалась вещью, несмотря на афиширование христианской заповеди любить ближнего и на установление новозаветной концепции «нет мужеского пола, ни женского: ибо все вы одно во Христе Иисусе».

Вопреки повествовательному характеру романа, я попытался погрузиться в умонастроения шестнадцатого века. Ученые-историки знают, что, когда заглядываушь в прошлое, надо как можно тщательнее устранить современное восприятие, иначе рискуешь вынести не исторические суждения. Например, смертная казнь сегодня, как правило, считается ужасной жестокостью, а в XVI веке она воспринималась как наказание самоочевидное, и полагали, что раскаявшийся убийца смертью искупает все свои грехи и таким образом возносится в рай. Но, как мы увидим далее, уже были люди, которые выступали против пыток гораздо раньше Беккарии.

В повествование вошли как персонажи вымышленные, так и жившие на самом деле. Сам главный герой – историческая личность, имя которого осталось в веках благодаря трактату против колдовства. Мы знаем, что он был адвокатом. Судьей при папе, как я вообразил в романе, он вроде бы не был. Я нарисовал его человеком, лишенным самоиронии. Я попытался вставить иронию и непроизвольный юмор – черный – в некоторые его поступки, в некоторые описания его образа и в рассуждения. Адвокат Понцинибио и ужасающий доминиканец Спина тоже были реальными личностями, а вместе с ними, конечно же, эпохальные исторические лица, о которых я упоминаю в произведении. Даже бесноватый Балестрини существовал на самом деле, только жил он в Пьемонте, а не в Лацио: его случай сегодня можно было бы назвать патологической ложью и шизофрений со склонностью к самоубийству. А вот молодой епископ Микели – выдуманный персонаж, хотя он срисован с образов некоторых высокопоставленных прелатов, которых обвинили в ереси потому, что они проповедовали евангельское милосердие, это кардиналы Поул, Садолето и Мороне. Также вымышленными героями – и второстепенными – являются Мора, кавалер Ринальди, князь Бьянкакроче. Князя я все время держал на втором плане, грозной фигурой.

Замысел романа пришел мне в голову после поиска сведений об охоте на ведьм, чтобы понять, по крайней мере, историко-социальные причины таких зверств в зените эпохи Возрождения. Найденные сведения я кратко изложил в рассуждениях адвоката Понцинибио, епископа Микели, кавалера Ринальди и с определенного пункта романа в соображениях главного героя.

Гуидо Пальярино

Глава I

В лето Господне 1517 меня, Паоло Грилланди, двадцати шести лет от роду, законоведа, назначили судей a latere римского суда, где я начал усваивать от верховного судьи Астольфо Ринальди делопроизводство судебных процессов против всех злоумышленников, а в первую очередь против прислужниц зла, называемых ведьмами.

Уже задолго до моего поступления в магистратуру, с тех пор как Иннокентий VIII в 1484 году обнародовал буллу «Всеми силами» и тем официально дал добро на войну с колдунами и колдуньями, уточнив, как их распознать, процессов за колдовство совершилась неисчислимое премножество. Его Святейшество понял, что число людей, мужчин, а прежде всего женщин, которые пристрастились к колдовству, вельми умножилось, и посему объявил, что «всецело надлежит жалости и снисхождения к ним не проявлять». Результаты булла произвела похвальные, свершилось великое множество приговоров приспешникам сатаны, которых обезвредили заключением в застенки и кострами.

Незаменимую помощь нам оказал и оказывает «Молот ведьм», тот молот против ведьм, который ученые доминиканцы Шпренгер и Крамер написали в 1486 году по поручению Иннокентия VIII и в котором расписаны все случаи ведовства и даются указания, как распознать и наказать слуг черта. К сожалению, несмотря на успехи, дьявол приложил еще большие старания и породил колдуний и колдунов еще большим числом: чудилось, что их становится тем больше, чем больше вершится процессов над ними. Так, по крайней мере, я полагал. Поистине, большинство подследственных признавалось без надобности пыток; более того, одна подследственная, та Эльвира, которой мне ввек не забыть, отступила предо мною даже так, что мне и угрожать-то ей не пришлось. Ее передали нам в руки с обычной формальной челобитной о помиловании от нее. Мы знали, что челобитную принимать во внимание нельзя, так как иначе нас самих отдадут под суд: оставалось всего лишь определить наказание, как только она признается.  На женщину пришел донос из-за сглаза некоему Ремо Бруначчи, селянину из Гроттаферраты, где жила и Эльвира. Премного ценным стало свидетельство приходского священника так, что помимо подсудимой допрашивать прочих односельчан надобности не стало: ведьма колдовством оставила Бруначчи без мужского члена, и Бруначчи тайно поведал об этом протоиерею. Протоиерей приказал ему опустить штаны и проверил лично: да, действительно, показал он потом на суде, члена не было. Тогда он велел прихожанину совершить покаяние: поститься и пить освященную воду, молясь небесам, чтобы ему вернули отобранное. Чтобы кающийся смог лучше сосредоточиться на молитве, протоиерей запер его в пустовавшей каморке у себя дома, поставив ему ведро с освященной водой, где продержал его день и ночь. Когда священник наконец отпер дверь, он осмотрел селянина еще раз, и оба они к великой радости и удивлению Ремо увидели, что мужской член на месте; священник отпустил Ремо, и тот разнес про исцеление по всей деревне. После чего в инквизицию поступила анонимная грамота, за которой последовала официальная грамота протоиерея.

Я в те времена принимал такие доносы с сочувственным негодованием. Ведь моей семье тоже пришлось зело натерпеться от одной ведуньи. Мне было девять лет, я выучился чтению, письму и счету и уже помогал в ремесле своему отцу, оружейному мастеру, когда моя мать, которая всю жизнь славилась отличным здоровьем, вдруг слегла от злокачественной лихорадки и умерла. Я был единородным сыном несмотря на то, что мои родители жаждали иметь много детей, чтобы приставить их к семейному ремеслу. Не раз мама с плачем повторяла моему отцу, что это, должно быть, повитуха, которая принимала меня, учинила препятствие: у мамы с ней через несколько месяцев после моего рождения вспыхнула ссора из-за развешенного сушиться белья, и повитуха должно быть наслала на нее порчу: всякому ведомо, что все целительницы и повитухи подозреваются в колдовстве из-за их же занятия; в том же «Молоте ведьм» указано на этих женщин как на потенциальных ведьм. Мои родители страшились, что повитуха и на мне отыграется, и говорили о порче всегда и только между собой. К сожалению, как-то вечером, когда двое подмастерьев сидели с нами за столом, что составляло часть их заработка, отец мой сильно подвыпил, и охватила его величайшая тоска. Язык у него развязался, и он поведал секрет. Пусть не оба, а один из подмастерьев, должно быть, разнес его слова по деревне. Так, через два дня повитуха подступила к моей матери у двери дома и злорадно прошипела, что такой как она, грязной сплетнице, напастей и надо. Через месяц из-за колдовства той проклятой ведьмы моя мать скончалась. Мой отец от горя и угрызений совести потерял рассудок, будто бы это он спровоцировал ответ колдуньи; первым делом самолично избил подмастерьев, как будто это могло вернуть ему возлюбленную жену и как будто изначальной причиной случившегося было не его опьянение. Он исполнился ненавистью и вконец утратил страх, и на похоронах всенародно обвинил повитуху в ведовстве; с другой стороны, сам факт, что она не пришла на похороны помолиться за усопшую, уже был обвинением. Священник уведомил инквизицию; однако же ведунью кто-то предупредил, скорее всего сам дьявол, и она скрылась навсегда и осталась безнаказанной. До того момента я лишь лил слезы да тупо сидел и молчал. Когда я узнал, что душегубка сбежала, я взорвался:

– Я, когда вырасту, сам ее отыщу! – прокричал я отцу. – Сожгу на костре ее и всех таких, как она!

Я ни разу не отступил от своих слов и так часто повторял их дни и недели, что мой отец, который тоже жаждал возмездия, посоветовался с приходским священником. Так, меня послали в обучение на законоведа. Но каждый раз, когда у меня появлялась возможность, я продолжал работать в мастерской Грилланди. Вот почему со временем от буханья кувалдой по мечам правая рука у меня сделалась мускулистой, почти вдвое сильнее левой. Через пару лет мой отец женился на одной бездетной вдове. Всего лишь через несколько месяцев после свадьбы у жены его случились страшные боли в животе, и сколько-то дней спустя она умерла. Отец мой женился в третий раз, на двоюродной сестре. С ней он зачал девочку, но при появлении на свет ужасный плод оказался двухголовым, и во время родов в страшнейших муках умерли и мать, и дочь: мать умерла из-за неизлечимого разрыва двойной головкой новорожденной, а дочь из-за того, что не задышала. Ведьма издалека продолжала насылать порчу на всех женщин моей семьи. Мы стали ненавидеть ведьму еще пуще, насколько возможно. Когда я выучился, мой отец, как водится, при заступничестве священника умаслил власть имущих значительными суммами и купил мне должность судьи. Даже приходской иерей получил пожертвование. У родителя моего не осталось ни денег, ни серебра, ни мечей; так, чтобы купить материалы на ковку новых мечей, ему пришлось занимать денег в меняльной лавке. Но я с годами возместил отцу истраченное, отдавал ему десятую часть каждого моего жалованья.

Убийцу моей матери и моих мачех никогда не нашли, но каждый раз, когда мы арестовывали ведьму, сердце мое ликовало. Помню, что в тот день, когда к нам привели Эльвиру, я в присутствии Астольфо Ринальди воскликнул:

– Надо же, отымать строгалку у порядочного человека! Эх! Но правосудие свершится.

Судейский голова усмехнулся, что я истолковал как: «Да, сейчас мы ею займемся»; а он добавил:

– Боккаччо.

Я знал, что он был большим почитателем «Декамерона», того сочинения, которое в эпоху, до того как в 1559 году Павел IV включил фолиант в список запрещенных книг, можно было читать свободно; но тогда я труда еще не читал и не понял, что имел в виду судья; а спросить озарения не посмел, дабы не выставить себя неучем. Что до меня, мне нравились строгие труды, перво-наперво Дантов «Ад», который мне представлялся почти что символом моих доблестных усилий против лукавого и против тех, кто затерялся в его «сумрачном лесу».

Эльвиру схватили и бросили в темную по всем правилам. Предводитель жандармов с двумя вооруженными стражниками и доминиканским инквизитором постучал к ней в дверь. Как только она открыла, ей заткнули рот, не дав времени произнести ни слова, связали, привезли в Рим и тут посадили на хлеб и воду в темницу инквизиции в ожидании открытия дела. После религиозного процесса, ее передали нам на мирской суд, на котором присутствовали, кроме меня и Ринальди, инквизитор с двумя свидетелями, Бруначчи и приходской священник, которых мы уже допрашивали. Все мы были скрыты от глаз подсудимой, но так, чтобы мы-то могли видеть ее и говорить с ней через специальные проемы. Около ведьмы стояли только тюремщики. Я немедля по наказу Ринальди нацелился на высшее доказательство – признание. Подследственную связали, раздели и поставили так, чтобы для пытки иметь доступ ко всем частям ее тела. Как только она услышала мой голос, еще до того, как я пригрозил ей пыткой, Эльвира во всем призналась. Я не удивился: мы знали, что она поступила также и на допросе инквизиции. Она сказала мне, что она ведьма вот уже четырнадцать лет, ответила на мои точные вопросы согласно казуистике «Молота ведьм», призналась, что губила и портила скот и урожай; что убивала мужчин и мальчиков; что смазывала себе срамное место волшебной мазью; что потом садилась на ручку метлы и таким манером летала на шабаш с чертями, в котором участвовал сам князь тьмы, а она с другими злодейками поклонялась ему; и что лукавый, после того как помощник сзади поднял ему хвост и все присутствовавшие как должно в знак почести поцеловали его в вонючую клоаку, совокуплялся с каждой ведьмой по влечению естественному и в то же время противуествественному при помощи своего двойного мужского органа; что она колдовством держала в клетке, никому не видимыми кроме нее и дьявола, мужские члены всех заколдованных ею мужчин числом более двадцати, и те органы прыгали по клетке как живые птички и ели овес и пшеницу; и что дьявол время от времени прилетал к ней подивиться на них для потехи. Наконец я спросил у нее, представал ли пред нею Люцифер в своем пресловутом обличье «красавца Лодовика», то есть таким, каков он описан в «Молоте»: «мужчиной во всем обличье, опричь гусиных ног, вывернутых назад». Она ответила да. Злоумышленницу, которая призналась в грехах, а к тому же во всякого рода злодеяниях, наперво в убийствах христиан и членовредительстве, как можно было не осудить на костер? Но, с другой стороны, раз она призналась без промедления, ей предоставили великую милость быть задушенной прежде, чем разожгут огонь. И все же, уже стоя у столба, за мгновение до того, как палач задушил ее веревкой, которой ее привязали за горло, она прокляла нас всех. Я тогда не придал особого значения, я знал, что признание есть высшее доказательство; и я был, как всегда, горд, что сослужил добрую службу Богу и через него памяти моей матери.

Я настолько уверовал в страшнейшую опасность колдовства, что некоторое время спустя в 1525 году напечатал «Трактат о колдунах» как документальное обоснование и предостережение. Этот труд – увы! – возвысил мою славу при папской монашеской инквизиции.

Но во имя истины я должен добавить вот что: в горести своей я не уразумел, что дьявольские явления всегда были и есть одна лишь видимость. Более того, я лично с заледеневшим сердцем присутствовал однажды при случае несомненной одержимости бесом, о котором я расскажу позже; и без сомнения на одном процессе, о котором я тоже поведаю, подсудимые были самыми настоящими прислужниками сатаны. Но все-таки нынче я убежден, что большей частью колдуны и колдуньи таковыми не были, а потому я почти каждый раз ошибался.

Глава II

Сомнение начало закрадываться через пять лет после публикации моего тома.

Шел поздний послеполуденный час в один теплый день в конце зимы, солнце почти склонилось к закату. Я по привычке возвращался домой пешком и остановился на большом съестном и тканевом рынке, который занимал всю площадь перед зданием суда. В тот час лавки начинали закрываться, и можно было купить съестного за меньшую плату. Я купил жирную живую куру, распорядился умертвить ее и понес домой, держа за лапы в правом кулаке свисавшую передо мной тушку, а левой рукой сжимал рукоятку своего меча, как делал всегда, когда шел по улице. Я, как подобает сану, старался шагать с видом человека гордого и влиятельного, несмотря на смехотворно болтавшуюся куру; и все раскланивались со мной по долгу учтивости и поднимали шляпы как на площади, так и на остальном пути до дому; кроме…Так вот, один незнакомый отрок – а я уже почти входил в дверь дома – не уступил мне дорогу! Более того, он толкнул меня и убежал, не попросив прощения и не обратив внимания на мой оскорбленный возглас: «Щенок!»; а вдобавок, когда он уже отбежал на много локтей и скрылся в толпе, мне пришлось еще и позорно стерпеть ясно расслышанную мерзкую имитацию пускания ветров. Лишь позднее я осознал, что это небеса предостерегали меня от моей гордыни, а возможно и возвещали о посетителе, которого я принял чуть позднее; но в тот момент я посинел от злости.

Когда я пришел домой в свою квартиру недалеко от суда, где я жил один со слугой, и утихомирил гнев, сполоснув голову холодной водой, я велел слуге хорошенько пропечь куру в печи. Был не сезон, иначе я приказал бы зажарить ее в соусе из того новоявленного фрукта, который кое-кто называет «помо-д’оро», золотое яблоко, но он, наоборот, когда созревает в самый раз, цвета адски-красного до такой степени, что, как мне донес несколько месяцев назад один соглядатай, народишко – понятно, когда уверен, что никто не подслушивает – называет это отменное яство «курицей по-бесовски» или точнее именует  на своем простецком диалекте «эр-полло-а-ля-димония», но демонологи, которых я тотчас же испросил, распробовали блюдо с особым прилежанием да не один раз и заключили, что к этому превосходному кушанью лукавый никого отношения не имеет и что любой христианин может безгрешно употреблять его, лишь бы не грешил обжорством ¹.

Я только что переоделся для своего удобства в домашнее платье и сел за письменный стол в своем кабинете в ожидании ужина, намереваясь продолжить прерванное чтение «Неистового Роланда», как в дверь постучали.

Слуга объявил мне о приходе адвоката Джанфранческо Понцинибио. Это он был проклятым автором трактата против охоты на ведьм, который напечатали десяток лет назад и который я не читал, но знал о нем по жгучим нападкам теолога Бартоломео Спины, доминиканца и страстного преследователя колдуний, о которых говорится в его «О ведьмах», который напечатали через два года после нечестивого тома. Своей критикой монах поставил неразумного адвоката в очень опасное положение также и потому, что Спина был важным сановником при дворе Медичи из Милана, к нему прислушивались, и именно в том 1523 году Медичи избрали папой под именем Климента VII, и он сразу возвысил Спину до кардинала, а вскоре и до звания великого инквизитора.

Тут же надо сказать, что в то время я более не был несведущим магистратом, а уже все в римском суде были у меня, верховного судьи, в подчинении, а к тому же три года назад уважение ко мне у Климента возвысилось. Дело в том, что во время разграбления Рима, которое учинила солдатня императора в 1527 году, я с риском для жизни позаботился о спасении документов текущих процессов и по возможности прошедших. Именно из-за этой моей влиятельности в суде, как я понял, и обратился ко мне Понцинибио. Он осмелился прийти ко мне, потому что в то время уже был под протекцией другого доминиканца, сурового монсеньора Габриеле Микели, всего лишь двадцати шести лет от роду, но очень высокообразованного, влиятельного и вельми чтимого в Риме.

Из уважения к епископу, которого между прочим уже тогда считали святым, я принял Понцинибио.

В своем трактате адвокат отрицал существование шабашей и полетов на метлах и осуждал применение орудий пыток во время допросов. Так вот, кажется невероятным, но как только мы поздоровались, он оставил в стороне прочие любезности и завел речь:

– Даже вы, Ваша милость, признались бы, что вы колдун, если бы вам терзали яйца раскаленными клещами!

Я страшно вознегодовал его словам: как он смеет так разговаривать со мной, без учтивых вступлений, не проявляет должного уважения, без обиняков? Терзали яйца, мне?!

– Знайте же наверняка, ваша ученейшая милость, – ответствовал я ему, нахмурившись, но голос мой не утратил любезного тона, и я ничуть не стушевался, – что многие ведьмы признаются не только не претерпев пыток, а даже когда угроза пытками еще и не прозвучала.

Я преувеличивал, ведь повела себя так лишь Эльвира; но я помнил о всестороннем подтверждении, которое она сумела дать моему разуму, который, впрочем, уже уверовал в колдовство целиком и полностью.

– Если позволите, выокоообразованнейший судья, – продолжал утопист, как будто не слышал, – я забегу на несколько веков назад, чтобы дать понять лучше.

Опять дерзит! Я приказал было своему слуге выгнать его вон, но вспомнил о достопочтенной личности его покровителя и сдержался.

– Вернемся к началу десятого века, – продолжил он, – к манускрипту монаха Регино Прюмского, который сегодня находится в руках мудрого отца монсеньора Микели, то есть к копии «Епископского канона», который в свою очередь предшествует манускрипту на много веков.

– «Епископского канона», – эхом отозвался я, начиная утрачивать интерес. – Первых веков церкви?

– Да. Вы можете почитать труд у его теперешнего владельца, посланником которого я к вам прибыл; а тем временем, если позволите, я вам о нем кратко расскажу.

До сего момента сесть я ему не предложил, и он стоял на ногах в двери моего кабинета. Когда я узнал, что его прислал столь могущественный протектор, я возлюбопытствовал, пригласил его присесть и сам устроился напротив.

– Магия и колдовство, – вернулся он к теме, как только сел, – идут в истории за человеком по пятам с эпохи гораздо ранней, чем христианская. Колдовские ритуалы описаны в древней литературе, например у Апулея, а ныне их снова читают и изучают утонченные эрудиты; кроме того, открытие и изучение древнейших текстов, таких как «Герметика» и «Каббала» Марсилием Фичином и Иоанном Пико из графского семейства Мирандолы и Конкордии…

Я оборвал его, опять в сердцах:

– Ваша ученая милость, все эти тексты говорят правду – увы! – и все это прекрасно знают, даже такие бедные неучи, как сидящий перед вами верховный судья, который терпеливо слушает вас; но, раз уж на то пошло, они призывают быть еще более бдительными и обороняться. Сомнений нет, дьявол орудует на протяжении всей истории! Думаете, что говорите мне что-то новое? И думаете, что я не знаю, например, об Аэндорской ведьме, что жила в древнейшие времена и предсказала несчастье царю Саулу? – добавил я, чтобы показать свою эрудицию, я привел в пример первый пришедший мне в голову случай; засим вперил в него взгляд и скривил книзу рот, чтобы заставить его опустить глаза; но он их вовсе не опустил, а улыбнулся мне; потом согласно кивнул головой, как бы извиняясь, тотчас поднял голову и снова рек:

– Помилуйте, господин судья, ведь это было всего лишь невинным вступлением. Я вовсе не сомневался в вашей учености.

Я выразил, что принимаю его извинения, кивком головой на более краткий миг, чем он:

– Давайте дальше про «Епископский канон», – велел я ему, – а то я не буду вас больше задерживать, – и забарабанил пальцами правой руки по подлокотнику кресла, чтобы придать больший вес своим словам.

Понцинибио затараторил так быстро, что слова его почти сливались:

– В «Каноне», прошу помиловать, ваша честь, утверждается, что существуют недобрые женщины, которые полагают, что по ночам они скачут на животных бок о бок с богиней Дианой и за кратчайшее время удаляются на большие расстояния и в тайные места, где вместе с перевоплотившимися духами совершают богохульные ритуалы, но подчеркивается, что речь идет всего лишь о галлюцинациях или сновидениях, которые насылает черт, чтобы завладеть человеческим разумом; и знаете как постанавливается исцелять сии видения? – он не дал мне времени заговорить и продолжил. – Покаянием и молитвой. Так говорится в «Каноне», и так делала церковь до самого 1000 года; а после проходит сколько-то лет, и на тебе: из прочих документов монсеньора Микели вытекает, что век спустя большинство духовенства, вопреки разуму, уже признает внеличностную реальность фактов, а весь народ в них совершенно уверен: колдовство дьявола, его самоличное появление – его можно лицезреть – на шабашах ведьм и колдунов с течением веков подвергается сомнению все менее.

– Так и есть, сомнений тут не возникает; и если кто-то будет мыслить по-иному, это может дорого обойтись, – строго отозвался я. Я едва собирался пригрозить Понцинибио, как опять вспомнил о его могущественном протекторе и промолчал, а к тому же понял, что он именно так непотребно и думает.

На мое молчания адвокат отозвался:

– Так что же, ваша праведная честь, может снисходительное отношение «Епископского канона» указывает, что наши отцы древности были людьми недалекими? Может ли быть, что когда до одиннадцатого века, до тех пока пытки были запрещены, и всем подследственным гарантировался справедливый процесс, – и Понцинибио, пристально глядя мне в глаза, подчеркнул тоном голоса слово «справедливый», – ведьмы и колдуны были совершенно второстепенным явлением, а позднее число их преумножилось настолько больше, что ныне они считаются одой из самых вящих опасностей? То, что считается снадобьем, не стало ли наоборот прикровением? Как я уже сказал, кто же в силах противостоять мукам или даже лишь ожиданию мук и не объявить себя злодеем? Может ли быть, что в недавние века, когда так стараются прославлять ученость и особо в этом усердствуют, утратился рассудок, который был славой христианства первого тысячелетия? – Наконец он завершил, – Монсеньор Микели молится за вас и страстно желает встретиться с вами, господин верховный судья. Он будет ждать вас в ближайший четверг в своем доме через два часа после восхода солнца. Что мне ему передать?

– Повиновение мое монсеньору полно и беспредельно. Передайте ему эти мои слова и скажите, что приду.